Текст книги "Блудный сын"

Автор книги: Колин Маккалоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)

– На улице в снегу. Кот и пес их охраняют.

– Я совершил неосмотрительный поступок в январе, – сказал Кармайн.

– Сколько человек, кто и когда придет к нам на ужин?

– Ты пророчица! Дата не определена, это не срочно. Эм – Эм и Анджела, Дуг и Дотти Твайтес, Джон и Глория Сильвестри. Вместе с нами – восемь человек. Я знаю, ты любишь это число.

– Почему не позвал Хантеров? – спросила Дездемона. – Я не против и десяти.

– Лучше не стоит.

– Надеюсь, Милли напишет свою статью о тетродотоксине. Она хоть и не Джим Хантер, но ее исследования впечатляют; говорю тебе как бывший администратор Исследовательского института неврологии. Я с нетерпением жду нашей встречи на следующей неделе.

12 марта 1969 года, среда

Милли действительно вошла в дом на Ист – Серкл с толстым блокнотом и карандашами. Она приехала за рулем собственной машины, новенького «Монте – Карло», в изящном брючном костюме синего цвета; ее красота заставила Дездемону, как она позже сказала Кармайну, почувствовать себя двухметровой дылдой.

Воспитание Джулиана двигалось стремительным темпом, ему было строго наказано держать Алекса занятым. Это оказалось не так сложно, как Дездемона думала; вероятно, Джулиан относился к тем детям, перед которыми необходимо ставить задачу, чтобы они чувствовали себя нужными. Он испытывал к младшему брату искреннюю любовь, а ощущение возложенной ответственности тешило его эго. Как Кармайн объяснил Дездемоне, такие отношения продлятся ровно до тех пор, пока Алекс не сравняется с Джулианом физически, тогда они начнут устраивать баталии и заново выстраивать свои взаимоотношения.

– Сегодня мы не будем ничего готовить, – сказала Дездемона Милли, усаживая гостью за стол и наливая ей кофе. – Вместо этого я познакомлю тебя с различными способами готовки: приготовление на пару, тушение, пассеровка, томление, обжарка, варка – и все с точки зрения научного подхода, чтобы ты смогла понять, почему тесто поднимается, почему одно надо готовить долго, а другое – быстро, и так далее. Еще я открою некоторые древнейшие секреты, которые помогут тебе сотворить идеальное суфле с помощью миксера, и расскажу о фрикадельках – о, много, много всего.

Она поставила на стол тарелку с тончайшими блинчиками, слегка смазанными малиновым джемом и украшенными взбитыми сливками.

– Это – оладушки с джемом и сливками, самое оно, чтобы перекусить за утренним чаем.

Дездемона повела себя так умело, что Милли даже не заметила, как превратилась в ее друга и ученицу; разница в возрасте у них была небольшая, по мере разговора Милли поняла, что Дездемона тоже работала ученым и ее карьера внушала немалое уважение. У них нашлось много общего.

Милли воспользовалась блокнотом, но не так усердно, как на уроке. А к полудню она уже поведала Дездемоне свой главный секрет: у нее родится малыш, где – то в середине октября, так ей кажется.

– О, дорогая, как замечательно! – с искренней теплотой воскликнула Дездемона. – Ты уверена в сроках? Кто твой гинеколог?

– У меня его нет, – ответила Милли несколько озадаченно.

– Беременность – одна из самых естественных вещей в мире, Милли, но тебе обязательно нужно найти хорошего гинеколога. Только с появлением Национальной системы здравоохранения в Британии наступила пора, когда женщины практически перестали умирать во время родов, а детская смертность значительно уменьшилась. До прихода Национального здравоохранения единственная доступная бедной роженице помощь состояла в приехавшей на велосипеде к ней домой повитухе, которая и помогала разродиться. Обратись к гинекологу, детка!

– Мне это никогда не приходило в голову, – сказала Милли.

Ее ответ заставил Дездемону понять, какой странной была жизнь Милли начиная с ее пятнадцатилетия и союза с Джимом. В возрасте, когда остальные девушки вовсю влюбляются и заводят дружбу, она связала себя с ним одним. Выбрав разрыв с родителями, эта умнейшая, начитанная и чрезвычайно талантливая женщина даже не пыталась развить свою женскую суть. Как ученый, она знала, что беременна, как женщина – даже не представляла дальнейших действий.

– Если ты думаешь, что родишь на второй неделе октября, – начала Дездемона, – тогда сейчас ты на восьмой или девятой неделе. Есть тошнота, рвота?

– Еще нет, – ответила Милли, вновь обретая равновесие. – Могу я спросить имя твоего гинеколога? Он меня возьмет?

– Его зовут Бен Соломон, и, как все гинекологи, он любит родовспомогательную составляющую своей профессии. Мне позвонить ему?

Милли засияла.

– О, ты сможешь? Спасибо!

Спустя пять минут у Милли уже была назначена с ним встреча на завтра, она записала полное имя доктора Соломона, адрес и номер телефона в свой дневник.

– О, Дездемона, ты можешь себе представить наших детей? – спросила она, совершенно преобразившись. – Не такие светленькие, как я, и не такие темные, как Джим!

– Да, могу, – ласково ответила Дездемона. – Ты уже сказала Джиму?

– Да, прошлой ночью. Он был на десятом небе от счастья.

– А родителям?

Милли вздрогнула.

– Еще нет. Но скоро скажу.

«Что происходит?» – размышляла Дездемона, проводив Милли и отправившись проверить Джулиана и Алекса. От их с Кармайном внимания не ускользнул тот факт, что Патрик и Несси отдалились от всего огромного семейства из – за этого ужасного расследования, но почему Милли не сказала своему отцу – доктору о беременности? Нет гинеколога! Женщина тридцати трех лет – и совершенно несведуща в данной области. Невероятно для такого возраста! Дездемона старалась размышлять о Милли беспристрастно. Может, она немного «не в своем уме» в этом вопросе? Всепоглощающая любовь, верно, но для Дездемоны с ее немалым опытом она всегда смешивалась и с иными чувствами, направленными на иные области. «Хоть я и люблю Кармайна, верно, страстно, с благодарностью, он – моя защита и опора. И я искренне люблю своих маленьких сыновей. Я люблю свою свекровь Эмилию, всех своих невесток… Это гобелен, который передает все богатство красок, включая мрачно – серые и черные пятна послеродовой депрессии. Таковы люди – разноцветные гобелены. Но не Милли. Задумывался ли кто – нибудь о… нет, не о душевном состоянии, а о состоянии мыслей, их направлении? Что – то они пропустили, или нечто сильно раздутое затмило их взоры…»

Подъезжая к дому, Милли погрузилась в мечты о будущих кулинарных шедеврах, приготовление которых будет скрашивать ее досуг во время беременности, как вдруг почувствовала внутри себя какое – то изменение. Она не понимала, почему ее накрывает слепая паника, но, оставив машину на проезжей части со вставленными ключами, она стремительно бросилась в дом, чтобы осмотреть себя и понять, что случилось.

Кровь! И она не прекращала сочиться, хотя обильного кровоизлияния не было.

Ее дневник! Где же ее дневник? Непослушными руками она вытащила книжку из сумочки, нашла там телефон доктора Соломона и набрала его.

– Не двигайтесь, сидите на месте и ждите «Скорую», – велел он. – Я лучше помещу вас в больницу, где смогу обследовать и провести необходимые тесты.

– Мне позвонить мужу? – спросила Милли, ее лицо было мокрым от слез. – Доктору Джеймсу Хантеру. У меня ведь выкидыш, верно?

– Или внезапное родоразрешение, вы на раннем сроке. В любом случае плод еще внутри вас, Милли. Давайте сначала обследуемся, хорошо? Позвоните своему мужу, но не теряйте духа. Ладно?

О, утро было таким замечательным! Она носила ребенка, завела замечательную подругу, на которую можно положиться, и изучила базовые принципы готовки. В мечтах Милли пребывала одновременно в двух ипостасях: творящей кулинарные шедевры и обнимающей красивого смуглого младенца с глазами необыкновенного цвета.

Сейчас ей казалось, что она больше никогда не захочет есть и этого красивого смуглого младенца тоже не будет.

Этим же утром проходило совещание между главой ИЧ, Джеффри Чосером Миллстоуном, доктором Джимом Хантером, Максом и Давиной Танбалл и нанятым рекламным агентом, Памелой Дивейн.

– Я предлагаю устроить грандиозное университетское торжество в день выхода книги, – сказала Памела, откидываясь назад в кресле и скрещивая свои стройные ноги. – Это возможно, Чосер? – спросила она главу издательства, которым с легкостью вертела. Он был послушной глиной в ее руках. – Коктейльная вечеринка, не званый ужин, – продолжила она. – Если возможно, с президентом Чабба в качестве хозяина. Моусон Макинтош – всегда новость. Вечеринка на сто пятьдесят человек в помещении, достаточно большом, чтобы вместить еще и телевизионщиков с камерами и всевозможных журналистов, и чтобы они не натыкались друг на друга и на гостей. Есть предложения?

Глава издательства некоторое время размышлял и вскоре кивнул, соглашаясь.

– Рекомендую Музей редких книг, – сказал он. – Настоящее архитектурное чудо, причем внутри даже красивее, чем снаружи. Стеклянные колонны, пронзающие пол из белого мрамора, делают его впечатляющим. Пол уложен ярусами, что позволяет расположить съемочную группу на помосте, а мы можем выделить столько пространства, сколько захотим, Памела. Воспользуемся бархатными канатами, чтобы оградить необходимое пространство.

– Здание Плюща без вариантов? – спросила она.

Доктор Миллстоун вздрогнул.

– После произошедшего там убийства Тинкермана президент Макинтош никогда не согласится.

– Жаль, но это честно. – Памела закурила. – Что ж, пусть будет Музей редких книг. Могу я на него взглянуть?

– Мы с Чосером отведем тебя туда после совещания, – сказал Джим Хантер. – Он здесь рядом.

– Хорошо. – Она издала звук, похожий на кошачье урчание, – «Еженедельник издателя», как всегда добр, а «Киркус Ревью» будет пожестче, но оба обзора посулили «Богу спирали» многообещающее начало. Джим, Смитсоновский институт просит тебя провести часовую лекцию для избранных, когда мы будем в Вашингтоне – небывалая честь, такое редко случается. Университетские радиостанции – а их несколько дюжин – сгорают от нетерпения, как и утренние телешоу. – Памела скривилась. – А значит, наш рабочий день будет начинаться рано утром, около пяти часов. Еще до завтрака в отеле. Тебе придется есть где – нибудь по дороге, что обычно не очень сытно.

– Я не хочу ехать в этот тур, – проворчал Джим.

– Это ад, но ад необходимый. В конце концов, ты будешь не один, с тобой поедем Милли и я, – успокоила его Памела.

– Не уверен, что Милли поедет, – сказал он.

Мисс Дивейн резко выпрямилась.

– Что ты имеешь в виду? Она должна!

– Почему? – удивленно спросил Джим.

– Она интересна прессе. Ты понимаешь, черное и белое, предубеждения, жизненный опыт. Ваша история незаурядна, а Милли – совершенно восхитительна. Она похожа на кинозвезду.

Давина слушала молча, поражаясь нахальству этой женщины: она пытается помыкать Джимом Хантером! Он пока не сдается, но насколько его хватит?

– Есть еще одна причина, – продолжила Памела, затушив сигарету. – Тетродотоксиновые убийства. Тебя и о них будут спрашивать, Джим. Как и Милли.

– С этим просто, – ответил он сквозь зубы. – Мы откажемся давать комментарии, так как расследование еще идет. Мы на самом деле не можем ничего рассказать, и скоро нас перестанут об этом спрашивать.

– Неплохо, – одобрила Памела.

Джим еще не закончил.

– Здоровье моей жены может не позволить ей отправится в рекламный тур, но если она все – таки поедет, вы предполагаете, что некоторые журналисты захотят взять у нас совместное интервью?

– Рано или поздно, – ответила она. – Вы разные, вы стильные, вы оба – выдающиеся ученые. Это не союз какого – то известного чернокожего мужчины и красивой глупой блондинки. Это союз одного доктора биохимии с другим, интеллектуально равным, союз, который долго подвергался остракизму. Потрясающая пара.

– Понимаю, – сказал Джим. – Боюсь все испортить, но Милли только что узнала, что беременна. И смею вас уверить, никто из нас не согласится причинить хоть какой – то вред нашему ребенку. Милли может не поехать.

14 марта 1969 года, пятница

К полудню Милли жутко устала от больницы, но теперь чувствовала себя хорошо. Самым худшим стала сумасшедшая скорость распространения новости о том, что она потеряла ребенка; казалось, весь Восточный Холломен об этом знает, от убитых горем родителей до Марии, Эмилии, Дездемоны, Кармайна, всего семейства Черутти и О’Доннеллов. Для Патрика и Нес – си это стало двойным ударом – потерять внука еще до того, как им сказали о его существовании. И чувство вины! Почему Милли не смогла во всем довериться маме и папе? Рассказать о тетродотоксине…

Милли впервые оказалась в больнице. Ее выздоровление омрачали люди из детства, которых она прежде сама вычеркнула из своей жизни. Сейчас они чувствовали себя обязанными прийти к ней с цветами, фруктами или шоколадом и постоять, не зная, что сказать.

Она тоже не могла помочь им подобрать слова, ведь ничего о них не знала.

Разочарование было жестоким, и мокрая от выплакиваемых ночами слез подушка тому свидетель. В довершение всего теперь у Милли не осталось повода отказаться от безумного турне с Джимом, расписанного этой ужасной женщиной, Памелой Дивейн. Да и доктор Бенджамин Соломон еще не сказал ей, когда она сможет возобновить попытки зачать. Книги и журналы надоели, появление другого доктора у двери в палату напугало Милли – почему доктор Соломон избегает ее, чего он не говорит? Страх рос, ширился, снедал ее. Что – то не так!

В палату вошел ее гинеколог и плотно закрыл за собой дверь, оставив снаружи табличку «Не входить».

– Слава богу, вы пришли, – сказала она, откинувшись на груду подушек. – Я уже начала думать, что вы собираетесь оставить меня здесь на выходные без каких – либо новостей.

Соломон был высоким стройным мужчиной со скуластым улыбчивым лицом и ласковыми карими глазами, но сегодня он не улыбался.

– Мне жаль, Милли, – начал он, пододвигая стул. Мне пришлось дождаться результатов гистологии, а эти ребята не привыкли спешить.

– Плохие новости, – констатировала она.

– Боюсь, да. – Он казался не в своей тарелке, неловко ерзал на стуле, не знал, с чего начать. Милли пришла мысль о раке, но вряд ли это так – что же Соломон боится сказать? Он все – таки решился. – Сколько абортов вы сделали, когда были юны, Милли?

У нее рот открылся от удивления, дыхание перехватило.

– Абортов? – пролепетала она.

– Да, абортов. Нежеланный ребенок. Джим не мог воспользоваться кондомом? – Она непонимающе на него взглянула. – Я о презервативе.

– О! – воскликнула она, и ее лицо прояснилось. – Да. Но они всегда рвались, мы такие неуклюжие, а Джим спешил. Он ненавидит резинки! Я пыталась пользоваться противозачаточной пеной или пастой, но они тоже нас подвели. Мы думали, у меня безопасные дни, и раз – я опять беременна. Здесь нет ничьей вины, доктор, честно! – Ее протест прозвучал так, словно она была десятилетней девочкой, которую застукали за чем – то запрещенным.

Соломон взял ее руки в свои.

– Милли, послушайте меня! То, что вы вообще зачали этого ребенка, которого потеряли, уже чудо. Вы словно Геттисберг[42]42
  Самое кровопролитное сражение в ходе Гражданской войны в США, произошедшее в июле 1863 года.


[Закрыть] после битвы, количество рубцов ужасает. Сколько абортов вы сделали?

Милли совершенно успокоилась и присела. После его вопроса она отвернулась.

– Я никогда не считала, – глухо ответила она. – Семь, девять – я не знаю. Много, очень много за прошедшие годы. Мы не могли себе позволить ребенка!

– Вязальные спицы, венчик, щелочные спринцевания? – Он спрашивал очень ласково, поглаживая ее по спине, желая помочь выговориться. Из рассказанного Дездемоной он понял, что они не знали, у кого спросить совета. Потрясающий ум и потрясающая неопытность.

– Пока я не узнала об эрготамине[43]43
  Алкалоид спорыньи, повышает тонус матки.


[Закрыть] и не смогла сама делать аборты. Вот когда появились противозачаточные таблетки, мы смогли нормально предохраняться, нам больше не приходилось ни о чем беспокоиться. Я была такой плодовитой, да и Джим, кажется, тоже. – Она подняла голову и посмотрела на него. Милли поняла его слова, но еще не осознала всю их чудовищность. – Мы теперь можем себе позволить завести ребенка. У меня не может быть все так плохо, как вы сказали, доктор.

– Поверьте мне, Милли, плохо. Очень плохо! Ваш эндометрий представляет собой один большой рубец. Только задумайтесь – задумайтесь! Когда вы избавлялись от плода, вы вмешивались в естественный природный процесс. Если это происходит на ранних стадиях беременности, то последствия минимальны. Но смею предположить, что ваши первые две или три беременности имели довольно большой срок; есть признаки сильных кровотечений и инфекции – удача, что вы вообще выжили. – Соломон на миг замолчал, но после строго продолжил: – Вы – легкая добыча для рака матки, Милли. Я рекомендую вам гистероэктомию[44]44
  Удаление матки.


[Закрыть].

– Я могу забеременеть и сделаю это, – сказала она.

– Если такое случится, то результат будет таким же, как сейчас. Вы не сможете выносить ребенка девять месяцев и даже меньше, Милли.

– Я отказываюсь делать гистероэктомию.

– Это ваш выбор, дорогая. Я сказал вам свое мнение, но советую выслушать второе и даже третье. Не принимайте решения, не выслушав всех, – посоветовал доктор.

Он откинулся на спинку стула, расстроенный и бессильный хоть чем – то помочь Милли.

– Я знаю, какой это удар для вас, дорогая, но все же не конец света. Нельзя никого проклинать за сделанные аборты, я точно не буду. Попробуйте посмотреть на сложившуюся ситуацию как на некую цель, о которой вы прежде не задумывались. И поговорите с мужем. Будьте с ним откровенны, а потом позвольте мне встретиться с ним.

Но Милли не отвечала и никак не реагировала. Спустя полчаса Соломон бросил свои попытки, раздумывая, мог ли он справиться лучше. Даже для такого опытного врача, как он, ситуация Хантеров оказалась необычной. Он не знал, что делать. Врач из гетто здесь помог бы больше.

После его ухода Милли снова легла, так и оставив на двери табличку «Не входить», которая позволяла ей побыть одной. Она не плакала, все слезы были уже выплаканы прошедшими ночами, когда она не знала причин, погубивших ее младенца.

Словно Геттисберг после битвы… Что не так с родителями, если они закрывали глаза на самые сильные желания юности? Когда их единственным советом стало: «будь хорошей девочкой»? А если ты встретила Джима и не можешь быть хорошей девочкой? Разве они рассказали, как ухаживать за собой? Сказали, что в тринадцать лет состоится посвящение в девушки? Нет. Почему? Социальный запрет. Парни могут погулять на стороне, а девочки должны лечь в брачную постель нетронутыми. Поэтому ты – либо хорошая девочка, либо презираемая.

Мысли заметались, воскрешая воспоминания их с Джимом истории. «Мы страстно ласкали друг друга, пока жили в Холломене, потом консумировали эти четыре ужаснейших года мучительного возбуждения таким взрывом страсти, что я его чувствую и сейчас. Но Джим никогда не мог натянуть резинку, чтобы не порвать ее, и я забеременела. Поначалу я не понимала, что со мной происходит, пока дело не зашло слишком далеко. Мы не представляли, что делать. Смуглый ребенок тогда положил бы конец нашей карьере, так мы думали, я не могла его сохранить и решилась на аборт. Джим нуждался во мне. Какой был год? 1955‑й. Джим подавал большие надежды. Он спрашивал у проституток, куда они идут в такой ситуации и сколько это стоит. Мы заплатили двадцать долларов старухе с Ямайки, живущей в Вест – Сайде – вотчине латиноамериканцев, где было полно их лавок. Четырехмесячный срок, все обернулось кошмаром… В следующий раз мы поехали в другое место. Не лучше».

Неожиданно Милли почувствовала себя до смерти уставшей, снедавшая тревога сделала свое дело. Она задремала, проснувшись через минуту: перед глазами стояло лицо Джона Холла. «Джон! Каким он был добрым, сочувствующим, всегда поддерживал меня. Он всегда мог выслушать лекции Джима о молекуле с длинной цепью и с такой же радостью выслушивал мои рассуждения о противозачаточных, какие они ужасные, как сильно я боюсь забеременеть. Такой вот Джон! Его проблема была не в гомосексуальности, а в бесполости. Извечная подмена кому – нибудь. Он обожал меня и Джима, насколько только способен человек, не испытывающий сексуальных порывов. Неожиданное осознание, что Джон столь же живо сочувствует моим проблемам, как и проблемам Джима, сделало его врагом мужа. Обычное дело для гениев… Исключительно ревность Джима и его чувство собственности. Интересно, в чью версию событий поверил Кармайн, мою или Джима? Едва ли кто видел, что мы покинули Чикаго сразу же после случившегося, как и сказал Джим. Я же в своем рассказе добавила полгода, чтобы представить то событие менее значимым.

Словно Геттисберг после битвы… Почему мне не приходило в голову, что потом останутся рубцы? Что я разрушаю саму основу для вынашивания плода?»

Милли снова задремала, а когда проснулась, видение Геттисберга ушло. Она вспомнила о книге. Когда идея книги пришла ей в голову, она поняла – вот выход. Если Джим напишет о своем открытии понятным обывателям языком, будет положено начало восхитительного пути в неизведанное для людей, которые не представляют, насколько захватывающе это неизведанное, как пьяняще и наполнено тайнами бытия. Естественно, сам бы Джим до этого не додумался, но едва Милли подала идею, он тотчас увидел ее потенциал. Да, да! Понятным языком! Спасибо, Милли, спасибо за то, что нашла выход из нашей преисподней.

Лихорадочное написание, набивание на старенькой печатной машинке, пока Милли пестовала его эго, глава за главой – и вот рукопись в шестьсот страниц готова. О, было забавно, когда они разложили вокруг себя листочки с названиями, но Джим наконец выбрал понравившееся: «Бог спирали». Его собственный выбор.

Может, эта книга стала началом ее краха или ужасные последствия изготовления тетродотоксина? Четыре убийства! Капитан Кармайн Дельмонико, ее собственный дядя, уверен, что их совершил Джим – Джим!

В дверь тихо постучали; вошел Джим.

– Табличка и на меня распространяется? – сказал он с улыбкой, держа в руках букет распустившихся белых роз.

Милли распахнула руки, приглашая в объятия.

– Никогда на свете.

– Доктор Соломон уже заходил?

– Да.

– И что сказал?

– Видимо, мое чрево нуждается в некотором отдыхе, любовь моя. Боюсь, никакого секса в ближайшее время. Ты потерпишь?

Его глаза светились любовью.

– Как ты можешь спрашивать! Конечно, могу, сколько бы ни потребовалось. Ты в порядке?

– Совершенно, но нужно подождать, чтобы подлечить рубцы в матке, – так объяснил доктор Соломон. Рано или поздно тебе придется с ним встретиться, но сейчас нет необходимости, – беспечно сказала она. – Он предупрежден! Биохимики знают об этом не больше бухгалтеров.

– Я встречусь с ним, когда он захочет. – Джим выглядел встревоженным. – Рекламный тур, Милли. Ты сможешь поехать?

– Определенно, – успокоила его Милли. – Я отказываюсь оставлять тебя на растерзание Памеле Дивейн. Она ужасная, правда?

– Как горький лимон, который окунули в шоколад.

31 марта 1969 года, понедельник

Давина с удовлетворением оглядела свою современную гостиную. Та смотрелась шикарно: некоторые стулья исчезли, другие были принесены из остальных комнат или недавно куплены. Когда эта высокомерная сучка, Памела Дивейн, увидит комнату, ей придется признать, что и в Коннектикуте есть место новаторским интерьерам.

Волоча ноги, вошла Уда. Давина прищурилась.

– Ты гадала на воде и увидела плохое, – сказала Давина не на английском. – Расскажи мне!

– Я видела беду, – ответила Уда, тоже не на английском.

– Беда? Какая? Где? Когда?

Лицо Уды стало казаться еще более плоским, словно на него натянули пищевую пленку.

– Я не увидела, Вина.

– Тогда посмотри снова!

– В томлю и проблема – это не наша беда. Она затрагивает нас, но не сильно. Повторное гадание не поможет.

Давина расслабилась.

– Если это не наша беда, я могу не беспокоиться. Это не связано с успехом книги?

– Нет. Успех книге обеспечен.

– Алексис?

– Ясная звездочка на безоблачном небе. Незапятнанная, совершенная. И не Макс. Говорю тебе, Вина, это не наша беда.

– Значит, я могу и дальше заниматься завтрашним приемом?

– О да. Это будет триумф, хоть ты и допустила глупость, пригласив на него ту женщину из полиции, – сказала Уда.

Давина удивилась.

– Глупость? Это ты глупа! Сержант Карстерс не только полицейский, она еще и светский человек. Никто в Холломене не устраивает прием, не пригласив на нее аристократическую племянницу Сильвестри! Я ошиблась тогда, увидев ее в первый раз, когда стала советовать, как одеваться. Делия Карстерс – известная экстравагантная личность.

– Чего нельзя сказать о высоченной жене капитана Кармайна Дельмонико, – угрюмо добавила Уда.

– Та – знаменитая героиня, – терпеливо объяснила Давина. – И у нас не вечеринка для исконных американцев, хотя парочка и будет присутствовать.

Давина оживилась.

– Прием станет замечательной прелюдией к званому вечеру в среду, но только с более вкусной едой, напитками и в более приятной обстановке. Чабб наймет ту же фирму по доставке еды, а у меня есть Уда – повар экстра – класса. Еда?

– Включая крошечные булочки с карри, имеем заварные пирожные с начинкой из смеси четырех сыров, миниатюрные блинчики с икрой и сметаной, крабовые котлетки в сладком соусе, волован[45]45
  Слоеный пирог с начинкой.


[Закрыть] с омаром, королевские креветки во фритюре…

– Отлично! – воскликнула Давина, прерывая сестру. – Сколько человек ожидается, особенно важных гостей?

– Все гости – важные. Девятнадцать.

– А Лили?

– Лили будет здесь, чтобы помочь мне и бармену.

– Отлично! Скажи ей, чтобы оставила свои бриллианты дома.

1 апреля 1969 года, вторник

День дураков для сестер Савович не имел никакого значения – они больше опасались сглаза и проклятий; следует отдать должное, девятнадцать гостей правильно решили: прием у Давины – не розыгрыш.

Анджела ММ приехала с Бетти Ховард и Глорией Сильвестри; когда все двенадцать женщин собрались, они единодушно решили, что пальма первенства за лучший наряд достается, как обычно, Глории, одетой в пурпурное шерстяное платье простого кроя, цвета Чабба. Разозлившейся Памеле Дивейн, тоже в пурпурном, пришлось признать, что у нее не тот оттенок, не тот покрой – все не то. «Как получается у этой женщины создать такое волшебство? Все дело в украшениях, – решила возмущенная Памела, – в огромной броши с аметистом, искусно приколотой на левом бедре возле на зависть плоского живота». Чтобы подчеркнуть образ, Глория приколола сбоку к своим шевровым туфлям серьги с аметистами того же цвета.

– Герцогиня Виндзорская съела бы свою шляпку от зависти, – с усмешкой сказала Делия Милли.

– Кто? – спросила Милли, ничего не смыслящая в моде.

– По общему мнению, самая стильная женщина в мире. Голосую за тетушку Глорию, которая не потратила на свое платье сумасшедших денег. Она сшила его сама. Просто увидела где – то в модном журнале и скопировала.

– Разве это не воровство?

– Нет, если оно уже появилось на публике, дорогая. Своровать фасон можно только до его показа, – пояснила Делия. – Кстати о платьях, ты выглядишь волшебно.

– Я ездила на Пятую авеню, – призналась Милли, – и потратила там сумму, которую месяц назад назвала бы сумасшедшими деньгами. – Она огляделась, нахмурившись. – Зачем мы здесь?

– Это способ Давины прощупать почву после тех разоблачений, которые имели место на судебном разбирательстве. Пригласить лучших представительниц Холломена и Чабба на вечеринку только для девочек и посмотреть, кто приедет. Если согласятся все – а именно так и произошло, – ее социальный статус не только сохранился, но и упрочился. Леди города решили, что Давина и Уда – невоспетые героини.

– Даже если одна из них совершила убийство?

– Милая, этому нет ни единого доказательства. И так решили двенадцать чистых душ. Они в безопасности, и они – в обществе.

– Я думала, что приедет Дездемона.

– Двое мальчишек, еще не достигших трехлетнего возраста, способны разрушить любые планы матери. У нее проблемы с няней.

Рядом возникла Лили Танбалл с подносом; Милли и Делия принялись наполнять свои фарфоровые тарелки – картон для Давины недопустим! Только тончайший хрупкий фарфор.

– Ты должна быть среди гостей, – сказала Лили Делия.

Та покраснела.

– О нет, я бы не вынесла! Я люблю заниматься делом и никого здесь не знаю, к тому же смогла выучить лучшие рецепты Уды. Возьмите блинчики, они божественны. И заварные пирожные с сыром. Волован с омаром восхитителен, а выпечка сделана из лучшей пшеничной муки и на масле!

Набрав полные тарелки, они нашли пару стульев и присели. Эстер Грей и Фульвия Фридкин из ИЧ присоединились к ним.

– Давина – просто чудо, – сказала Эстер.

Делия откусила блинчик.

– Икра! – воскликнула она. – Восхитительно! Милли, попробуй. Потом мы сможем повести себя по – свински и снова наполнить тарелки. Да, – обратилась она уже к Эстер. – Давина – чудо. Я запомню все блюда и расскажу Дездемоне.

– Дездемона?

– Дельмонико. Подруга и потрясающий повар.

– Что побудило Давину устроить этот прием? – спросила Фульвия.

Эстер хихикнула.

– Чтобы насолить рекламному агенту Джима, Памеле Дивейн. Вон той, в неправильном пурпурном платье. Очень высокомерна для нас, провинциалов, словно Нью – Йорк не находится от нас в нескольких часах езды. Я не особо люблю Давину, но в сравнении с Памелой она просто душка. А еще у нее есть Уда.

– Полагаю, никто не боится быть сегодня отравленным, – вставила Милли.

– Точно, нет, – пробормотала Делия, не прекращая есть. Она взглянула на Эстер. – А чем вам не нравится Давина?

– Слишком напористая. – Эстер вздохнула. – Прежде, при старом главе издательства Уолтере Бингеме – он был до Картера, – я училась на дизайнера по оформлению книг. Его взгляды были весьма консервативными, и мы тогда не публиковали научных работ. Я придерживалась установленных им норм, а идеи Давины отвечают духу времени. Признаю, что она права касательно таких вещей, как пояснительные иллюстрации, но я уже не могу этого делать.

– Полнейшая чепуха, моя дорогая, – живо отозвалась Делия. – Вы далеко не старая женщина, закусите удила и неситесь в ногу со временем! Очистите свой разум. У Давины есть ребенок, с каждым годом она все меньше времени сможет уделять своему делу. Подготовьтесь стать ее преемницей, прежде чем вас заменит кто – то, приглашенный со стороны.

– Хороший совет, поддерживаю, – сказала Фульвия. – Вы – мышка, Эстер, научитесь быть крысой! Университетская книга выходит на широкий рынок, потому что все больше людей пишут научные работы, и необходимость в знаниях просто колоссальна. Делия права, измените свой образ мышления.

Милли сидела и наслаждалась едой; она даже позволила Делии вновь наполнить свою тарелку, когда Уда обходила гостей. Да, этот прием определенно представлял собой серьезное испытание: Давина намеренно потчевала гостей едой, приготовленной подозреваемой в отравлении. И никого это не беспокоило! Некоторым потом может понадобиться средство, способствующее пищеварению, но никто не звал «Скорую» и не требовал промывания желудка. Давина определенно победила.