Текст книги "Ведьмы из Броккенбурга. Барби 2 (СИ)"

Автор книги: Константин Соловьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 45 страниц)

Когда война закончилась, а Белиал выплатил своим собратьям установленные репарации и отступные, использовав для этого сотни тысяч своих мертвых и живых последователей, фон Друденхаусы, говорят, какое-то время даже пытались восстановить «Меншенфрессер». С тем же успехом можно было бы вычерпать шляпой кверфуртские болота. «Меншенфрессер» так и остался грудой расколотых камней. Может, и к лучшему. Страшно представить, сколько угля и дров такая громада сжирала бы за зиму, не говоря уже о том, что младшие сестры сбились бы с ног, пытаясь поддерживать внутренние покои хоть в сколько-нибудь пригодном для обитания состоянии…

Несмотря на то, что ноги несли Барбароссу к Малому Замку во весь опор, она обуздала их на некотором расстоянии от него, заставив себя сбавить шаг. Спокойно, Барби, крошка, приказала она себе, укороти узду. Хотя бы раз послушай голос разума вместо того, чтобы действовать опрометью, не оглядываясь на последствия. Да, ты привыкла называть Малый Замок своим домом, но ты сама отлично знаешь, что и внутри тебя может подстерегать опасность. Твои любящие сестры, некоторые из которых не удосужились бы даже поссать на тебя, если бы ты горела, а другие, пожалуй, сами приплатили палачу полтора талера, чтобы получить место в первом ряду возле дыбы. Терпение, Барби, вооружись терпением, хоть тебе и претит это оружие трусов и слабаков. Как знать, какая встреча ждет тебя внутри?..

Это было мудрой мыслью, при том ее собственной, а не подсказанной из мешка блядским гомункулом. Иди знай, известно ли «батальеркам», квартирующим в Малом Замке о том, какими вещами занималась нынче днем их сестрица Барби. Вполне может статься и так, что замок, к которому она неслась сломя голову, окажется для нее ловушкой…

За увитой магонией изгородью имелось удобное место, которое ей прежде уже приходилось использовать в качестве наблюдательного пункта. Укрытая зарослями и сгущающимися сумерками, она могла находиться здесь, оставаясь невидимой для обитательниц Малого Замка, сама же без труда могла видеть и сам замок и изрядную часть его подворья, почти до самых ворот.

Отлично, Барби, похвалила она сама себя. В кои-то веки ты не мчишься, не разбирая дороги, точно сошедший с ума аутоваген. Может, ты и потеряешь пару драгоценных минут, зато, как знать, избежишь многих новых дырок в твоей шкуре. А этого никак нельзя исключать, раз уж Аду было угодно сделать тебя «батальеркой»…

Первое, что она отметила, расположившись в зарослях колючей магонии, это горящие окна Малого Замка. Чертовски много горящих окон для этого времени суток. Гаста, на которую Верой Вариолой были возложены обязанности сестры-кастелянши, обыкновенно крайне трепетно относилась ко всем запасам Малого Замка, будь то полотно, кирпич или даже сырные корки, считая кладовые своей исконной собственностью. Она запрещала жечь масло прежде чем на Броккенбург опустится ночь, да и каждый свечной огарок был у нее на счету. Но сейчас…

Окна общей залы на втором этаже горели так ярко, что даже резало глаз. И не тем желтоватым светом, что дают обычно лампы, заправленные дешевым маслом, а тем, что могут испускать только адские духи, заключенные в хрупкие стеклянные сосуды, из которых выкачан воздух. Таких ламп в Малом Замке было полдюжины, но большую часть времени они свисали с потолка мертвые и пустые – Гаста так боялась израсходовать заключенный в них запас чар, что разрешала зажигать их лишь по особенным случаям. Например, если в Малый Замок наносила визит хозяйка ковена.

Барбаросса ощутила, как твердеет, распираемое недобрым предчувствием, нутро. Вера Вариола в замке? Во имя всех евнухов Преисподней, это последнее, что ей надо сегодня. Впрочем, не будет ничего удивительного в том, что блядский денек, начавшийся так скверно, окажется увенчан таким же паскудным вечером.

Говорят, когда семью Паппенхеймеров из Баварии казнили за колдовство – дело было за несколько лет до Оффентурена, прежде, чем Ад распахнул свои всеблагие двери, явив миру милость – наибольшие испытания выпали на долю Паулюса Гэмперла, главы несчастного семейства. На его глазах баварские палачи раскаленными щипцами растерзали его жену Анну и их сыновей, мало того, еще до того, как она испустила дух, ей отсекли груди и бросили в толпу. Потом ему самому раздробили колесом руки и посадили на кол, но не до смерти, а лишь пока разгорается предназначенный для него костер. Костер этот трижды тух – накануне прошел дождь и сухие дрова оказались порядком подмочены – так что палачам пришлось порядком поработать, раздувая его. Если верить легенде, когда костер наконец загорелся, окровавленный Паулюс Гэмперл, к тому моменту представлявший из себя груду окровавленного тряпья, через силу улыбнулся и произнес: «Ну слава Богу! Еще одна неудача – и я бы окончательно подумал, что день у меня не задался…»

Если Вера Вариола в замке… Барбаросса стиснула кулаки. Если так, Малый Замок мгновенно превратится для нее из убежища в ловушку, даже более опасную, чем дом старика фон Лееба с цепным демоном, снаряженный смертоносным узором из чар. Вера Вариола не так-то часто навещала свой ковен, у нее была резиденция в Оберштадте, в которой она обыкновенно проводила большую часть времени, но иногда – раз в месяц или два – она вспоминала про своих младших сестер. Если сегодня как раз такой вечер…

Ощущая себя лазутчиком, ползущим сквозь ядовитые сиамские джунгли, Барбаросса продралась ближе к изгороди сквозь чертову магонию. Если Вера Вариола в замке, наверняка вокруг него царит суета – подгоняемые щедрыми оплеухами Гасты снуют младшие сестры, спешно перетряхивая половики, гремит колодезная цепь, хлопают двери…

Подворье Малого замка представляло собой окаймленный лапчаткой и кизильником пустырь, являющий собой голову господина ректора Шрота в миниатюре – пышные неухоженные заросли по краям и вытоптанная область в центре. Каждую весну «батальерки», вооружившись серпами, пропалывали эти заросли, ожесточенно, будто рубились со сворой самого Эрнста фон Манфельда, но извести их не могли – чертова трава затягивала Малый Замок кольцом с таким упорством, будто намеревалась сожрать его целиком, не оставив и камня.

Однажды Котейшество, воодушевленная своими успехами во Флейшкрафте, попыталась было извести их при помощи зелья. Четыре дня подряд она что-то перегоняла в булькающем алхимическом кубе, выпаривала, измельчала, сепарировала… Потом еще два дня призывала неведомых Барбароссе духов, исчертив пол дровяного сарая своими сигилами так густо, что даже жук не прошел бы через него, не нарушив лапкой какой-нибудь каверзный знак. Зелье получилось что надо – разъедало даже закаленное стекло – но когда они попытались использовать его против зарослей, оказались неприятно удивлены.

Милые желтые цветочки лапчатки превратились в крохотные лики, скалящиеся и выкрикивающие непристойности, а кизильник отчаянно смердел тухлым мясом, в придачу к тому отпустил побеги из колючей проволоки и человеческого волоса. Эта попытка по благоустройству подворья дорого им стоило – Гаста заключила обеих на неделю под домашний арест, запретив покидать замок, мало того, еще месяц они выполняли работу по дому наравне с младшими сестрами – полировали тряпками лестницы, стирали белье… После той попытки Котейшество впредь не бралась за работу, о которой ее не просили, предпочтя сосредоточить все усилия над экспериментами с дохлыми котами.

Но сейчас Барбароссу интересовали не столько злосчастные заросли или дровяной сарай, примостившийся в дальнем углу подворья, их с Котейшеством личные апартаменты и по совместительству лаборатория, сколько площадка возле ворот. Прямоугольная, правильной формы, она отчетливо бросалась в глаза даже в сумерках. Кажется, это был единственный участок подворья, который бурные поросли лапчатника и кизильника не только не пытались захватить, но и обходили стороной. Травы на ней почти не было, а та, что была, казалась бледной, будто бы выгоревшей, ломкой, болезненной. Неудивительно, учитывая, что именно на этом месте обыкновенно останавливался аутоваген Веры Вариолы, «Белый Каннибал».

Чертовски неприятная тварь.

Барбаросса не считала себя сведущей по части аутовагенов как Саркома, но перевидала уймову тучу этих созданий на городских улицах. Некоторые из них вызывали у нее опаску, иные отвращение, но ни один не наводил на нее столько страху, как «Белый Каннибал», личный экипаж хозяйки ковена.

Сложно было понять, из каких каретных мастерских вышел его тяжелый кузов, кажущийся громоздким на фоне прытких городских экипажей. Саркома утверждала, будто создать его могли только в Вольфсбруке – слепые кузнецы, заточенные в башни из раскаленной стали, одержимые кошмарными сущностями и медленно сгорающие в пламени неугасимого огня. Вольфсбрукские кузни специализировались на выпуске роскошных экипажей для оберов, иные из которых своей ценой могли затмить многие замки. Возможно, Друденхаусы заказали там аутоваген еще в те годы, когда их династия находилась в зените славы. Или приобрели по выгодной оказии у кого-то из броккенбургских оберов. Или… В Малом Замке не было большого количества желающих строить на этот счет предположения.

На кузове «Белого Каннибала» не было никаких обозначений, которые могли бы свидетельствовать на этот счет. Ни клейм, ни отметин, ни символов. Невозможно было даже определить, к какому дьявольскому роду относились твари, запертые внутри него и приводящие его в движение, но в глубине души Барбаросса была уверена в том, что они не имеют отношения ни к его светлости герцогу Хорьху, ни к его величеству королю Цундапу. Этих тварей, должно быть, выращивали в каком-то особом адском котле, вскармливая ртутью, молоком и кровью детей, убитых их матерями.

Несмотря на свое имя, «Белый Каннибал» не был белым. Он был… Грязно-белым, пожалуй. Или серым. Или… Барбаросса не хотела даже гадать на этот счет. Вне зависимости от того, какая погода стояла над Броккенбургом, были улицы сухими или покрытыми грязной слякотью, горели фонари или нет, шкура «Белого Каннибала» неизменно напоминала ей шкуру большой акулы, окрашенную в тот зыбкий серый оттенок, от которого легкие начинают зудеть изнутри, а кости наполняются холодным студнем.

«Белый Каннибал» не рычал на всю улицу, как некоторые прочие аутовагены, не изрыгал снопов пламени и облаков сернистого дыма, напротив, двигался очень мягко, едва слышно ворча двигателем. Но когда его туша вползала на подворье Малого Замка, всем «батальеркам» делалось не по себе – будто в гости пожаловала не хозяйка ковена, а эмиссар какого-нибудь из адских владык.

Корпус его, хоть и казался обтекаемым, не выглядел изящным, как у прогулочных карет, катящихся по Оберштадту, скорее, громоздким, тяжеловесным, даже немного неуклюжим, будто бы был сработан двести лет тому назад. У него не было тех деталей, которыми привыкли кичиться городские экипажи – ни больших ветровых стекол, позволяющих с удобством смотреть по сторонам, ни витой решетки на радиаторе, ни начищенных медных труб, изрыгающих дым. В некоторых местах на его кузове были заметны неровности, но и только – Саркома утверждала, будто это вплавленные в его каркас кости грешников, имевших неосторожность вступить в противостояние с фон Друденхаусами. Наверняка херня, но Барбароссе отчего-то не хотелось строить других предположений.

Узкие колеса аутовагена не имели каучуковых шин, однако по мостовой Броккенбурга «Каннибал» всегда катился почти беззвучно, рождая своим движением один только зловещий, пробирающий до нутряных костей, гул. Небольшие окна, прикрытые затемнённым свинцовым стеклом, почти не пропускали внутрь света, мало того, изнутри кузов был защищен шторами из глухой черной ткани. Как будто на свете нашлось бы много желающих заглянуть внутрь!

Барбаросса не знала, что за демоны томятся под капотом «Каннибала» и не хотела знать. Ей достаточно было того, что в десяти шагах от аутовагена она начинала ощущать запах жженой плоти, а еще – слышать голоса, которые нашептывают на ухо всякие мерзости. Еще хуже дело обстояло ночью. Говорили, там внутри, за тяжелыми панелями из меди и вольфрама, заточен дух отцеубийцы, которого бесконечно долго пожирает демоническая свора. Говорили, аутоваген Веры Вариолы приводится в движение сущностями столь опасными, что их вообще запрещено содержать в мире смертных, и исключение было сделано для рода фон Друденхаусов самим Белиалом – в знак уважения им заслуг прошлого.

Терпеть присутствие «Белого Каннибала» возле Малого Замка было не просто, но еще хуже бывало в тех случаях, когда Вера Вариола желала остаться в своих покоях на ночь. У нее редко возникало такое желание, но если уж возникало, эта ночь обыкновенно становилась весьма нервной для всех обитательниц замка. Стараниями Гасты, выполнявшей обязанности сестры-кастеляна, покои Веры Вариолы на верхнем этаже башни всегда поддерживались в образцовом порядке, готовые к ее визиту в любое время дня и ночи, но вот ее аутовагену места не доставалось – обыкновенно он так и торчал на подворье всю ночь.

Барбаросса хорошо помнила, как однажды ночью, выбравшись из койки по нужде, она в одних панталонах направилась наружу, намереваясь навестить нужник во дворе и совсем позабыв о том, что перед замком дремлет, тихонько ворча, «Каннибал» Веры Вариолы. Удивительно – будучи почти белым, он едва угадывался в темноте, сливаясь с ночью так, будто сам был скроен из ее плоти.

Тяжелый, привалившийся к земле, силуэт. Демоны внутри него спали, но стоило Барбароссе сделать один беззвучный шаг, как она явственно ощутила доносящееся из-под капота ворчание. Утробное, точно звуки работающей костяной пилы, кромсающей чьи-то позвонки на низких оборотах. А еще она ощутила колючие ледяные иглы в натянутом до предела мочевом пузыре. Не потому, что «Каннибал» проснулся или три дюжины его глаз вдруг пробудились, залив ее светом, нет, он оставался недвижим, как мертвец. Но Барбаросса вдруг ощутила, что кто-то тихо зовет ее по имени. Голосом вкрадчивым и мягким, удивительно знакомым, но в то же время не похожим ни на один из голосов, что ей приходилось слышать. Это не было ворчание демона, это был упоительно мягкий рокот.

Смелее, ты, глупышка, говорил он, но называл ее не Красоткой и не Барбароссой и не сотнями тех унизительных прозвищ, что прилипли к ней здесь, в Броккенбурге, а ее именем – тем именем, что она оставила в Кверфурте. Смелее, девочка. Подойди поближе. Проведи рукой по полированному капоту. Коснись ручки и подними ее до щелчка. Распахни дверцу. Я покажу тебе настоящие чудеса – в их истинном виде, не извращенном ни адскими владыками, ни человеческими капризами. Забирайся внутрь, здесь теплые бархатные подушки, мягкие, как волосы Котейшества. Устраивайся поудобнее. Можешь подремать, слушая мое урчание…

Она даже сделала два или три слепых шага вперед, протягивая руку к никелированной рукояти. Ворчание, доносившееся из-под капота, было вовсе не грозным, как ей показалось сперва, напротив, вкрадчивым и мягким, как мурлыканье огромного кота. Ничего страшного не будет, если она минутку посидит внутри? Она просто попробует, каково это, сидеть в дорогущем экипаже, точно графиня, и сразу уйдет. Только одну маленькую крохотную минутку…

Смелее, девочка. Мы поладим друг с другом, я это чувствую. Протяни руку и погладь меня…

Она почти сделала это. Почти коснулась мягко вибрирующего капота аутовагена. И лишь в последнее мгновенье отдернула руку, мгновенно сбросив с себя овладевшее ей оцепенение. Потому что в это мгновенье вдруг увидела «Каннибала» Веры Вариолы таким, каким его точно не видели кучера других экипажей и прохожие. Огромного раздувшегося паука из черного льда, чья хитиновая шкура, источающая бесцветную жидкость, поросла щетиной из скрюченных человеческих пальцев и бесцветного мха…

На хер. Не осмелившись пересечь подворье, пока на нем стоит «Каннибал», Барбаросса той ночью предпочла опростаться у стены замка и зареклась отныне выходить наружу, если во дворе стоит аутоваген хозяйки ковена. Кажется, прочие «батальерки» и сами испытывали сходные чувства – в те ночи, когда в Малом Замке гостила Вера Вариола, ночной горшок пользовался среди сестер куда большей популярностью, чем в прочие.

Но больше всего от «Белого Каннибала» доставалось Кандиде.

Младшая среди младших, бесправное забитое существо, считающееся сестрой «Сучьей Баталии», но на деле лишь прислуга, она не осмеливалась перечить даже прочим париям, трудившимся на правах младших сестер, Шустре и Острице. Неудивительно, что в Малом Замке на нее сваливали всю грязную работу. Она не перечила, когда промозглой ночью ее загоняли нести вахту на крыше замка, в то время как прочие «батальерки» спали в своих койках. Не перечила, когда днями напролет стирала их тряпки в зловонной воде, обжигая щелоком руки. Не подавала голоса даже когда вечно голодная Шустра лишала ее жалкой ничтожной пайки, внаглую воруя ее хлеб. Не роптала даже после того, как Холера исхлестала ее по лицу вожжами за недостаточно начищенные сапоги – при том, что сама забыла отдать ей приказ…

Кандида была столь покорна и исполнительна, что иногда Барбароссе даже казалось, что если старшие сестры начнут медленно резать ее на кусочки, она и то не проронит ни слова, лишь будет крутиться так, чтоб им удобнее было орудовать ножами. Единственный раз за все жалкие пятнадцать лет своей жизни младшая сестра Кандида ослушалась старших, когда Гаста – хитрая рыжая сука Гаста – велела ей вымыть «Белого Каннибала», стоящего во дворе Малого Замка.

Аутоваген Веры Вариолы не нуждался в мойке. В любое время дня он сохранял свой грязно-белый цвет, неважно, натирали его бока воском или заляпывали уличной слякотью. Даже когда канавы Броккенбурга были полны жидкой грязью, он выглядел не просто чистым, но противоестественно чистым. Отвратительно чистым, на взгляд Барбароссы. Она сама не собиралась приближаться к «Каннибалу» даже имея надежное кабанье копье или заряженный пистоль. Но у Кандиды, младшей из сестер, выбора не было.

Едва только подступившись к дремлющему на солнце аутовагену, Кандида побелела, как алебастр и рухнула на колени, выронив ведро и тряпки. Напрасно ее увещевали подруги, напрасно хмурилась Гаста – Кандида не смогла выполнить поручение. Лишь мотала головой и тихо выла от ужаса.

Отказ от выполнения своих обязанностей не просто неуважение к старшим, это пятно на чести ковена. Убедившись, что Кандида не собирается приступать к работе, Гаста взяла полено потолще – и обработала ее так, что та сама стала походить на распластанный ком тряпья. А потом еще раз. И еще. Но даже избитая до кровавых пузырей Кандида отказывалась подойти к «Каннибалу» – страх перед ним был сильнее, чем страх перед старшими сестрами и всеми пытками, которые те могли вообразить.

К огромному облегчению Барбароссы, почти вжавшейся в изгородь, чтобы разглядеть подворье Малого Замка, предназначенная для «Белого Каннибала» площадка была пуста. Это означало, что Вера Вариола не намеревается почтить замок своим присутствием – по крайней мере, сегодня.

Чем бы ни занималась сейчас Вера Вариола, она была слишком занята, чтобы пользоваться гостеприимством Малого Замка и своего ковена. Может, развлекалась в Оберштадте вместе со своими высокородными сородичами – говорят, на балах у оберов подают такое вино, что после него самая сладкая сома кажется кислыми помоями. Может, ее и вовсе не было в Броккенбурге. У хозяйки ковена много привилегий, одна из которых – находится где угодно, не отдавая отчета сукам, что ходят у тебя в услужении, по милости адских владык именуя себя «батальерками».

Неизъяснимое облегчение, которое на миг ощутила Барбаросса, было сродни ощущению, будто с ее шеи свалился даже на камень, а раскаленное ядро. С другой стороны…

Она Друденхаус, разве не так?

Кажется, кто-то прошептал ей это на ухо, но это точно был не Лжец, его голос она уже научилась узнавать. И вряд ли это был Цинтанаккар – тому, кажется, не требовались слова.

Она Друденхаус, тупая ты пизда. Из тех самых Друденхаусов, про которых столько распинался вельзер с его распухшей от познаний головой. Она обер из рода, с которым во всех германских землях лишь две-три дюжины оберских династий могут сравниться по части знатности и с которым ни одна живая душа не может сравниться по части древности. Из рода, которому благоволят сами адские владыки.

Вера Вариола давно постигла те науки, в которых Гаста и Каррион совершенствовались и к которым лишь подступалась Котейшество. Флейшкрафт, Хейсткрафт, Махткрафт, Стоффкрафт – все эти запретные адские науки наверняка для нее были не сложнее игры в фантики. Если так…

Барбаросса безотчетно стиснула болтающийся на поясе кошель, отчего отрубленные пальцы в нем издали негромкий тошнотворный хруст.

Для Веры Вариолы, урожденной фон Друденхаус, наверняка и Гоэция, древнее искусство управления демонами, не более чем детская забава. Быть может, ей достаточно вытянуть особенным образом пальцы да крикнуть во все горло «Цинтанаккар! Повелеваю тебе идти нахер!» как острая бусина, ерзающая у нее под шкурой, беззвучно лопнет, испарившись без следа?..

Вера Вариола сурова. Она не дает спуска своим сестрам и за малейшее подозрение в нарушении правил чести готова учинить над ними такую расправу, по сравнению с которой самые страшные наказания, которым подвергают младших сестер «униатки» или «воронессы» покажется никчемным баловством. Однако Вера Вариола умна – этого у нее нельзя отнять – невероятно, противоестественно, дьявольски умна. Если она поймет, в какой ситуации оказалась сестрица Барби, если осознает, в каком безвыходном положении ей пришлось действовать, если…

– Никчемная мысль.

– Что?

– Все твои мысли никчемны, – скучающим голосом сообщил Лжец, – Но эта на их фоне сверкает точно жемчужина в кучке козьего дерьма. Едва ли хозяйка твоего ковена сможет помочь нам.

– Черт! Ты что, вздумал читать мои мысли?..

– Не было нужны. Ты произнесла это имя вслух, а ход твоих мыслей столь примитивен и прост, что установить их направление смог бы и золотарь. Нет, я бы не рекомендовал тебе надеяться на Веру Вариолу.

– Но она…

– Друденхаус? – в голосе гомункула прошелестел смешок, – Да хоть бы и сама фрау Хульда[3]! Возможно, это имя еще кое-что значит в мире смертных, но поверь мне, это вовсе не универсальный ключ, открывающий все замки. Монсеньор Цинтанаккар презирает чины и титулы, а к вашей хозяйке пиетета испытывает не больше, чем к стогу сена. Вы все для него – примитивная форма жизни, служащая пищей, вне зависимости от того, какими энергиями фонтанируете и кем себя мните.

– Да ну?

– Для того, чтобы справиться с демоном, нужен специалист, Барби. И не школяр, высекающий пальцами искры, самозабвенно считающий себя повелителем адских бездн. Нужен профессионал! Тот, кто умеет заклинать демонов! Тот, кто…

– Тс-с-с! Заткнись!

Вдоль изгороди кто-то шел и, судя по тому, как заплетались ноги у этого припозднившегося прохожего, это вполне могла быть Холера, нализавшаяся вина и спешащая в Малый Замок, чтобы порадовать своих сестер. Барбаросса приникла к самой земле, прикрывая полой дублета банку с гомункулом.

Повезло – не Холера. Просто подвыпивший бюргер, основательно кренящийся набок и пытающийся напевать себе под нос какую-то похабщину. Но Барбаросса все равно выждала из осторожности полминуты, прежде чем заговорить вновь.

В словах гомункула была толика правды. Крошечная, как и он сам.

В мире смертных обретается до черта ублюдков, которые обманом, щедрыми подношениями или лестью выманили себе крохи адских энергий. Большая часть из них – жалкие ворожеи, шептуны, колдуны и знахари, способные заговаривать зубную боль, умерщвлять плод в утробе и пугать детвору на ярмарках неказистыми фокусами. Никчемная публика, даже более жалкая, чем ведьмы, жалкие тараканы, довольствующиеся крохами адских сил.

Херня. Эта братия годится, чтобы избавиться от вшей, но не от хищного демона, засевшего у нее в печенках. Может…

– Чернокнижник, – пробормотала она, – Возможно, мне удастся наскрести серебра на чернокнижника средней руки и…

Гомункул презрительно сплюнул. Так мастерски, что она отчетливо услышала звук плевка.

– Чернокнижника!.. Чернокнижники – это жалкий сброд, не имеющий отношения к древнему благородному искусству демонологии! Вчерашние козопасы, начитавшиеся хрен знает каких брошюр и возомнившие себя знатоками адских наук. Они силятся управлять энергиями Ада, не прибегая к помощи тамошних владык, и заканчивается это обычно одинаково. Как у всякого болвана, вознамерившегося поймать рухнувший с колокольни колокол, не прибегая к лесам, веревкам и рычагам. Жалкое, презренное племя, состоящее из ничтожных самоубийц! Ты ведь помнишь Франца Райхельта?

Барбаросса покачала головой. Ее память, похожая на драную рыбацкую сеть, не могла удержать в себе куда более важные вещи, чем имена невесть каких господ, которые якшались с адскими силами хер знает сколько лет тому назад.

– Ну и кто это? Твой папочка?

– Нет. Чернокнижник-самоучка из Австрии. Кроил камзолы и жилеты, пока не возомнил себя знатоком адских тайн, которому открыты сокровища Преисподней. Знать, начитался всякой херни из купленных из-под полы манускриптов… Семьдесят лет тому назад сиганул с Башни Штольберга[4], будучи уверенным в том, что овладел энергиями Махткрафта, повелевающими в том числе силой тяжести и взаимным притяжением. А в ней, между прочим, было почти девять саксонских рут[5]! Может, у него в самом деле были основания для гордости, но где-то расчеты его подвели. Франц Райхельт взмыл в небо, точно снаряд из пушки, вознесся в зенит и более не вернулся на грешную землю. Говорят, в хороший телескоп его можно заметить в предрассветные часы, на фоне нисходящей Венеры. Адские духи используют его в качестве колесницы, гоняя по небу от звезды к звезде, восседая толпами у него на спине, щедро угощая шпорами и хлыстами! Ох, как он кричит до сих пор, ты бы слышала! Астрономы прозвали его Шрейндерштерн[6] и нанесли на многие свои атласы.

– Охеренно рада за него, Лжец, вот только…

– Иммануил Кант, прозванный «Прусским Затворником». Мечтал познать механизмы управления разума, сокрытые в черепе, для чего посвятил всю свою жизнь попыткам умыкнуть из адских сокровищниц драгоценные крупицы Хейсткрафта. С тем же успехом можно пытаться похитить из камина горящие угли, набив ими карманы! Адские сеньоры, надо думать, едва не недорвали животы, глядя на то, как он пытается посягнуть на их богатства! А после заточили его в «Фестунг-дер-Альбтройме[7]».

Барбаросса нахмурилась.

– Это в Саксонии?

– Это так далеко от Саксонии, что даже и вообразить нельзя. Это обособленный кусок мироздания, парящий где-то в сердцевине Ада, сотканный из самых страшных кошмаров, которые только может вообразить рассудок. Целый сонм демонов только тем и занят, что изобретает новые виды пыток, оттачивая самые удачные из них на протяжении миллионов лет. Рассудок, запертый в «Фестунг-дер-Альбтройме», проходит через тысячи стадий гибели, разрушаясь до основания, чтобы вновь быть воссозданным в прежнем виде – и вновь погрузиться в бесконечную пытку. Заточение господина Канта длилось всего четыре секунды по нашему времени, но по времени Ада он пробыл в этом страшном горниле дольше, чем горят звезды. Когда его рассудок вновь был возвращен в тело, этот несчастный, тысячи раз сошедший с ума и пропущенный сквозь все мыслимые жернова, вспорол себе горло куском разбитой чернильницы. Кого бы еще вспомнить…

– Никого не вспоминай!

– Карл Шееле, – гомункул выложил это имя с таким видом, будто оно было по меньшей мере козырным королем, ловко прихваченным им в колоде, – мекленбургский хлыщ и самозванный стоффкрафтер. Разочаровавшись в алхимии, ощутив ее пределы, вздумал использовать энергию Стоффкрафта для трансмутации одних веществ в другие. Дерзкий замысел. Уж точно интереснее, чем годами корпеть за пробирками, а, портя легкие мышьяком и сурьмой? Трудясь над формулами, он тоже забыл – человек в силах обуздать некоторые из адских энергий, но никогда не сравняется по силе с адскими владыками. Это значит, рано или поздно он ошибется и…

– Что там было с тем мекленбургским стоффкрафтером? Тоже взлетел до небес?

– Карл Шееле? О нет. Он сам трансмутировал, потеряв человекоподобную форму, сделавшись исполинским газообразным элементалем, состоящим из синильной кислоты и бациллариофициевых водорослей. Говорят, убил своими миазмами целый квартал, прежде чем поднятые по тревоге супплинбурги в своих скафандрах сумели откачать его в бочки. Впрочем, про него нельзя сказать, что умер в безвестности. Бочки с шеелитом сбрасывали во времена Второго Холленкрига на Гааповы полчища, намеревавшиеся форсировать Одер и осадить Европу с востока. Успехи его на этом поприще сделались столь велики, что в скором времени он стал королем ядовитых газов. Люди, вдохнувшие его миазмы, не умирали сразу, их раздувало, точно утопленников, глаза лопались в глазницах, а кости срастались с мышцами и кожей, превращаясь в однородное, расцвеченное язвами, месиво. Забавно, что даже шеелит не смог совладать с воинством Гаапа, рвущимся поквитаться с архивладыкой Белиалом за его предыдущие бесчинства. Ослепшие, обезумевшие, эти существа слепо брели вперед, ощупывая дорогу вываливающимися из пастей языками, сделавшимися подобием щупалец. Или взять господина Дагляна. Он тоже мнил себя великим знатоком чар…

– Довольно! – приказала Барбаросса, – Я уже поняла, к чему ты ведешь. Те четырнадцать… Они обращались к чернокнижникам?

– Да. Пятеро из них.

– И что? – жадно спросила Барбаросса.

Лишь мгновением позже пришла мысль – какая же ты все-таки никчемная тупоголовая пизда, Барби. «И что?» Все четырнадцать твоих предшественниц лежат на заднем дворе милого домика по Репейниковой улице, превратившись в компост для старикашкиных роз – если он, конечно, увлекается выращиванием роз. Ты в самом деле еще хочешь поинтересоваться их успехами?..

– Ничего, – сухо произнес Лжец, – Ни один из них не смог нам помочь. Даже те, что ломили за один визит по два гульдена. Напрасно эти вчерашние школяры окуривали нас фимиамом, ливанским кедром и жжеными крысиными потрохами, напрасно марали пол мелом, вычерчивая сложнейшие узоры магических схем, от которых даже у меня рябило в глазах, напрасно читали свои засаленные, усеянные пятнами крови и спермы, гримуары. Один старался так, что у него взорвалась пасть, вообрази себе. Цинтанаккар – это не экзема и не свищ, поселившийся у тебя в требухе, это демон. А чтобы столковаться с демоном, нужен демонолог. Лучше всего с императорским патентом за пазухой, но на худой конец сойдет и любой другой…