Текст книги "Война: ускоренная жизнь"

Автор книги: Константин Сомов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 44 страниц)

– Та нэ журысь, Хымко, он, нимэц идэ, так за ным гамазыны йдуть, усэ е.

Но, насколько помню, мало было таких, и поняли они свою ошибку в первый же день прихода немцев.

Заходит в хату, кругом головой вертит, а автомат держит наготове. Что-то говорит, а чего говорит – попробуй пойми. Да кажется, так быстро, что слова сливаются. Но понимать мы сразу стали такие слова, как «матка», «яйки», «млеко», «масля», «шпик». Это мы усвоили хорошо. Да только где же набрать этих самых «яик», когда один зашел, второй, а третьему уже нету. А тут еще куры какие-то стали несознательные: не кладут ежедневно по два яйца, а по одному и то через день, а то и два. Говоришь ему: «Ваш пан заходил, забрал». Не верит и ферштэйн не скажет. А если их двое, то один стоит в дверях, а второй начинает шарить по хате. И в печь заглянет, и в подпол, мимо сундука тоже не пройдет, тут уж что ему понравилось, то и берет.

Пока одни по хатам шастали в поисках поживы, другие, обнаружив на лугу огромное количество гусей, окружили их по всем статьям военного искусства и начали расстреливать.

Сначала стреляли из винтовок, но видимо, от винтовок мало было проку, взялись за автоматы. Тут у них дело пошло, только пух от гусей летел. Нагрузили четыре фуры и как ни в чем не бывало поехали дальше.

У нашего соседа заглянули в сарай, а там хороший боров. Откармливали, холодов ждали, чтобы заколоть. Закололи! Выгнали борова из хлева во двор, тетка Настя в слезы. Бросилась к немцу и повисла на руке, не давая стрелять.

Сморщился немец, вырывается, а она ни в какую. Другие хохочут, что-то кричат, но не вмешиваются. Наконец, вырвался фриц и что было силы ударил тетку Настю в грудь прикладом винтовки. Не ойкнула женщина, не крикнула, только ртом хватила воздух, да так с раскрытым ртом и упала навзничь на землю.

А немец даже не посмотрел на нее, вскинул винтовку и выстрелил в борова. Загнали во двор фуру, погрузили злополучного борова и, не оглянувшись на бедную женщину, пошли дальше. Озираясь, прибежали женщины, кое-как привели в чувство Настасьюшку, отпоили водой, но недолго прожила тетка Настя. Еще одну страницу вписала война на хуторских могилках.

В тот день с нашего хутора увели двух бычков и одну молодую корову. Из колхозного амбара забрали семенной ячмень и яровую пшеницу. Спрятать или не успели, или думали «культурный народ», семена не тронут. Как бы не так! Не посмотрели и на таблички, обозначающие сорта и всхожесть семян. Не брали только просо. Лошадки-то просо не едят, так зачем же утруждать себя лишними заботами».

Массовый грабеж жителей солдатами вермахта, начавшийся с самых первых дней вторжения фашистов в Советский Союз, зафиксирован даже в немецких штабных документах, и поскольку был этот грабеж неупорядоченным и хаотичным, гитлеровским генералам он не очень нравился.

Взятый в плен 9 августа 1942 года под Сталинградом солдат 376-й пехотной дивизии Иоганн Химинский показал на допросе что, германским солдатам в настоящее время строжайше запрещено отбирать какие-либо продукты питания у населения, так как объявлено, что все является «собственностью министерства хозяйства и верховного командования вооруженными силами Германии». Все продукты учитываются, и часть их в организованном порядке отбирается у населения и поступает на снабжение германских войск.

Однако ведение грабежа в «организованном порядке» никаким образом не устранило грабеж неорганизованный, и фактов наказания немецких солдат за отобранного у крестьян кабанчика или корову практически не зафиксировано.

«Помогала» хорошо питаться немецкому солдату и ранее покоренная Европа. Летом 1942 года перед отправкой в Россию рядовой немецкой армии Ги Сайер получил: «Четыре банки французских сардин, две вегетарианские колбаски в целлофановой упаковке, пачку витаминизированного печенья, две плитки швейцарского шоколада и 200 кускового сахара». (Ги Сайер. «Последний солдат Третьего рейха».)

Вермахт на «отдыхе»

Причину трепетного отношения гитлеровской солдатни к «млеку» и «яйкам» можно объяснить еще и тем, что и в мирное, и в военное время, находясь в тылу, питались тевтоны не особенно сытно и довольно однообразно. По данным военного историка Юрия Веремеева, завтрак немецкого военнослужащего состоял из куска хлеба весом 350–400 г и кружки кофе без сахара. Ужин отличался от завтрака только тем, что солдат получал кроме кофе и хлеба еще кусок колбасы (100 г), либо три яйца, либо кусок сыра и что-то, чтобы намазать на хлеб (масло, смалец, маргарин).

Основную часть своего дневного рациона солдат получал на обед, состоявший из мясного супа, очень большой порции картофеля, чаще просто отварного (полтора килограмма) с довольно большой мясной порцией (около 140 г) и небольшого количества овощей в виде различных салатов. При этом хлеб на обед солдат не получал (вермахт имел только черный хлеб).

В целом норма выдачи продовольствия сухопутных сил вермахта (в пересчете на сутки) по состоянию для частей, находящихся в казармах, составляла:

Хлеб 750 г

Крупы (манная, рис) 8,6 г

Макароны 2,86 г

Мясо (говядина, телятина, свинина) или

колбаса 42,56 г

Сало – шпик 17,15 г

Жиры животные и растительные 28,56 г

Масло коровье 21,43 г

Маргарин 14,29 г

Сахар 21,43 г

Кофе молотый 15,72 г

Чай 4 г (в неделю)

Какао-порошок 20 г (в неделю)

Картофель 1500 г

или фасоль (бобы) 365 г

Овощи (сельдерей, горох, морковь, кольраби) 142,86 г

или овощи консервированные 21,43 г

Яблоки 1 шт. (в неделю)

Огурцы соленые 1 шт. (в неделю)

Молоко 20 г (в неделю)

Сыр 21,57 г

Яйца 3 шт. (в неделю)

Консервы рыбные (сардины в масле) 1 банка (в неделю)

По количеству калорий питание не находившихся на передовых позициях солдат и офицеров вермахта и бойцов и командиров Красной армии было приблизительно одинаковым. Разве что у немцев оно было несколько разнообразнее. Как и у нас, питание военнослужащих в тылу у гитлеровцев было не в пример хуже, чем на фронте. И в обоих случаях слова «положено» и «имеется» редко означали одно и тоже.

Ефрейтор 111-й пехотной дивизии Гельмут Клаусман вспоминал: «Если часть отводили в тыл, то питание становилось очень скудным. Почти впроголодь. Питались все одинаково. И офицеры, и солдаты ели одну и ту же еду. Я не знаю, как генералы – не видел, но в полку все питались одинаково. Рацион был общий».

Нужно признать, что в немецкой армии рацион питания для солдат и офицеров действительно был общим. У союзных немцам румын, к примеру, в то время было целых три кухни. Одна – для солдат, другая – для сержантов, третья – для офицеров. А у каждого старшего офицера от полковника и выше был свой повар, который готовил ему отдельно. Однако, находясь в тылу, немецкие командиры все же имели определенное преимущество.

«В то время Германия была первой в мире страной, в которой нормы продовольственного снабжения были одинаковыми как для офицеров, так и для солдат, – писал после войны лейтенант 252-й пехотной дивизии Армин Шейдербауер, вспоминая о своем пребывании в резервном батальоне зимой 1944 года. – Но преимущество питания в офицерской столовой было в том, что кухней, как правило, заведовал хороший повар, который мог использовать выдаваемые ему продукты более рационально и готовить вкуснее. Безусловно, еда приготовленная на 20 или 50 офицеров, была намного лучше и разнообразнее, чем еда, приготовленная на целый батальон.

В этой столовой я познакомился со знаменитым блюдом, о котором знал только по рассказам солдат. Оно называлось «силезское царство небесное» и состояло из очень нежных, почти тающих во рту клецок из дрожжевого теста с припущенными сливами или смесью из фруктов. Уникальной особенностью блюда было добавление в него тонко нарезанных ломтиков копченого мяса, что придавало ему ярко выраженный пряный аромат».

В кругу немецких офицеров, а также кандидатов в офицеры действовали и свои правила хорошего тона, своеобразный воинский этикет. Закончивший унтер-офицерские курсы в январе 1942 года Шейдербауер пишет об этой стороне обучения так:

«По средам в офицерском клубе проводились так называемые господские вечера. Мы, курсанты, конечно же, в своей выходной форме, должны были принимать в них участие. Перед ужином сначала приходилось бесцельно стоять в боковых комнатах. Затем командир резервного полка приглашал нас занять свои места. Оказавшись там в первый раз, мы, понятное дело, были несколько смущены и стояли почти что строем.

Мы не всегда сидели вместе в конце стола, зачастую размещались порознь между офицерами и таким образом должны были принимать участие в их беседе. Если бы я не научился правильно себя вести за столом еще дома, то меня бы научили этому там. Само собой разумеется, к столу можно было подойти только после появления командира, а приступить к ужину – только после того, как он поднимал свою ложку.

(Прямо как в русской крестьянской семье в былые времена. Да еще ложкой этой по лбу тому, кто в чашку раньше сунется! – Авт.)

Нечто вроде правил хорошего тона в вермахте прививали и солдатам. Для этого использовались «Правила службы в армии» – 300-страничный сборник учебных материалов, подготовленный командиром обычной роты, капитаном В. Рибертом (книга так в обиходе и именовалась – «Риберт». – Авт.)

В ее разделе «Общие принципы казарменного общежития» было написано: «Обед – это совместный прием пищи, как по технической необходимости, так и по причинам военного порядка и развития товарищеских отношений. К столу солдат подходит с чистыми руками, чистыми ногтями и причесанными волосами. За столом он сидит прямо, не гремит посудой, ведет себя прилично и воздерживается от ненужной болтовни».

Однако в книге «Судьба детей войны» Василий Свиридов пишет, как вели себя гитлеровцы, идущие со стороны фронта:

«Зайдут, бывало, в хату, посмотрят и говорят: «Здесь будут ночевать восемь или десять зольдат». Заходят, раздеваются, ведут себя свободно и везде заглянут в хате, во дворе и в сарае. Погреб, как закон, обязательно проверят, наберут картошки, принесут в хату и заставляют хозяйку варить неочищенную, в «мундирах». Сварится картошка – садятся за стол, достают соль, видно, знали уже, что у нас несолоно хлебают, хлеб, масло, шпик – все это у них было. И налегают на картошку. До чего же они любили нашу русскую картошку! Наливают в кружку шнапс, а впрочем, черт их знает, что там у них во фляжках. В это время на улицу не выйдешь, во дворе часовой и на улице, в огороде тоже – огороды-то у нас упирались в лес. Едят-пьют, разговаривают, и как ведра два, а то и три картошки сожрут, ужин закончился».

Впрочем, устраивали германские власти для своих солдат ужины и более цивильные. К примеру, в оккупированном Ворошиловске (Ставрополь), в переименованном из «Гиганта» в «Солдатское кино» кинотеатре власти устраивали специальные сеансы. Получивший талон на посещение кино военнослужащий мог присесть на свободное место за один из многочисленных столиков в холле кинотеатра, куда подавали вино и пиво с закусками, кофе со сладостями, сигары или сигареты, а также свежие немецкие газеты.

За время оккупации только в Ростовской области немцы съели более 14 тыс. голов крупного рогатого скота, в том числе и быков-производителей, рабочих волов, более 24 тыс. голов телят, 25 тыс. голов свиней, 28,5 тыс. голов овец и коз, 1026 тыс. штук гусей, уток, кур. И это только из общественных хозяйств, не считая личных хозяйств жителей области.

Но это в оккупированной России. В военной Германии солдатам фюрера обычно приходилось довольствоваться не в пример меньшим рационом.

Так что желание немецких солдат и офицеров быстрее попасть на фронт (так же, как и у наших) было зачастую вызвано не только патриотическими настроениями, но и банальным чувством голода.

Что же касается дополнительных пайков для офицеров вермахта, то они (пусть и не в форме регулярной выдачи, как в Красной армии), вероятно, все же имелись. По крайней мере офицер-артиллерист Иван Новохацкий в своей книге «Воспоминания командира батареи» пишет:

«Продолжая преследование, наша дивизия вышла в район 15 километров севернее Бухареста. Были захвачены большие склады с различным имуществом и продовольствием. Наш старшина нагрузил повозки различными банками, коробками, ящиками с продовольствием. Как потом оказалось, в коробках был дополнительный паек для офицеров немецкой армии: пачка печенья, пластмассовая баночка с мармеладом, пачка сигарет и др. В банках оказался плавленый сыр. Мы поначалу думали, что это мыло, и только потом кто-то попробовал на зуб и понял, что это сыр».

Посчитав утверждение Новохацкого о том, что это был именно доппаек для немецких офицеров, спорным, обратимся вновь к Армину Шейдербауеру, поскольку строки о дополнительном пайке для отдельной категории офицеров вермахта в его книге все же имеются:

«Мы узнали о существовании постановления. В соответствии с ним те офицеры, которым еще не исполнился 21 год, имеют право на получение 200 граммов колбасы на человека в день дополнительно к своему пайку! Ошарашенный казначей сразу же утвердил эту добавку».

Вермахт в окопах

«От фашистских землянок высоко в морозное небо поднимался дым из печей, от кухонь валил пар. Нам, голодным, казалось тогда, что немцев кормили круглые сутки», – записал спустя много лет после войны свои впечатления поздней осени 1941 года снайпер Евгений Николаев.

Дело было на Ленинградском фронте, и гитлеровцев там действительно кормили получше, чем оборонявших блокадный город наших бойцов и командиров, да и в целом, по отзывам немецких солдат и офицеров, питались они на той войне довольно неплохо. Конечно, если обстановка позволяла.

«Кормили на передовой неплохо. Но во время боев редко было горячее. В основном ели консервы, – вспоминал бывший ефрейтор 111-й пехотной дивизии вермахта Гельмут Клаусман. – Обычно утром давали кофе, хлеб, масло (если было), колбасу или консервированную ветчину. В обед – суп, картофель с мясом или салом. На ужин каша, хлеб, кофе. Но часто некоторых продуктов не было. И вместо них могли дать печенье или, к примеру, банку сардин. Но питаться можно было только у себя в подразделении. Если ты оказывался по какой-то причине в другой роте или части, то ты не мог пообедать у них в столовой. Таков был закон. Поэтому при выездах полагалось получать паек».

В боевых условиях солдат вермахта получал (точнее, как и наш, должен был получать, что в действительности имело место далеко не всегда. – Авт.) «норму питания для войны».

Она существовала в двух вариантах: суточный рацион (Tagesration) и неприкосновенный рацион (Eiserne Portion).

Первый представлял собой набор продуктов и горячей пищи, выдаваемые ежедневно солдату для питания, а второй – набор продуктов, частично носимый солдатом при себе, а частично перевозимый в полевой кухне. Он мог расходоваться только по приказу командира, если не представляется возможным выдать солдату нормальное питание.

Суточный рацион делился на две части: продукты, выдаваемые в холодном виде; горячее питание.

Состав суточного рациона:

Суточный рацион выдается солдату один раз целиком, обычно вечером с наступлением темноты, когда становится возможно отправить подносчиков пищи в ближний тыл к полевой кухне. Холодные продукты выдаются солдату в руки, и он имеет возможность сложить их в сухарную сумку. Горячее питание выдается: кофе – во флягу, приготовленное второе блюдо – картофель (макароны, каша) с мясом и жиром – в котелок. Место приема пищи и распределение продуктов на питание в течение суток солдат определяет самостоятельно.

В полевой кухне перевозится два таких полных рациона на каждого солдата. При невозможности обеспечить полевую кухню продуктами обычного суточного рациона командир может отдать приказ либо выдать на сутки один полный неприкосновенный рацион в холодном виде, либо приготовить из консервов и концентрата супа горячее блюдо и сварить кофе.

Кроме того, каждый солдат имеет в сухарной сумке один сокращенный неприкосновенный рацион, состоящий из 1 банки мясных консервов (200 г) и пакета твердых сухарей. Этот рацион расходуется только по приказу командира в самом крайнем случае, когда израсходованы рационы из полевой кухни или если более чем сутки невозможна доставка питания.

Армин Шейдербауер вспоминает: «Хлеб и маргарин закончились. Железный паек, маленькую банку очень жирных мясных консервов и упаковку сухих продуктов трогать не разрешалось».

И такая же железная, как и неприкосновенный паек, немецкая дисциплина действует осенью 43-го под Смоленском.

«В деревнях, если они еще не были сожжены дотла, найти было ничего нельзя, – пишет Шейдербауер. – У бедных жителей просто ничего не осталось. Как-то утром один смышленый парень отыскал несколько пчелиных ульев. Наша рота, то есть все 20 человек, забиралась руками в сладкую, липкую массу и лизала этот горький мед, который пустые желудки принимали не сразу. Помню, как нашли висящие на кустах помидоры, которые еще не покраснели. Мы ели морковь и репу, почти не очищенные от земли, но при этом без всяких последствий для желудка».

А «железный паек» не трогать! От нашего НЗ давным-давно бы ничего не осталось, а они. Впрочем, случаев, когда хваленая немецкая дисциплина хромала на обе ноги, тоже имелось в достатке. Но об этом позже.

Что же касается самого суточного рациона питания, то он в ведущих боевые действия частях вермахта на практике мог существенно меняться. В насыщенном разнообразными сведениями последнем романе известного писателя, фронтовика Владимира Богомолова «Жизнь моя, иль ты приснилась мне?» приводится следующая справка о рационе немецкого военнослужащего на территории СССР:

«Утром – полкотелка ячменного кофе (кофе в зернах выдавался только по праздникам), белый хлеб (800 г), мясо (100 г), колбаса или сыр (125 г); в обед – гороховый или картофельный суп с консервами, на второе – пудинг, облитый фруктовым соусом или суррогатным киселем; вечером – 20 граммов маргарина, 80 граммов плавленого сыра или 50 граммов португальских сардин, или же 100 граммов колбасы. На день выдавалось 6 штук сигарет. Раз в месяц полагался дополнительный паек: «маркитанские товары» – полбутылки вермута, бутылка шнапса, пять сигарет и две плитки соевого шоколада, 3 пачки печенья».

Из протокола допроса пленного ефрейтора пулеметной роты батальона «Норвежского добровольческого легиона» (состоял сплошь из бывших норвежских полицейских. – Авт.) Едвента Кнеля можно узнать, что питание в его части хорошее, «во всяком случае, лучше, чем то, что получали в Норвегии»:

«Весь свой суточный паек солдаты получают на фронте один раз в сутки, вечером, в 5 часов (в России вермахт продолжал жить по берлинскому времени. – Авт.). Эту пищу на передовую линию солдатам приносят с кухни специальные разносчики. Каждый солдат завтракает, обедает и ужинает, когда он хочет. На сутки солдат получает примерно 550 граммов хлеба, небольшой кусочек масла, такой же маленький кусочек сыра или взамен его колбасы, 1 литр супа».

Впрочем, чтобы гитлеровские солдаты могли отведать хотя бы «стандартный рацион», требовалось его доставить по назначению, и здесь так же, как и нашим, немецким «чмошникам» приходилось сталкиваться с определенными трудностями. Армин Шейдербауер по этому поводу вспоминал:

«Позиция у деревни Нестеры (под Ельней. – Авт.) имела то преимущество, что можно было незамеченным добраться из тыла до передовой. Благодаря этому можно было вовремя доставлять горячий обед. Но русские, наверное, приметили время раздачи пищи. Два дня подряд они с точностью подавали сигнал к обеду стрельбой из миномета. Обеденное время перенесли с 12.30 на 13.30, но, как только начали разливать по котелкам суп, начали падать мины.

Для людей, которые принесли пищу и поели сами, эта помеха оказалась неприятной, потому что с полными бачками в руках им было труднее укрыться. А если бы они пролили суп, им бы досталось от своих товарищей».

Воевавший в 1941 году в Крыму Генрих Метельман:

«Наше снабжение продовольствием оставляло желать лучшего. Путь из Германии до Крыма был долгим и небезопасным, а доставка морским путем через Румынию была невозможна из-за того, что Советы все еще удерживали Севастополь, так что нам часто приходилось недоедать. Обычно мы только раз в день получали горячую пищу, жидкий капустный суп с плавающим в нем картофелем; через день каждому из нас полагалось полбуханки хлеба, немного жира, немного сыра и немного затвердевшего меда».

По словам Метельмана, больше всего возможностей наесться до отвала было у офицерских денщиков, которые из той же полевой кухни доставляли в термосах пищу своим гауптману и лейтенантам. «Нас это, разумеется, задевало», – вспоминает автор книги «Сквозь ад за Гитлера».

Фронтовая обстановка быстро заставила фашистов не только забыть об утреннем кофе перед завтраком и предписанной Рибертом чистоте ногтей, но и стать практически всеядными.

Армин Шейдербауер (август 1942 года): «Около половины второго ночи, после почти двух дней, появилась полевая кухня. Она доставила холодный фасолевый суп, который прокис. Несмотря на это, его проглотили с жадностью».

Гельмут Пабст (1 января 1942 года): «Спасибо Господу за картошку. Мы не были готовы к долгому пребыванию в этих местах, и что бы стало с нами без нее? Как могла бы вся армия пережить русскую зиму без этого скромного овоща? Вечером, как всегда, мы очистили картошку от кожуры, с благоговением размяли ее и посолили крупной русской солью.

Сейчас утро. Мы кончили завтракать, и опять это была картошка, благодаря которой мы почувствовали удовлетворение от еды. В этом доме нам предложили картошку, чай и каравай хлеба, замешанный из ржаной и ячменной муки с добавлением лука. Пожалуй, в нем было несколько коричневых тараканов; по крайней мере, я срезал одного из них, не сказав ни слова. Святой в углу кротко смотрит из своей золотой рамки, как будто хочет сказать, что бесстрастный дух не обращает внимания на такие пустяки. Что хорошего в том, чтобы замечать их?» Готтлиб Бидерман (Севастополь. 1942 год): «В побежденном городе оставалось серьезной опасность заболеваний, потому что мириады мух покрывали трупы и образовывали черно-серые кружащие тучи над ранеными. Стены жилищ были покрыты насекомыми – переносчиками болезней, и принятие пищи стало утомительным, потому что надо было очищать каждый кусочек еды от полчищ червей. Несмотря на то, что мы старались избежать употребления в пищу этих насекомых, много мух было съедено без видимых болезнетворных последствий.

Вкус хлеба был такой, будто его погружали в солярку. Только несколько недель спустя мы узнали, что персонал роты хлебопеков обнаружил в Керченском порту несколько зернохранилищ. Перед уходом русские полили зерно горючим и подожгли его. К счастью, сгорел только верхний слой, а остальное зерно лишь пропиталось дымом и скверно пахло. Но, по мнению интендантов германской армии, эта находка была просто неожиданной удачей, и зерно считалось вполне подходящим к употреблению. Чтобы улучшить критическую ситуацию с продовольственным снабжением, зерно использовали для выпечки хлеба, который вонял дизельным топливом, а на вкус походил на бензин.

Мы еще и не предполагали, что, до того как наша одиссея в Советском Союзе завершится, еще будем тосковать по куску хлеба в два раза хуже этого»

Так же, как и в частях Красной армии, временному улучшению питания в подразделениях вермахта частенько «помогала» сама война:

«Полевая кухня, действительно, появилась. Были выданы огромные порции ливерной колбасы с размятой картошкой, – вспоминает об одном из дней осени 1943 года Армин Шейдербауер. – Поскольку численность роты не соответствовала штатной, то порции убитых и раненых были выданы живым. В случае с ужином это не имело особого значения, поскольку человек все равно не может съесть за один раз больше, чем может. Однако в том, что касалось шнапса, табака и сухих фронтовых пайков, оставшиеся в живых насладились как следует».

Впрочем, и на передовой линии немецких окопов русская поговорка про войну и мать родну была весьма актуальной. Автор книги «Дорога на Сталинград» рядовой пехотинец вермахта Бенно Цизер прибытие полевой кухни в их изрядно поредевший после боя на Северском Донце в марте 1942 года батальон описывает так:

«На обед был горячий фасолевый суп, и мы набросились на него, как стая голодных волков. Я два раза брал добавку, но когда Пиле протянул свой котелок в четвертый раз, повар сказал, что больше нет.

– Ладно тебе, – пророкотал добродушный Фогт, – дай парню еще ложку, ты, пузатый сукин сын!

– Но я же говорю вам, что ничего не осталось, – проскулил повар.

– Ты ведь, черт побери, готовил на всю роту, – прорычал фельдфебель. – Не будешь же ты мне говорить, что знал заранее, что мы потеряем треть наших людей!

– Я же не виноват, что вы обжираетесь, как свиньи.

– Ладно, если больше нет фасоли, как насчет шоколада? – спросил Фогт. – В конце концов, нам полагаются шоколадные пайки.

Пришел унтер-офицер – снабженец, объявивший, что мы можем получить свой шоколад.

– Но только по одной плитке каждому – и не думайте, что вы также получите порцию убитых!

По этому поводу было много недовольного ропота, и, как только он повернулся к нам спиной, раздражение выплеснулось наружу:

– Опять, как всегда, повторяется та же самая пакость. Как только у нас убитые, эта свинья придерживает у себя их пайки.

– Так всегда с шоколадом и сигаретами.

– А что, думаете, эти зажравшиеся типы делают с ними? Набивают свое брюхо, пока мы маемся в своих окопах.

– Зря вы тут ерепенитесь, – заикаясь, проговорил повар. – Если вас услышит старик, хлопот не оберешься.

– Заткни пасть, ты, жирный боров! В следующий раз, если сваришь мало, сам попадешь в котел. Ты тут долго откармливался».

Несколько иначе и не в пример чаще, чем немецкие солдаты и офицеры-окопники, наслаждались жизнью генералы вермахта. Как, впрочем, любые генералы в любой армии.

«К великому нашему неудовольствию, в это же село прибыл штаб дивизии. Причем офицеры заняли облюбованное нами местечко – на траве под деревьями. Нам было приказано убраться метров на пятьдесят дальше, вверх по течению ручья, а сами уселись на наше место, – вспоминал об одном из дней летнего наступления немецкой армии на Сталинград Генрих Метельман. – Вскоре прибыли несколько штабных машин, из них стали выгружаться офицеры: два полковника, три майора и с десяток гауптманов и обер-лейтенантов. Большинству офицеров было под тридцать или тридцать с небольшим, кое у кого торчал в глазу монокль. Нам сообщили, что среди прибывших принц Ганноверский собственной персоной. Мы воспринимали эту сцену, как явление из совершенно другой, не имеющей ничего общего с нашей жизнью.

Офицеры вели себя шумно, громко разговаривали и излучали самодовольство и спесь. Денщики в белых куртках проворно сооружали импровизированные столы из пустых снарядных ящиков, тут же на них раскладывались карты и другие штабные бумаги – часть офицеров принялась изучать обстановку. Но один такой стол был оставлен для иных целей. Его застелили белоснежной скатертью, и на ней стали расставлять такие вещи, от вида которых у нас, простых солдат, слюнки потекли: бутылки шампанского, вино, водка, коньяк, тарелки с нарезанным белым хлебом, сырами, сливочным маслом, мясом, фруктами и другими деликатесами. Похоже, господа офицеры твердо знали, за что сражаются в этой войне.

Вслед за закусками появились тарелки, бокалы и рюмки, рядом ножи и вилки в соответствующем порядке. Когда все было готово, господа офицеры чинно, как и полагалось по статусу, уселись за стол. Никому из нас, годами живших на скудном рационе, состоявшем главным образом из консервов, не приходилось даже видеть подобного изобилия. В ответ на наши претензии всегда ссылались на перебои с транспортом, на войну, призывая нас затянуть потуже пояса и думать в первую очередь о благе фатерлянда (отечества. – Авт.). А как же с их транспортом? Выходит, он был неуязвим для пресловутых «перебоев»?

Впрочем, вскоре с перебоями в снабжении пришлось столкнуться и генералам шестой армии Паулюса. Но поскольку, как уже говорилось, пословица кому – война, кому – мать родна не теряла своей актуальности и в немецком варианте, изменить такой расклад вещей не смогла порой даже катастрофа на Волге.