Текст книги "Война: ускоренная жизнь"

Автор книги: Константин Сомов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 44 страниц)

Командирский доппаек

Восьмой пункт Приказа НКО СССР № 312 от 22 сентября 1941 года «О введении новых норм продовольственного снабжения Красной армии» гласил: «Среднему и вышеначальствующему составу действующей армии, кроме летного и технического, получающего летный паек, отпускать бесплатно паек по нормам №№ 1 и 2 с добавлением в сутки на человека: масла сливочного или сала – 40 г, печенья – 20 г, рыбных консервов – 50 г».

В реальной жизни состав командирского «приварка» мог быть разным и зависел и от снабженцев в ДОПе, и от военных обстоятельств.

Командир взвода, а затем роты в 8-м офицерском штрафбате 1-го Белорусского фронта (командные должности в таких подразделениях занимали не штрафники, как в современном кино, а обычные офицеры. – Авт.) Александр Пыльцын, вспоминая осень 1944 года в Белорусском Полесье, пишет в своей книге «Правда о штрафбатах»:

«Нигде ни раньше, ни позднее не было так здорово организовано питание, включая офицерские «доппайки», иногда даже с американским консервированным, непривычно остро пахнувшим плавленым сыром и рыбными консервами».

Это, пожалуй, можно действительно считать образцом организованного питания. А вот коллеге Пыльцына, офицеру постоянного состава 610-й Отдельной штрафной роты Волжской военной флотилии Петру Бараболе «специальный» офицерский паек зимы 1942 года под Сталинградом запомнился «промерзшими консервами и ежедневным гороховым супом (до сих пор испытываю к нему стойкое отвращение)».

Нужно отметить, что и на фронте, и в резервных частях доппаек офицерам зачастую выдавался не ежедневно, а, так сказать, по мере накопления. Артиллерист Иван Новохацкий вспоминал, что во время его пребывания в дивизионе резерва офицерского состава командиры питались из обычной походной кухни, и пища эта была самой неприхотливой: суп или щи и каша на второе да чай. Один раз в месяц офицерам выдавали положенный дополнительный паек: «банку консервов (обычно в томатном соусе), пачку печенья, кусок масла или сала грамм 300–400».

Офицеры с большими звездами и само собой генералы дополнительный прибавок к своему столу зачастую организовывали сами, без помощи государства.

В своей книге «Правда о штрафбатах» Александр Пыльцын пишет о том, что, когда их батальон вел кровопролитнейшие бои на Неревском плацдарме за Вислой (октябрь 1944 года), в которых были убиты и ранены четверо из пятерых бойцов 8-го офицерского штрафбата, командир этого подразделения находился на другом берегу реки и тоже время даром не терял. Ему раздобыли пару дойных коров, которых подполковник Батурин содержал на приличном удалении от переднего края и возил за собой постоянно. «С «барского» стола и нам (постоянным офицерам батальона. – Авт.) иногда доставлялись то «кава» (кофе), то чай с молоком», – вспоминает Пыльцын.

Таких случаев можно было бы, пожалуй, привести немало, но хочется ограничиться этим и вспомнить о младшем офицерском составе Красной армии, многие из представителей которого обычно делились положенным им доппайком со своими солдатами. Особенно это было развито в небольших подразделениях – экипажах танков и самоходных орудий, разведвзводах, артиллерийских расчетах и т. д., где командиры проводили с подчиненными практически все время вместе и, как правило, находились с ними в товарищеских отношениях. Вместе дневали и ночевали, в буквальном смысле к плечу плечо шли в смертельный бой.

Чувство товарищества младшие офицеры проявляли и тогда, когда речь шла об иных специфических видах положенного военного довольствия, в частности, такого, как выдаваемый перед наступлением, рейдом в тыл противника, глубоким разведпоиском неприкосновенный запас продовольствия, так называемый НЗ, который полагалось не трогать до особого распоряжения. Однако на практике до такого распоряжения НЗ не «доживал», поскольку с ним фронтовики обычно расправлялись сообразно немудреной логике, практический образец которой представлен в замечательной книге писателя-фронтовика, дважды горевшего в самоходке Виктора Курочкина «На войне как на войне».

«По уставу не положено, – сказал Саня.

Бянкин вынул из кармана нож:

– Лейтенант, неравно убьют, так зачем же добру пропадать?

– А если не убьют, то на тетушкином аттестате проживем, – заявил Щербак.

Саня помолчал, вздохнул и махнул рукой. Возражал он не потому, что был такой уж дотошный хранитель уставных норм, а просто потому, что был командир. И если бы заряжающий с наводчиком не проявили инициативы насчет тушенки, он проявил бы ее сам».

Кстати сказать, в качестве НЗ в тот раз экипаж самоходного орудия под командованием младшего лейтенанта Малешкина, состоявший из четырех человек, получил четыре куска сала, четыре банки свиной тушенки и сухари. По фронтовым меркам довольно неплохо.

Но самым «крутым» из разнообразных НЗ и «сухпаев» был, пожалуй, предусмотренный пунктом 9 все того же Приказа наркомата обороны № 312 от 12 сентября 1941 года на случай аварий и вынужденных посадок самолетов, «пищевой запас», в котором на одного человека полагалось:

– молока сгущенного 3 банки

– консервов мясных 3 банки

– галет «крекер» 800 граммов

– шоколада 300 граммов

– сахара 400 граммов или вместо шоколада печенья 800 граммов.

Не проводя никаких аналогий, хочется все-таки сказать, что шоколад, «крекеры» и сгущенное молоко пехотный рядовой Ваня имел возможность получить только одним способом, захватив в качестве трофеев продзапасы германского вермахта. Или, что менее вероятно, в госпитале.

Впрочем, бывали и редкие исключения из этого правила. В книге «Наедине с прошлым» фронтовой журналист Борис Бялик вспоминает, как в феврале 1942 года на Северо-Западном фронте во время подготовки парашютного десанта на Порхов его участникам перед операцией выдали в качестве доппайка шоколад, но не простой, «а с примесью сухого спирта: по своему действию плитка равнялась дневной норме доппайка».

«Я говорил, – вспоминает Бялик, – хочу сохранить штуки две до мирного времени. Буду сидеть в театре, покусывая шоколад, и все мне будет нравится.

Но мы не сохранили ни одной плитки даже до начала операции».

Александр Пыльцын пишет, что перед рейдом в тыл врага в феврале 1944 года личному составу офицерского штрафбата был выдан сухой «далеко не богатырский паек (консервы, сухари и сахар)». Позже, в Белоруссии, накануне подобной операции штрафников снабдили немного получше. «Наборы сухих продовольственных пайков мало чем отличались от тех, что выдавали нам в феврале. Разве что теперь туда входили небольшие консервные баночки с американским, непривычно остро пахнущим сыром да соленое, немного пожелтевшее, но не потерявшее своей прелести украинское сало.

Все это было выдано нам из расчета на 3–5 суток активных боевых действий. Правда, предусматривалось хотя бы раз в сутки горячее питание из наших походных кухонь, если только будет позволять боевая обстановка».

Праздники солдатского живота

Надо сказать, что когда обстановка позволяла и обстоятельства благоприятствовали, офицеры и солдаты старались хотя бы изредка устраивать себе небольшие праздники. Дабы (пусть и иллюзорно) почувствовать «вкус» мирной жизни, ослабить ненадолго давящий на каждого «столб» фронтовой атмосферы. Наступала минута затишья, удавалось разжиться продуктами и лишней «наркомовской соткой», и сразу же становилось понятно, что такого стечения обстоятельств упускать нельзя. Еще раз судьба может его и не предоставить.

«Здравствуйте, папа и мама!

Жив и здравствует курилка, – пишет 13 февраля 1943 года своим родителям с Северо-Западного фронта призванный на войну из села Малышев Лог Волчихинского района Геннадий Терещенко. – Живу я пока тихо и спокойно, так как стоим в обороне, но это явление временное. Мы досиделись до того, что выдумали печь блины. Муку и сливочное масло получили и напекли. Получились они, правда, не такие вкусные, как у мамы. Но, учитывая то, что на килограмм муки мы израсходовали около килограмма масла и комбижира, то есть было можно. Я даже сам стряпухой был».

Выпускник Барнаульского пехотного училища Юрий Стрехнин вспоминает, что во время затишья в Белоруссии, где в 1944 году (как, впрочем, и всегда) было много грибов, кое-кто из его товарищей успевал не только набрать их, но и засолить скоростным методом и само собой отведать вместе с товарищами.

Не упускали возможности солдаты попользоваться и выращенным их братьями-колхозниками урожаем. Вспоминая о пребывании в Молдавии в 1944 году, Иван Новохацкий писал: «Наши позиции находились в большом, видимо, колхозном саду. Гроздья винограда свисали прямо в траншею, но он был еще зеленым и кислым. Но абрикосы поспели, и когда противник вел минометный или артиллерийский обстрел, созревшие плоды падали прямо в траншею, и мы, конечно, лакомились ими.

Для нас, сибиряков, этот фрукт был в диковинку, но вылезать из траншеи днем было опасно. По ночам разведчики иногда лазили, собирали осыпавшиеся абрикосы».

А вот как описывает празднование дня рождения своего боевого товарища в 1944 году Семен Соболев:

«Мы размещались в большой хате, где наловчились соломой топить печь и греть в глиняных горшках чай с мятой. Тут подошел день рождения нашего артиллерийского мастера, лейтенанта Файдыша, которого за мягкость характера лейтенантом звали только рядовые, все же прочие – просто Костей. Решили сделать ему сюрприз. Договорились со старшиной, чтобы он не выдавал нам ежедневные сто грамм в этот день розницей, а передал бы все это оптом. Костю под предлогом проверки состояния орудий начштаба отправил на гаубичную батарею, а я занялся кулинарией. Натопил печь, замесил тесто (конечно, пресное), намешал маку с сахаром (мак, конечно, тоже не растертый), который нашел в кладовке, и соорудил огромный пирог с вензелями и надписью: «Косте Файдышу 40 лет».

Когда стали есть, то пирог оказался без соли (я забыл посолить тесто), он безбожно крошился, мак сыпался на пол, но все это было такой мелочью, главное же, как символ уважения, эффект присутствия – уже сыграл свою роль. С тех пор при встрече со мной Костя как-то заговорщически улыбался, глаза его по-отечески влажнели, а рукой он похлопывал меня по плечу, позабыв о субординации, и старался на мгновение притиснуть к себе».

По мере продвижения Красной армии на запад, в страны, задетые огнем Второй мировой куда меньше нашей, возрастало и количество приятных минут в солдатской жизни. Несмотря на постоянно присутствующую смертельную опасность, в плане бытовой жизни бойцам и командирам РККА в последний год войны приходилось полегче, чем в ее начале.

«Что касается питания, то в этот, последний, год войны жили в основном на трофеях, – вспоминал Евгений Монюшко, – даже хлеб был все время разный: то темный, то белый, то крупного помола, то мелкого в зависимости от того, что оказывалось в наличии на трофейных складах и базах. Случались и сухари, но обычные, а не то дьявольское изобретение, с которым познакомились в тыловых продпунктах, – сухари из теста. Объясняли их появление желанием предотвратить сухарь от крошения и рассыпания в солдатском вещмешке. Свидетельствую: крошек не будет, даже если пронести «сидор» с сухарями сквозь всю Европу. Разломить или разгрызть такой булыжник невозможно. Может быть, можно сосать, но в рот он не влезает. До сих пор хочется узнать – кто автор?

Мясо в виде солонины и консервов изрядно надоело. Наши снабженцы и солдаты боевых подразделений добывали брошенный, бесхозный скот. Об овощах весной и речи быть не могло, но зато в оставленных населенных пунктах, откуда местное немецкое население бежало с отступающими войсками, а польское изгонялось немцами, в погребах находились в большом количестве домашние овощные и фруктовые консервы, которые, конечно, шли в дело.

В южной Польше в изобилии был в трофейных складах сахар. Мои разведчики приготавливали крепчайший сироп, насыпая полфляги трофейного песка и заливая горячим чаем».

(По рассказам многих, побывавших в бюргерских подвалах фронтовиков, особенно тех, кто призывался в армию из сельской местности, весьма сильное впечатление на них произвели закатанные в банки огурцы или яблоки. Такие домашние заготовки стали у нас в стране обыденным делом лишь спустя много лет после войны, а тогда они вызывали у красноармейцев чувство и удивления, и восхищения изобретательностью «хитрого немца». – Авт.)

Михаил Борисов:

«Когда в Германию пришли, на складах было очень много разной еды. Однажды был такой случай. Солдат подходит к повару: «Сегодня у нас что на обед?» – «Суп с курицей». – «Опять суп с курицей, не могут каких-нибудь пирожков сделать?!» Это о чем говорит? Зажрались! До сорок третьего года любой супец за милую душу пошел бы!»

Офицер 192-го отдельного батальона связи Александр Невский о вступлении его части в Восточную Пруссию:

«Солдаты поймали оставленную немцами корову, забили ее, стали готовить обед. Один из солдат подоил другую корову, молоко, которого не видели несколько лет, всем очень понравилось. Кто-то в подвале обнаружил разное варенье, все лакомились, я выбрал себе земляничное. Во многих домах в кладовках стояли мешки с белой мукой, с рисом и сахаром, нашлись ящики с мясными консервами.

Следует сказать, что консервы были американскими, на банках – Нью-Йорк, Чикаго. Эти торгаши, видимо, снабжали не только нас, своих союзников, но и врагов. Мы знали, что в Западной Германии население голодает, а почему же в Пруссии изобилие продуктов? На этот вопрос никто не смог ответить, лишь слышались хлесткие определения вроде «продажные души» и прочие эпитеты в адрес союзников».

Случалось, что на брошенные немецкими крестьянами хутора набредали отступающие солдаты вермахта, и тогда события, как правило, разворачивались примерно по такому же сценарию.

«Фермерский дом, в котором мы остановились, был покинут жителями, – пишет Армин Шейдербауер, повествуя об отступлении немецких войск в Восточной Пруссии в конце января 1945-го. – Они бежали на запад, но припасы остались. Два солдата, которые умели это делать, быстро забили свинью. Были нарезаны необходимые порции, все прочее было оставлено. Я подумал, что теперь иваны тоже смогут приготовить из этого мяса хорошее блюдо, если только оно не испортится ко времени их прихода. В огромной сковороде, которую жена фермера, наверное, использовала по праздникам и во время уборки урожая, куски мяса издавали такой запах, что у нас просто текли слюни. Снаружи все было тихо, и нам повезло, что мы успели поесть как следует».

Автор книги «Женщина и война» Алэн Польц вспоминает, как ей впервые в жизни пришлось печь блины, когда зимой 1945 года в их городок в Венгрии пришла Красная армия:

«Они (солдаты. – Авт.) достали муки, жиру – вполне достаточно, чтобы печь блины. У нас ничего не было, ни сахара, ни соли. Зато как все были счастливы! Солдаты выстроились в очередь, а мы с Рожикой все пекли и пекли блины с утра до самого вечера. Мы уже с ног валились, уже видеть этих блинов не могли, а солдаты все шумели, как обычно в очередях, толкались, поторапливали друг друга, требовали свою порцию. Рожика разозлилась, схватила тарелку, на которую мы накладывали блины, швырнула ее на землю и разразилась бранью. Материлась она по-русски, да и по-венгерски не стеснялась в выражениях.

Результат: Рожику успокоили, подбодрили, подобрали осколки тарелки, принесли другую и снова стали в очередь – тихо, не произнося ни звука. Тарелку всегда держал первый по очереди, мы опрокидывали с нее блин со сковородки, солдат еще горячим отправлял его в рот и передавал тарелку следующему».

Госпиталь

Необходимо отметить, что госпитальный паек находящихся на излечении бойцов Красной армии был значительно разнообразнее и по отдельным пунктам весомее, чем даже на передовой. Основу его составляли: хлеб – 600 г (пополам ржаной и пшеничный), мясо – 120, рыба – 50, масло коровье – 40, овощи – 735 г. В нормы суточного довольствия по госпитальному пайку входили также невиданные на фронте: молоко – 200 г, сметана-50, творог – 25, фруктовый сок – 100 г.

Для выздоравливающих бойцов и командиров суточная норма хлеба увеличивалась до 800 г: ржаного – 400 и пшеничного из муки первого сорта – 400.

И в тыловых госпиталях раненых обычно кормили действительно близко к норме, хотя по военному времени недостаточно.

«Воскресенье тянется мучительно долго, возможно, потому, что я зверски голоден, – записал в своем военном дневнике 1943 года находившийся на излечении в одном из госпиталей Армении красноармеец Владимир Иванов. – Основное – хлеб. Мне его не хватает. В этом корень всех зол, хотя перед другими солдатами у меня есть преимущество – я не курю.

Около нашей проволочной ограды идет бойкая торговля. Желудок мой, доставляющий много хлопот, заставляет вмешиваться в дела «коммерсантов».

Обменяв пачку махорки или кусок мыла на «булочку весом в 120 грамм», Владимир горько сетует: «Мы с приятелем всего по два раза откусили от нее, и на том она прекратила свое существование. Мы жевали эту безвкусную булку и мечтали о том времени, когда сможем купить по двадцать пять булочек сразу».

В прифронтовых госпиталях положение с едой было порой для раненых еще более печальным. Булочек взять было негде, да и хлеба хватало не всем. Только военной цензурой Южного фронта и только с 10 по 20 декабря 1942 года было отмечено 42 письма с жалобами раненых бойцов, и чаще всего жалобы эти касались плохого питания в госпиталях, где они находились на излечении.

«Хлеб дают не полностью, что положено, вместо 200 г 150–180, не более. Обращались к начальнику госпиталя, но он не хочет разговаривать. Обращение его нечеловеческое к бойцам» (П. Субботин, госпиталь 1538).

«Ежедневное недоедание. Пока здесь лежу, сильно ослаб и кружится голова. Дают 600 г хлеба 3 раза в день, по кусочку, т. е. по 200 г. Обед примерно такой: половничек постного жидкого супу и 2 ложки каши или картофельного пюре, ну а на завтрак и ужин бывает то же самое, только из одного блюда, в общем, не ешь, а облизываешься»

«Здравствуйте, дорогие отец и мать!.. В этом госпитале беспорядок невообразимый. Кормят плохо. Вот, например, сегодня кушать дали в 7 часов утра, сейчас уже второй час и больше ничего нет, и черт знает, когда будет обед. Хлеба дают 600 г. Меняю сахар на хлеб. Здесь же кормят одной водой да пшеницей. За 10 дней проклял все на свете. Не знаю, когда отсюда вырвусь».

(Стоит, пожалуй, отметить, что при всей скудности питания в этих госпиталях хлеб в них все же выдавали по положенной норме или близко к ней. Вероятно, именно за него с интендантов спрашивали особенно строго как за традиционно главную в армии часть пайка. – Авт.)

Еще один раненный, но, несмотря на это, по-фронтовому решительный боец пишет домой уже в феврале 1943 года:

«Лежу в эвакогоспитале № 3262. Кормят очень плохо и на скорое выздоровление располагать не приходится. Лежишь голодный, а если станешь просить добавки, то словами не выпросишь. Тогда я беру в руки костыль и этим только добиваюсь лишнюю ложку какой-то бурды»

Кроме «бурды» и хлеба в прифронтовых, а порой и тыловых госпиталях не хватало медикаментов, для спасения огромного количества раненых, вливания в них животворной силы требовалась в больших объемах донорская кровь.

Распоряжением Совета народных комиссаров СССР от 25 декабря 1942 года разрешалось выдавать продукты донорам, военнослужащим и вольнонаемному составу частей и учреждений Красной армии. Донорам, сдавшим от 400 до 500 куб. см крови: масла сливочного – 0,5 кг, сахара – 0,5, мяса – 0,5, крупы – 0,6 кг. За 200–250 куб. см крови все то же, только по 0,3 кг. В военные годы только доноры Москвы сдали 500 тыс. литров крови.

О том, как ей приходилось сдавать кровь, снайпер Юлия Жукова вспоминала так:

«Однажды к нам, находившимся в запасном полку, обратилось командование: на фронте шли ожесточенные бои, для раненых требовалась кровь. Многие сразу же пошли сдавать кровь, я, конечно, тоже. Пришла. Одели меня во все белое, даже на ноги пришлось натягивать какие-то белые тряпичные чулки. Уложили на высокую кушетку. Но что-то ручейком потекло на пол. Сестра нервничала, никак не могла снова попасть в вену, а кровь все вытекала. Я тогда много крови потеряла, встала с кушетки, как пьяная. Потом всех доноров отвели в столовую, напоили водкой, накормили вкусным обедом. Я шла в казарму сытая, весьма довольная и очень веселая. Веселилась я еще долго и шумно, пока не уснула на нарах прямо в одежде».

Мемориальные доски, сообщавшие о том, что в годы войны в этом здании помещался эвакогоспиталь №., можно увидеть в очень многих, больших и совсем не великих городах России: много было их на Урале и в Сибири. И все равно порой не хватало. Раненный в августе 1942 года на подступах к Сталинграду бийчанин Александр Макаров вспоминал: «Везет поезд нас на восток. Уфа, Омск – нигде раненых не принимают, все забито, везде из-под Сталинграда бойцы. Едем в Новосибирск»

В родном городе Макарова Бийске в военные годы тоже было несколько эвакогоспиталей. О плохом питании в них воспоминаний фронтовиков встречать не приходилось, может быть, потому, что защитников Родины (как, впрочем, и в других уголках страны), как могли поддерживали местные жители.

«С первых же дней бийчане окружили нас радушием и вниманием, – рассказывал находившийся на излечении в одном из госпиталей города сапер Б.В. Цховребов. – Приносили целебные ягоды и фрукты, устраивали вечера отдыха.

Врач бывшего эвакогоспиталя № 1235 Клеопатра Денисова вспоминала, какую большую заботу и помощь оказывали раненым бойцам женщины-бийчанки, они приносили для них из дома продукты. А ведь отрывать их приходилось от далеко не богатого тылового пайка, если он вообще был, конечно. С продуктами у бийчан было в то время туговато, как и почти у всех, кто жил тогда в нашей стране.