Текст книги "Война: ускоренная жизнь"

Автор книги: Константин Сомов

Энская часть, в которой служил капитан Н. (почему-то в таких историях чаще всего фигурировали капитаны и майоры – наверное, просто потому, что они занимают промежуточное положение между самыми низкими и самыми высокими чинами), оказалась на переформировке в городе М.

В первый же вечер капитан решил пойти в кино – в нормальный кинотеатр с кассой, с незатемненным входом, с фильмами не только на военные темы (на фронте людям, выведенным на сутки из боя, показывали на экране бой, и когда сеанс, прерванный криком «Воздух»!», возобновлялся, с экрана кричали «Воздух!»). Словом, захотелось нашему капитану хлебнуть глоток забытой мирной жизни.

Но над кассой кинотеатра висела дощечка с надписью, которая сначала рассердила, а потом умилила капитана как одна из примет желанного мирного бытия: «Все билеты проданы». Он собирался уйти, когда к нему обратилась довольно молодая и весьма миловидная женщина:

– Я рада, что могу помочь офицеру-фронтовику. У меня как раз случайно лишний билетик.

– Муж не смог пойти? – спросил капитан.

– Муж на фронте, – ответила женщина. – Подругу оставили на заводе на вторую смену.

Капитан поблагодарил, заплатил за билет, и они, мило беседуя, посмотрели «Знак зеро», после чего женщина попросила проводить ее до дома. Ничего предосудительного капитан в этом не увидел, как и в том, что она пригласила его на чашку кофе. Значит, хочет послушать рассказы о фронте, где сейчас сражается ее муж.

Но, приведя его в свою комнату, женщина варить кофе не стала, а быстро разделась и легла на диван, причем глаза ее спрашивали: почему он, чудак, не поступает так же?

Капитан расстегнул ремень, зажал его в правой руке (в разных вариантах этой истории он брал ремень то за пряжку, то за свободный конец, чтобы пряжка сыграла главную роль в сюжете) и стал учить женщину, приговаривая:

– Это – от меня. А это – от твоего мужа. А это – коллективно от всех мужей-фронтовиков.

И будто бы после этого он надел ремень и ушел.

Когда майор Н. был направлен с каким-то заданием из действующей армии в глубокий тыл, у него возникла неожиданная возможность заскочить на несколько часов в родной город М., где осталась его молодая жена.

В М. он прибыл ночью и сразу же поспешил по знакомым с детства улицам домой. Он почти бежал и не заметил, как оказался у дверей своей квартиры. Майор позвонил. Двери не открывались. Тогда он стал стучать. За дверями была полная тишина. «Значит, у нее ночная работа», – подумал майор и, грустный, присел на ступеньки лестницы.

Вдруг он вспомнил: у него же есть ключ от квартиры, который заставила его взять с собою на фронт жена! Майор вытряхнул все из полевой сумки – ключ оказался на самом дне, под шомполом от пистолета, бритвенным прибором и штопором. С волнением вставил майор ключ в замочную скважину и отворил двери. В то же мгновение в передней вспыхнул свет. На майора смотрела насмерть перепуганная, дрожащая, в ночной рубашке жена.

– Ваня, это ты? – закричала она и повисла рыдая у него на шее.

Нет сомнений, что майор был бы очень растроган, если бы не заметил, что на вешалке рядом с пальто жены висит новенькая шинель с узкими погончиками. Он снял жену с шеи и шагнул к спальне.

– Что ты, что ты, Ваня! – попыталась удержать его жена. – Ваня, ты не то подумал!..

Но он был уже в комнате. То, что он здесь увидел, лишило его последних остатков рассудительности: в постели, натянув на голову одеяло, лежал человек. Майор вытащил пистолет из кобуры.

Жена поняла, что никакие объяснения и мольбы его уже не остановят. Тогда, в том мгновенном прозрении, которое приходит в минуты смертельной опасности, она сделала единственное, что могло спасти лежащего в постели человека: сдернула с его ног одеяло.

– Ради бога, извини меня, – сказал майор, – и попроси за меня извинения у подруги.

И будто бы потом подруга жены долго не хотела открыть лицо. Впрочем, этому можно поверить: знакомство началось не совсем обычно».

А вот еще, и тоже о войне, любви, преданности, вдребезги – одной серенькой бумажкой – разбитой судьбе и преждевременно, не в бою или плену, оборванной жизни.

«Письмо и.о. командира 10 ОШБ майора Назарова Гаврилово-Посадскому городскому военному комиссариату Ивановской области

10 мая 1945 г.

Прошу срочно возвратить извещение о смерти, высланное нами ошибочно 4.5.45 г. за исходящим № 02 635 на якобы погибшего в боях 30.4.45 г. северо-западнее Берлина рядового Шахова Семена Васильевича для объявления его жене Шаховой Лидии Константиновне, проживающей по адресу: Ивановская обл., г. Гаврилово-Посад, ул. Советская, д. 21,

Как выяснилось только сейчас, Шахов С.В. не погиб в боях 30.4.45 г., а был ранен и отправлен в тыловой госпиталь. Дальнейшая его судьба нам неизвестна, и никакими данными о его смерти мы не располагаем.

Прошу высланное ошибочное извещение о гибели № 02 635 от 4.5.45 г. считать недействительным и возвратить его без промедления».

«Майору Назарову от Гаврилово-Посадского военного комиссариата.

Высланное Вами ошибочное извещение № 02 635 от 4.5.45 г. о гибели рядового Шахова С.В. было получено военкоматом 12 мая и 14 мая вручено его жене Шаховой Л.К.

Спустя четверо суток, 18 мая, гр-ка Шахова в результате нервного потрясения по малодушию покончила жизнь самоубийством.

Для сведения сообщаю, что 23 мая в ее адрес пришло письмо от самого Шахова С.В., который после ранения был эвакуирован в тыл и находится на излечении в госпитале в гор. Саратове.

Ошибочно высланное Вами извещение № 02 635 от 4.5.45 г. возвращаю».

Война закончилась, но зловонное дыхание ее еще долго висело в воздухе, отравляя души людей, калеча их судьбы, как это произошло с семьей Шаховых, да и не только с ней. Нелегкая доля выпала в личном плане многим женщинам-фронтовичкам и тем девушкам и молодым женщинам, которые были угнаны на работы в Германию и вернулись домой уже после войны.

Одна из женщин-фронтовичек, снайпер, на счету которой были десятки убитых фашистов, рассказывала белорусской писательнице Светлане Алексиевич, что когда она вернулась домой с фронта с двумя орденами Славы и другими боевыми наградами, мать со слезами на глазах попросила ее не жить в семье. Сказала: «У тебя две сестры на выданье, дочка, кто их возьмет, если ты с нами будешь. Скажут люди, чему такая их научит, со всеми мужиками подряд гулять!» И та ушла из дома, стала жить самостоятельно.

Вот еще несколько подобных воспоминаний из книги Светланы Алексиевич «У войны не женское лицо».

Нина Вишевская, санинструктор: «Моя подруга. Не буду называть ее фамилию, вдруг обидится. Военфельдшер. Трижды ранена. Кончилась война, поступила в медицинский институт. Никого из родных она не нашла, все погибли. Страшно бедствовала, мыла по ночам подъезды, чтобы прокормиться. Но никому не признавалась, что инвалид войны и имеет льготы, все документы порвала. Я спрашиваю: «Зачем ты порвала?» Она плачет: «А кто бы меня замуж взял?»

Екатерина Санникова, сержант, стрелок: «После войны я жила в коммунальной квартире. Соседки все были с мужьями, обижали меня. Издевались: «Ха-ха-а. Расскажи, как ты там б. с мужиками» В мою кастрюлю с картошкой уксуса нальют. Всыпят ложку соли. Ха-ха-а.

Демобилизовался из армии мой командир. Приехал ко мне, и мы поженились. Записались в загсе, и все. Без свадьбы. А через год он ушел к другой женщине, заведующей нашей фабричной столовой: «От нее духами пахнет, а от тебя тянет сапогами и портянками». Так и живу одна. Никого у меня нет на всем белом свете».

Нина Михай, старший сержант, медсестра: «У нас – комбат и медсестра Люба Силина. Они любили друг друга! Это все видели. Он шел в бой, и она. Говорила, что не простит себе, если он погибнет не на ее глазах, и она не увидит его в последнюю минуту. «Пусть, – хотела, – нас вместе убьют. Одним снарядом накроет». Умирать они собирались вместе или вместе жить.

Наша любовь не делилась на сегодня и на завтра, а было только – сегодня. Каждый знал, что ты любишь сейчас, а через минуту или тебя или этого человека может не быть. На войне все происходило быстрее: и жизнь, и смерть. За несколько лет мы прожили там целую жизнь. Я никогда никому не могла это объяснить. Там – другое время.

В одном бою комбата тяжело ранило, а Любу легко, чуть царапнуло в плечо. И его отправляют в тыл, а она остается. Она уже беременная, и он ей дал письмо: «Езжай к моим родителям. Что бы со мной ни случилось, ты моя жена. И у нас будет наш сын или наша дочь».

Потом Люба мне написала: его родители не приняли ее, и ребенка не признали. А комбат погиб.

Много лет собиралась. Хотела съездить к ней в гости, но так и не получилось. Мы были закадычные подружки. Но далеко ехать – на Алтай. А недавно пришло письмо, что она умерла. Теперь ее сын меня зовет к ней на могилку»

В 1954 году Константин Симонов написал стихотворение, в котором будто бы рассказал о судьбе Любови Силиной – надо полагать, такая была не одна. Стихотворение это так и называется

Сын

 
Был он немолодой, но бравый;
Шел под пули без долгих сборов,
Наводил мосты, переправы,
Ни на шаг от своих саперов;
И погиб под самым Берлином
На последнем на поле минном,
Не простясь со своей подругой,
Не узнал, что родит ему сына.
И осталась жена в Тамбове.
И осталась в полку сапером
Та, что стала его любовью
В сорок первом, от горя черном;
Та, что думала без загада:
Как там в будущем с ней решится?
Но войну всю прошла с ним рядом,
Не пугаясь жизни лишиться…
Получает жена полковника
Свою пенсию за покойника;
Старший сын работает сам уже,
Даже дочь уже год как замужем…
Но живет еще где-то женщина,
Что звалась фронтовой женой.
Не обещано, не завещано
Ничего только ей одной.
Только ей одной да мальчишке,
Что читает первые книжки,
Что с трудом одет без заплаток
На ее, медсестры, зарплату.
Иногда об отце он слышит,
Что был добрый, храбрый, упрямый,
Но фамилии его не пишет
На тетрадках, купленных мамой.
Он имеет сестру и брата,
Ну а что ему в том добра-то?
Он подарков у них не просит,
Только маму пусть не поносят.
Даже пусть она виновата
Перед кем-то, в чем-то, когда-то,
Но какой ханжа озабочен
Надавать ребенку пощечин?
Сплетней душу ему не троньте!
Мальчик вправе спокойно знать,
Что отец его пал на фронте
И два раза ранена мать.
Есть над койкой его на коврике
Снимок одерской переправы,
Где с покойным отцом полковником
Мама рядом стоит по праву.
Не забывшая, не замужняя,
Никому другому не нужная,
Она молча несет свою муку.
Поцелуй, как встретишь, ей руку!
 

Современному человеку, наверное, не дано все же понять, что это было. Как менялось отношение человека к жизни, и насколько острее он начинал воспринимать ее, когда в одно мгновение становилось ясно – завтра для него может и не наступить.

Не дано и ладно, это, пожалуй, и хорошо. Нам бы только, умным и образованным – знающим, якобы, чего они не знали – перестать наконец ставить им свои безапелляционные оценки. Сейчас, в тишине и относительном благополучии, определять, что они делали плохо, а что хорошо, нравственно – безнравственно. Нет у нас попросту на то никакого права. И никогда не будет.

Из рассказа фронтовика Светлане Алексиевич:

«Выходили из окружения. Куда ни кинемся – везде немцы. Решаем: утром будем прорываться с боем. Все равно погибнем, так лучше погибнем достойно. В бою. У нас было три девушки. Они приходили ночью к каждому, кто мог. Не все, конечно, были способны. Нервы, сами понимаете. Такое дело. Каждый готовился умереть.

Вырвались утром единицы. Мало. Ну, человек семь, а было пятьдесят. Посекли немцы пулеметами. Я вспоминаю тех девчонок с благодарностью. Ни одной утром не нашел среди живых. Никогда не встретил».

И еще.

Офицер 192-го отдельного батальона связи А.Н. Невский, Волховский фронт (события происходили во время неожиданного прорыва немцев в 1942 году на одном из участков нашей обороны. – Авт.):

«Командир дивизии и оперативный отдел наконец-то вспомнили о женской снайперской роте. Собственно, из 99 человек личного состава роты лишь трое были зрелыми женщинами: командир, политрук и старшина, остальные – зеленые девчонки. Но эти девчонки представляли собой отлично сколоченную боевую единицу. Они обладали исключительной выдержкой, хладнокровием, мужеством, великолепно владели оружием, были прекрасно физически подготовлены и хорошо обучены снайперскому делу. Роту выдвинули на участок, за который командование дивизии боялось больше всего. Этот участок благоприятствовал наступлению фашистов, но и для нас имел огромное значение, так как был весьма удобен для развития успеха.

Девушки скрытно заняли линию обороны, так что фашисты не заметили выдвижения роты. Едва снайперы успели замаскироваться в складках местности, как немцы бросили против них в психическую атаку батальон пьяных головорезов. С диким воем и криком, с гиканьем и беспорядочной стрельбой лавина фашистов неслась на наших маленьких женщин. Со стороны казалось, что этот смерч сметет все на своем пути. Но наши девчата не дрогнули и достойно встретили врага.

Они подпустили фашистов на 50–100 метров и открыли огонь. Девушки расстреливали в упор зарвавшихся врагов, ни одна пуля не пропала даром. Наступающий батальон был остановлен и обращен в бегство. Девчата бросились в контратаку, уничтожая находившихся во втором эшелоне минометчиков и пулеметчиков, и на плечах фашистов ворвались в их окопы.

Этот успех дал возможность нашим бойцам переломить ход боя в свою пользу. Враг дрогнул и, боясь окружения, начал оставлять захваченные позиции, а в итоге отступил даже из своих окопов. Было взято много пленных и трофеев. Женская снайперская рота в этом бою не потеряла убитыми ни одного человека, четыре девушки были легко ранены. Командующий армией генерал-лейтенант Коровников И.Т. наградил всю роту в полном составе орденами Красной Звезды».

«Если любишь малышку Рози…»

Забота немецких женщин об их сражающихся на Восточном фронте мужьях была порой более чем трогательной. Яркой иллюстрацией этому может служить:

Письмо фельфебелю Курту Хессе 22 июля 1941 г.

Дорогой муженек!

Где ты сейчас находишься, мой родной мальчик?

Как мы понимаем, где-то вблизи Смоленска, о взятии которого было сообщено на прошлой неделе. А может, ты сейчас на отдыхе в самом Смоленске?.. Теперь вам открыта прямая дорога на Москву. В газетах пишут, что вы там будете через две-три недели, не позже середины августа.

Москва – это большой город, где огромное количество проституток, грязных внутри и заразных. Я понимаю, что молодому, здоровому мужчине время от времени необходимо облегчение. В двух посылочках я отправила тебе 3 пирожных, 2 яблока, печенье, пакетик колбасы, сигареты и 20 презервативов. Если любишь меня и малышку Рози, без них ничего не делай. На первое время тебе хватит.

Я рада, что тебе везет и ты здоров и невредим. Лишь бы тебе везло и дальше, как до сих пор. Шлю тебе много приветов и страстных поцелуев. Ты мне снишься натурально каждую ночь, и это самая большая радость в моем ожидании.

Твоя жена Ирма».

Ирма беспокоилась не напрасно. В своем «Дневнике немецкого солдата» Карл Шредер вспоминает, что еще в Польше, перед нападением на Россию число «галантных» больных в стоящих в Люблине немецких частях заметно увеличилось, и в центре города пришлось открыть дополнительный санитарный пункт для кожных или венерических заболеваний.

Солдату вермахта, заполучившему «галантную болезнь», его недавнее приятное «приключение» порой выходило боком, поскольку считалось, что таким образом он подрывает боеспособность армии. Армин Шейдербауер вспоминает, как он, будучи заместителем командира батальона, должен был заняться вопросом, связанным с военно-полевым судом – «наказать одного связного нашего штаба, который заразился венерической болезнью и таким образом ослабил вооруженные силы. Этот обер-ефрейтор, как он мне рассказал, был за три недели до этого выписан из госпиталя в Тильзите. Поездов в сторону фронта не было.

Ночи на соломе в сарае прифронтового КПП он предпочел мягкую постель доступной женщины. Результатом стала гонорея. Ему пришлось вернуться в госпиталь. Так как он был толковым и надежным связным, я постарался уладить это дело без суда, потому что, судя по ситуации в целом, все должно было разрешиться само собой. В противном случае этот парень попал бы в штрафную роту».

И тем не менее, несмотря на угрозу серьезного наказания, количество больных венерическими болезнями немецких солдат продолжало оставаться на довольно высоком уровне, при том, что презервативами их снабжали не только любящие женщины вроде «женушки Ирмы», но и военное ведомство.

Ефрейтор 111-й пехотной дивизии вермахта Гельмут Клаусман вспоминает, как эти «резино-техническое изделия» в мае 1944 года не только помогли ему сохранить здоровье, но и фактически спасли жизнь:

«В живых, судя по всему, остался я один. Очень много было крови, а у меня ни бинта, ничего! И тут я вспомнил, что в кармане френча лежат презервативы. Их нам выдали вместе с другим имуществом. И тогда я из них сделал жгуты, потом разорвал рубаху и из нее сделал тампоны на раны и перетянул их жгутом, а потом, опираясь на винтовку и сломанный сук, стал выбираться».

Причиной же большого количества заполучивших венерические заболевания немецких солдат далеко не всегда была озабоченность сексуальная, зачастую это было связано с совсем иными переживаниями.

«Однажды вечером пришел сержант-медик и спросил, брали ли у нас мазки, – вспоминает о своем пребывании в госпитале в марте 1942 года автор книги «Дорога на Сталинград» рядовой солдат Бенно Цизер.

– Что это, черт побери, значит? – спросил я одного из солдат.

– Ну ты и наивный простак, – ответил он с усмешкой. – Не говори мне, что не замечал, что большинство ребят тут подцепили венерическое заболевание.

– Что за венерическое заболевание? – удивился я.

– Бог мой, триппер, приятель, триппер!

– Это и наполовину не так страшно, – ухмыльнулся другой. – В наши дни это просто шутка. У них есть такая мазь, просто первоклассная; не пройдет и двух недель, как все проходит, но зато имеешь две недели отпуска.

– Ты хочешь сказать, что поскольку он настолько безобиден, то есть смысл подцепить его намеренно?

– Ну конечно, ты просто лопух, если не знаешь! Что ты мне дашь, если я сведу тебя с местной шлюхой, которая абсолютна надежна? Все, что ей нужно, это несколько сигарет, и дело в шляпе. Лучше всего подцепить болезнь как раз перед тем, как тебя собираются выписывать. Только не сообщай об этом в самый первый день, иначе все, что ты получишь, – это инъекции, и все твои страдания будут напрасны.

– Но разве тебя не засадят на три дня в одиночку, если ты сообщишь об этом слишком поздно?

– Конечно, засадят! И ты проведешь три дня в изоляторе, но это значит, на три дня меньше проведешь на фронте».

Воспоминаний о присутствии в боевых порядках вермахта военнослужащих женского пола (санинструкторов, снайперов, связисток и т. д.) автору найти не удалось, хотя в ближайших к фронту тылах немецкой армии они, конечно же, были. В окопах же, как солдатам, так и офицерам вермахта, приходилось довольствоваться только лишь перепиской с оставшимися в фатерлянде женщинами. Письма с фронта и на фронт во многом были похожи на те, что писались на нашей стороне, но порой отличались от них разительно.

Письмо неизвестному солдату. Кенигсберг, 25 июля

1941 г.

«Дорогой неизвестный солдат!

Я пожелала завязать переписку с неизвестным солдатом и узнала номер Вашей полевой почты. Не удивляйтесь, что я не называю Вашего имени, но я его не могу знать, пока Вы мне его не сообщите.

Зовут меня Рут Кее, мне 16 лет, у меня карие глаза, темные волосы и, как говорят, хорошая стройная фигура. Рост 167. Я ученица в большом парфюмерном магазине и зарабатываю достаточно, чтобы самой себя содержать. Я люблю возиться на кухне, люблю маленьких детей и очень люблю танцевать.

Надеюсь, что Вы получите это письмо и тотчас дадите мне ответ. А я пришлю Вам в подарок флакон лучшего вежеталя, чтобы его прекрасный аромат все время напоминал Вам о девушке Рут из Кенигсберга.

Желаю Вам, мой дорогой солдат, застрелить побольше русских, особенно евреев, и получить много наград.

Вам кланяется с родины и горячо ждет Вашего письма Рут Кее».

Унтер-офицеру Герхарду Штребе от Христи Данцинг, 29.06.41 г.

«Дорогой Герхард!

Получила твое последнее письмо. Я не могу более от тебя скрывать – я во время моей поездки на курорт познакомилась с симпатичным и милым молодым человеком (.). При этом ты получишь мое извещение. Дружеский привет шлет тебе Христи».

Письмо унтер-офицера Пауля Бэслера. 21 июля

1941 г.

«Дорогая Дора!

После долгого перерыва могу, наконец, черкнуть тебе несколько строк.

Мы продвигаемся вперед и в начале августа должны быть в Москве. Но вот 14 июля, когда мы были на марше, над нами пролетели русские бомбардировщики, они сбросили бомбы, и позже я узнал, что у нас убило девять человек и еще больше ранило. Не пугайся, дорогая Дора, в числе этих убитых и твой муж Эрих.

Я не знаю, что тебе сказать в утешение. Он был хорошим товарищем, мне самому тяжело, ведь мы с ним два года были вместе в одном батальоне, и я полюбил его как брата. Видно, такова его судьба. И не только его. Мы наступаем, но потери очень большие, русские сейчас сражаются ожесточенно за каждую деревню. То, что было в Польше или во Франции, это просто прогулки по сравнению с тем, что мы сейчас имеем здесь, в России.

Дорогая Дора! Я тебя очень люблю и буду полностью откровенен. Я благодарю тебя за все хорошее, что у нас было, но ты на меня не рассчитывай. Я люблю детей, а у тебя их быть не может. И оставить Эмму с малышкой дочуркой и уйти к тебе, как я раньше обещал, если с Эрихом что-нибудь случится, я не в состоянии. За прошедшую неделю я это обдумывал много раз и вчера решил окончательно. Прости меня, Дора! Я виноват, что не могу выполнить обещание. Прости, ради бога.

Если я вернусь живым и здоровым и ты будешь одинока, и тебе понадобится мужчина, то, если захочешь, мы можем встречаться, как встречались. Но только без каких-нибудь конкретных финансовых и материальных обязательств с моей стороны. Жизнь чертовски вздорожала, я хочу еще сына и содержать тебя не смогу. Думаю, тебе нужно, не теряя времени, устраиваться на работу.

Письмо это прочти и сожги. Так будет лучше. Люблю и целую тебя как прежде.

Твой Пауль».

Конечно, далеко не все немецкие солдаты и офицеры были настолько практичными в отношениях с женщинами, как унтер-офицер Пауль Бэслер. Истинные наследники Шиллера и Гете умели и по-настоящему любить и по-настоящему страдать. Война иссушала души людей, и вновь наполнить их живительной влагой могла только любовь.

«Несколько часов, подобных вечности, и вот уже я радостно обнимаю жену. Позади месяцы ожидания и тяжесть разлуки, – пишет в своих воспоминаниях побывавший в октябре 1942 года в отпуске в Германии командир саперно-штурмового батальона Гельмут Вельц. – Меня встречает настоящая, улыбающаяся жизнь, старый, привычный и дорогой мир. Ведь со мной рядом, наяву, девичьей походкой идет жена и тихонько пожимает мне руку. Я словно пьян. Она тоже.

Лицо ее дышит счастьем оттого, что я рядом, через каждые несколько шагов она бросает на меня сияющий взгляд. Да, я с тобой. Это не сон. Но слова не идут. Война сделала меня настолько грубым и суровым, что я боюсь, как бы не разрушить то, что у меня еще осталось, – последнюю капельку счастья и человеческого тепла. И жена тоже, кажется, чувствует, что резкие контуры суровой действительности должны отойти на второй план в этот час встречи. Я благодарен ей за то, что она ни о чем не спрашивает. Что мог бы я ответить?

Не могу же я уже сегодня рассказать ей, как фельдфебель Рат буквально в мгновение ока погиб вместе с целым взводом! Тени двадцати шести крестов все эти три недели стояли бы между нами, и сам бы я был мертвецом в отпуске, от которого несет могильным холодом. Нет, есть вещи, которые не высказать! Немногие дни, подаренные нам судьбой, пробегут быстро. А потом возвращение на фронт. Туда, где маленький, совсем маленький осколок снаряда может оборвать жизнь. А потому лучше понимать друг друга без слов, не нарушать эту, быть может, последнюю, встречу неосторожными словами. И все-таки между нами остается что-то недосказанное. Но даже оно согревает меня, когда я вспоминаю о холодном металле орудий и мин.

Я вскакиваю. Где запропастился адъютант? 2-я рота уже прибыла?.. Через окно падают косые лучи солнца. Что это за комната? Где я? Осматриваюсь по сторонам. Да, это не сон, я в отпуске, в Бреславле, в гостинице. С наслаждением потягиваюсь. Жена еще спит. Дышит ровно. Лицо ее за эти годы не изменилось. Но мне оно стало почти чужим. Рядом со мной совсем другой человек. Эта женщина так обманчиво похожа на мою жену, да, совсем как она! Но нет, это не может быть она! Меня с ней ничто не связывает. Бьет озноб. Нет, немыслимо! Ведь еще вчера я чувствовал, что она близкий мне человек. А сейчас? Или я заблуждаюсь? Вот одежда, чемоданы, там висят картины, здесь стоит мебель. И все это на своем месте, только я и моя военная форма – мы одни здесь чужие. Я вдруг начинаю чувствовать себя непрошено вторгнувшимся, ненужным, как чужой человек, которому указывают на дверь.

Что с тобой? – На меня с тревогой смотрят глаза, глаза, которые меня согревают. Они зовут меня, они знакомы мне. Это жена. Да, она со мной! В ушах моих звучит ее голос. Я снова дома. Кошмар исчез».