Текст книги "Война: ускоренная жизнь"

Автор книги: Константин Сомов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 44 страниц)

«Гамазыны»

«Несмотря на нашу нищету, поражает низкое качество материала, в который одета немецкая армия, – пишет в 1942 году проживавшая в то время в Царском Селе под Ленинградом и встретившая эту армию, как освободительницу от «сталинского ига», автор книги «Неизвестная блокада» Лидия Осипова. – Холодные шинелишки, бумажное белье. Здесь они охотятся за кожухами и валенками. Снимают их с населения прямо на улице.

Вообще наше представление о богатстве Европы при столкновении с немцами получило очень большие поправки. По сравнению с Советским Союзом, они богаты, а если вспомнить царскую Россию – бедны и убоги. Говорят, это потому что война. Но обмундирование-то они готовили до войны. И потом, они же покорили почти всю Европу. И уж, конечно, они не стеснялись с Европой так же, как не стеснялись с нами. Вероятно, и вся Европа такая же. Как-то скучно становится жить, как подумаешь обо всем этом вплотную».

Дальше – больше. В воспоминаниях немецкого солдата Ги Сайера о полученной им в 1944 году новой форме можно прочесть:

«Вскоре радость от новой формы сменилась разочарованием. Качество ее было намного хуже, чем прежней. Мундиры оказались из хилого материала, напоминавшего картонку. Сапоги изготовлены из жесткой низкосортной кожи. На лодыжках она ломалась, а не собиралась. Хуже всего обстояло дело с бельем: оно было сшито из тонкой ткани, что чувствовалась только в тех местах, где была сшита вдвое – на кайме и швах. Новые носки, в которых мы так нуждались, оказались намного длиннее прежних, но грели меньше. Они были изготовлены из нейлона – тогда про него мало кто слыхал».

Понятное дело, что в тылу вермахта (точно так же, как и у нас) дело с одеждой обстояло еще хуже. Интересен и примечателен такой факт. При поездке в отпуск в фатерлянд (на родину) немецкий солдат получал чемодан, который по возвращению требовалось сдать, новое нижнее белье и при необходимости – новое обмундирование. На родине он должен был выглядеть прилично, не как оборванец, но победитель.

Один унтер-офицер рассказывал Карлу Кернер-Шредеру, служившему в конце войны на вещевом складе госпиталя местечка Эвербах, следующую историю:

«Приехал я в отпуск домой, в Дюссельдорф. Жена выстирала все мое военное барахло и повесила на чердак. Прилетели американцы и сбросили бомбы. Поскольку я солдат, видимо, дом, в котором я живу, – военный объект. Не так ли? Пока я торчал в бомбоубежище, все мое обмундирование сгорело. Но не мог же я бегать нагишом?! Пришлось достать выходной костюм из чемодана, который моя жена всегда прихватывает с собой в убежище. Думаете, комендант города выдал мне справку о том, что моя квартира разрушена? Как бы не так. А когда я прибыл в штатском в госпиталь в Бреслау, шпис заявил, будто я загнал свое военное барахло на рынке. Кто возьмет такую дрянь, вот идиот! В Бреслау мне выдали новое обмундирование, но стоимость записали на мой счет. Приказано все урегулировать в резервном батальоне. Хорошенькое дело: немецкий солдат еще должен платить за свое обмундирование. Куда это годится?»

А вот еще один короткий отрывок из «Дневника немецкого солдата» каптенармуса Карла Шредера об отдельных особенностях быта госпиталя в местечке Эвербах (а по сути, во всей Германии в целом. – Авт.):

«За последнее время отмечено немало случаев, когда резервные войска отправлялись на фронт полураздетыми. Командование приказало одевать их по дороге за счет раненых. Но раненые не собираются добровольно отдавать свою одежду резервистам. Это дело поручили госпиталям. Но не так-то легко отобрать у раненых их личные вещи, оружие и предметы снаряжения.

Солдаты не желают «немножко потерпеть». То и дело вспыхивают скандалы при смене белья. Кроме того, каждый требует от меня хорошую пару обуви. Ночью они крадут обувь друг у друга и прячут ее. Скандалят из-за брюк, кителей. Сидишь на вещевом складе, в бывшей скорняжной мастерской, и без конца слушаешь жалобы. Мыло для бритья не пенится. Шнурки для ботинок гнилые. Подворотнички с заплатками, натирают шею. Носки садятся после стирки. Рубашки и брюки коротки. Кителя длинны и широки. С утра до ночи – сплошная ругань. Солдаты ходят по городу в невероятных нарядах. К укороченным брюкам они привыкли на фронте. Там они отрезали низ брюк на портянки, в сапогах все равно не видно. Но здесь сапог нет, из-под брюк торчат кальсоны. Такая «форма» доводит людей до белого каления».

Не мудрено, что при таком раскладе во фронтовой обстановке солдаты вермахта, так же, как и наши, старались немного приодеться за счет трофеев, то есть формы противника.

Уже зимой 1942 года Гельмут Пабст пишет в своем дневнике: «Ребята из мотопехоты называли нас «голодная дивизия» – мы всегда в затруднительном положении, без эшелона снабжения, как беспризорные дети. Нам не достаются новые армейские ботинки или рубашки, когда старые изнашиваются – мы носим русские брюки и русские рубашки, а когда приходит в негодность наша обувь, – мы носим русские башмаки и портянки или еще делаем из этих портянок наушники от мороза».

Из письма солдату Рихарду Краузе от брата (23 мая 1942 года): «Мне рассказал один солдат, который лежал здесь в госпитале, что они обычно забирают у пленных русских сапоги. Эти сапоги очень хорошего качества. Не сможешь ли ты мне выслать хотя бы пару сапог».

Генрих Метельман вспоминает, как во время боев под Сталинградом, уже во время отступления немцев, он был укутан в красноармейскую шинель, а на голове у него красовался треух, подобранный где-то в бою. Увидев это, пленный русский, явно штабной офицер: «обозвал меня распоследней свиньей, предателем, продавшим Родину, и мне показалось, что он был готов наброситься на меня с кулаками. И тогда я наконец распахнул чужую шинель, под которой оказалась форма вермахта. Заметив его изумление, я от всей души расхохотался, поскольку расценивал свой спектакль исключительно как шутку, не более того».

Немецкие солдаты, находившиеся в тылу на оккупированной русской территории и не имевшие возможности добывать красноармейские шинели, «обмундировывались» по-другому, причем без опасности для жизни.

В своей книге «Судьба детей войны» Василий Свиридов вспоминает, как это бывало на их хуторе Опушино под Курском. Причем в этом случае солдаты вермахта не только «обмундировались», но и провели среди местного населения определенную «воспитательную работу».

Василий Васильевич рассказывал автору, что у них на хуторе жил дед Овист, у которого была невестка Ефимия. Она жаловалась свекру: «Тато, осень иде, а чоботов немае». – «Не журись, Химка. Идут нимци, у них гамазыны, там усе е».

И вот:

«Зимние праздники кончились. Началась масленица. Решили наши хуторяне пойти (в открытую немцами. – Авт.) церковь. Пошел и свекор тетки Химки. Приоделся, праздник ведь. Надел сапоги-вытяжки, новые, хорошо дегтем промазаны, шапку мерлушковую и хорошую шубу, хотя и своей выделки, но хорошая – черненькая, в нескольких местах опушенная.

Женщины идут впереди, мужики – позади, держатся на расстоянии, чтобы можно было без помех курить. Ведь если ругают за курево, то пропадает аппетит, какое уж там курение.

Только перешли на другую сторону речки – как на грех навстречу едут немцы. Подвод шесть или семь и на каждой, наверное, не меньше четырех – одним словом, много. Женщины сошли в сторону, в снег, уступая дорогу. Немцы мимо них проехали и остановились возле мужиков, тоже уступивших дорогу. Сначала, сидя на санях, молча разглядывая их, потом заговорили о чем-то и, обращаясь к мужикам, спросили:

– Партизан?

Мужики испуганно замахали руками:

– Найн, нет, мы в церковь, – и начали креститься. Несколько немцев сошли с саней и, подойдя к мужикам, осмотрели их, быстро переводя взгляд от одного к другому, и остановились возле свекра тетки Химки, обратив внимание на его сапоги. Быстро между собой поговорили и потянули деда Овиста к саням. «Зи зетцен, гросфатер». Дед сел на отводину саней.

Один из немцев взялся стаскивать с него сапоги, стянул и тут же бросил их в сани. Посмотрел на свои руки, а руки в дегте, сапоги-то от всей души были смазаны. Сморщился немчик, что-то сказал, другие засмеялись, выкрикивая. Нагнулся фриц, взялся за полу шубы, видимо, намереваясь вытереть руки, да как закричит. Схватил деда за отвороты шубы, поставил на ноги и что-то говорит, а сам расстегивает пуговицы и, расстегнув, вытряхнул деда из шубы. А дед Овист до того испугался или в каком-то шоке находился, что не понимал, что с ним происходит.

От соседних саней подошел другой немец и, смеясь, снял с деда шапку. Поехали немцы, что-то крича и хохоча, а дед остался стоять у дороги без шапки и шубы, в одной рубахе и без сапог.

Подошли женщины, сняли с себя кто поясок, кто платок, замотали на ногах онучи, перевязали. Сняли теплые шали, укутали деда и все вернулись назад. Будь она неладна, такая обедня!

Привели старого домой, невестка как глянула – и сразу поняла, в чем дело, да как захохочет: «Тато, гамазыны!».

Заканчивая эту главу, очень хочется привести относительно пространную, но довольно содержательную и много поясняющую выдержку из книги Готтлиба Бидермана «В смертельном бою» – человека, который провоевал на Востоке практически всю войну.

«Бытовала шутка, отражающая общую атмосферу и место, которое занимали фронтовики на русском фронте. Предположим, победоносные армии возвращаются с Востока, и по этому случаю в Берлине устраивается грандиозный парад. За марширующими колоннами наблюдают тысячи зрителей, выстроившихся вдоль Унтер-ден-Линден, и под Бранденбургскими воротами проходят великолепные ряды войск во всем своем величии. Впереди всех едут генералы и их штабы в ослепительно сверкающих штабных автомашинах с развевающимися полковыми знаменами. Сразу за ними следуют командиры соединений, сопровождаемые своими штабистами, с блестящими наградами на груди, с форменными саблями на боку. Позади них катят грузовики связистов, снабженцев. Потом выходят батареи полевой артиллерии, тяжелые пушки тащат вездеходы и упряжки выхоленных лошадей, у которых вся сбруя начищена до блеска и находится в совершенном порядке. Всю процессию возглавляет райхсмаршал Геринг, одетый в великолепный белый мундир, окантованный малиновым цветом и золотом. С шеи на грудь свисает железный крест с дубовыми листьями. Все его окружение для большего эффекта посажено в вездеходы.

Парад заканчивается, музыка в конце концов стихает, и толпа, получившая надлежащее впечатление, начинает расходиться. И тут на отдалении от величественного парада в поле зрения появляется оборванный солдат – один из извечных ефрейторов. Его потрескавшиеся и изношенные сапоги свидетельствуют о расстоянии, которое он прошагал из степей России. В изорванной и выцветшей форме, дополненной кусочками русского военного снаряжения, он щеголяет недельной давности щетиной и нагружен противогазом, шанцевым инструментом, котелком, плащ-палаткой, винтовкой и ручными гранатами.

Потертые и измятые боевые ленточки, приколотые к мундиру, говорят о многочисленных боях и ранениях, им полученных. На подходе к Бранденбургским воротам его останавливают и спрашивают, какой вклад он внес в победу. Он качает головой, лицо выражает замешательство, и следует ответ: «Никс понимаю!». Он, единственный уцелевший из разбитых пехотных полков, сражаясь в течение долгих лет на Восточном фронте, забыл немецкий язык».

Землянка наша в три наката…

Тяжела, мокра шинель —

Дождь работал добрый.

Крыша – небо, хата – ель,

Корни жмут под ребра.

А. Твардовский. «Василий Теркин. Книга про бойца»

Воспоминания фронтовиков о пребывании в формирующихся полках, а также в военных училищах и на курсах, как правило, начинаются с рассказа о трехъярусных или в лучшем случае двухъярусных нарах. Размещены они могли быть где угодно, как в обычных казармах – что случалось не так часто, так и в любых других более-менее приспособленных для жилья помещениях.

Барнаулец Василий Фалалеев во время формирования 312-й стрелковой дивизии жил сотоварищи в недостроенном доме культуры города Славгорода, где в зрительном зале были возведены «трехэтажные» нары. Проходивший обучение в 1-м Томском артиллерийском училище Евгений Монюшко вспоминал, что несколько месяцев курсанты в казармах спали на трехъярусных железных койках, поставленных одна на другую и скрепленных болтами. Затем в связи с сокращением набора и выпуском ранее принятых в училище в казармах стало значительно свободнее, и верхние ярусы коек убрали. Остались двухъярусные, с промежутком между ними – две двухъярусные койки стояли вплотную, затем промежуток, в котором помещались две поставленные одна на другую тумбочки для личных вещей, затем опять две двухъярусные койки, и так далее. В одном спальном помещении помещалось около ста курсантов.

«Училище наше было на месте конезавода, что ли? – повествует о своем житье-бытье зимой 1942–43 годов в Асинском военно-пехотном училище уроженец села Лебяжье Ново-Егорьевского района Семен Соболев. – Казармы наши – это были прежние конюшни с низенькими длинными оконцами под самим потолком, вдоль всей казармы сохранились по обе стороны прохода желоба для стока мочи, остался тот же пол, исковырянный коваными копытами лошадей. Только что вместо стойл по обе стороны от прохода были устроены двухъярусные нары – с каждой стороны по взводу, да посередине казармы были выложены кирпичные печи (по одной на всю казарму-конюшню), которые должны были топиться от 15 до 18 часов – и ни минутой больше. После десяти часов «войны» – в казарму с радостью, хотя в ней потолок и стены тоже промерзали и покрыты инеем, а печка едва курится. Но был бы дым! Не зря говорят: «Солдат шилом бреется, солдат дымом греется».

Дрова мы готовили в окружающем казарму соснячке, молодом еще, а потому сыром. И от дров этих кроме дыма ничего больше не было. Часто ходили за дровами на лесосклад за десять километров. Всей ротой. Там брали по бревнышку, если бревно большое, то одно на двоих, и несли это все назад, к казарме за десять километров. Складывали – получалась огромная куча бревен, но, проснувшись утром, замечали, что она усохла раза в четыре-пять. Это ночью дрова развозили по офицерским квартирам.

А поэтому режим отопления был строг. В 15 часов истопники из наших же курсантов начинали разжигать сырые дрова. Часа полтора-два продолжалась их борьба за огонь, вместо которого все был только дым и шипение. И только, было, разгорались дрова, только печь начинала обретать живое тепло, как кончалось время, отпущенное для топки печей, дежурный по батальону выходил на крыльцо, обозревал крыши казарм, замечал, где из трубы шел дым, и по телефону немедленно шла команда-вопрос:

– Почему печь топится в неурочное время? Заливай!

Ведро воды в печь – из трубы клубом вырывался пар, и печь замирала опять на сутки».

Обучающейся весной 1944 года в центральной женской школе снайперской подготовки в Подольске (Подмосковье) Юлии Жуковой жить пришлось по военным меркам довольно терпимо. Все ж таки, даже в условиях огромной, все пожирающей войны для женщин-военнослужащих, по возможности, конечно, старались сделать хоть немного больше чем для мужчин.

«Нашему отделению достался верхний этаж двухъярусных нар, – пишет она в своей книге «Девушка со снайперской винтовкой». – Ложились рядом, как игрушечные солдатики в коробке. Но при этом у каждого были свой матрац, своя подушка и свое одеяло. Постели для военного времени были вполне приличные. Правда, матрацы и подушки набиты соломой, а солдатские одеяла жесткие, ужасного серого цвета, зато постельное белье из бязи и вафельные полотенца – всегда чистые, хорошо простиранные. Один раз в десять дней нас водили в баню, в этот день меняли и постельное, и нательное белье».

Имелось постельное белье и у находившегося весной и летом 1942 года в 69-м запасном артиллерийском полку уроженца Знаменки Славгородского района нашего края Ивана Новохацкого. В офицерской землянке для каждого был сделан из жердей самодельный топчан, на который стелилась охапка еловых веток, соломенный матрац, такая же подушка и солдатское одеяло.

«Много было крыс, которые обнаглели до того, что безбоязненно даже днем обшаривали наши пожитки в поисках съестного. Часто между ними, особенно по ночам, возникали драки. У каждого из нас были под головой две-три боевые гранаты в форме бутылки образца еще Первой мировой войны, и мы ими кидали в клубок дерущихся крыс, конечно, не снимая предохранительной чеки.

Однажды мы принесли большого кота, поймали где-то в деревне. В первую же ночь разгорелась настоящая дикая схватка кота с крысами. В результате драки, которую мы с трудом разняли, кот получил такие травмы, что на следующий день сдох.

Донимали комары. Лес, близость озера, болот благоприятствовали их размножению, и они нещадно нападали на нас, не давали покоя ни днем, ни ночью. Только задремлешь, укрывшись с головой одеялом, комар с противным зудением где-то пробрался и делал свое дело. Приходилось на ночь надевать противогазовую маску без коробки. Мы были молоды и, конечно, устраивали всякие проделки. Только кто-либо задремал, как ему в гофрированную трубку подсыпали махорки или перца, а то и дымку пускали. Спросонья приходилось сдирать с головы противогазовую маску, зачастую с пучком волос».

Здесь следует отметить, что у финнов, к примеру, – по воспоминаниям людей, сражавшихся на Карельском фронте, – была специальная мазь против комаров и мошек, наши же для борьбы с ними использовали деготь, бочки с которым стояли в каждом подразделении. Выглядели красноармейцы после его применения весьма живописно, напоминая своим видом каких-то малайцев или мулатов.

А.Н. Невский, офицер батальона связи, Волховский фронт:

«Лето 1942 года выдалось дождливое, к тому же болотная сырость очень быстро выводила из строя нашу обувь и конскую сбрую, а смазка из тыла не поступала. Вот мой лекарь Петухов и предложил гнать деготь. Для этой цели мы использовали 200-литровую железную бочку. Дело пошло, но долго быть монополистами в этом производстве нам не удалось. Когда наши связисты появились на КП штаба дивизии, исходящий от них запах дегтя сразу выдал нашу «тайну». И к нам в батальон потянулись люди, сначала из полков дивизии, а затем и из других дивизий стали прибывать «курсанты» учиться гнать деготь у Петухова».

А вот у барнаульца Дмитрия Каланчина, бывшего осенью 1944 года бойцом 13-го запасного стрелкового полка в Чебаркуле (Челябинская область), жизнь тогда была куда менее «веселая», как и условия проживания.

«Постелью нам служили сплетенные из растущей на болоте неизвестной мне травы, матрацы, которые мы сами же и изготовляли, – рассказывал он автору этих строк уже в начале 2009 года. – Старшина Алексеев показал, как эту траву – она похожа на камыш, но мягче – срезать и как из нее постели себе плести, вязать. Метр двадцать длиной такой матрац получался, да и в ширину был невелик. На нары его в землянке положил, под голову противогаз, бушлатом накрылся – вот и все тебе постельные принадлежности. Бывало и похуже».

Действительно бывало. И не только на фронте, и не только из-за «условий военного времени». Так, в Приказе «О результатах проверки состояния 16-й запасной стрелковой бригады Орловского военного округа и 11-й запасной стрелковой бригады Харьковского военного округа» от 27 января 1944 года, в частности, говорилось:

«Военные советы Орловского и Харьковского военных округов имели достаточное время и полную возможность подготовить прием и размещение перебрасываемых в округ запасных частей, однако в результате нераспорядительности командующих округами и беспечного отношения со стороны начальников окружных управлений помещения для бригад не были подготовлены, и части бригад на новом месте оказались в тяжелых материально-бытовых условиях. Красноармейцы запасных бригад были размещены скученно и вынуждены были отдыхать на голых нарах, на полу и в коридорах в собственной одежде, не раздеваясь. Не было достаточного количества воды, не организовано мытье в бане и стирка белья. Значительная часть красноармейцев не имела обмундирования и оставалась в собственном грязном обмундировании, что привело к распространению вшивости и различным заболеваниям.

Командующие военными округами забыли, что главная их обязанность состоит в подготовке и обучении маршевого пополнения, а члены военных советов округов не проявляли заботы в деле снабжения, питания бойцов и создания нормальных условий для боевой подготовки. Приказываю:

1. Командующего Харьковским военным округом генерал-полковника Черевиченко за проявленную бездеятельность и непринятие мер к устройству запасной бригады от занимаемой должности отстранить…

4. Командира 16-й запасной стрелковой бригады полковника Сотникова, его заместителя по политической части полковника Ражева за преступную бездеятельность отстранить от занимаемых должностей и предать суду военного трибунала.

5. Окружного интенданта Харьковского военного округа полковника Воронцова, начальника продовольственного отдела полковника интендантской службы Шевченко, начальника ВОСО округа полковника Тамбовского и бригадного интенданта 11-й запасной стрелковой бригады полковника Каминского – за то, что своею преступной бездеятельностью и беспечностью довели бригаду до тяжелого состояния в обеспечении продовольствием и обмундированием, снять с занимаемых должностей…

9. Начальнику тыла Красной армии генералу армии т. Хрулеву обратить серьезное внимание на обеспечение запасных и учебных частей обмундированием, постельной принадлежностью, столовым и кухонным инвентарем.

Народный комиссар обороны маршал Советского Союза И. Сталин».

А сколько ж всего военных округов было тогда в СССР. И во многих имелись «лихо» командовавшие далеко от фронта свои Черевеченки и Сотниковы, Ражевы и Шевченко. Так же, как имелись и те, кто подобно офицерам из Асинского пехотного училища воровал дрова у своих замерзающих солдат. А ведь солдатам этим, как молоденьким лейтенантам-выпускникам, так и рядовым бойцам запасных и вновь формируемых частей, очень скоро предстояло отправиться на войну.