Текст книги "Источник судеб"

Автор книги: Клайв Леннард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 25 страниц)

Клайв Леннард

Источник судеб

(«Северо-Запад», 1996, том 20 «Конан и Источник судеб»)

Часть первая

КАПИЩЕ ТРЕГЛАВА

Кульрикс держал свои племена,

Кульрикс – великий вождь!

Семитха держал свои племена,

Семитха – великий вождь!

А их молодая сестра Баннут

В ясное небо ушла.

Кульрикс пожертвовал чресла свои,

Кульрикс – великий вождь!

Семитха пожертвовав кровь свою,

Семитха – великий вождь!

А их молодая сестра Баннут

Стала вечерней звездой.

Кулрикс остался в песнях племен,

Кульрикс – великий вождь!

Семитха остался в песнях племен,

Семитха – великий вождь!

А их молодая сестра Баннут

Смотрит на нас с небес.

Песня племени Баннут.

Глава 1

ЗОВ ПЕРАКРАСА

За ним гнались всю ночь. Гибкое полуобнаженное тело мальчика, Потерявшего Имя, неслось между колючих ветвей, босые ноги уверенно отыскивали просветы среди коряг, кочки болотин, выступавшие над водой окатыши ручьев и нешироких речек. Темнота ночи не была ему помехой: сколько он себя помнил, малейшего отблеска лунного света хватало, чтобы безошибочно угадывать предметы. Если луны не было – выручал бледный свет далеких звезд. Даже сейчас, когда небо скрывали облака и мелкий холодный дождь обволакивал тело скользкой водяной пленкой, он ни разу не наколол ногу, прыгая, словно заяц, среди подлеска или пробираясь по каменистым осыпям, не ушибся, хотя и падал не раз, не распорол кожу об острые сучья. Он не боялся ночи, хотя и мечтал о пристанище и отдыхе, о конце этой затянувшейся погони, о свете дня.

Несколько раз он слышал поблизости звериный рык и тогда застывал с грацией лесного зверька, оглядываясь и быстро соображая: стоит ли нырнуть под куст и затаиться, или вскарабкаться на дерево, доверившись спасительной гуще ветвей, либо, что бывало чаще всего, свернуть по ветру, чтобы неведомый хищник лишился возможности выследить его по запаху.

Лишь однажды он ошибся, и какая-то летучая тварь неожиданно бросилась на него из тьмы кустов. Если бы он хуже знал повадки ночных летунов, то погиб бы через минуту, ибо то был беззубый нетопырь-пискун, смертельный яд которого таился в небольшом шипе на кончике хвоста. Яд лишал жертву возможности двигаться, и нетопырь спокойно мог наслаждаться теплой кровью, неторопливо высасывая ее своим длинным беззубым клювом, похожим на чудовищно увеличенный хоботок обыкновенного комара.

Упав на четвереньки, мальчик застыл неподвижно, хотя животный страх так и подмывал вскочить и броситься наутек от мерзко пищавшей гадины. Неосторожное бегство часто губило маленьких детей, которым не могли втолковать, что пискун почти слеп и различает лишь то, что движется.

Промахнувшись при первой атаке, нетопырь обиженно запищал и закружил среди ветвей, выделывая замысловатые круги и петли. Несмотря на свою подслеповатость, он отлично чувствовал препятствия и ни разу не натолкнулся на сучья.

Получив вынужденную передышку, мальчик постарался расслабить мускулы и застыл, опираясь на колени и локти. Сейчас для летучего гада он ничем не отличался от обычной коряги, которую стоит огибать во избежание неприятностей. И все же летучий хищник несколько раз пролетел так близко, что почти задел крыльями плечо беглеца.

Сердце Потерявшего Имя билось все спокойнее, дыхание выравнивалось, усталость, накопившаяся в конечностях, отступала. Он отдыхал в двух пядях от пищавшей смерти. Он был почти уверен, что спасительная цель близка, и к утру ему удастся ее достигнуть. Погоня шла по пятам, несколько раз среди деревьев даже начинали мелькать бледные огни, но каждый раз они оставались позади – совершив маневр, беглец уходил оврагом или козьей тропой, возникавшими как раз в тот момент, когда его уже готовы были схватить.

Шестеро его товарищей, бежавших из Мужского Дома с восходом первой звезды, были уже пойманы и уведены на поляну Глотающей Пасти. Дольше всех держался Скол, его двоюродный брат. Впрочем, оказавшись за тыном Мужского Дома, он перестал быть Сколом, как и все беглецы лишась Имени и став неприкаянной тенью, несущейся среди просторов Ночи.

Его схватили в Камышовой Заводи Безымянной реки. Братья переплыли ее неторопливые, парившие туманом воды под мелким дождем, держась рядом, – так слаженно, словно один из них был пловцом, а другой его отражением. Плыли в полной тишине, лишь негромкий плеск сопровождал тела, скользящие в мерцающих струях, смывавших грязь и налипшие листья. Не сговариваясь, они направились к Камышовой Заводи, сулящей убежище более надежное, чем открытый песчаный берег. И ошиблись.

Лодка, пришедшая с севера, очевидно воспользовалась неизвестной им протокой, соединявшей заводь с излучиной Безымянной. Если бы преследователи появились из-за поворота реки и попытались настичь пловцов, двигаясь им наперерез, мальчики успели бы добраться до противоположного берега и скрыться в зарослях. Но загонщики поступили умнее: пройдя протокой, они затаились в зарослях камыша, верно рассчитав, что Потерявшие Имя попытаются скрыться в плавнях.

Когда черная тень почти бесшумно выскользнула из-за высоких стеблей и стремительно понеслась к плывущим, подгоняемая толчками шестов, братья инстинктивно бросились в разные стороны, стремясь нырнуть поглубже в спасительный донный ил. Скол не рассчитал, и брошенная с лодки сеть накрыла его, словно пойманную рыбу. Однако он уже шел вниз, и сеть потянула за добычей и незадачливых рыбарей, не сумевших удержать равновесие в узкой лодке-однодеревке. Как обычно это делалось при плавании по узким протокам, преследовали отцепили от своего суденышка балансир, придававший однодеревкам остойчивость на стремнинах, и последнее, что слышал Потерявший Имя, уходя глубоко под воду, был громкий плеск и невнятные ругательства посыпавшихся в воду людей.

Ожидая, пока нетопырь-пискун уберется в свои ночные дебри, мальчик мысленно благодарил своих невидимых хранителей за то, что двоюродный брат, хоть и не ушел от погони, все же задержал ее на некоторое время и позволил ему благополучно выбраться из плавней и оторваться от преследователей. Красная Звезда успела заметно опуститься к пределам земного круга, прежде чем другой отряд загонщиков обнаружил его след.

Сейчас Скол вместе с другими пойманными уже на поляне Глотающей Пасти. Ничего тут не поделаешь. Честь уйти от Ночного Гона всегда выпадает лишь одному. И то далеко не всегда.

Когда мерзкая тварь, наконец, улетела, жалобно оплакивая свой упущенный ужин, он проворно вскочил на ноги и продолжил бег, повинуясь неслышному зову, который все отчетливее звучал в глубине его существа.

Налетевший с севера ветер разорвал облака, обнажая небесные прогалины, на которых, словно далекие светляки, показались успевшие побледнеть звезды. Дождь перестал, среди поредевшего подлеска заклубился холодный предутренний туман. Исчезли большие деревья, и вскоре беглец оказался на пустоши, поросшей вереском и колючей травой. Босые подошвы его ног заскользили по этой живой щетине, как бы приглаживая колючую щеку великана – только так можно было здесь передвигаться, почти не снижая стремительности бега. Местность повышалась, значит, он был на верном пути, почти что у цели.

И все же коварная полуслепая тварь задержала Потерявшего Имя чуть дольше, чем нужно. Когда на фоне светлеющей полоски неба уже отчетливо затемнел высокий холм с огромным деревом на вершине, обернувшись, мальчик заметил у себя за спиной на опушке леса неяркие огни.

Теперь, когда ничто не скрывало его от преследователей, загонщики имели солидное преимущество: их легкая лыковая обувь позволяла передвигаться по пустоши быстрее босоногого беглеца. Хотя мальчик старался не замедлять бег, подошвы ног уже начали гореть, он все чаще ощущал болезненные уколы травы и мелких камней, и раз, поскользнувшись, неловко упал на колени, больно их оцарапав.

У подножия холма Ночные Загонщики почти настигли Потерявшего Имя. С ловкостью ящерицы мальчик принялся взбираться, по песчаному откосу, цепляясь за торчащие корни и редкие кустики, сумевшие закрепиться на осыпи. Он предпочел бы обогнуть это коварное место и подняться наверх правее, где было много валунов и редко росли сосны. Но времени не оставалось: загонщики уже растягивали сеть, готовые накинуть ее на свою добычу. Склон становился все круче, песок неумолимо сползал, готовый предательски отдать беглеца в руки погони.

И все же ему снова повезло. Посреди склона, словно гнездо гигантской ласточки, прилепился огромный ком земли, соскользнувший сюда, очевидно, с края откоса. Поверху глыбы сохранилась ровная травяная площадка, посреди которой росло небольшое деревце. Добравшись до этого «гнезда», мальчик не стал здесь задерживаться, а, оттолкнувшись от ровной твердой поверхности, подпрыгнул и ухватился за торчавший почти на краю оползня корень сосны. Толчок оказался роковым для его преследователей: глыба поползла вниз, стремительно набирая скорость, и угодила точно в середину растянутой сети. Загонщики покатились по склону, увлекая за собой целую лавину песка. Это не слишком опасное падение, тем не менее, вынудило их повторить восхождение почти от самого подножия.

Мальчик слышал их досадливые крики, когда бежал среди редких низкорослых сосен. Теперь он был уверен, что победил. Зов, приведший его на Холм через мрак Ночи, превратился в мощный рокот, словно где-то в глубинах его сознания ожили сотни кожаных бил. В этом рокоте таилась вековая мощь и победная поступь существ, почти неподвластных времени. Зов все силился, заглушая другие звуки, которые так помогали юному беглецу избегнуть всех ночных опасностей, но, странно, это не пугало его, а успокаивало, как успокаивает шум дубравы или рокот водопадных струй.

Он знал, с чем ему предстоит столкнуться, и все же застыл в изумлении, когда, миновав резкий излом перед вершиной, очутился на ровной круглой поляне и увидел Священный Дуб. Исполинские ветви этого древнего гиганта уходили в поднебесье, и где-то там, высоко, уже трепетали на листьях сполохи еще не вставшего из своей постели Дневного Светила. Корни, не уступавшие размерами стволам упавших деревьев, местами выползли из земли, перегородив поляну, словно крепостными валами, и, хотя до основания Отца Деревьев было не менее полета стрелы, один из них плавно вздымался прямо от ног мальчика.

Испытывая священный трепет, Потерявший Имя двинулся по этой живой лестнице, ощущая босыми ногами ласковое тепло дерева и прохладу покрывавших корень мхов. Он шел медленно, не смея продолжить своей сумасшедший бег, продолжавшийся от Вечерней до Утренней звезды, хотя и понимал, что загонщики вот-вот преодолеют склон и окажутся на поляне.

А рокот уже гремел неумолчной атакой каменной лавины, вселяя трепет, а там, где корень-лестница плавно переходил в гигантский ствол, щерил деревянный зев лик Перакраса, бога лесов, вырезанный друидами в незапамятные времена, как говорили, еще до начала времен.

Загонщики показались на краю священной поляны, когда мальчик был в пяти шагах от ствола. И тоже застыли, пораженные. Все, кроме одного. Это был седобородый, крепкий еще старик, облаченный, в отличие от своих спутников, в чистые льняные одежды. Только ему разрешалось исполнить последнее действо Ночного Гона. Там, внизу, беглецам угрожали лишь сети, здесь, на вершине Священного Холма, все было по-другому. Старик поднял оболонный лук, прицелился в спину беглецу и спустил тетиву.

Стрела запела в утреннем воздухе и впилась в щеку древесного бога, пройдя в двух пядях от левого плеча Потерявшего Имя. Священная стрела, угодная лесу, спасающему достойных и безжалостному к слабым.

Мальчик не стал больше медлить. В два прыжка он очутился возле отверзтого зева Перакраса, скрывавшего спасительное дупло. Вторая стрела глубоко вошла в верхнюю древесную губу. Потерявший Имя готовился нырнуть в сырое нутро исполина, когда злобное уханье заставило его остановиться. Его привыкшие видеть в темноте глаза различили на дне дупла птичье гнездо. Прикрывая крыльями шестерых птенцов, на него злобно таращилась белощекая лесная сова.

У беглеца было несколько мгновений, прежде чем старик спустит третью, последнюю стрелу. Потерявший Имя мог бы одним движением выкинуть из дупла гнездо и броситься в спасительное чрево. Он не стал этого делать. Он просто повернулся и пошел навстречу своим преследователям, видя, как округлились глаза старика, как медленно опустил он свое священное оружие, как переглядываются одетые в сплетенные из древесных волокон одежды загонщики, как медленно и неуверенно растягивают они сеть…

Зов Перакраса, приведший его сюда, достигнув высшего предела, оборвался.

Глава 2

ДАРАМУЛУН

Если бы кто-то, способный изумляться, смог пролететь в один присест от южных до северных пределов обширной земли, называемой Пустошами Пиктов, он был бы поражен первозданной дикостью, необъятностью и мрачным очарованием этих мест.

На юге, от самого устья реки Черной, впадающей в Западное море возле славной Кордавы, тянулись непроходимые заросли, подобные настоящим джунглям, так что граница пиктских земель и Зингары терялась в чащах этого первобытного леса. Зингарцы безжалостно рубили деревья, делали просеки и строили пограничные форты, но лес наступал, соревнуясь в коварстве с пиктскими воинами: здесь часто попадались укрепления, чьи гарнизоны были вырезаны дикарями, а постройки не только разрушены, но и утонули в молодых зарослях, перевитых лианами.

Западной границей пиктских земель служила река Черная, текущая с севера, с отрогов Киммерийских гор. Боссонские топи, лежавшие в междуречье Черной и другой не менее великой реки – Громовой, служили своеобразным буфером между цивилизованным миром и пиктскими племенами, все еще пользующимися каменным оружием. Места это были жуткие, населенные странными и безжалостными существами, демонами и прочей нечистью, так что лишь самые отважные колонисты из великой и богатой Аквилонии, гонимые нуждой или неуемной страстью к приключениям, строили свои поселения на берегу Черной реки, в местности, называемой Конайохара. И хотя город Велитриум, давно превратившийся из пограничного форта в столицу края, держал изрядный гарнизон и отряды следопытов, поселенцы никогда не чувствовали себя в безопасности, вынужденные вести постоянную борьбу с пиктскими кланами, на чьих исконных землях они поселились.

Летящий над Пустошами Пиктов не смог бы, пожалуй, обнаружить под пологом леса, чьи кроны сплетались столь тесно, что образовывали настоящую зеленую крышу, и признака жизни. Дикари строили свои крытые тростником и листьями глинобитные хижины в местах укромных, окружали их частоколами с нанизанными человеческими черепами и деревянными идолами, подвластными чарам местных колдунов. Здесь, в древних капищах, творились кровавые обряды человеческих жертвоприношений, а некоторые кланы, как поговаривали, до сих пор практиковали людоедство.

К северу от Велитриума, в среднем течении Черной, джунгли постепенно сменялись лиственными лесами, не менее густыми и древними, населенными северными пиктами. Народ столь же дикий и угрюмый, северяне все же несколько отличались от своих южных собратьев: имели менее смуглую кожу, предпочитали в качестве украшений не птичьи перья, а ожерелья из волчьих зубов, вместо боевой раскраски использовали татуировку и не позволяли своим женщинам ходить нагишом. Было и еще одно существенное отличие, касавшееся общественного устройства. Если южные кланы постоянно воевали друг с другом, то северные признавали (правда не всегда и не все) единого Верховного Вождя, кем в ту пору был славный и могучий Деканаватха, и Верховного Жреца – друида по имени Дивиатрикс. Относительное единство позволяло северным пиктам не только успешно отражать экспансию более цивилизованных народов, но и держать на расстоянии южан, погрязших, с их точки зрения, в дремучем невежестве и первобытных предрассудках.

И хотя предки нынешних пиктов, приплывшие в эти земли еще до Великого Потопа с островов, лежавших где-то в Западном океане, когда-то вместе воевали против атлантов и народов, населявших материк в доисторическую эпоху, северяне считали своим родоначальником Семитху, а праотцом южан – его брата Кульрикса, которого Семитха когда-то попросту съел, дабы продлить род и не дать племени пиктов сгинуть в коленах своих.

Далее к северу лес постепенно редел, распадаясь на перелески, появлялись ели и сосны, вересковые пустоши и холмы с огромными дубами на вершинах. Здесь часто устраивались капища, посвященные богам Леса, Неба и Луны, а в священных рощах вешали на деревьях жертвы – храбрейших из врагов, попавших в руки пиктских воинов.

Тех, кто не смог убить в сражении менее пяти сынов Семитхи и все же попал в плен, ждала участь менее почетная: их забивали камнями и бросали в проклятых бесплодных местах – на поживу волкам и мерзким демонам-катшу, тощим, трусливым и вечно голодным обитателям болот. Здесь же покоились кости трусов, предателей и нарушителей священных табу из числа самих пиктов.

Одним из таких мест считалась долина Сирандол Катрейни, лежавшая среди двух скалистых стен недалеко от побережья Западного моря. Ни деревца, ни кустика, ни травинки – только щебень да бесплодная пыль. К югу находился довольно большой участок леса, по которому протекала река Безымянная, к северу, за обширными бесплодными пустошами начиналась каменистая земля пограничья с Ванахеймом – царством ледяного великана Имира.

Пуща, носившая, как и река, название Безымянной, была последним форпостом гигантских девственных лесов, тянувшихся к югу, тщетной попыткой зеленого плата противостоять ледяному дыханию Имира. Деревья здесь были низкорослые, с искривленными северными ветрами стволами, мрачные непроходимые заросли елей часто непреодолимо преграждали путь не только человеку, но и зверю лесному, а редкие лиственные деревья даже в разгар лета несли в своих листьях желтизну осени.

На южной оконечности пущи возвышался Священный Холм, увенчанный, словно корабль, высокой мачтой с зеленым парусом, древним древесным великаном – гигантским кряжистым дубом, чья крона, несмотря на близость тундр, полыхала изумрудной зеленью: то была плоть бога лесов Перакраса.

На северной опушке, неподалеку от долины Сирандол Катрейни, лежала поляна Глотающей Пасти.

* * *

– Мы трижды теряли его след, он ушел от нас в Камышовой Заводи, его не тронул пискун-кровосос… На его теле почти нет царапин, только разбитые колени… Он сбросил на загонщиков глыбу земли и достиг вершины. Две мои стрелы не нашли цели. Он мог, он должен был, во имя Неба и Луны, отдать свое тело Перакрасу! И все же он не сделал этого…

Говоривший, седобородый старик в чистой белой одежде, сидел на деревянном помосте в некоем подобии кресла и задумчиво глядел вниз, на семерых мальчиков, стоявших посреди поляны в окружении угрюмых воинов. Нагие гибкие тела пленников были покрыты грязью и запекшейся кровью, лица исцарапаны, а один бережно придерживал сломанную руку, стараясь не морщиться от боли. Тот, о котором говорил старик, словно не принимал участия в Ночном Гоне, стоял спокойно, внимательно глядя на помост, хотя и не мог слышать произносимых слов.

– Шесть птенцов, – пробормотал старик, – и сова… Он должен был отдать свое тело Перакрасу.

– Мудрость твоя безгранична, о Поедатель Священных Желудей, – откликнулся один из окружавших его людей. Все они были одеты в сплетенные из древесных волокон балахоны, сквозь которые виднелись крепкие мускулистые тела, лица прикрыты звериными масками. Заговоривший носил маску медведя, искусно сделанную из головы настоящего зверя.

– Мудрость твоя безгранична, решай. Но если позволишь молвить, загонщики мыслят, что Перакрас не принял его…

– Сова – ночная птица, – старик словно не слышал загонщика. – Перакрас позволил ей свить гнездо в своем чреве. И все же он звал Потерявшего Имя, звал и помогал…

– Мудрость твоя безгранична, о Бывающий У Корней, – выступил вперед человек в маске оленя, – решать тебе, но мы думаем, воин, не способный убить ничтожную птицу…

Старик грозно глянул на «Оленя». Он не возвысил голоса, но ответил так, что дрожь пробежала по телу загонщика, дерзнувшего говорить о вещах, не доступных его пониманию.

– Что знаешь ты, Носитель Сети? Перакрас дал пристанище этому существу, укрыв его своей плотью, а воля богов священна. Не подвергнул ли он тем самым Потерявшего Имя ведомому лишь ему испытанию?

Загонщики молчали. Начал накрапывать дождь, и их мертвые маски покрылись сосульками слипшейся шерсти.

Старик поднялся, воздев руки к низко бегущим серым облакам.

– Он побывал у Дуба! Он прикоснулся к плоти Перакраса! Он совершил то, что не дозволено ни одному из вас, попирающих этот помост, и уж тем паче, стоящим на земле! Он достоин стать главой Клана Выпи. Но раз Перакрас не допустил его в свое чрево, он пройдет испытание Поглощением вместе со всеми.

Его слова относил ветер, и стоявшие посреди поляны их не слышали. Мальчики жались друг к другу: вынужденные пребывать в неподвижности, они замерзли под мелким дождем. Увидев, как поднялся старик, пленник со сломанной рукой вздрогнул и забормотал что-то невнятное.

Тот, кто побывал у Священного Дуба, незаметно положил ему руку на плечо и шепнул: «Не бойся. Вспомни, что я рассказывал в Мужском Доме».

Наверное, многие, ожидавшие обряда Поглощения, сейчас мысленно переносились в теплое, душное нутро этой длинной хижины, окруженной высоким частоколом.

В одном ее конце пол устилала слежавшаяся травяная подстилка, на которой семеро коротали четверть луны Ожидания, в другом – темнели кучки испражнений, окаменевших, их многочисленных предшественников, и свежие: во время Ожидания мальчикам запрещалось выходить даже на двор.

Побывавший у Дуба (тогда его звали Птахом) был старше своих товарищей: прошлым летом главу его рода задрал бурый медведь, и Птах получил отсрочку от посвящения в мужчины. Впрочем, зиму назад никакого Гона и не было: женщины Клана Выпи, обитавшей в Безымянной пуще на отшибе от остальных пиктских племен, рожали все реже, дети часто умирали до отвердения ногтей, а ради одного Птаха Гон не стали бы устраивать, даже будь старый Эльтоток жив.

На редкость сообразительный, проворный и веселый (а пикты считали весельчаком всякого, кто улыбался чаще двух раз в год) мальчик уже давно приглянулся кряжистому, немногословному Эльтотоку, знавшему, впрочем, немало занятных присказок. Даже Поедатель Священных Желудей, жрец племени, которому только и было дозволено лесными богами приближаться к святилищу Перакраса, нет-нет да удостаивал мальца своим милостливым вниманием.

Собирая по крупицам обмолвки жреца и иносказательные присказки Эльтотока, умея сопоставлять и делать умозаключения, Птах открыл для себя тайну Поглощения и, дабы хоть как-то успокоить буквально умиравших от страха товарищей, поведал ее во время Ожидания в Мужском Доме.

Давно, когда Клан Выпи еще чтил за своего родоначальника Семитху и не удалился от остальных племен в Безымянную пущу, обряд посвящения в мужчину проводили безжалостные мрачные друиды, силами своих чар вызывавшие древнее чудовище Дарамулуна. Чудище поглощало мальчиков и носило их в своем чреве девять лун. Поглощенные испытывали ужасные муки, выживали лишь сильнейшие, которых Дарамулун изрыгал к радости матерей и чести отцов. Из них получались отличные воины – сильные и безжалостные.

Потом друиды куда-то подевались, или племя бежало на север, к самой кромке лесов – этого Птах не понял. От обряда посвящения остался Ночной Гон, правда, в старые времена в беглецов выпускали настоящие стрелы не только на Священном Холме. Изредка (говорили – раз в десять лет) кому-нибудь из Потерявших Имя удавалось достигнуть священного дерева, и он становился наследником главы клана, даже не будучи его сыном. Тех, кого ловили, подвергали Поглощению, только теперь роль Дарамулуна выполнял длинный шалаш, вход в который делали в виде чудовищной пасти. Правда, внутри мальчиков ждали суровые и болезненные испытания, но это, конечно, не шло ни в какое сравнение с мучениями в зловонном чреве древней гадины.

«Скоро мы станем мужчинами, – успокаивал Птах своих друзей, – настоящими воинами! Нам позволят кидать в стволы боевые топоры, охотиться не только на сусликов и спать с женщинами». Он слегка кривил душой: многие мальчишки примеривали в руке настоящее оружие и стреляли крупную дичь задолго до посвящения. Не говоря уже о женщинах. Единственное, ради чего стоило терпеть испытание, была боевая татуировка и мужское имя, которое каждый пикт получал в дар от богов, навсегда забывая детскую кличку.

И все же, стоя на поляне Глотающей Пасти под пристальными взглядами загонщиков в страшных звериных масках, в окружении мрачных воинов в волчьих плащах, словно настоящие пленники, никто из юношей, кроме побывавшего у Дуба, не мог унять дрожь и леденящее предчувствие чего-то страшного и неотвратимого.

Поедатель Священных Желудей задрал к небу длинную бороду и что-то протяжно прокричал. Воины зашевелились, принялись выстраивать мальчиков в ряд, подгоняя несильными ударами дубин. Обряд требовал некоторой грубости по отношению к пленникам: предполагалось, что не каждый из них выйдет живым из чрева Дарамулуна.

Семеро друг за другом двинулись к помосту, Птах шел последним. Первым оказался юноша со сломанной рукой. Ноги его подкашивались, лицо побелело, и все же он мужественно шагнул под помост, на котором стояли жрец и загонщики. Помост был недостаточно высок, и Потерявшему Имя пришлось опуститься на четвереньки. Он скривился от боли и пополз, прижимая больную руку к груди. Как только он скрылся под настилом, воины остановили шеренгу посвящаемых.

Жрец протянул руку, и человек в маске медведя подал ему резную деревянную чашу. Поедатель Желудей набрал в рот воду, сделал глотательное движение и тут же выплюнул воду на доски помоста. Священная влага должна была попасть на плечи и голову мальчика, ползущего под ногами жреца, причастив его таинством посвящения.

Однако это была только первая часть обряда. Когда юноша показался с противоположной стороны возвышения, двое людей в масках схватили его и грубо поволокли к стоящему в отдалении шалашу – в пасть чудовища Дарамулуна. Видимо, его схватили за поврежденную руку, и мальчик не удержался от крика. Старик на помосте презрительно скривил тонкие губы: воин должен уметь терпеть боль, так повелевали боги испокон века.

Жрец продолжал обряд, набирая в рот воду и выплевывая ее на помост, когда очередной посвящаемый проползал у него под ногами, но мысли его были заняты не священнодейством, а размышлениями более общего порядка. Он все еще пребывал в недоумении, пытаясь истолковать событие на вершине Священного Холма, когда долгожданный претендент в вожди так и не побывал в чреве Перакраса. Сомнения обуревали Бывающего У Дуба: верно ли он поступил, все же объявив этого юношу наследником главы Клана Выпи? И не велит ли лесной бог подвергнуть его в чреве Дарамулуна испытанию древнему и жестокому, почти забытому нынешним поколением?

Тем временем тот, о ком он мыслил, оказался возле помоста, готовясь проползти под ним вслед за своими товарищами. Жрец пристально разглядывал юношу: отлично сложен, разве немного тонок в кости, кожа несколько более светлая, чем у единоплеменников, спокойное выражение лица с правильными, почти невозможными для пикта чертами, светлые, внимательные глаза… Другой бы с такой внешностью считался среди кряжистых, низкорослых единоплеменников белой вороной со всеми неприятными последствиями, но, странно, этот мальчишка пользовался уважением сверстников и симпатией старших, несмотря на то, что часто превосходил взрослых сообразительностью…

Еще раз воззвав к богам Неба и Луны и положившись на волю Перакраса, жрец подал знак. Юноша опустился на четвереньки и проворно пополз под досками. Старик выплюнул священную воду и сквозь щели увидел, как она стекла точно на макушку Потерявшего Имя…

И тут произошло то, что заставило похолодеть и закаленных в сражениях воинов, и мальчишек, сидевших в шалаше, и людей в масках, и самого служителя Перакраса. С севера, со стороны проклятой долины Сирандол Катрейни, донесся вой, от которого содрогнулась земля и посыпались сухие сучья с ближайших деревьев. Помост зашатался, и стоявшие на нем едва удержались на ногах. Все застыли, не в силах преодолеть ужас, столь же древний и всепоглощающий, как и звук, пронесшийся над поляной Глотающей Пасти.

Вслед за первым ударом земля содрогнулась вновь и уже не переставала вздрагивать под мощной поступью гиганта, идущего напролом сквозь заросли и скалы. Прошло совсем немного времени, и он показался: чудовищное существо выступило на поляну, ломая кусты задними трехпалыми ногими, сметая их чешуйчатым хвостом, перебирая в воздухе передними короткими лапками с длинными когтями, разевая кривую пасть, которую, побывай кто-нибудь из замерших в ужасе людей в далеких южных землях и сохрани способность мыслить, мог бы сравнить с клювом гигантского попугая…

Из этого клацающего в жадном предвкушении жертвы клюва тянулись вверх широкие поводья, испещренные древними магическими рунами, и правила ими всадница, достойная своего скакуна. Это была великанша, голые груди которой свисали на выпуклый, прикрытый чешуйчатой броней живот, а мордатую, несоизмеримо с телом маленькую голову украшал островерхий шлем, усыпанный черными самоцветами. Левой рукой она умело направляла чудовище, а правой раскручивала над головой что-то, мелькавшее так быстро, что невозможно было разглядеть.

Жрец, застывший с чашей в руках подобно деревянному идолу, узнал эти существа, хотя никогда и не видел их. С трудом разлепив побелевшие губы, он выдохнул их имена:

– Дарамулун! Трумалур!

Он не был настоящим друидом и все же хранил где-то в глубинах памяти частичку древнего знания.

Не обращая внимания ни на помост, ни на застывших в ужасе воинов, великанша направила Дарамулуна прямиком к шалашу, скрывавшему мальчиков. Чудовище было в двух шагах от своего убогого воплощения, когда наперез ему метнулась гибкая фигурка. Птах несся огромными прыжками, едва касаясь травы, стремясь оказаться между монстром и своими товарищами. Что он собирался сделать, как противостоять гигантскому противнику, осталось загадкой: Дарамулун вытянул свое полуптичье-полузвериное тело почти параллельно земле, разинул клюв и сглотнул юношу, как курица сглатывает зерно. Потом монстр проворно разметал шалаш передними короткими лапками и поглотил окаменевших от страха мальчишек.

Все это произошло так быстро, что никто не успел сделать и нескольких вздохов. Впрочем, дыхание людей было сковано ужасом, как и их тела. И все же, надо отдать должное пиктским воинам: они пришли в себя раньше, чем люди на помосте, раньше Поедающего Священные Желуди. Их тела, покрытые шрамами многочисленных схваток с врагами, хищниками, а часто и нечистью, ожили прежде, чем рассудок отдал приказ к действию. Тварь была ужасна, она двигалась прыжками с неимоверной быстротой, и все же она была из плоти, от нее разило тошнотворным запахом, а великанша-погонщица брызгала целыми фонтанами слюны, изрыгая проклятья на неизвестном древнем наречии. Это была отвратительная плоть, явившаяся из Нижнего Мира, но плоти можно было противостоять дубиной, копьем и каменным топором.