Текст книги "Блудный сын"

Автор книги: Колин Маккалоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

– Вниз, все прочь с помоста! – кричал ММ. – И уберите стулья с дороги! Пожалуйста, женщины тоже! Быстро!

– Несси пошлет кого – нибудь молодого и шустрого за моей сумкой, но мы припарковались далеко, за Норс – Грин, – сказал Патрик, опускаясь на колени.

С нового декана стянули мантию и головной убор, накидку скрутили в рулон и подложили под голову; Патрик рывком распахнул парадную рубашку Тинкермана, обнажая мускулистую, накачанную грудь. Каждый вдох давался доктору богословия с явным трудом. Несколько рвотных позывов, за которыми последовали дрожь и спазмы, и вот уже Тинкерман лежит, глядя на Патрика и Кармайна широко открытыми глазами, – он осознавал, что умирает. Неспособный ни сказать, ни сделать даже крохотного движения. Глаза полны ужаса.

Позади мелькнула Милли.

– Есть какой – нибудь антидот? – спросил Патрик, поворачиваясь к ней. – Хоть что – нибудь?

– Нет. Абсолютно ничего, – глухо ответила она.

«Скорая» приехала через три минуты после звонка

Дездемоны, фельдшеры внесли реанимационное оборудование.

– Дыхательная функция еще не потеряна, – сказал Патрик, просовывая изогнутую пластиковую трубку в рот Тинкерману. – Все парализовано, но мне повезло: я попал в трахею. Можно делать искусственное дыхание с помощью мешка, снабжая кислородом легкие, но сам он не может раздвинуть их даже на миллиметр. Грудная клетка и диафрагма полностью обездвижены.

Патрик снова повернулся к Милли.

– Он в сознании? Мне кажется, что да.

– Высшие мозговые функции не подвержены воздействию, поэтому – да, он в сознании и пока не отключится. Следи за своими словами. – Она протиснулась к декану и взяла его за руку. – Доктор Тинкерман, не бойтесь. Мы закачиваем достаточно воздуха в ваши легкие и прямо сейчас отвезем вас на «Скорой» в больницу. Вам нужно только держаться и молиться – мы поможем все преодолеть. – Милли поднялась. – Примерно так, пап. Он очень напуган.

К тому моменту, как «Скорая» въехала на территорию центральной больницы Холломена, декан Томас Тарлетон Тинкерман был уже мертв. Те крошечные мускулы, которые помогали снабжению внутренних органов живительной субстанцией и выдворяли отработанное прочь, погибли под воздействием яда. Находясь в трезвом уме и понимая неизбежность собственной гибели, Тинкерман не мог ни говорить, ни даже моргнуть. Его смерть констатировали, когда сознание покинуло Тинкермана: для Кармайна, который видел немало летальных исходов, это выглядело так, словно погас свет. Еще секунду назад в глазах что – то было, а в следующий миг уже пустота.

Тело направили в морг по указанию судмедэксперта, однако шприц с образцами крови, которую лаборант по приказу Пола Бичема собрал еще в Здании Плюща, отослали на экспертизу. Анализ выявил стремительно сокращающееся число метаболитов тетродотоксина. Никто не знал скорость их расщепления, и потому размер полученной дозы можно было только предположить.

– Мне кажется, – сказал Патрик, – доктор Тинкерман получил больше токсина, чем Джон Холл. На его шее, слева от позвонка, мы обнаружили свежий след от укола, потому смеем предположить, что яд инъецировали. Нет такого количества симптомов, которые возникают при отравлении через употребление внутрь, и смерть наступила слишком быстро. Где – то через десять минут после проявления первых явных симптомов. Если бы кровь проверяли на токсины обычным способом, то яд бы полностью растворился, прежде чем мы начали бы проводить скрининг на нейротоксины. В этом случае причина смерти, какой бы она ни казалась подозрительной, осталась загадкой. То же самое можно сказать о смерти Джона Холла, хотя там мы действовали не так быстро и следов осталось совсем мало.

Кармайн вздохнул.

– Эйб занимается Джоном Холлом, а значит, займется и доктором Тинкерманом.

Кармайн снял галстук – бабочку и расстегнул воротничок рубашки. Теперь ему стало гораздо удобнее.

Они сидели в офисе Патрика и пили его замечательный кофе; Делия, Ник, Базз, Донни и еще четверо полицейских находились в Здании Плюща, записывали имена, адреса, телефоны и делали краткие заметки; Делия уже конфисковала план, по которому рассаживали гостей за столами. Даже не потребовалось просить у судьи Твайтеса ордера – он был так зол, как сердятся люди, когда все идет наперекосяк, но больше всего его раздражало то, что его не посадили за главный стол, предоставив место этой льстивой посредственности – мэру Нейтану Уинтропу. Должно пройти немало недель, прежде чем судья простит всех присутствующих на банкете хотя бы уже за то, что они стали свидетелями его унижения. И если Джон Сильвестри еще сможет ему сопротивляться, то остальные на это не способны.

– Значит, кто – то собирается с легкостью покинуть Здание Плюща, унося в кармане подготовленное еще дома приспособление для инъекции, – пробормотал Патрик.

– Не обязательно, – заметил Кармайн. – Сколько людей знают Дуга Твайтеса так же хорошо, как мы, а?

Орудие убийства вполне может оказаться в корзине для мусора. Делия взяла все под контроль: урны конфискованы и взяты под охрану, как и прочее в Здании Плюща. В данном случае мы ограничены в численности полицейских, потому обыск здания на наличие улик немного подождет.

– Делия доведет судью до ручки, – сказал Патрик.

Кармайн усмехнулся, но наживку не заглотил.

– Надеюсь, приспособление для инъекции где – нибудь оставлено, – добавил он. – Готов поспорить, больше подобных убийств через инъекцию яда не будет. Да и вообще убийств. Тогда зачем оставлять приспособление? Это не может быть обычный шприц, верно? Да и сделать шприцом было невозможно – слишком людно, а укол чрезвычайно проблематично выдать за что – то другое. На мой взгляд, устройство должно быть размером не больше наперстка; хотя что способно заменить поршневой механизм шприца, даже представить не могу. Он должен быть коротким, с крошечным калибром, но внешне даже близко не походить на шприц. Тинкерман практически не почувствовал укол, особенно если он сопровождался дружеским похлопыванием. Посмотри на змей и пауков. У них есть специальный резервуар для яда и канал, по которому тот попадает в зуб.

– Ты действительно веришь, что он рассчитывал избавиться от орудия?! – удивленно спросил Патрик.

– А какой отравитель не рассчитывает? Мы имеем дело с самоуверенным ублюдком, Патси. У меня было сегодня вечером какое – то предчувствие, и я пристально наблюдал за Тинкерманом, но не могу припомнить никого подозрительного рядом с ним. Вот тебе и замечания Билла о выбегающих в туалет! Он был прав.

Патрик стал выглядеть на все свои пятьдесят восемь.

– Все, братишка, я завязываю! – воскликнул он. – Отправляюсь домой к Несси и своей подушке, иначе завтра утром я буду никакой. Я должен полностью отказаться от участия в расследовании?

– Да, Патси, – мягко ответил Кармайн.

– Будешь держать меня в курсе?

– Не могу. Подумай, какое это будет орудие в руках защиты? Ты должен держаться вдали от расследования, и прямо с данной минуты.

Дездемона уже отчаялась получить массаж спины и отправилась в кровать, откуда Кармайн ее вытащил и подверг пятнадцатиминутной пытке, испытывая чувство вины.

– Тебе лучше? – спросил он после массажа.

– Сейчас – нет, мой садист, – ворчливо ответила она, но вскоре сменила гнев на милость. – Но завтра будет, любовь моя, и это – самое важное. Если у устроителей банкета есть дополнительные подушки для низкорослых, почему у них не находится парочки стульев на коротких ножках для таких гигантов, как я и Мэнни Мейю?

– Потому что людям позволительно быть ростом в полтора метра, но никак не под два, – сказал Кармайн, улыбаясь. Он убрал выбившуюся прядь ей за ухо, потом наклонился и поцеловал. – Пойдем, моя божественная великанша, я уложу тебя в кровать и расположу подушки именно так, как ты любишь.

– Это яд Милли? – поинтересовалась Дездемона, с блаженством вздохнув – только муж знал, как правильно положить ей подушки.

– Боюсь, что да.

– Так нечестно, Кармайн. После стольких лет борьбы им придется пройти и через это?

– Похоже на то, но пока еще рано делать выводы. Закрывай глаза.

Вскоре он, радостный, присоединился к жене: ведь Патрик отошел от дела, а его сержанты отправились по домам, подчинившись приказу Делии. Когда она успела взять командование на себя?

Воскресенье, 3 января 1969 года

Все собрались в кабинете Кармайна в десять утра; не было необходимости раздражать жен ранним подъемом в воскресенье, да и холостяки любят поспать не меньше женатых мужчин.

Глядя на Эйба, своего самого верного и давнишнего коллегу, Кармайн всякий раз убеждался, что тот справляется с руководящей должностью лейтенанта так-же спокойно и размеренно, как и с любым другим делом. И сейчас его лицо выражало уверенность и спокойствие, вызванные невероятной удачливостью. Огромный немецкий концерн «Фоллендорф Фарбен» обязался обеспечить обоих его сыновей стипендией на учебу в любом колледже на выбор по достижении ими студенческого возраста и даже после, если они соберутся пойти в аспирантуру. Для отца двоих довольно умных ребят это стало огромным облегчением, ведь откладывание денег на колледж существенно подрывало семейный бюджет. Этот грант Эйб заслужил именно своей полицейской работой. Так как полицейским запрещалось лично принимать вознаграждения, Эйб отверг предложенную награду; тогда «Фоллендорф Фарбен» вместо вознаграждения основал счет для его сыновей, деньги на который уже поступили[18]18
  Имеется в виду спасение Эйбом похищенного Курта фон Фоллендорфа, описанное в романе «Неприкрытая жестокость».


[Закрыть].

Эйб всегда работал в команде с Лиамом Коннором и Тони Черутти.

Лиаму было за тридцать. Прежде он работал с Ларри Пизано, но после его ухода с удовольствием вошел в команду Эйба. Будучи мужем и отцом единственной дочери, Лиам умело отделял личную жизнь от работы, что, по мнению Кармайна, характеризовало его как гордого человека в обычной жизненной ситуации: не в геенне огненной, но и не в райских кущах. Его рост едва достигал общепринятой нормы, но зато Лиам всегда поддерживал себя в форме. Серо – голубые глаза, светлые волосы и четко очерченный овал лица делали его привлекательным. В полиции Холломена он слыл человеком, не способным на крайности, и, возможно, именно благодаря этому они с Эйбом сработались. Здравомыслящий мужчина.

Тони Черутти принадлежал к той большой семье итальянских американцев Восточного Холломена, которая воспитала немало полицейских; однако его степень родства с комиссаром и Кармайном – оба наполовину Черутти – была весьма отдаленной. Холостяк тридцати лет, смуглый и привлекательный, он немного напоминал крутого парня с улицы; Эйб всегда посылал его допрашивать подозреваемых женщин определенного класса. Он все еще учился сдерживать свой темперамент и энтузиазм, но всегда оставался хорошим человеком, целиком преданным Эйбу.

Кармайн заговорил первым, в общих чертах обрисовав исчезновение тетродотоксина у доктора Милли Хантер.

– Благодаря быстрым действиям Пола у нас есть заключение о наличии яда у обеих жертв, – сказал он. – У каждой сзади на шее, с левой стороны, имеется след от укола, произведенного в мышечную массу, а не рядом с позвоночником. Яд тут же абсорбировался. Доза была микроскопической – около половины миллиграмма. Данный яд в сотни раз опасней цианида. От него нет антидота, и никакое лечение не поможет. Хуже всего то, что жертва до самой смерти пребывает в полном сознании.

– Черт! – побледнев, воскликнул Донни. – Какой кошмар!

– Совершенно безжалостно, – согласился Кар – майн. – Но сейчас я хотел бы на время отложить все и остановиться на яде. Тетродотоксина осталось по меньшей мере пятьсот миллиграммов, а значит, множество смертей. Однако я сомневаюсь, что наш убийца пустился во все тяжкие и находится на старте смертоносного марафона; скорее, остатки яда просто прибраны подальше. Жертвы, по – видимому, не почувствовали укола, и мы знаем, что убийца не использовал обычный шприц для инъекций. Остается разгадать, чем был произведен укол и через сколько времени проявляются первые симптомы отравления.

– Я сегодня утром снова встретился с Гусом Феннеллом и Полом Бачменом, – сказал Эйб. – Они за это время перелопатили много литературы и внимательно изучили течение симптомов при отравлении Джона Холла. Внутримышечную инъекцию могли сделать только в кабинете Макса Танбалла, но никак не раньше. Никто из присутствующих там не покидал комнаты, даже в туалет. Оба, и Гус и Пол, настаивают, что между инъекцией и смертью прошло не более двадцати минут, а все шестеро мужчин находились в кабинете полчаса. Получается, ты абсолютно прав в отношении орудия убийства, Кармайн. Никакого шприца для подкожных инъекций.

– Настоящим камнем преткновения в этих убийствах стала Милли Хантер, – прозвучал низкий голос Делии Карстерс. – Если бы она не сообщила об исчезновении тетродотоксина своему отцу, то обе эти смерти было бы невозможно идентифицировать как убийство.

Глаза Кармайна светились от удовольствия, когда он смотрел на Делию. На улице подморозило, и поднялся промозглый ветер, поэтому Делия надела шубу из искусственного меха, выкрашенную под тигра, но в красно – черный цвет. Под шубу она облачилась в одежду тех же тигриных мотивов, розово – черного окраса, разбавленного голубыми тонами, – ее сердце жаждало много, много, много цвета. Ростом Делия была ниже среднего, плотно сложенная. Крупную голову на короткой шее венчала шапка кудрявых волос цвета меди. Густо выкрашенные ресницы, обрамляющие карие глаза, всегда выглядели так, словно их искупали в дегте. Ярко – красная помада частенько отпечатывалась на зубах и расползалась по мелким морщинкам вокруг рта, но никто не обладал такой искренней улыбкой, как Делия. Ее характер идеально подходил для полицейской работы, она была дотошна до безумия и никогда не бросала начатое; никто не смог бы вычленить больше информации из листа с цифрами или плана помещения, чем она, и потому раскрытие «офисных» преступлений доставляло ей неимоверное удовольствие.

Приходясь племянницей комиссару Джону Сильвестри по отцовской линии, Делия родилась в Англии, в семье уважаемого оксфордского преподавателя и теперь, несмотря на эксцентричность в одежде, наслаждалась сравнительно высоким социальным статусом в иерархии Холломена, а ее шикарный акцент лишь способствовал этому. Те, кто не знал ее достаточно хорошо, обычно считали Делию недалекой. «Чушь! – думал Кармайн. – Иметь в распоряжении сержанта Делию Карстерс – это все равно что быть серым кардиналом с кодами от запуска межконтинентальных баллистических ракет».

– Разъясни, – попросил он.

– Думаю, мы попали в самую точку, шеф. Наша осведомленность о методах убийства преступника основательно ему все подпортила, – ответила Делия. – Не одно, а оба убийства произошли на банкете, правда, при абсолютно разных обстоятельствах. Девять подозреваемых в смерти Джона Холла, семьдесят два – в смерти доктора Тинкермана. Если предположить, что возможные подозреваемые посещали оба банкета, у нас остаются Макс и Давина Танбалл, Вэл Танбалл, Эван Танбалл, Джим и Милли Хантер.

– Не Милли! – тотчас отозвался Тони Черутти.

– Почему нет?

Бросив взгляд на Тони, Кармайн вступил в беседу.

– Милли – часть семьи, – уверенно сказал он. – И я буду сильно удивлен, если она вдруг окажется виновной. Мы… мы хорошо знаем ее. Но ты, конечно же, права, Диле. Нам придется включить ее в список подозреваемых.

– Насколько я понимаю, они с Джимом возглавляют этот список, – заметил Эйб. – Кто еще мог принести такой специфичный яд на банкет к Танбаллам? Вор? Как кто – нибудь из Танбаллов мог узнать о теродотоксине? – Эйб был мрачен. – Моя интуиция говорит мне, что это не Милли. Тогда остается Джим.

– У которого имелись веские причины желать смерти Тинкерману, но при чем тут Джон Холл? – спросил Лиам.

– Откуда ты знаешь? – не удержался Кармайн.

– Все знали. Доктор О’Доннелл не сдерживал высказываний об отношении Тинкермана к книге Джима Хантера, – ответил Ник Джефферсон. – Согласно сплетням, ходящим по управлению, Тинкерман ненавидел Джима. Я думаю, кто – то украл яд и воспользовался им! Чтобы свалить все на Джима Хантера.

– Слишком много домыслов и слишком мало фактов, – со вздохом сказал Кармайн. – Мы знаем, что убийства произошли при разных обстоятельствах и с использованием яда, который убийца считал неопределяемым. Вполне логично предположить, что в обоих случаях действовал один и тот же человек. Но мотив? Пока неизвестен. Является ли наш похититель яда убийцей? На этот вопрос ответа тоже пока нет.

– Время копать, – заметил Донни Костелло.

Он был последним из сержантов, переведенных на детективную работу. Энергичный и аккуратный, высокого роста и крепкого телосложения, он в свои тридцать один только что женился и пребывал в том счастливом дурмане молодожена, когда дома всегда ждет приготовленный ужин, много секса и жена, которая не позволит застать себя в бигуди.

– Верно, Донни! – воскликнул Эйб. – Копать, копать и снова копать.

– Кому выгодно? – продолжил Кармайн. – Какого рода связь может быть между лесопромышленным миллионером с Западного побережья и доктором богословия с Восточного? Они умерли, потому что знали друг друга, или потому, что не должны были узнать друг друга? – Кармайн нахмурился. – Честно говоря, Джим и Милли Хантер выглядят подозрительнее, чем все остальные, вместе взятые.

– Это не Милли! – упрямо повторил Тони.

– Книга Джима Хантера определенно здесь замешана, – продолжил Кармайн, словно его никто и не перебивал.

Тут вступил Эйб.

– Макс Танбалл рассказал мне, что они с Вэлом, его братом, пришли к определенному соглашению еще перед Рождеством и напечатали первые двадцать тысяч экземпляров, хотя издательство такого поручения пока не давало. А Давина Танбалл напечатала двадцать тысяч обложек – оберток.

– Делия, ты расспросишь Давину, – приказал Кар – майн.

– А вы что собираетесь делать, шеф? – спросила Делия.

Только среди своих она называла его «шеф» или «босс»; недавно Кармайн пришел к заключению, что это обращение стало для нее неким признанием своей особенной, совершенно нелегитимной власти. Он был бы против, если бы не обожал ее, – но он обожал, и всем сердцем. Делия – его межконтинентальная баллистическая ракета.

– Я встречусь с Эм – Эм, – ответил он. – Эйб распределит, кого допрашивают остальные. И все время помните новый девиз Донни: нам нужно копать, копать усерднее и глубже.

Об одном аспекте убийства Тинкермана ММ не жалел совсем.

– Теперь Парсонсы не смогут меня критиковать, – сказал он, пододвигая к Кармайну тарелку со свежеиспеченным датским яблочным пирогом.

– Они действительно шантажировали вас Тинкерманом, сэр?

– Сам виноват. Мне следовало быть с ними настойчивым и обходительным и дальше. Но, Кармайн, – в голубых глазах президента Чабба плескался гнев, – я уже сыт по горло ожиданием, пока эти лицемерные ублюдки передадут Чаббу коллекцию картин! Меня не волнуют Рембрандт и Леонардо – нет, они мне, конечно, нужны, ну ты понимаешь, о чем я говорю – я хочу Веласкеса и Гойю военных лет, Вермеера, Джотто и Эль Греко! Хоть кто – то их видит? Только Парсонсы! Я же хочу повесить их полотна там, где ими сможет любоваться любой из местных и приезжих!

– Понимаю, – ответил Кармайн, откусывая пирог.

– Когда этот идиот, Ричард Спейт, обмолвился, что они собираются подержать у себя коллекцию Чабба еще лет эдак пятьдесят, я… я взорвался! Распорядился передать нам полотна в течение месяца, или я подаю в суд! И я так и сделаю, – твердил ММ.

– А они знают, что не смогут купить решение суда, – заметил Кармайн.

– Я тоже обладаю кое – каким влиянием, – самодовольно сказал Макинтош. – И для них это проблема. Они – миллионеры, но не удосужились вырастить нужных людей, в то время как мы, Макинтоши, – вырастили, да и денег у нас тоже достаточно.

– Жаль, что Хаг свернули. Парсонсы были рады субсидировать такой важный исследовательский институт, но передача его управления в руки психиатра стала фатальной ошибкой.

– Почему так, Кармайн? – спросил ММ; казалось, даже его знаменитые волосы персикового цвета потускнели.

– Дездемона говорит, что все способные к управлению психиатры занимаются частной практикой. Те же, кто увлечен исследовательской работой, как правило, поддерживают нелепые проекты и подбирают чудных сотрудников, далеких от настоящей исследовательской деятельности. Потому Хаг и свернули. Пусть лучше существует в теперешнем статусе, как часть медицинской школы, чем как институт, полный чудиков.

– Парсонсы сочли меня ответственным за это, поскольку я президент Чабба. А картины? Они так делали назло.

– Нет, здесь я с вами не согласен, – возразил Кар – майн, припоминая ленч с Парсонсами в Нью – Йорке. – Им действительно нравилось любоваться картинами, мистер президент. Особенно Эль Греко, что висел у них в конце зала. Жадность побуждала их держать у себя все полотна – жадность и желание лицезреть их каждый день. Хотя делать назло – тоже в натуре Парсонсов.

– Отсюда и Том Тинкерман. За время его руководства Издательством Чабба не было бы издано ничего интересного, – спокойно добавил ММ. – Я действительно очень рад, что он умер.

Кармайн усмехнулся:

– Его убили вы?

– Я отказываюсь отвечать на ваш выпад, капитан. Вы знаете, что я его не убивал, но… – Обаятельная улыбка осветила лицо ММ. – Какое облегчение! Совет не сможет шантажировать меня во второй раз, потому что среди кандидатов не осталось подобного Тинкерману. Так что вскоре мы выдвинем на эту должность того, кого и хотели с самого начала. Не думаю, что ты его знаешь – Джеффри Чосер Миллстоун.

– Многообещающее имя, – серьезно отметил Кармайн. – Кто он?

– Младший профессор из департамента английского языка – совершенно бесперспективный в образовательном плане, но он и не создан для профессуры. Слишком живой и прагматичный. Идеальная кандидатура для ИЧ – не будет никаких публикаций глубокомысленных и непонятных трактатов об употреблении герундия в современном английском.

– Неплохо! Буду ждать с нетерпением его назначения. А он хорош в плане научных публикаций или по отношению к книге Джима?

– Идеально подходит, – довольно ответил ММ. – И у нас с ним не будет разногласий по поводу применения тех денег, что принесет бестселлер Джима. У главы издательства должны иметься средства на публикацию книг, для издания которых невозможно найти спонсора. ИЧ обеспечивается в достаточной степени, но финансирование уже не то, и сейчас богатые выпускники предпочитают жертвовать деньги на научные исследования или медицину. Дни, когда гуманитарные науки получали щедрые гранты, остались в прошлом.

– Да, и это неизбежно. Жаль, – сказал Кармайн, который был скорее гуманитарием. – Его вторая фамилия Миллстоун? Он из Миллстоунов янки или из тех давних евреев – иммигрантов Миллстоунов?

– Из давних евреев – иммигрантов, спасибо господи. Чосер – под этой фамилией он более известен – утрет нос всему клану Парсонсов.

Кармайн поднялся.

– Мне предстоит иметь дело с высокопоставленными людьми и невольно придется их задеть, сэр. Будьте готовы.

– Делайте что должны. – ММ смотрел на Кармайна с самым доброжелательным выражением лица. – Только выведите Джима из – под удара. Пожалуйста. Я прекрасно осознаю, что он становится главным подозреваемым.

Низко надвинув шляпку тигриного окраса, чтобы ушам было тепло, и согревая руки искусственным мехом полушубка, Делия свернула с шоссе 133 на Хамптон – стрит. Странное соседство для состоятельных людей. Предварительный сбор информации поведал Делии, что Макс и Вэл Танбалл обосновались здесь в 1934‑м, когда Америка только начала приходить в себя после Великой депрессии, и земля тут почти ничего не стоила, а получившие контракт строители были безмерно благодарны. Вероятно, они думали, что Хамптон – стрит станет роскошным районом, но этого не произошло. Люди, любящие роскошь, предпочитали побережье или участки в пять акров подальше отсюда.

Дом Макса Танбалла выглядел впечатляюще. Делия припарковала свой «Форд» на подъездной аллее так, чтобы остальные машины могли ее объехать. Она позвонила в дверь: раздавшиеся первые аккорды Пятой симфонии Бетховена вызвали у нее неприязнь.

Весной, летом и осенью на холме, который венчал дом, получился бы замечательный сад; но тот, кто отбирал для сада растения, казалось, не представлял, что творит со средиземноморской флорой здешняя зима. «Вероятно, некто тоскует по далматскому побережью?» – размышляла Делия.

Дверь открыла крошечная женщина, меньше которой сержант прежде и не встречала. Ростом где – то метр тридцать пять, не больше, облаченная в бесформенное серое рабочее платье. Ее внешность отец Делии назвал бы «неправильной» – строение черепа умственно отсталого человека вкупе с желтоватой, усыпанной веснушками кожей. Однако маленькие темные глазки светились небывалым интеллектом, пристально изучая гостью, которая тоже не отличалась высоким ростом.

– Что вы хотите? – требовательно спросила женщина с ярко выраженным балканским акцентом.

Делия показала свой золотой полицейский значок.

– Я Делия Карстерс, сержант полиции Холломена, и мне необходимо побеседовать с Давиной Танбалл.

– Она больна, никого не принимает.

– Тогда у нее есть десять минут, чтобы поправиться, и она поговорит со мной, – ответила Делия и ловко обошла гномиху. – Я подожду в гостиной. Будьте любезны показать мне дорогу.

После недолгой борьбы гнева со страхом страх все – таки победил, и гномиха проводила Делию в большую, необычно обставленную комнату: разные стулья и кофейные столики, полки с сувенирами и произведениями искусства, стенка с книгами в кожаных обложках с золотым тиснением и огромный ковер, чей узор напоминал полотна Пауля Клее[19]19
  Немецкий и швейцарский художник, график, теоретик искусства, один из крупнейших представителей европейского авангарда. Прожил больше половины жизни в Швейцарии.


[Закрыть]. По цвету все прекрасно сочеталось, и стулья казались удобными, хотя сделаны они были из современного материала. Дизайнер очень любил Пауля Клее: на стенах висело несколько полотен, которые, как думалось Делии, принадлежали кисти этого художника. Интересный выбор – сделать акцент на мастере постимпрессионизма, мало известном за пределами артистических кругов. В этой Давине Танбалл слоев, должно быть, не меньше, чем в слоеном пирожном.

– Как вас зовут? – спросила она гномиху.

– Уда.

– Вы экономка?

– Нет. Я принадлежу мисс Вине.

– Принадлежите?

– Да.

– Тогда, пожалуйста, сходите и сообщите своей госпоже, Уда, что ей не удастся избежать этого разговора. Если она больна, я отвезу ее в больницу Холломена и расспрошу там. Или же, если она вообще не намеревается со мной беседовать, я арестую ее за воспрепятствование осуществлению правосудия и увижусь уже в отделении полиции Холломена в специальной камере для допросов.

Какой замечательный эффект производит слово «допрос» на восточных европейцев! Уда испарилась словно по волшебству, а Делия принялась снимать верхнюю одежду. В комнате оказалось очень тепло. Кто – то из здешних обитателей был курильщиком, но в воздухе не чувствовалось запаха сигарет – вентиляция работала просто замечательно. Необычные сигареты – Делия их хорошо знала, так как в прошлом сама их курила. «Собрание Коктейль», разноцветные сигареты – розовые, голубые, зеленые, желтые и сиреневые – из виргинского табака с обернутыми золотой бумагой кончиками. Вечерами любитель «Коктейля», вероятно, курил черное «Собрание» – чистейший турецкий табак в черной бумаге с тем же золотым кончиком. В безукоризненно чистых стеклянных пепельницах современного дизайна не осталось ни единого окурка, но на кофейных столиках были разложены шесть коробочек с «Собранием Коктейль» и три коробки черного «Собрания».

Поддерживаемая своей прислугой, Давина Танбалл неуверенно вошла в гостиную. Поверх лиловой шелковой сорочки она накинула воздушное сиреневое неглиже. Длинные темные волосы, белая кожа, голубые глаза и красивое, четко очерченное лицо, напоминающее, на взгляд Делии, лицо Маты Хари. Она выглядела не как жена, а как любовница. Пальцы одной из ее длинных изящных рук прижимались к брови, другая же вцепилась в Уду, которая оказалась довольно сильной: миссис Вина Танбалл опиралась на нее без притворства, всем своим весом.

– Садитесь, миссис Танбалл, и бросьте этот нелепый фарс, – решительно сказала Делия. – Истерика на меня не действует, а театральность вызывает смех. Поэтому, пожалуйста, обойдемся без них. И ведите себя как умная женщина, владеющая и управляющая чрезвычайно прибыльным делом.

Давина Танбалл даже рот открыла от удивления – она явно не привыкла к подобным речам.

– Розовую! – бросила она Уде, которая открыла коробку «Собрания», достала оттуда розовую сигарету, прикурила и протянула своей хозяйке.

– Что вы хотите? – довольно грубо спросила Давина, выдыхая дым через ноздри.

– Прежде всего, что побудило вас устроить званый ужин в прошлую пятницу? – приступила к допросу Делия.

Давина пожала плечами, и розовая сигарета колыхнулась.

– Ужин проводился позже, чем должно, – ответила она. – Мой муж, Макс, отметил свое шестидесятилетие на Новый год – это первая причина. Еще я хотела отпраздновать рождение нашего сына Алексиса – я очень медленно приходила в себя после родов. И наконец, Джон воскрес из мертвых. – Вина прикрыла глаза и протянула наполовину выкуренную сигарету Уде, та тотчас ее затушила. – Это действительно стало возвращением блудного сына, мой дорогой сержант Делия Карстерс.

«Так – так, Уда назвала ей мое имя, звание и все остальное», – подумала Делия Карстерс.

– Макс и его брат, Вэл, конечно же, считали Джона навсегда для них потерянным, – продолжила Давина. – Тогда, в тысяча девятьсот тридцать седьмом году, полиция всеми силами искала Джона и его мать; эти поиски продолжались несколько лет. Есть такая традиция – убить откормленного теленка в честь возвращения давно утраченного блудного сына, и я так и сделала – я зажарила на основное блюдо телятину; умно, верно?

– Очень умно, – сухо ответила Делия. – Мистер Танбалл был уверен в том, что Джон – его сын?

– В итоге он полностью удостоверился, – отозвалась Вина. – Джон показал обручальное кольцо своей матери. Было много подтверждающих бумаг, но именно кольцо убедило Макса, он привык доверять своим глазам. Мартита – мать Джона – увидела восхитительный камень в геологическом магазине, а Макс купил его и сделал для нее дорогущее кольцо. Черный опал, но в полоску, как зебра. Я вам покажу, – добавила она и щелкнула Уде пальцами. Та подошла к коробочке на полке, открыла ее и взяла оттуда огромное кольцо, чтобы дать его сержанту.

В самом деле, восхитительное! Делия никогда не видела ничего подобного, даже когда просматривала книги по драгоценным камням, в которые полиции порой приходится заглядывать. Полоски, и белые и черные, были примерно по два миллиметра толщиной; и если черные казались матовыми и непрозрачными, то белые переливались различными оттенками, от красного до зеленого. Камень весом в двадцать карат был оправлен в золото.