Текст книги "Война: ускоренная жизнь"

Автор книги: Константин Сомов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 44 страниц)

Злая сила

Поначалу войска вермахта на Восточном фронте обустраивались на бытовом уровне с присущей немцам аккуратностью и педантичностью. К примеру, немецкие блиндажи, в отличие от наших землянок, отапливались в холода не печурками, а ламповыми обогревателями, работающими на бензине и керосине. Высоко ценились созданные немецкими специалистами исключительно для русской погоды палатки из водонепроницаемой ткани, имелись у солдат и спальные мешки. Однако уже в скором времени условия их проживания в России стали несколько иными.

«Во фронтовых условиях мы были вынуждены жить в открытых окопах или за каменными стенами, – вспоминает о своем пребывании под Севастополем в ноябре 1941 года военнослужащий 132-й пехотной дивизии Готтлиб Бидерман. – А крыша над головой состояла из легкого брезента плащ-палаток. В этих примитивных укрытиях мы были открыты стихиям, и еще хуже стало с наступлением морозов и дождей. Тыловые части, включая интендантов и вспомогательный персонал, обычно пользовались возможностью подыскать теплые помещения и устраивались в имевшихся русских домах, несмотря на то, что морские орудия большого калибра с советских кораблей и из крепости могли накрыть эти цели далеко позади нас».

«Позиция хорошо оборудована, – пишет 25 сентября 1942 года в своем «Дневнике немецкого солдата» о боях подо Ржевом Гельмут Пабст. – Есть водоотводные канавы; грязь задерживается, а вода становится достаточно чистой для того, чтобы умываться и мыть котелки. Короткие траншеи ведут к уборным и мусорным ямам. Ход сообщения связывает нас с тылом. Единственная неприятность в том, что из-за высокого уровня воды блиндажи неглубокие. Приходится ходить пригнувшись, укрываясь за выступом траншеи, если хочешь уберечься от пули.

В одном окопе – два человека, и один может только переползать через другого. Сидеть прямо невозможно. Ни наверху, ни внизу, ни даже по бокам нет ни метра свободного пространства. Каждое движение становится целой процедурой.

Пол устлан соломой. Вот и все, что у нас есть помимо узкой полки, где мы складываем свой провиант, а также ниши для телефона. Я переместил планшет и бинокль за спину; все остальное – спереди. Холодно. Мы поместили свечку между двумя консервными банками из-под сельди, чтобы подогреть в кружке чай. Когда ложимся спать, натягиваем на голову одеяло и согреваем друг друга».

И все же, когда появлялась хотя бы небольшая возможность, немцы старались устроиться с присущей им аккуратностью и любовью к комфорту. (Правда, по воспоминаниям выпускника Барнаульского пехотного училища Юрия Стрехнина, места, где гитлеровцы побывали, всегда были отмечены большим количеством мусора – консервные банки, сигаретные упаковки, газеты и прочее. Страна-то Россия варварская, чего стесняться. – Авт.)

Вот как описывает блиндаж, в котором он пребывал летом 1943 года под Ельней, Армин Шейдербауер:

«Крыша моего блиндажа с тремя накатами бревен общей толщиной 1,2 метра, предоставляла достаточную защиту для спокойного сна. Круглая металлическая печка, сколоченный гвоздями маленький столик и два стула из березы завершали обстановку моей «дневной комнаты». За натянутым куском тонкой мешковины располагались койки. Тогдашнее состояние траншейной технологии выражалось и в сооружении деревянных коек. В добавление к обычным доскам, которые имели то преимущество, что давали возможность лежать ровно, была еще и постель из проволоки, имевшая сходство с гамаком. Особенно хороша была моя постель из стволов молодых березок, которая проминалась под весом тела и ощущалась как перина. Иногда, когда приходилось засыпать на рассвете, я позволял себе роскошь снять сапоги, чтобы насладиться своей «периной» еще больше.

Траншейная культура проявлялась и другими способами. На столе перед «окошком», то есть перед световым проемом в половину квадратного метра, проделанным в задней стенке блиндажа на глубине полутора метров, красовался портрет Мадлен. Один умелец раскрасил его от руки, установил в березовую рамку и покрыл целлофаном вместо стекла. Никель, взводный санитар, смастерил мне «устройство» для подвешивания часов».

Гельмут Пабст:

«Мы можем удобно лежать на своих соломенных матрацах, постеленных на самодельные кровати. У нас даже есть по куску белой льняной ткани на каждого плюс покрывало с синим штемпелем и наволочка. Ночью я могу снимать брюки и ложиться спать в одной рубашке».

Вообще любовь к теплу у гитлеровских вояк была колоссальной. Даже находясь в домах, они зимой часто завешивали стены и окна матрацами, сплетенными из камыша, застилали ими полы. Печь практически никогда не потухала. Готтлиб Бидерман вспоминал, что их жилища в Прибалтике зимой 1945 года были более чем теплыми:

«Когда входишь в блиндаж с холодного и влажного воздуха, то как будто вступаешь в какую-то духовку. Тем не менее солдаты громко шумели, когда входная дверь блиндажа или висящая плащ-палатка оставались открытыми. В шумных криках протеста обычно слышалось, что солдаты «скорее провоняют, чем замерзнут», и я уважал их желание».

Еще труднее, чем немцам, в России приходилось их «союзникам» – венграм, румынам и итальянцам, всем, кто поволокся на Восток «спасать европейскую цивилизацию».

«Несмотря на хорошее обеспечение корпуса врачами, санитарным оборудованием, – говорил на допросе батальонный врач дивизии «Торино», попавший к нам в плен в декабре 1941 года, – материальное положение войск плохое. Большинство солдат не мылись со времени отъезда из Италии. В дивизии имеются душевые установки, но они с наступлением осени оказались непригодными. В связи с этим все солдаты и большинство офицеров завшивели.

Большое распространение получили всевозможные кожные заболевания. Есть опасность эпидемии сыпного тифа, случаи которого наблюдались в соседнем румынском корпусе. Что касается обморожений, то итальянские части несут от них не меньше потерь, чем от огня русских. Солдаты остро чувствуют отрыв от родины. Они называют свой корпус итальянским корпусом, затерявшимся в России».

«Кто-то сует мне безопасную бритву и зеркальце. Смотрю на эти две странные вещи, потом гляжусь в зеркало. Неужели это я – Ригони Марио, номерной знак 15 454, старший сержант шестого альпийского полка, батальон «Вестоне», пятьдесят пятая рота, взвод пулеметчиков? На лице земляная корка, спутанная борода, грязные, покрытые какой-то слизью усы, желтые глаза, волосы, схваченные вязаной шапкой, ползущая по шее вошь. Я улыбаюсь себе». (Ригони Стерн. «Сержант в снегах».)

Генрих Метельман вспоминал, что всю войну – в том числе три года в России – он мылся исключительно эрзац-мылом, не дающим никакой пены и впервые воспользовался настоящим только в лагере для военнопленных.

И так же, как везде и всегда, в армии новоявленных конкистадоров в самые трудные времена имелись люди, у которых было прекрасное мыло и теплые помещения, и все, что нужно человеку для приятного времяпровождения. Русская пословица кому – война, а кому – мать родна и здесь работала безотказно.

Разделяя, как и многие рядовые немецкие офицеры, вместе со своими замерзающими в окопах и подвалах солдатами все невзгоды сталинградского окружения, командир саперно-штурмового батальона Гельмут Вельц случайно удосужился побывать в жилище отвечающего за снабжение шестой армии Паулюса генерал-фельдмаршала Мильха и оставил его описание:

«Жилой вагон в замаскированном овраге словно мирный оазис. Салон со столами, креслами, гардинами и портьерами – все стильно, любовно подобрано. Раздвижная дверь, напоминающая меха гармони, ведет в спальню. Здесь стоит широкая, манящая к отдыху, постель господина генерала, застеленная белоснежным бельем. А дальше – опять за портьерой – туалетная комната с умывальником, зеркалами, стеклянными стаканами и зубной пастой. Несмотря на зимний холод, здесь уютно и тепло. Чему удивляться! Снаружи под открытым небом стоит железная печка, рядом с ней солдат, целый день он только и делает, что подбрасывает дрова и следит, чтобы огонь не гас. От этого источника тепла в вагон тянется труба.

Господин генерал может быть доволен. На всем убранстве, несомненно, лежит печать умения устраиваться и изысканного вкуса. Еще бы, здесь можно строго придерживаться его! Но тот, кто живет так, спит в тепле и уюте, не может понимать нужд своих солдат».

И еще один отрывок из сталинградских воспоминаний Гельмута Вельца, только речь в них идет уже не о немецком генерале, а об обычном румынском командире роты Попеску, находившемся во взаимодействии с батальоном Вельца:

«Румынским крестьянским парням нет ни минуты покоя, они заняты с утра до ночи. Они не только должны обслужить и ублажить своих командиров рот и взводов, но раздобыть для них самые немыслимые вещи, чтобы создать в офицерских блиндажах уют. Больше того, целые взводы заняты делом, до которого не додумается обыкновенный смертный. Попеску – старый наездник-спортсмен, а потому не может разлучиться со своей скаковой кобылой Мадмуазель. Он ведет ее с собой в обозе с позиции на позицию, из Румынии – на Дон, а с Дона – к нам. Где бы ни находилась его рота, благородное животное должно питаться, причем получше, чем рядовой его роты. Сегодня 40 солдат заняты постройкой специальной конюшни для любимицы капитана. В ней просторнее и теплее, чем в любом убежище для солдат».

Как и нашим, немецким фронтовикам нередко доставалось от окопавшихся в тылу бездушных чинуш-бюрократов, способных демонстрировать свою «принципиальность», напрямую связанную с огромным страхом попасть на фронт, в отношении кого угодно. Но, разумеется, не власть имущих.

Вот только один пример. У матери офицера 252-й пехотной дивизии вермахта Армина Шейдербауера осенью 44-го чиновники отобрали из квартиры две комнаты.

«За комнату, где мы жили с братом, она сражалась как львица, – написал в своих воспоминаниях Шейдербауер. – 2 октября я писал ей, что она должна спросить господ чиновников, являлись ли мы с братом, сражавшиеся на переднем крае, действительно «бездомными». Заберут ли они у нас комнату по той причине, что мы «всегда находимся на фронте, а отпуска запрещены»? Потом я постарался ее утешить, потому что ругаться нет смысла, что ей надо пока потерпеть, и мы все скоро вернемся домой».

А вот в этом господин гитлеровский офицер сильно ошибся, и вернуться домой им было суждено не всем. Причем смерть настигала фашистов не только в окопах и не только от советских пуль, мин и снарядов. Порой она была более чем обыденной и по военному времени довольно обычной.

«Мы стали на ночевку в какой-то деревне, и мы без сил, – вспоминал об отступлении немцев под Сталинградом в январе 1943 года Генрих Метельман. – Пока разворачивали походные одеяла, наш Гельмут вышел на двор справить нужду, а другие позабыли о его отсутствии. Когда на следующее утро мы обнаружили его, он лежал на боку, свернувшись калачиком, со спущенными штанами – так и замерз, сидя на корточках, а потом упал в снег. Нам еще бросилось в глаза блаженное выражение лица»

Денежное довольствие

Мало кто сейчас знает, что во время Великой Отечественной солдаты и офицеры получали зарплату, точнее – «денежное довольствие». Уже 23 июня 1941 года финансовым управлением наркомата обороны к обычным окладам рядового и офицерского состава прибавились «полевые» деньги. Для бойцов, получающих менее 40 рублей в месяц, прибавка составляла 100 % должностного оклада, от 40 до 75 рублей – 50 % и свыше 75 рублей – 25 %. То есть командир взвода получал всего лишь на четверть больше, чем в мирное время – порядка 800 рублей. (До войны минимальный оклад командира взвода составлял 635 рублей.)

Примечательно, что зарплата на фронте выплачивалась как в обычных частях, так и в штрафных подразделениях – ротах и батальонах.

В своей книге «Правда о штрафбатах» Александр Пыльцын приводит данные о денежных окладах офицеров (командные должности в штрафбатах, не в кино, а в жизни – занимали исключительно обычные офицеры, но никак не сами штрафбатовцы. – Авт.).

Командир батальона и его заместитель по политчасти 1900 рублей

Заместители командира батальона по строевой части 1300 рублей

Начальник штаба батальона 1200 рублей

Помощники начальника штаба ПНШ-1 и ПНШ-2 1000 рублей

Командиры рот, их заместители по политчасти 1000 рублей

Заместители командиров рот 900 рублей

Командиры взводов в ротах, санвзвода (врач), другие ПНШ 800 рублей

Фельдшер медпункта батальона 750 рублей

Далее Пыльцын пишет:

«Не знаю, какие оклады были установлены в обычных частях действующей армии, но нам было известно, что оклады наших ротных и взводных командиров были на 100 рублей выше, чем в стрелковых батальонах, то есть как в гвардейских. Это и послужило поводом для шутки о том, что наш батальон – «почти гвардейский!».

Действительно, когда 18 сентября 1941 года четыре стрелковые дивизии были преобразованы в гвардейские, во всех этих соединениях была установлена выплата офицерам полуторных, а рядовым – двойных окладов. Такая система действовала и в дальнейшем в отношении всех частей, получивших в ходе войны почетное звание гвардейских. Плюс к этому все бойцы и командиры в этих частях продолжали получать причитающиеся им «полевые» или, как еще говорили, «фронтовые деньги».

В дальнейшем с целью увеличения эффективности действий того или иного рода войск увеличивалось денежное содержание бойцам и командирам, в них воевавшим. К примеру, в создаваемых специально для борьбы с немецкими танками (главной ударной силой врага на земле. – Авт.) противотанковых полках, дивизионах и батареях. С июля 1942 года для их начальствующего состава были установлены полуторные, а рядовому и младшему составу – двойные оклады денежного содержания.

Артиллерист Михаил Черномырдик вспоминал, что «все солдаты и офицеры получали двойной денежный оклад, и нам засчитывалась выслуга лет – полтора года за год в ИПТАПе» (истребительно-противотанковый полк. – Авт.).

С октября 1942 года на 40 % выше, чем в ближне-бомбардировочной авиации, стали оклады летного состава в авиации разведывательной. Когда в марте 1942 года из военно-воздушных сил была выделена авиация дальнего действия, учитывая специфику полетов, в мае 1942 года денежное содержание летному составу повысили на 30 %, а инженерно-техническому – на 15 %. По воспоминаниям летчика-штурмовика 566-го штурмового авиационного полка Леонида Дубровского, «летчик получал 900–1100 рублей в месяц, кроме того, что его и кормили, и одевали».

В том же мае 1942 года были установлены повышенные оклады снайперам (с 25 до 200 рублей. – Авт.). До этого они были повышены – в январе 42-го личному составу железнодорожных частей, занятых в восстановительных работах, а еще раньше, в сентябре 1941 года, – десантникам (от 15 до 25 % основного оклада. – Авт.).

Кроме этого в ходе войны неоднократно выходили и другие приказы наркомата обороны, касающиеся денежного довольствия:

14 января 1942 г. – «О повышении окладов и денежного содержания командирам и комиссарам дивизий, бригад, полков».

25 января 1942 г. – «Порядок выплаты суточных денег при командировках», «Порядок выплаты денежного довольствия командирам, зачисленным слушателями агентурно-диверсионных школ», «Порядок премирования военнослужащих и вольнонаемных работников производственных предприятий Красной армии за перевыполнение производственных планов и заданий».

20 мая 1943 г. – «О введении в действие положения о премиальной оплате летно-технического состава Красноярской воздушной трассы» (перегон получаемых по ленд-лизу американских и английских самолетов в СССР. -Авт.).

И так далее.

Немаловажно отметить, что деньги эти, как правило, выдавались, причем и во время ведения боевых действий. Армейским финансистам порой приходилось нелегко. Вот только один из рассказов о деятельности рядового работника «финансового фронта», бывшего начфина 1236-го стрелкового полка 372-й стрелковой дивизии И.Ф. Казанцева:

«До войны я работал заведующим финотделом Кра-юшкинского района (ныне Первомайского) Алтайского края, 22 июня 1941 года проводил совещание сельского актива, а 23-го подал рапорт в военкомат с просьбой отправить меня на фронт – я был офицером запаса.

Я пошел в хозчасть полка, где находился мой ящик с деньгами и документами, которые охранял писарь, он же – часовой. В городе Сокол я получил деньги в полевой кассе Госбанка для выдачи денежного содержания личному составу, но не успел раздать. И вот писарь Бушуев докладывает мне, что железный ящик со всеми деньгами и документами потерян: видимо, ночью выпал из саней. Я так и сел на снег. Что делать? Где искать? В ящике находились 10 тыс. рублей и все секретные документы: сколько личного состава, сколько пулеметчиков, артиллеристов, минометчиков в стрелковом полку.

Я понимал, что если не найду этот ящик, меня расстреляют. Писаря я не стал ругать, что толку? Сказал делопроизводителю хозчасти Иванову, что пошел разыскивать ящик, и предупредил его, чтобы ничего пока никому не говорил. Пошли мы с Бушуевым вдвоем разыскивать злополучный ящик, уставшие, голодные. Мы не шли по снежной дороге, а просто бежали, писарь едва поспевал за мной. У всех встречных спрашивали, не видели ли железный ящик на дороге? В поселке возле дороги был колодец с журавлем, и там набирала воду женщина. Услышав наш разговор, она окликнула нас. Оказывается, наш ящик она нашла рано утром около колодца и он находится в ее квартире у военных, которые там живут.

Как только мы вошли в дом, сразу увидели в сторонке наш ящик. Я воскликнул: «Вот он!». Ко мне подошел капитан, спросил: «Чем вы докажете, что это ваш ящик?». Я ему показал свое офицерское удостоверение и рассказал, что находится в ящике, вот и ключи от него. Он поверил и разрешил открыть ящик. Все это подтвердилось. Солдаты так и ахнули, увидев в ящике много денег: «На эти деньги можно было б погулять!». Но офицер строго ответил: «Вы бы погуляли, нет сомнения, досыта, а товарища бы расстреляли! Забирай свой злополучный ящик и неси в свою часть!». Я поблагодарил, и мы с Бушуевым пошли в свой полк. Каким же этот ящик оказался тяжелым! В нем было весу около 40 кг. Вышли за деревню, нашли палку, продели в скобы и понесли на плечах, тогда стало легче.

20 мая 1942 г. командир полка приказал мне получить в дивизионе денег и выдать денежное содержание личному составу полка: «По немцам чувствуется, что на днях нам придется принять тяжелый бой». Я получил в финчасти деньги и рано утром 21 мая пошел в болото выдавать денежное содержание. В двух батальонах, которые держали оборону, насчитывалось более 20 штыков, а третий батальон находился по другую сторону болота и сохранился почти полностью».

Кроме выплат, как всегда, имелись и вычеты. Тот же Александр Пыльцын приводит в своей книге несколько таких примеров:

«Приказом по 8-му ОШБ № 88 от 8 апреля 1945 года подполковник Батурин (командир офицерского штрафбата. – Авт.) объявил Ражеву «За пьянство и дебош 8 суток домашнего ареста с удержанием 50 % денежного содержания за каждые сутки ареста».

5 мая – «За нарушение моего приказа, запрещающего вступать в интимные отношения с немецкими женщинами, капитана Г. М. И. арестовать на 5 суток домашнего ареста с удержанием 50 %. и т. д».

Кроме командиров, полагались денежные выплаты и красноармейцам. По воспоминаниям уроженки Волчихи снайпера 312-й стрелковой дивизии Зои Некрутовой-Кутько, «зарплата» рядового составляла 10 рублей. Во время формирования дивизии в Славгороде на рынке за эти деньги можно было купить одно куриное яйцо. (Боец-переменник, попросту сказать – штрафбатовец, получал 8 рублей 50 копеек. – Авт.)

Сослуживец Некрутовой-Кутько барнаулец Василий Фалалеев рассказывал:

«Не знаю даже, полагались ли нам деньги, может быть, и так. Я лично за всю войну их не видел ни разу. А если бы и видел, все равно рядовому солдату девать их было некуда. У нас на позициях никто не торговал, и за почти трехлетнее пребывание на войне я ни разу ничего не купил.

Уже под Берлином в одном лесочке ликвидировали мы большую группу немцев, и когда те, что живые остались, сдались, мы в этом лесочке обнаружили много всякого добра, в том числе целые мешки немецких денег – марок. Знать бы, что после войны нам в Германии жалованье такими давать будут, конечно, прихватили бы с собой мешочек. Но разве все заранее угадаешь»

Еще один рассказ о солдатских деньгах довелось услышать в Бурле из уст бывшего пехотинца, связиста и повара Михаила Ивановича Валегова (ординарца Виктора Некрасова, автора книга «В окопах Сталинграда». – Авт.): «Как помню, привозили нам сразу две ведомости. Одна – на получение денежного довольствия, вторая – на перечисление этой суммы в фонд обороны. Подписал в двух местах – и все, свободен. Сколько там нам полагалась, не знаю. Ни мне, ни ребятам это не надо было, так что никто и не смотрел, расписывались, да и все».