Текст книги "Ведьмы из Броккенбурга. Барби 2 (СИ)"

Автор книги: Константин Соловьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 45 страниц)

Черный скакун испуганно заржал, затрещали сминаемые деревянные стойки фаэтона, зазвенела брусчатка. Страшный удар о кузов лишил преследователя равновесия, рухнув с коня, он покатился по земле, выронив свое оружие. Ловко сыграно. Так сразу и не заметишь, что сцена устлана мягкими тюфяками, смягчающими падение, а конь надрессирован таким образом, чтобы естественно рухнуть подле своего седока. Бесхитростно, но толково.

Нарас, пятый ночной прислужник Гедиела, короля демонов, правящего на Юге и Западе. Печать его непозволительно рисовать чернилами или тушью, только желчью жаб. Терпеть не может женщин и носит плащ, сотканный из женских скальпов, под ним же – кольчугу из иридиевых колец, на голове имеет шлем, лопнувший от страшного удара и сросшийся с костями черепа. Задобрить его можно, положив на жертвенный камень отсеченные у собственных отпрысков уши – это обычно приводит его в доброе расположение духа…

Мишел, седьмой ночной прислужник Гедиела, является обыкновенно в виде огромной мухи с человеческой головой и коровьим хвостом. Призывая его, надо залепить уши горячим воском, так как жужжание Мишела сводит людей с ума, заставляя глотать камни и землю, до тех пор, пока не лопнет живот. Можно предложить ему сливок или хорошего вина, однако ни в коем случае нельзя поворачиваться к нему спиной или что-то насвистывать под нос. Если Мишел заподозрит, что заклинатель не искренен с ним, он вырежет ему глаза кинжалом из цельного рубина…

Арисат, третий дневной прислужник Асириеля, герцог и поэт. За час до его призыва заклинателю надо разжевать живую пчелу, а также проткнуть каждый свой палец насквозь бронзовой иглой. Арисат равнодушен к жертвоприношениям, но его уважение можно заслужить, если предложить ему собственный язык, отсеченный рукой скопца. Обыкновенно он является в виде огромной горящей башни, на вершине которой ходит черный петух. Каков бы ни был соблазн и какие бы сокровища ни виднелись внутри, заклинателю не следует входить в нее, в противном случае Арисат вынет из его головы разум и поселит взамен него разум петуха…

Чертова пьеса и не думала стихать, напротив, старенький оккулус дрожал от напряжения, едва не скатываясь со стола. Фаэтон, которым управляли беглецы, уже успел опрокинуться, но погоня не закончилась. Неумолимый преследователь, ничуть не повредившись от столкновения с землей, вышвырнул с козел возницу проезжающей мимо повозки с бочонками лампового масла и сам занял его место. Повозка шла тяжело, грузно, но все же несравнимо быстрее, чем двое преследуемых им беглецов. Раненый мужчина, поняв, что от судьбы не уйти, перестал бежать и вытащил из кармана потрепанного камзола последнюю оставшуюся у него бомбу…

Нечленораздельно рыкнув, Барбаросса уперла взгляд в тетрадь, заставляя его ползти по ровным строкам, оставленным рукой Котейшества. Новые имена, новые формы, новые предупреждения и сноски… Ей нигде не попадалось имя Цинтанаккар, но она не сомневалась, что рано или поздно встретит его. Может, не среди этих демонов, так среди других…

Вескур, десятый дневной прислужник великого демона Масериаля, несравненный специалист по алхимии и картографии. Выглядит как обожженный и потрескавшийся рыцарский доспех, внутри которого роятся зеленые мухи. Имея с ним дело, надо держаться настороже – угощая заклинателя вином, он может мгновенно превратить его в кипящий свинец, а протянутая им монета – сделаться медным скорпионом со смертельным ядом. Заклинатель увеличит свои шансы столковаться с ним, если заблаговременно вырвет ногти у себя на руках, а также будет воздерживаться от еды и питья на протяжении трех дней. Если Вескур спрашивает, который час, ни в коем случае нельзя отвечать ему – он не признает хода времени и за любой ответ покарает, вытащив из заклинателя все кости. Надо отвечать «Часов столько, сколько отмерено Сатаной» или найти иной ответ, не уязвляющий его гордости.

Агор, второй дневной прислужник герцога Малгараса. Является в виде трех серых котов, сросшихся хвостами, либо же в виде парящего в воздухе уха из черной стали. Отвечая на его каверзные вопросы нельзя использовать любые слова, начинающиеся на «с» – стоит заклинателю хоть раз ошибиться, как Агор сделает из него пряжу, которой скрепляет свои сапоги. Также недопустимо кивать головой или чрезмерно громко дышать. Если заклинатель выдержит эти и прочие испытания, Агор предложит ему выбрать подарок между семью хлебами и семью драгоценными самоцветами. Выбирать нужно хлеба, ибо самоцветы, подаренные демоном, врастут в тело одаряемого, точно фурункулы, и более не оторвутся.

Куби, второй в свите Малгараса, Короля Запада. Является в виде прекрасной ослепленной женщины, из пустых глазниц которой течет раскаленная смола. Если заклинатель не будет трижды опоясан пеньковой веревкой, сокрушит все кости в его теле и впряжет его в свой дьявольский экипаж вместе с прочими несчастными, которые, стеная и ползя, влекут его подобно улиткам между землей и небом. Если запасти перед его вызовом половину пинты рябинового сока…

Оккулус полыхнул так, что Барбаросса вскочила на ноги. Может, хрусталь и был старым, во многих местах поцарапанным, а дух, в нем живущий, старым и слабым, но взрыв вышел такой, будто какая-то сука швырнула прямиком в окно Малого Замка всамделишную пороховую гранату.

Блядская хрень!

На далекой сцене полыхал огонь, небесталанно изображенный в виде развевающихся оранжевых лоскутов, по авансцене рассыпались искореженные тележные колеса и остатки бочек. То ли последняя бомба раненого беглеца воспламенила ламповое масло, то ли на помощь им явился могущественный демон. Скорее, второе. Театралы из Дрездена и Мюнхена, ни хера не смыслящие в демонологии, сплошь и рядом уверены, что демона ничего не стоит вызвать на бегу, просто кольнув палец иглой. Эти недоумки, ставящие на сцене пьесы из жизни Жиля де Ре, Рудольфа Второго и Георга Третьего, понимали в тонкостях Гоэции и ее сложнейших ритуалах не больше, чем свиньи в векселях…

Но даже Барбаросса вздрогнула, когда обломки объятой пламенем телеги, под которыми был погребен мертвый преследователь в темном пенсне, вдруг зашевелились.

Театр, поставивший эту картину, был небогат, жалких сил Амбрамитура было достаточно, чтоб рассмотреть заплаты на занавесях и никчемный грошовый реквизит. Даже кони здесь были не настоящие – задрапированные полотном конструкции из досок, движущиеся за счет укрытых от зрителя шнуров. Но сцена была поставлена так ловко, что Барбаросса почувствовала, будто к пояснице ей приложили две дюжины холодных пиявок.

Горящие доски разлетелись в стороны и из костра поднялся он – демон-рыцарь из Преисподней. Отлитый из тусклого серебристого металла, он походил одновременно на

поднятый некромантом скелет и человекоподобное насекомое. В его глазницах нестерпимым пламенем горели два рубина, из прорех в стальной кирасе вырывался раскаленный пар, суставы сгибались с гулом стальных пружин. Он медленно повел головой, страшным стальным черепом, усеянным заклепками, из раскрывшейся пасти, обрамленной инкрустированными в сталь человеческими зубами, вырвался клуб смоляного дыма.

Вот почему его движения с самого начала показались ей слишком тяжеловесными для человека, вот почему его глаза были прикрыты затемненными стеклами, вот почему он приближался к беглецам с такой неумолимой и пугающей механической грацией…

Чертов голем.

Она вдруг вспомнила, как выбирался из-под горящих руин Ржавый Хер – огромная груда покореженного металла со смятым забралом. Исполинское чудовище, не знающее покоя, пока не настигнет свою жертву. Вот почему тип на черном скакуне показался ей не только противоестественно-пугающим, но и смутно знакомым. В его движениях была та же холодная грация большого механизма, неотвратимо двигающегося к цели, человекоподобного снаряда, выпущенного из мушкета. А ведь он еще жив, подумала Барбаросса, ощущая как саднят разом все внутренности, встряхнутые той страшной погоней в Миттельштадте. Небось, тащится сейчас где-то по броккенбургским улицам, пристально разглядывая окрестности, тяжело ворочая смятой головой, ищет ее, свою обидчицу, сестрицу Барби, ищет и не может найти…

Саркома и Гаррота, кажется, перестали дышать, так их захватило происходящее в оккулусе. Выбирающийся из-под пылающего остова голем все еще был покрыт местами человеческой плотью. Перестав служить ему прикрытием и защитой, она сделалась помехой и он безжалостно срывал с себя пласты горящей кожи, роняя их себе под ноги.

Он и в самом деле голем, вспомнила Барбаросса, этот Мейнхард. Несколько лет тому назад, уже будучи восходящей звездой театральных подмостков, он свернул себе шею, катаясь на прытком жеребце, но дух его не был сожран адскими владыками. Императорские маги сохранили его сознание в стеклянной колбе, а позже вселили в стального голема, специально созданного магдебургскими кузнецами. Для каждого нового представления умелые ткачи шьют ему новый костюм из человеческой кожи, потому и пенсне у него на носу – слишком дорого выходит каждый раз делать новые стеклянные глаза…

Сука. Нечего и думать вчитываться в записи, пока над ухом гремит это дерьмо.

– Næst! – зло и резко бросила Барбаросса, – Næsta rás!

Амбрамитур поперхнулся, хрустальный шар пошел крупной рябью, сокрыв все происходящее – и шагающего сквозь обломки голема, хищно клацающего вплавленными в сталь человеческими зубами, и перепуганную женщину, распластанную на земле, смотрящую на него широко раскрытыми от ужаса глазами. А когда прояснился, в нем не осталось ни следа от усеянной горящими обломками сцены – это уже была небольшая, обставленная строгой мебелью, зала, посреди которой, за массивным письменным столом, восседал сухопарый господин в строгом дублете серой шерсти.

– …нет сомнений в том, что марионетки властолюбивого сатрапа Гаапа, именующего себя архивладыкой, уничтожив крепость Джавару и предав страшной смерти ее обитателей, не остановят свой страшный бег, сжигающий плодородные афганские земли. Каждый день, каждый час мы в Дрездене получаем тысячи писем от трудолюбивых афганских крестьян, возделывающих хлопок на своих полях, и благородных афганских эмиров. Все эти письма – крики отчаяния и боли. Военная машина Гаапа катится по их земле, сминая, уничтожая и пожирая все, что встретит на своем пути, вбивая в землю все установленные веками заветы справедливости. Руссицкие рейтары и мушкетеры, усиленные башкирскими дикарями-людоедами, которые не ведают никаких цивилизованных представлений о войне, врываются в мирные афганские города, насилуют всех женщин и детей, а выживших подвергают мучительной смерти во славу своего самозванного архивладыки. Уже сейчас мы вынуждены признать – архизлодей Гаап объявил плохую войну[14], и не только трудолюбивому народу Афганистана, но и всему миру!..

Саркома подскочила на подушках:

– Барби! Какого хера?!

– Мы смотрели чертову пьесу! – крикнула Гаррота, – Амбрамитур, Fyrri!

Шар замерцал.

Голем, уже избавившийся от ненужной ему человеческой кожи, размеренно шагал вперед, медленно поворачивая из стороны в сторону голову-череп. Рубины в его глазницах светились пугающе ярко. Бросившись прочь от него, женщина распахнула дверь и оказалась в той части сцены, где царили уже другие декорации – пышущие паром перегонные кубы, гудящий бронзовый пресс исполинского размера, какие-то стучащие поршнями насосы… Судя по всему, этот реквизит должен был обозначать алхимическую лабораторию, но изображал ее крайне неважно – кажется, реквизиторы просто стащили на сцену все, что показалось им достаточно внушительным…

– Næsta rás! – рявкнула Барбаросса.

– …уже завтра в Регенсбурге состоится совещание германских курфюрстов с целью выработать единый и жесткий ответ восточным сатрапам-марионеткам и положить конец его никчемным притязаниям!..

На бугристых щеках Гарроты выступили желваки.

– Мы смотрели эту херню, Барби. Верни обратно.

Барбаросса ухмыльнулась ей в лицо.

– Что еще вернуть обратно, милочка? Твою девственность? Попроси об этом того, кто ее забрал – соседского ишака!

Гаррота медленно поднялась с подушек. Долговязая и жилистая, стоя она превращалась в каланчу, нависающую над головой Барбароссы по меньшей мере дюймов на пять. Чертовски длинная сука. Может, именно потому безжалостный по своей натуре Шабаш в свое время нарек ее Глистой – под этим именем она вынуждена была существовать два года с лишком, прежде чем обрести свое новое имя.

Конечно, и тут не обошлось без злой иронии, свойственной всему в Броккенбурге. Гаррота – удавка, древний и почтенный инструмент, признанный головорезами во многих уголках империи, но по своей сути – всего лишь прочная бечевка. Веревка. Шнурок. Никакого злого умысла, одно лишь распространенное среди ведьм чувство юмора, немного подогретое в адских котлах. Кому, как не ей, нареченной сестрами Барбароссой, судить о его свойствах?..

Гаррота не выглядела грозной, она выглядела костлявой, однако была крепка, как кобыла-двухлетка мосластой ганноверской породы, способная дать фору многим тяжеловозам. Может, ее кулаки не обладали сокрушительной силой голема, но молотили будь здоров – отведавшие их обыкновенно уже не искали добавки. Как-то на глазах Барбароссы сестрица Гарри уложила в Унтерштадте трех сук одну за другой – просто хватала их одной лапой за шкирку, вздергивала, а другой щелкала по черепу. Ловко у нее это выходило, точно морковку дергала на грядке…

Ад иной раз награждает своих любимчиков, но никто не в силах упрекнуть его в излишней щедрости. Одарив Гарроту силой и выносливостью, он также наделил ее крупными зубами, которых она отчаянно стеснялась, нескладным телосложением и крупными, как у мужчины, кистями. Последнее, впрочем, досталось ей не от адских владык, а от отцовской кузни, где она работала за подмастерьев. Навечно опаленные огнем и сильные как клещи, эти руки умели гнуть гвозди, но нечего и думать было запихнуть их в дамские перчатки или изящно взять ими платок.

Будто одного этого было мало, в тысяча девятьсот семьдесят шестом году через Фогтланд прошла эпидемия черной оспы, разорившая некогда плодородный край так, словно его перепахали гигантской огненной мотыгой. За каких-нибудь две недели по меньшей мере двести тысяч душ отправились в адские чертоги, доверху забив все крепостные рвы и канавы тем смрадным гнильем, что прежде служило им телами.

Это не было карой Белиала, ниспосланной за какие-то грехи – в том году Фогтланд честно выплатил свой оброк и золотом и мясом. Возможно, это было ошибкой адской канцелярии, неправильно сверившей долги своих земных вассалов, или досадным просчетом или…

Или шуткой. В трактирах болтали, будто бы эпидемия черной оспы была послана не всемогущим архивладыкой Белиалом, а его придворным шутом, демоном Аграфебаусом. Пытаясь поднять настроение своему хозяину после серьезного карточного проигрыша – поговаривали, речь шла о восьмидесяти миллиардах тонн золота – он обрушил на Фогтланд воинство из зараженных оспой мелких бесов. Иначе не объяснить того, отчего выгнивающие язвы на телах больных часто образовывали забавнейшие узоры, а сами они перед смертью вдруг заливались безумным смехом.

Шутка адских владык не убила Гарроту, но оставила ей на память изборожденные оспинами щеки, которые она, отчаянно стыдясь, пыталась прикрыть волосами. Вот только волосы ее, грубоватые от природы, напоминавшие выгоревшую на солнце яровую солому, не очень-то спасали положение, хоть она и смазывала их маслом, вытяжкой дубовой коры и сажей.

– Какого хера ты творишь, сестрица? – Гаррота наклонила голову, впившись в Барбароссу взглядом, тяжелым и не сулящим ничего доброго, – Мы имеем право отдохнуть после занятий, разве не так?

– Вы имеете право отправиться во двор, взять тренировочные мечи и выбить из своих задниц лишний жир. Раз уж у вас выдалась свободная минутка, – буркнула Барбаросса, встретив этот взгляд, точно перехватив на воображаемый эфес, – Или вы думаете, что можете валяться на перинах всякий раз, когда Гаста этого не видит?

– Мы занимались вчера. Два часа после обеда.

Барбаросса фыркнула.

– Я видела из окна. Если бы я не знала, что это фехтование, решила бы, что это был блядский флирт. Когда ты наконец запомнишь, что меч – это не мужской хер, Гарри? Им не тыкают, им рубят!

Гаррота стиснула зубы. Болезненно воспринимающая все, имеющее отношение ко внешности или любовным делам, от подобных шуточек она мгновенно терялась, точно фехтовальщик, поскальзывающийся на ровном месте. Конечно, она всегда могла потребовать от сестры Барби сатисфакции на кулаках. Плох тот ковен, сестры которого время от времени не украшают друг друга свежими синяками, пестуя сестринскую дружбу, устанавливая порядок, выясняя свое положение в стае. Она и пыталась. Не раз.

[1] «Гусары смерти» – прозвище 1-го лейб-гусарского полка прусской армии, существовавшего с 1741-го по 1919-й года.

[2] Здесь – мушкет системы Хаермана Барневельта, личного оружейника короля Карла II-го.

[3] С 1701 по 1861 королевством Пруссия правили последовательно Фридрих I, Фридрих Вильгельм I, Фридрих II Великий, Фридрих Вильгельм II, Фридрих Вильгельм III и Фридрих Вильгельм IV.

[4] Магдалена Сибилла Нейдшютц (1675–1694) – фаворитка и любовница курфюрста Иоанна Георга IV.

[5] Срамный поцелуй – средневековое поверие; особый поцелуй, которым ведьма благодарит дьявола, целуя посланного им чёрта в ягодицы или анус.

[6] Панграмма – построение предложения, в котором хотя бы по одному разу используются все буквы алфавита.

[7] В викторианскую эпоху – «Кот министра» – салонная игра, в которой каждый игрок по очереди называл прилагательные, описывающие кота, на ту букву алфавита, которая ему выпала.

[8] Распространенный в Восточной Европе вариант игры в «Слова», при котором каждый следующий игрок называет слово, начинающееся на две последние буквы предыдущего слова.

[9] Осада Брайзаха (1638) – осада протестантскими войсками под предводительством герцога Бернгарда Саксен-Веймарского занятой войсками Священной Римской империи крепости Брайзах, которая впоследствии отошла Франции.

[10] Лита – праздник летнего солнцестояния в языческой и зороастрийской традиции, отмечается обыкновенно в конце июня.

[11] Бандолет – короткий мушкет, близкий к пистолетам.

[12] Австрийский броненосец, спущенный на воду в 1865-м., принимавший участие в австро-итальянской войне.

[13] «Перечница» – распространенное название для многоствольных пистолетов системы Мариетта, распространенных в первой половине XIX-го века, предшественников револьверов.

[14] «Плохая война» – вид боевых действий Средневековья и более позднего периода, представляющий собой войну на уничтожение – без взятия пленных, без выкупа, но с массовым уничтожением мирного населения и городов.

Глава 5

В прошлом они с Гарротой схватывались, так часто, что Саркома даже провозгласила череду их стычек «Войной за звание первой красавицы Малого Замка». Горячие это были деньки, ох горячие… Они и на втором круге не раз нещадно колотили друг дружку, деля черную работу и выясняя старшинство, но настоящий накал их противостояние приобрело летом этого года, после того, как очередная Вальпургиева ночь сделала их обеих из бесправных «двоек» полноценными «тройками». Слуги всегда колотят друг дружку, это как крысиная возня под лестницей, на которую все прочие не обращают внимания, но дело редко доходит до последствий более серьезных, чем сломанные пальцы да носы. А вот старшие сестры… Старшие сестры не успокоятся, пока не выяснят свое место в ковене, раз и навсегда утвердив иерархию. Закон волчьей стаи. Закон Броккенбурга.

Выясняя отношения, они с Гарротой переколотили до черта мебели в Малом Замке, один раз даже умудрились расколоть большой обеденный стол, отчего еще неделю сидели на хлебе и воде, а уж окон… Окон они перебили столько, что в какой-то момент половина стекольщиков Броккенбурга работала на Малый Замок, заставляя суку Гасту шипеть от злости, подсчитывая убытки. Славные были времена!

Барбароссе на миг даже показалось, что помимо колючей искры Цинтанаккара, блуждающей под левой ключицей, она ощущает ноющие по всему телу синяки, оставленные где ни попадя увесистыми кулаками Гарроты. В уличной драке на ножах Барбаросса не оставила бы этой дылде ни единого шанса, в этом искусстве рост не давал Гарроте серьезных преимуществ. Но в драке на голых кулаках окрутить ее было не так-то просто, сил и выносливости у нее было как у двужильной. И даже ярость, которой в избытке снабжал Барбароссу адский покровитель, герцог Абигор, оказывалось недостаточно, чтоб совладать с этой рябой сукой. Да, горячая была пора… По меньшей мере до конца июля они обе ходили пегими, точно лошади – от ударов и оплеух кожа на лице цвела разнокалиберными яблоками, а кое-где и сходила лоскутами.

Такое положение вещей не могло длиться вечно. Ковен не может терпеть неопределенности, каждая его сестра должна занимать свое место, как кропотливо вписанный сигил занимает свое в цепочке чар. Соперничество, не решенное к полному удовлетворению обеих сторон, будет отравлять жизнь всем ведьмам внутри ковена. Барбаросса смогла решить этот вопрос наилучшим образом, навсегда оставив их соперничество в прошлом и надежно похоронив амбиции.

Она добилась того, чтобы одним погожим деньком их с Гарротой обеих отрядили чинить забор у южной окраины Малого Замка. Там, в зарослях густой травы, ее терпеливо дожидался позаимствованный с кухни муссат – стальной прут толщиной в палец на удобной деревянной рукояти. Хорошее подспорье для разговоров даже с самыми твердолобыми суками.

Гаррота проиграла эту битву, ее тяжелый крестьянский умишко слишком поздно сообразил, что вопрос старшинства в ковене – это не игры в дочки-матери на сеновале, в которых пьют дождевую воду с разведенной золой, воображая ее драгоценным мозельским вином, украшают себя подвесками из соломы, а в конце все счастливо выходят замуж за воображаемых герцогов. Это совсем другая игра, в которой проигравшая подставляет жопу, смирившись со своей участью, а победительница идет дальше. Игра, в которую Гаррота, несмотря на все свои многообещающие задатки, так и не научилась играть.

Барбаросса охаживала ее муссатом до тех пор, пока тот не погнулся, но и тогда не смогла вышибить из Гарроты сознание. У некоторых крестьян головы твердые, что валуны, не проломить и кайлом. Бросив его, она заканчивала дело ногами, пока сама не выбилась из сил. Хорошая работа. Как и всякая хорошая работа, эта принесла ей удовлетворение и приятную усталость. Гаррота приползла в Малый Замок лишь к вечеру, сизая, в лохмотьях и струпьях, похожая на гнилую капустную кочерыжку, выкопанную из земли. От синяков ее раздуло так, что она не смогла спать в своей койке, отлеживалась еще несколько дней на полу. Этот урок пошел ей во благо, ее лошадиное упрямство оказалось сломлено силой, а затянувшееся разногласие было улажено к облегчению всего ковена. Может, Гаррота и не сделалась послушной кошечкой, беспрекословно выполняющей все приказы, время от времени она позволяла себе некоторые вольности, которых не могли позволить другие сестры, но в открытую конфронтацию благоразумно не лезла.

Наверно, стоит поучить ее уму-разуму, подумала Барбаросса, ощущая, как тело невольно напрягается, норовя подогнуть ноги и держать кулаки поближе к животу. Урок может быть хорошим, но время от времени всякий урок требуется повторять, как говорят профессора из университета, чтобы выученное по-настоящему закрепилось в памяти. Возможно, ей стоит повторить свой. Муссата больше нет, но вполне сгодится кочерга или…

– Прекрати, черт тебя подери! – буркнул из мешка Лжец. То, что он был невидим прочим, нисколько не мешало ему наблюдать за сценой, – Чего ты добиваешься, Барби?

Хочу измочалить ее, подумала Барбаросса. Превратить эту рябую рожу в хлюпающее тесто, в…

– Ты сейчас не в лучшей форме, не так ли? Тебя порядком отделала Бригелла, ты лишилась пальцев на одной ноге, тебя уже шатает от усталости и голода.

Я отделаю ее, подумала Барбаросса, впившись взглядом Гарроте в переносицу. Я сильнее. Может, мне и не хватает пары пальцев для ровного счета, но это не помешает мне. Или ты решил позаботиться обо мне, херов выкидыш?

– Не о тебе. О нас обоих. Если тебя отделают как телячью отбивную, ты надолго лишишься способности передвигаться. А значит, мы оба окажемся в дерьме.

Сука. Может, это и сопля в банке, но это самая мудрая сопля в Броккенбурге, Барби, признай это. Пока ты разминаешь кулаки, Лжец думает о последствиях и, черт возьми, делает это весьма толково. Даже если она уделает Гарроту, вышибив из нее дерзость на следующие полгода, та наверняка успеет хорошенько ей накостылять. Плевать, если дело ограничится парой ссадин и смятым носом – не впервой – а если вывихнутой ногой или переломанными ребрами? Это порядком убавит ее и так не выдающуюся прыть…

Нет, сейчас ей нельзя лезть в драку, как бы ни подмывало. Придется скрипнуть зубами и пощадить эту тварь до следующего раза. А уж тот наверняка последует весьма скоро – почуяв миг ее слабости, Гаррота не преминет попробовать ее на зуб. Но не сегодня. Позже. Через неделю, может, или две. Если через неделю сестрица Барби еще будет ведьмой «Сучьей Баталии», конечно, а не компостом под розовым кустом у старикашки фон Лееба…

Барбаросса сплюнула под ноги Гарроте.

– Осади, падаль! – буркнула она, первой отводя взгляд, – Я о вас, тупых суках, забочусь. Сожжете себе нахер все глаза, если будете пялиться в кристалл днями напролет!

Гаррота, заворчав, отступила. Поняв, что сестрица Барби не настроена на драку, она и сама поспешила сдать назад, точно предусмотрительный возница, столкнувшийся в тесном переулке с прущим навстречу экипажем. Знать, еще не запасла в себе достаточно злости, чтобы вновь бросить ей вызов.

– О, так ты печешься о нашем здоровье, Барби?

Гаррота с похвальной мудростью отступила из боя, но ей на помощь уже спешила Саркома. С интересом наблюдавшая за сестринской пикировкой со своей горы из тюфяков и подушек, она, надо думать, получала от этой сцены даже больше удовольствия, чем от никчемной пьесы в оккулусе. И собиралась дать еще пару залпов шрапнелью по отступающему противнику.

В этом вся Саркома. Она может выглядеть равнодушной, точно плывущее по течению реки бревно, расслабленной, даже отрешенной. Но никогда не знаешь, когда это бревно вдруг хрустнет челюстями, распахивая огромную пасть речного крокодила, способную смять зазевавшегося путника даже в литой рейтарской кирасе.

Тощая от природы, болезненно-апатичная от рождения, она часто выглядела расслабленной до предельно допустимого предела, за которым уже начинается летаргическое оцепенение, но, как и в каждой ведьме, внутри нее жила адская искра, которая, пробудившись, могла серьезно опалить любую неосторожную суку, оказавшуюся поблизости, обманутую вечно блуждающей по бледному лицу сонной улыбкой. Она никогда не бранилась, не кричала, не швыряла в головы сестрам посуду, не выясняла отношений на кулаках – ее тощие ручонки явно не годились для такой работы – но если глаза ее, мгновенно сбросив сонное выражение, загорались недобрым огнем, даже самые прожженные «батальерки» спешили подыскать себе укрытие. Единственное, что пробуждало в ней подобие жизни, это разговоры об аутовагенах и музыке. И в том и в другом она разбиралась лучше кого бы то ни было в Малом Замке, даже лучше, чем в адских науках, которые постигала в университете. Саркома могла выглядеть безмятежной рыбешкой, расслабленно плывущей в теплом течении и рассеянно улыбающейся всему миру, но Барбаросса знала – за этой улыбочкой прячется хищный оскал пираньи.

Про Саркому говорили, что она тайком балуется «шрагемюзик», «неправильной музыкой», но пока еще никому не удавалось поймать ее за руку. Гаста несколько раз учиняла у нее в вещах самый суровый обыск, но не находила ни одного музыкального кристалла с чем-то запрещенным, лишь обычные миннезанги да прозаичные арии. Если у нее в самом деле водилась запрещенная музыка, за которую адские владыки грозили страшной участью, она должна была проявлять завидную изобретательность, оборудуя тайники в Малом Замке…

– Так ты печешься о нашем здоровье, Барби?

Саркома захлопала ресницами. Ни дать, ни взять, пай-девочка, лучше всех прочитавшая стишок и теперь ожидающая самую сладкую конфету с елки. Чтобы усилить сходство, она даже запустила руки в свои нечёсаные гнедые космы, изобразив из них пару косичек. Она носила короткую стрижку вроде «вильдфанг»[1], с выбритыми висками и копной волос на макушке, но вышло все равно ловко. Этой суке впору было бы давать представления вместе с блядскими «шутовками» из «Камарильи Проклятых», подумала Барбаросса, а еще лучше – копаться в сырой яме каретных мастерских среди чумазых подмастерьев…

Глаза Саркомы маслянисто блестели, как не блестят обычно ни от макового зелья, ни от сомы. Барбаросса никогда не слушала «шрагемюзик» – нахер такие развлечения – но нутром чуяла, эта сука успела уже после обеда вмазаться своей чертовой «неправильной музыкой»…

– Может, и пекусь! Что с того?

– Нам бы очень не хотелось ослепнуть! Если мы ослепнем, как тогда мы сможем любоваться каждый день личиком нашей любимой сестрицы Барби? Ведь это единственное, что поддерживает в нас дух жизни!

Сука, подумала Барбаросса, заставив себя врасти в пол, чтобы не сделать ни шага к ухмыляющейся Саркоме, возлегающей на своих перинах. Иногда эта ехидная дрянь довольствовалась ролью простого наблюдателя, искренне упиваясь тем, как сестры таскают друг друга за волосы, иногда и сама не прочь была поучаствовать во всеобщем веселье, подзуживая одних, распаляя других и доводя до белого каления третьих. Сама она с похвальной предусмотрительностью в драку не лезла, трезво сознавая свои возможности, но иногда отхватывала по зубам.

Эту не воспитать ни кочергой, ни даже тележным шкворнем. Такая уж натура. Бить Саркому – то же самое, что колотить ногой каменную коновязь – только сапоги собьешь…

Потом, приказала себе Барбаросса. Она займется этим потом, как только разделается со старикашкой и его блядским питомцем. Как только найдет Котейшество и поздравит Лжеца с переездом на новое место жительства, в университет, на кафедру спагирии. Она вернет порядок в «Сучью Баталию», приструнив распустившихся сестер, считавших, что могут вить из нее веревки. О да, вернет, уж будьте уверены…

В случае с Саркомой это будет не очень сложно. В следующий раз, когда придет время латать крышу Малого Замка, она договорится с Гастой, чтобы та послала наверх их двоих. Даже если придется сунуть за это на лапу рыжей суке пару монет, не жалко. А когда они вдвоем окажутся на башне, она устроит крошке Саре короткую прогулку сверху вниз, аккурат на брусчатку перед крыльцом. Третий этаж – это не такая головокружительная высота, как у магистратской ратуши, а Саркома, несмотря на свой чахоточный вид, здоровее многих пышущих здоровьем. Возможно, она научится унимать свой беспокойный язычок, упражняясь с костылями…