Текст книги "Война: ускоренная жизнь"
Автор книги: Константин Сомов
Жанры:
Биографии и мемуары
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 44 страниц)
«По карточкам давали только хлеб. На рынке же было все, – вспоминает об осени 1941 года в Уральске Юлия Жукова. – Уральцы делились с беженцами всем, что имели: кровом, теплом, скудным продовольствием, одеждой, обувью. Масло, сахар, чай, на которые тоже были карточки, практически исчезли с нашего стола. На рынке было все. Но если государственные цены на хлеб и другое продовольствие не менялись в течение всей войны, то на рынке они сразу резко подскочили и росли постоянно. Продукты стоили очень дорого. Так, килограмм сливочного масла стоил 1000 рублей, буханка черного хлеба – 200 рублей (для сравнения: моя зарплата на заводе составляла примерно 800–1000 рублей)».
Подобная картина наблюдалась в то время, пожалуй, во всех городах страны, разве что цены на продукты и вещи могли несколько разниться.
Лето 1943 года. Челябинск. В «Записках самоходчика» о своем походе на челябинский базар Электрон Приклонский пишет так:
«Получив первую лейтенантскую зарплату (550 рублей), отправился я первым делом на базар, предусмотрительно захватив и запасную пару нового нательного белья, так как понаслышке знал уже о базарных ценах. Весь мой капитал ушел на буханку белого хлеба и литровую банку топленого молока, а белье было обменено на жестяную коробку мясных, как клятвенно уверял меня небритый мужик, консервов, рыночный номинал которых совпадал с кальсонным и равнялся 300 рублям. После ужина приглашаю своего командира подкрепиться мясом, но, к моему крайнему огорчению и конфузу, в консервной жестянке оказался горох с небольшим количеством свинины для украшения».
А вот как описывает свою прогулку по блокадному Ленинграду 15 июля 1942 года военный журналист Павел Лукницкий:
«На улицах и проспектах – особенно вдоль Невского и Литейного – множество книжных ларьков. То ли это большой, грубо сколоченный ящик, или вынесенный из чьей-то квартиры уцелевший стол, то ли ручная тележка, чаще – просто тряпки, разложенные на панели. А на них – книги, книги, бесчисленное множество книг.
В книжных магазинах, вокруг книжных ларьков и киосков всегда толпятся покупатели. Книги стали очень нужны ленинградцу: они чуть ли не единственный богато представленный в магазинах товар. Продавщица киоска сидит под дождем или на солнцепеке весь день и меньше всего, вероятно, думает, что в любую минуту, неожиданно, именно сюда может упасть снаряд. Покупатели – прохожие, чаще всего военные или женщины. Выбирают долго, перелистывают книгу за книгой. Это те, кто никуда из города не собирается уезжать.
Повсюду на улицах – на ступеньках парадных входов, на выступах фундаментов, в подворотнях сидят: девочка, возле которой разложены олеография в деревянной рамке, стеклянная вазочка, две-три тарелки; женщина из домохозяек, перед ней кастрюля, в прошлом электрическая, а ныне с оторванной нижней электропроводящей частью, половичок, сотейник, сломанные стенные часы, несколько патефонных пластинок (кажется, единственное, что покупается быстро – заезжими командирами). Везде, всюду, на любой улице видишь таких продавцов жалкого своего скарба. Сколько часов они сидят и удается ли им продать хоть что-либо – никому не известно.
Кое-где на углах возле Невского попадаются даже чистильщики обуви. Старая-старая, чудом выжившая айсорка на углу Садовой и улицы Ракова, начистив сапоги командиру, прежде чем взяться за мои сапоги, говорит: «Устала, дай отдохну!». И дышит тяжело-тяжело, и щупает свои, как сухой жгут, тощие руки, и я жду. Потом чистит – дистрофически медленно. И мне стыдно, что такая тень человека через силу трудится над моими сапогами, и больше после этого сапог на улицах я уже не чищу. «Сколько?» – «Пять рублей!». Баночка гуталина стоит также пять рублей. А на следующий день, когда я прохожу мимо, здесь же вместо старухи я вижу другую айсорку – крошечную худую девочку. Работают, значит, они посменно. Старуха сказала мне, что ее муж умер от голода, а она вот живет, знает, зачем живет!..
– Товарищ военный! Папирос не нужно? – разворачивая тряпицу показывает две пачки папирос встречная женщина на Невском. «Не нужно!». И тряпица вновь укрывает пачки. В городе существует разветвленная такса «черного рынка»: литр водки – полторы тысячи рублей, сто граммов хлеба – сорок, пачка папирос – сто пятьдесят, крошечная лепешка из лебеды – три рубля. Я не заходил на толкучки – их несколько в городе, видел одну на улице Нахимсона издали: народу толчется множество».
В Ленинграде и в блокаду рождались дети, только вот большинству истощенных матерей кормить грудничков было нечем. Те же роженицы, у кого было молоко, могли его сдать, в том числе и для детей, чьи мамы погибли во время артобстрелов города. Пол-литра оценивалось в 120–170 рублей.
В 1943 году средняя заработная плата промышленных рабочих, по сравнению с 1942 годом, увеличилась на 27 %, в первую очередь в металлургии, оборонной и нефтяной индустрии. Зарплата рабочих и служащих угольной промышленности выросла в 2–2,5 раза. Однако на благосостоянии семей, учитывая цены «черного рынка», это особенно не отразилось
И все же работать было не в пример выгоднее, чем числиться в иждивенцах. Как иллюстрацию к этому утверждению можно привести разговор Павла Лукницкого летом 1943 года со сторожем пристани старушкой Анной Ивановной:
«А теперь вот живу, вещи продаю – есть хочется. Недавно костюм продала за восемь тысяч рублей, и уже нет этих денег. Картошка двести пятьдесят рублей кило стоит – тринадцать картофелин каких-нибудь!.. Или молоко.
Старухе назначена пенсия – двести пятьдесят рублей, но сейчас не получает ее, потому что служит. Зарплата – сто двадцать пять рублей, зато карточка первой категории, а не третьей».
Военный налогВ январе 1942 года в стране был введен военный налог с целью финансирования расходов на оборону. Этим налогом облагались граждане допенсионного возраста, в том числе и командный состав частей армии и флота, не участвовавший в боевых действиях.
Поступления от этого налога превышали все взимавшиеся до этого налоговые платежи.
Весной 1942 года были прекращены выплаты денежной компенсации за отмененные на время войны отпуска для всех категорий населения. Все эти мероприятия, вызванные тяжелым экономическим положением страны, новым бременем ложились на плечи трудящихся. В годы войны государство широко использовало такую форму привлечения дополнительных денежных средств, как подписка на военные займы и денежно-вещевые лотереи.
«Непосильным бременем для нашей семьи были налоги, – вспоминала проживавшая во время войны в селе Карпиловка Табунского района Зинаида Сапегина (в семье было 8 детей). – Налоговые агенты ходили по домам. За неимением денег в домах описывали имущество. У нас в доме брать было нечего, и поэтому агенты описали лампу со стеклом и балалайку. Но этого было недостаточно, недоимка по налогам все росла, и агенты пришли описывать наш дом. Я этот эпизод из нашей печальной жизни и сегодня хорошо помню.
Нас в доме было семь человек, мама плакала, дети испуганно жались друг к другу. Куда нам идти, если отберут дом, не знали. И вдруг мама схватила печную кочергу, стала ею размахивать, с плачем и криком гоня незваных посетителей из дома: «У меня два сына воюют, – кричала она, – я все отдала фронту, а вы детей из дома гоните! Еще раз придете, всех поубиваю!». Это был крик отчаявшейся женщины, которой нечего было уже терять. С тех пор нас не беспокоили налоговые органы.
А мамины сыны так и не вернулись с войны, погибли, защищая Родину и свою большую семью. Заплатили за все»
Юрий Ильин, заслуженный учитель РСФСР:
«Труд колхозников не оплачивался, работали за трудодни. Если не выработал определенное количество дней – под суд, взял несколько колосков – в тюрьму. Невозможно представить те налоги, которыми обложили крестьянина-колхозника: яйца, шкуры, шерсть, молоко. Мы, ребятишки, поздно вечером носили за два километра на молоканку с трудом добытые три литра молока.
Дома выращивали табак, сушили его, измельчали и отправляли на фронт. А как происходила подписка на государственный денежный заем! После тяжелого трудового дня, поздно ночью, женщин приглашали в сельский совет, где уполномоченный из района вел так называемую «беседу по подписке». Держали до утра, принуждали подписаться на большую сумму. И это тех, кто денег вообще не видел, в руках не держал.
Мама занимала у сестры, живущей в Барнауле, и расплачивалась за заем. А осенью рассчитывались, продав лук. Тяжело доставалась копеечка. Нагрузив дома мешки, женщины везли их на коровах до станции Озерки, за 20 километров, там грузили на дачный поезд и везли до Барнаула. Ночевали у знакомых, а утром шли на рынок. Не всегда удачной была продажа. Случалось, что обкрадывали наших горе-продавцов».
Дмитрий Черемнов во время войны жил на станции Овчинниково (Косихинский район).
«Дяденька, купите молоко!
Худенький мальчишка лет восьми бежит по вагону, протягивая впереди себя бутылку зеленого стекла. – Мне карандаш купить надо.
Отбивает удары вокзальный колокол, поезд трогается, а я, зажав в кулаке заработанные рубли, счастливый иду домой. Ибо мальчишка тот я, и это мне иногда выделяет мама пол-литра с утреннего удоя нашей Зорьки. Вечерний же я отношу на молоканку, где в специальной книжке делают отметку. Ох и много надо таких отметок, чтобы сдать полагающийся налог! И потому молока мы от своей буренки почти не пробуем, только выдаваемый там же обрат»
В фонд обороныСкудное питание, нехватка жилья и всего самого необходимого в сочетании с продолжительным рабочим днем, чрезвычайным налоговым бременем подрывали здоровье людей, негативно сказывались на здоровье будущих поколений. Но и в этих чрезвычайных условиях наш народ сумел проявить свои лучшие качества, среди которых наиболее впечатляющим стала его высокая жертвенность.
Помимо труда на производстве, советские люди оказывали помощь фронту в любых доступных им формах. В стране началось движение за создание фонда обороны из добровольных пожертвований денежных средств и материальных ценностей. К концу марта 1942 года в него поступили десятки тысяч тонн продовольствия, 2,3 млрд рублей, около 2 млрд рублей облигациями государственных займов, 7,7 т серебра. В августе 1941 года во всех банках страны были открыты специальные счета, на которые можно было вносить средства.
Трудящиеся Бийска вносили на этот счет часть своих сбережений, заработков, золотые и серебряные монеты, облигации и разные ценные вещи.
Так, главный инженер Бийского маслосырозавода Д.А. Граников внес в фонд обороны присужденную ему Государственную премию в размере 100 тыс. рублей. Всего в фонд обороны за годы войны трудящимися города было собрано более 61 млн рублей. Почти одновременно с созданием фонда обороны в стране по почину тамбовских колхозников развернулось движение по сбору средств на строительство боевой техники и вооружения для армии и флота. Сумма добровольных взносов бийчан в фонд составила 6596 тыс. рублей. Деньги вносили на строительство танковых колонн, авиаэскадрилий, отдельных боевых машин и катеров. Работники депо собрали 82 тыс. рублей на самолет «Бийский паровозник». Вагонники собрали 25 тыс. рублей, путейцы – 76,2 тыс. рублей на строительство танка «Бийский железнодорожник».
Рабочие лесозавода собрали 117 тыс. рублей на строительство самолета «Марина Раскова». Работники управления пожарной охраны собрали 75 тыс. рублей на самолет «Смерть фашизму» и 72 тыс. рублей на авиаэскадрилью «Алтайский пожарник». Учителя и школьники города собрали 460 тыс. рублей деньгами и облигациями на строительство самолетов «Комсомолец Алтая», «Пионер Алтая» и авиаэскадрильи «Учитель». Жители города собрали 2 млн рублей наличными на строительство авиаэскадрильи «Бийский рабочий», 887 тыс. рублей на танковую колонну «Алтайский колхозник».
Анна Просвирина в годы войны была в детском доме в Ребрихе. Она вспоминает:
«В степях пахали на быках землю, сеяли, сажали овощи, а потом все лето пололи, косили траву, заготавливали дрова. Осенью жали серпами выращенный урожай, ухаживали за скотом. Все деньги, заработанные на подсобном хозяйстве, передавали в Фонд обороны. Туда же направлялись средства, полученные за концерты, которые мы организовали под руководством своих воспитателей в окрестных селах.
Русской православной церковью было собрано свыше 250 миллионов рублей, переданных на нужды обороны. От заключенных ГУЛАГа в Фонд обороны поступило в 1941 году – 250 тыс. рублей, в 1942 – свыше 2 млн, в 1943–1944 годах – 25 млн рублей.
К миллионам рублей, собранным советскими людьми в фонд обороны, прибавились и 82 тыс. рублей французских летчиков-добровольцев из эскадрильи «Нормандия-Неман». 16 января 1942 года начался сбор средств на танковую колонну «Революционная Монголия»: жители Монголии передали во «Внешторгбанк» 2,5 млн тугриков, 100 тыс. долларов и 300 кг золота. 12 января 1943 года в районе Наро-Фоминска монгольская делегация вручила 112-й Краснознаменной танковой бригаде изготовленные на эти средства 53 танка. 2 млн тугриков было собрано на приобретение эскадрильи самолетов «Монгольский арат». Монголия также взяла на себя все продовольственное и вещевое обеспечение эскадрильи и танковой колонны до конца войны.
В 1943 году в многих селах оккупированной фашистами Псковщины можно было увидеть партизанскую листовку следующего содержания:
ПОСТРОИМ ТАНК «ПСКОВСКИЙ КОЛХОЗНИК»!
Листовка Псковского межрайонного партийного центра:
«Смерть немецким захватчикам!
В деревнях Псковского района широко развернулся сбор средств в Фонд обороны СССР.
По предложению лучших патриотов советской Родины, псковские колхозники отдают свои сбережения на пользу Отечеству в борьбе с немецкими захватчиками.
В каждой деревне призыв партизан находит горячий отклик. В деревне С. собрали 2 тысячи рублей. Иван Н. внес в фонд обороны 600 рублей.
За несколько дней поступило больше 20 тысяч рублей – деньгами и облигациями займов.
Колхозники деревни В. предлагают на собранные деньги купить танк и дать ему название «ПСКОВСКИЙ КОЛХОЗНИК».
Поддержим данное предложение.
Построим танк «ПСКОВСКИЙ КОЛХОЗНИК».
Из глубокого немецкого тыла поможем Красной армии скорее очистить нашу землю от фашистских мерзавцев!
Прочти и передай соседу».
Во время войны в газету «Омская правда» пришло письмо: «Я Ада Занегина. Мне 6 лет. Гитлер выгнал меня из дома, города Сычевки Смоленской области. Хочу домой. Но раньше надо разбить Гитлера. Мама внесла деньги на танк. Дядя редактор, у меня тоже есть 122 рубля 25 копеек. С папой до войны на куклу собирали. Я их хочу отдать на танк. Но их мало. Напишите в своей газете, пусть и другие дети внесут свои деньги, и на них построят танк и назовут его «Малютка». Пусть «Малютка» поможет разбить фашистов, чтобы мы быстрее вернулись домой. Моя мама – врач, отец – танкист».
Но были и другие письма, звучащие совсем не в унисон всему вышесказанному, одно из которых тоже хочется здесь привести:
«Да, дорогая мама, бой здесь с 18 по 20/ІХ был большой, и сейчас он продолжается. 18/ІХ было начато наступление на этом фронте, и «мясорубка» была хорошая. Много было изрублено за эти 2–3 дня и пролито крови, и все ради чего? Из-за славы, власти и богатства какой-то кучки людей, но, как говорят русские народные пословицы, око за око, кровь за кровь и что посеешь, то и пожнешь. За людские страдания, за пролитую кровь, за вдов, сирот и т. д. скоро организаторы этой бойни поплатятся своей головой и настанет, как говорилось в старину, «божье возмездие». Да, дорогая мама, проведенные мной несколько дней здесь, т. е. за 15–20 дней, меня, как говорится, переродили совсем, и сейчас я стал совсем другим, чем был раньше. Только теперь я понял всю политику этой войны, за что и кого мы проливали свою кровь и ложим свои головы, на что пошли все наши займы, сборы, пожертвования и налоги. Все эти деньги пошли на наши же головы, на нашу пролитую кровь и т. д., а не на мирное строительство нашей Родины. Будь я проклят, если по возвращении меня домой я хоть одну копейку внесу на заем, пожертвования и т. д. Я лучше эти деньги пропью, отдам нищим или, наконец, выброшу в уборную, но на займы не дам, никогда. Прошу тебя, сходи за меня в церковь, помолись за меня и поставь несколько свечей перед иконой. Помолись богу за скорейшее окончание войны, многострадающий русский народ, за новый мир. Нахожусь я еще в гвардейском госпитале, так как я в гвардейской части. (Новосибирск, ул. Нарымская, № 62, кв. 2, Кринской Е.И.)».
Понятно, что письмо это написал человек, испытавший огромное душевное потрясение от увиденного им, сам получивший ранение, к тому же, судя по всему, верующий, для которого «не убий» были не пустые слова. Да и написал он, надо полагать, будучи немного не в себе, поскольку трудно предположить, что он не знал, что это письмо, как и любое другое послание с фронта, будет проходить военную цензуру и наверняка попадет «куда надо» (туда оно и попало. – Авт.). И все же написал все, что думал и чувствовал в тот момент, написал самому дорогому человеку – матери.
В политдонесении о работе по реализации 4-го государственного военного займа в 425-й стрелковой дивизии, в частности, говорится:
«С получением постановления правительства о выпуске государственного займа и объявлением постановления по радио в подразделениях и частях проведены митинги под девизом «Прими, Родина, наш дар», подготовлены лозунги:
«Красная армия в Берлине! Подпиской на заем поможем ей добить фашистского зверя в его собственной берлоге».
«Дружной подпиской на 4-й государственный военный заем усилим экономическую и военную мощь Советского государства».
«Ни одного военнослужащего без облигации 4-го государственного военного займа».
«Отдадим 3–4-недельный заработок на увеличение производства танков, самолетов, пушек и боеприпасов, поможем правительству быстрее восстановить разрушенное фашистами народное хозяйство».
Неописуемым одобрением и огромным желанием отдать свои средства государству была встречена весть о выпуске нового займа.
В торжественной обстановке, снеобычайнымподъе-мом, на высоком идейно-политическом уровне и только добровольных началах прошла подписка на заем.
В коротких, но ярких речах воины выражали свою беспредельную любовь к Родине, беззаветную преданность партии Ленина-Сталина.
Сержант Казаков: «Новый государственный военный заем – это новый удар по врагу, новый вклад в дело нашей Победы».
Красноармеец Дубягин: «Мой вклад в фонд нашего государства ускорит восстановление промышленности и сельского хозяйства в освобожденных районах Украины, Белоруссии и других республиках».
Однако наряду с этим имели место единичные отрицательные явления.
Старший лейтенант м/с Толстякова в разговоре среди офицеров санроты сказала: «На двухмесячный оклад пусть подписываются агитаторы, а я не буду». Оперуполномоченный старший лейтенант Гусев в беседе с заместителем командира полка по политчасти заявил: «Нечего меня учить, как подписываться. Я подхожу из своего расчета, а брать со сберкнижки и вносить их наличными я не намерен».
Командующий артиллерией дивизии полковник Прохоров сказал: «Не успели кончить войну, а опять уже новый заем. Я на заемы подписываюсь с 1929 года, а от государства еще ничего не получил». При денежном содержании 2400 рублей в месяц Прохоров подписался на заем всего на 900 рублей.
Политаппарат своевременно реагирует на неправильные высказывания».
А было и так, как в истории двух белорусов Нила Цыбина и Алексея Ходосько.
Незадолго до войны оба завербовались работать на Север, оставив свои семьи дома, в Белоруссии. О том, что было дальше, Электрону Приклонскому рассказал сам Цыбин, командир тяжелого самоходного орудия ИСУ-152, механиком-водителем которого был Приклонский.
«Оба друга начиная с июля 1941 года безуспешно обращались в свой военкомат с просьбой направить их на фронт, но на специалистов (Цыбин – топограф, а Ходосько – техник-дорожник) в тех широтах наложена броня, и они каждый раз получали категорический отказ. Нетрудно себе представить их тогдашнее душевное состояние. После почти двухлетних бесплодных попыток друзья, которых еще более сблизило общее несчастье, решили с отчаяния сдать в фонд обороны 30 тысяч рублей – все свои деньги, заработанные за несколько лет, и одновременно обратились к Сталину за разрешением отправиться воевать против фашистов на собственном танке. Их примеру тотчас последовали еще одиннадцать человек.
Ответ из Москвы пришел скоро, и положительный. Каждому из колымчан от имени Сталина прислана была телеграмма (Ходосько и Цыбину – общая), в которой выражалась благодарность от имени Красной армии и всего советского народа и сообщалось о том, что просьба патриотов удовлетворена и они будут направлены в танковое училище. Нил дал мне почитать хранившийся у него в бумажнике исторический документ – заветную телеграмму за подписью самого Верховного главнокомандующего.
Начальство Колымпроекта, рыча от досады, вынуждено было расстаться с ценными специалистами, которых заполучить в военное время – дело почти невозможное. Мудро предвидя подъем патриотической волны на Колыме, руководство послало в столицу срочную депешу. В той «челобитной» содержалась слезная жалоба на бегущих на фронт работников и просьба остановить этот поток. Начальство забило тревогу вовремя: еще добрых три десятка магаданцев сдали государству свои сбережения ради того, чтобы разбронироваться, и уже собрали свои походные чемоданы, но в ответ получили только, увы, благодарность.
Но первые тринадцать (хотя и «чертова дюжина») работников Крайнего Севера осенью 1943 года очутились в ЧТТУ (Челябинское танково-тракторное училище), где составили маленький отдельный взвод, на редкость сплоченный, занимавшийся не за страх, а за совесть. Их выпустили в мае 1944 года (как раз перед началом освобождения Белоруссии от фашистов. – Авт.), и они, все тринадцать, были направлены по их просьбе в один полк».