Текст книги "Остановка последнего вагона (СИ)"

Автор книги: Кирилл Гольцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 23 страниц)

Глава III
СТРАННЫЙ ВЕЧЕР

Я трясся в маршрутке, нещадно прижимаемый множеством пакетов, которыми была буквально завалена рухнувшая на сидение рядом пожилая женщина дородной комплекции и с удивительно скрипучим голосом. От неё пахло неприятной затхлостью и чем-то вроде привокзальных чебуреков. Пассажирка всё время дёргалась, суетливо осматривалась – не выпало ли чего из вещей на пол, и беспрестанно возмущалась, что она как пенсионерка, должна платить деньги за проезд. Её слова в основном были обращены к крохотному седому мужчине, который сидел через ряд к нам и старательно отводил взгляд. Именно на него, кивнул водитель, постучав пальцем по висящему над ним плакату с размашистой надписью «Предусмотрено одно место для бесплатного проезда пенсионеров, ветеранов и инвалидов». Конечно, оказаться вторым и платным пассажиром из этой категории было слегка обидно, однако мне казалось, что это всё-таки вовсе не повод вести себя подобным вызывающим образом, тем более, если речь шла всего-то о двадцати пяти рублях.

– А вы чего улыбаетесь? Думаете, расселись тут и можете с комфортом ехать! – неожиданно набросилась на меня эта женщина и с силой плюхнула мне на колени один из своих свёртков – холодный и, кажется, мокроватый. – Вот, подержите лучше. Или не видите, как мне тяжело?

Я вздрогнул, и хотел было ответить что-то резкое – возможно даже бросить ей в лицо то, что оказалось у меня на коленях, но неожиданно перед глазами появился образ Маши и в ушах зазвучали её слова о том, как теперь надо себя вести. Правда всё это или нет, но мне почему-то показалось очень правильным отреагировать на действия пенсионерки так, как она не ожидает. К тому же чем-то грубым, скорее всего, я только её распалил бы и нашёл себе новые лишние проблемы. Поэтому натянув на лицо широкую улыбку, я взмахнул руками, случайно отбросив в сторону один из её мешочков, свешивающихся с двух скрюченных пальцев, и закричал:

– О, еда!

Потом бросился открывать вручённый мне свёрток, всем своим видом демонстрируя вожделение от того, что там может оказаться нечто съедобное, которое я тут же готов проглотить.

– Ты чего это? Что делаешь, а? Посмотрите только, люди добрые! – заголосила пенсионерка и тут же выхватила свой кулёк, усевшись ко мне полубоком, опасливо озираясь и громко бормоча. – Совсем уже молодёжь невменяемая пошла. Обкурился чем-то, что ли, или студент какой приезжий. Хамы и нищие!

Я проигнорировал всё сказанное и теперь уже с совершенно искренней улыбкой стал смотреть в окно. Мимо пронёсся массивный памятник с устремлённым внутри гигантского шара человеком, неизменно встречающий всех въезжающих в Тиндо, являющийся непременным объектом паломничества фотографов и просто зевак. Однажды на моих глазах один такой любитель съёмок чуть было не попал под небольшой поезд, который редко, но проходил как раз с другой стороны, о чём неизменно почему-то забывали даже местные жители. Куда и зачем он ездил, оставалось загадкой, однако хотя бы раз в месяц я видел эти блёклые и, кажется, надорвавшиеся вагоны, которые неизменно производили впечатление явления из какого-то другого, старого и загадочного Мира или времени.

В руках я мял купленную на развале у платформы линзу-закладку, которая, если верить информации на простенькой упаковке, могла увеличивать изображение в 6 и более раз. Продавец, сначала произведший весьма благоприятное впечатление, радушно показывая и рекомендуя все свои товары в категории «до 100 рублей», превратился в конце в весьма неприятного и непонятно на что разобиженного субъекта. А всего-то он окончательно убедился, что кроме этой самой закладки я не собираюсь больше ничего брать. Собственно, я всегда старался игнорировать подобные точки, где заведомо толком ничего путного не купишь, разве что «настоящие французские духи» по 200 рублей за большой флакон, однако мне хотелось дома внимательно рассмотреть капсулу, а другого места, где можно было бы отыскать по пути лупу, в голову не приходило. Разумеется, я не надеялся увидеть там какие-то разгадки и не думал, что рассмотрю линию, по которой её можно будет открыть, однако кулон, стоивший жизни человеку, по моему мнению, нуждался в очень пристальном изучении. Тем более если хоть что-то из сказанного Машей было правдой.

– Остановите у фонтана! – попросил я, и ослабевшее было ко мне внимание окружающих, вспыхнуло с новой силой. – Можно пройти?

Пенсионерка встрепенулась и очень недовольно приподнялась, сразу же ссыпала тюки на освободившееся место. Увидев это в зеркало, водитель довольно резко прикрикнул. – Вещи на сиденья не ставить или платите как за проезд пассажира!

Чем всё это закончилось, я так и не узнал – маршрутка притормозила у покосившейся остановки с выгоревшими плакатами, поздравляющими с Днём победы. Учитывая, что завтра наступала осень, это звучало скорее как издевательство и, на мой взгляд, лишний раз подчёркивало формальное отношение к этому празднику, чтобы там не кричали политики с экранов телевизоров. Возле блестящей серебром урны стояли два понурых мужчины средних лет, между которыми я выпрыгнул, хлопнул дверью и успел разобрать из слов попутчицы только что-то вроде «пока никого нет, могу поставить, а потом уберу».

Теперь мне предстояло пройтись пешком минут пятнадцать, что по такой погоде радовало предсказуемо мало. Дождя не было, но чрезвычайно влажный и даже затхлый воздух при каждом вдохе отдавал какой-то будоражащей болезненностью по всему телу, словно я начинал заболевать. А ведь кто-то сейчас сидит в тёплых отдельных квартирах или даже лежит в мягкой постели, смотрит телевизор и не представляет себе того, что испытывает какой-нибудь одиноко бредущий по улице человек типа меня. Для таких людей всё происходящее за окном – лишь фон: привычный, но недостойный большего внимания. Возможно, дело здесь было в равнодушии или в собственном жилье, что на настоящий момент было для меня недостижимой мечтой. Как говорится, сытый голодного не разумеет, ведь мой деревянный старый домик на окраине никак нельзя было сравнить с этими, пусть и панельными, страшными, но добротными домами. А ведь в шестикомнатной квартире там я жил не один, а с восемью соседями, на которых приходилась всего одна ванна, туалет и кухня.

Окружающее поражало непривычным и даже неуместным для практически наступившей осени обилием зелёной листвы. Даже клёны, в буйстве красок которых традиционно должны были пойти завтра в школу дети, ничем не напоминали сентябрьских красавцев. Всё было уныло, как-то недоговорено, неполно и неправильно. Сейчас уже с трудом верилось, что всего лишь месяц назад, Подмосковье буквально умирало от жары, и в государственных инстанциях рассматривался вопрос о том, чтобы отсрочить занятия в школах. Обычная осень по погоде, но не по внешней сущности. Вот и мой двухэтажный деревянный дом, стоящий чуть в стороне от кирпичных, выглядел совсем стареньким, уставшим и просевшим куда-то назад. Но, на самом деле, это было не так – здание отличалось редкостной прочностью и ни в чём не уступало камням или бетону, а в хорошую погоду, пожалуй, и выигрывало. Хотя каждую ночь, засыпая, я неизменно слышал множество смешивающихся в невнятный гул шорохов и таинственных поскрипываний. Это чем-то напоминало мой прошлогодний полёт в Ленинград, когда самолёт вёл себя в воздухе именно таким образом, а я задавался вопросом – не развалится ли лайнер за тот короткий отрезок времени, что отделял город на Неве от Москвы. Но как тогда, так и сейчас ничего подобного не происходило и постепенно стало неотъемлемой сущностью жизни – привычной и могущей обеспокоить только в случае каких-то действительно кардинальных изменений. Иногда, лёжа поздней ночью в кровати, мне было приятно думать, что дом тоже бодрствует вместе со мной, помогает, настраивает и даже осторожно, чтобы не обидеть, даёт правильные советы, высказывается. Однако как я ни прислушивался и ни пытался интерпретировать скрипы в слова, ничего не выходило, кроме игры в да и нет. Забавно, что большинство моих решений было принято именно под воздействием такого случайного фактора, как шорох – неизменно служивший отрицательным ответом, и скрип – значит, некто со мной соглашался и одобрял. Понятно, что по большому счёту всё это было самыми настоящими глупостями, но они, как ни странно, очень помогали жить, вселяя уверенность и даже некоторое ощущение превосходства над окружающими, у которых не было кого-то такого мудрого и неведомого, кто мог бы дать дельный совет. Наверное, подобное чем-то роднилось с религией, кого там ни воображай себе как Творца, хотя с моими более чем скромными запросами речь скорее шла о чём-то вроде ангела-хранителя. Порой мне казалось, что я даже его видел – маленькую девочку, словно прозрачную белую тень от чего-то необъятного и немыслимого, но вечного и доброго. Она никогда не приближалась, но бывало, надолго замирала на другом конце комнаты, а я не решался с ней заговорить, боясь обидеть и лишиться этой поддержки. Иногда мне казалось, что она что-то тихо-тихо шепчет и даже вроде бы различалось многократно повторённое, но не очень понятное мне слово или фамилия Хельман. Возможно, именно его тень ребёнка винила в каких-то невзгодах или даже своей смерти, но мне казалось, что если это на самом деле человек, то жил он много сотен лет назад и уже давным-давно искупил свою вину, если она вообще была. А как раз сегодня я очень надеялся, хотя старался об этом и не думать, что мой добрый ангелок снова появится и подскажет мне – что в происшествии на набережной правда и к чему всё это приведёт. Впрочем, и дельный совет дома оказался бы здесь весьма кстати, но, по-моему, они никогда не говорили одновременно. Может быть, настолько уважительно относились к мнению друг друга или причина была в чём-то недоступном для моего понимания.

Подойдя к подъезду, я еле успел отклониться от резко распахнувшейся двери и, остановившись возле мокрого лысоватого куста, безучастно смотрел, как оттуда вылетела неопрятная девушка с опухшим от пьянства лицом и растянулась в луже, подняв целый фонтан брызг. Её звали, по-моему, Клава и она уже много лет с переменным успехом сожительствовала с мрачной личностью, обитавшей на первом этаже нашего дома и продающей наркотики, не будучи чуждой употреблять их самому. Мы встречались всего несколько раз, и этот вечно скукоженый, грязный и ни с кем не разговаривающий человек, вызывал у меня исключительно чувство омерзения. Пребывая в дурмане, он видел нечто, недоступное другим, с кем-то спорил, обходил невидимые преграды и неизменно хмурился, плакал или тряс головой во все стороны настолько энергично, что, казалось, она может отскочить в любой момент.

– Дрянь, а где же они? – раздался голос этого индивидуума и вскоре в дверях появился он сам. – Я точно клал туда, а сейчас ничего нет. Продала или как?

Клава, обтирая грязными руками лицо, по которому сочились серые капли, всхлипывала и невыразительным голосом гудел:

– Ничего не трогала, ничего не трогала.

Возможно, у неё был сломан нос и, заприметив вдали дворника, который старательно сметал лужи у кирпичных домов, я про себя порадовался, что он ещё не добрался сюда. В противном случае Клава могла упасть куда более болезненно.

– Да ты только на себя посмотри. Пошла вон!

– Ничего не трогала, ничего…

Я решительно выступил вперёд и, оказавшись напротив дверного проёма, загораживаемого соседом, мягко, но твёрдо поинтересовался:

– Можно пройти?

Кажется, он только через какое-то время понял, что рядом есть кто-то ещё, потом, видимо, попытался осознать смысл услышанного, и немного отклонился в сторону, не отрывая горящий ненавистью взгляд от девушки.

Я прошёл в маленький холл и неприятно заскрипел по обитым линолеумом ступенькам, вспоминая, как по милости таких лихих соседей пару лет назад оказался в отделении милиции. В тот день, выпив пару бутылок пива, я возвращался домой после встречи с приятелем и был изумлён, когда на площадке первого этажа меня без всяких слов скрутили люди в форме и затолкали в припаркованную у подъезда машину. Вскоре я оказался на четыре долгих часа запертым в обезьяннике вместе с каким-то бомжом, беспрестанно бьющимся головой о стены и бормочущим:

– Они меня обложили, зажгите свечу и будет выход.

Потом оказалось, меня приняли за одного из клиентов этого типа, пришедшего купить дозу, но когда ситуация прояснилась, хоть и с видимым сожалением, но отпустили. Понятно, никаких извинений я не услышал, получив в напутствие только трудновыполнимое пожелание:

– Постарайся, чтобы мы тебя там больше не видели!

Понятно, что после этого неприятного происшествия особой симпатии к такому соседу, при всей лояльности, у меня не появилось, а неприязнь напротив – стала гораздо острее. Но высказывать это каким-то образом было бы попросту бессмысленно, точно так же, как призывать зайцев образумиться и покупать билеты. Хотелось лишь поскорее обо всём забыть и стараться быстрее подниматься на площадку второго этажа.

– О, кого я вижу! Пораньше сегодня? – приветствовал меня спускающийся по лестнице сосед по квартире. – Отлично. У меня есть как раз что показать!

Этого худощавого, с непропорционально большой головой человека все звали Петровичем, и он был единственным, кроме пожилой бабушки, обитателем квартиры, который практически всегда был дома или возле него. Насколько я знал, Петрович проектно работал с фирмами по дизайну и составлял нечто вроде объёмистого руководства о том, как правильно оформлять Интернет-сайты. По квартире, в общем, он никогда ничего не делал, игнорируя установленные графики дежурств и прочие низменные вещи, но почему-то всегда охотно соглашался вынести мусорное ведро. Хотя контейнеры находились от дома на весьма внушительном расстоянии, Петрович неизменно посмеивался и приговаривал: прогулка мозгам, пустые мысли – на свалку.

– Да, вот так освободился. Чувствую себя что-то не очень, поэтому давайте как-нибудь до следующего раза, – сказал я, для убедительности, кашлянув.

– Всё понятно. Такая уж погода нынче. Ладно, поправляйся. Кстати, я на плите только что вскипятил чайник, поэтому если заварить там чего или ноги попарить, не стесняйся воспользоваться горяченькой водичкой!

– Спасибо.

Я кивнул и пошёл дальше, смутно слыша с улицы неразборчивый визг, несомненно, принадлежащий Клаве, по-прежнему избиваемой своим сожителем.

Да, похоже, с соседями мне вообще перманентно не везло – до покупки здесь комнаты на деньги, которые мне прислали родители, продав квартиру в далёком северном городе, я снимал жильё в Москве возле метро «Перово». В «трёшке» кроме меня жила очень полная женщина, которая всё время жаловалась на сердце и могла буквально свести с ума бесконечными рассуждениями о тяжести сущего. Кроме того, Анна Геннадьевна была глубоко верующим человеком и умудрилась расставить по всей квартире иконы, какие-то книжки и прочие атрибуты веры. Даже в туалете висел большой календарь на прошлый год с изображением каких-то святых. Однажды я случайно облил его, справляя малую нужду и, чтобы избежать праведного гнева, вынужден был купить целых два новых плаката с мрачными ликами на фоне горящих свечей и куполов церквей, на чём инцидент был благополучно исчерпан. Соседка постоянно призывала к созиданию, добру и посещению храма, а так же могла очень донимать вопросами о том, почему я до сих пор не ношу нательный крестик. Особенно остро эта проблема почему-то вставала, когда я выходил из ванной – возможно, обнажённое по пояс мужское тело в её видении смотрелось изначально греховно без увесистой цепи и массивного креста. А в другой комнате жил некто Егор с бабушкой – принципиально безработный и обозлённый на весь мир тип, который постоянно клянчил у старушки деньги на воду, но в результате неизменно возвращался домой пьяным и устраивал настоящий погром. И только совместными усилиями Анны Геннадьевны с бабушкой его удавалось более-менее успокоить и уложить спать. Переезжая сюда, в собственную комнату, я был почему-то уверен, что точно не столкнусь ни с чем подобным и просто душа в душу заживу с новыми соседями, однако подобного не случилось. Во всяком случае, наиболее ярко это проявилось на примере соседа с первого этажа.

Я долго бренчал связкой ключей и только со второй попытки смог открыть дверь. Поразительно, но замок здесь меняли уже не менее семи раз в этом году, и по-прежнему не было никакой уверенности в его работоспособности. Как водится, все соседи валили вину друг на друга, в конце концов, сойдясь в удобном для всех мнении, что это происки бабушки лет восьмидесяти, которая жила в самой последней по коридору комнате и выходила на улицу всего раз в день. Она обычно очень долго попадала в замочную скважину, отчаянно крутила там ключ, который частенько оказывался не тем, а потом ещё бесконечно дёргала во все стороны дверь, убеждаясь, что всё закрыто. Обычно бабушка не отходила далеко от подъезда, а сидела на покачивающейся лавочке, смотрела перед собой, пожёвывала губами и улыбалась чему-то своему. Память старушки часто играла с ней злые шутки и однажды, пойдя за продуктами, она вернулась домой только через три дня в сопровождении милиции. Её принято было считать выжившей из ума, но мне представлялось, что речь здесь идёт лишь о простом, но одиноком, старом и больном человеке. Каждый раз, глядя на неё, я почему-то задумывался о том, что надо поскорее создать семью, нарожать побольше детишек и быть хоть в какой-то мере уверенным в том, что моя старость не пройдёт так, как у этой бабушки. Правда, стоило мне перестать думать о ней, как в голову приходили совершенно другие мысли – что я молод, перспективен, ещё ищу себя в жизни и успею всё, что только захочу, в том числе и жениться. В любом случае никого постоянно у меня сейчас не было, поэтому вопрос с созданием семьи был, по большей части, риторическим.

Наконец войдя в прихожую, я торопливо сбросил начавшие натирать ноги ботинки, повесил куртку на старую, жалобно поскрипывающую вешалку и устремился по коридору в сторону своей двери.

– А, это ты! – неожиданно раздался недовольный голос ещё одной моей соседки – дамы средних лет, вечно за всеми шпионящей и выговаривающей каждому за малейшее отступление от правил, выдуманных по большому счёту ею самой. Например, ставить обувь строго в один ряд, не оставлять ничего на тумбочке возле телефона или не занимать уборную больше, чем на пять минут. Особенно она увлекалась звонками в милицию, если кто-то позволял себе после 9 часов вечера громко включать музыку или телевизор. У нас так никогда никто не делал, но во второй квартире, тоже шестикомнатой, расположенной с другой стороны нашей площадки, периодически подобные люди находились. В общем-то, полезное увлечение, но в плохом настроении Любовь Игоревна своими придирками могла довести любого прямо до белого каления.

– Да, спасибо, что отметили это, – улыбнулся я.

– А почему так рано?

Сама она то ли мыла полы, то ли дежурила через день в каком-то государственном учреждении и любила неизменно подчёркивать, что к работе относится очень ответственно, трепетно, уходя и приходя минуту на минутку. Наверное, именно по этой причине, она весьма болезненно реагировала на то, что кто-то может придти пораньше или, Боже упаси, взять отпуск. В последнем случае, было точно не избежать длинных лекций и воспоминаний о том, что она никогда в жизни не отдыхала и, даже когда приходилось взять отпуск, проводила это время с пользой, а не просто торчала дома и надоедала добрым людям.

– Так получилось. Приятно было увидеться! – крикнул я и, подойдя к своей двери, невольно обратил внимание, что перед ней стоит полка для обуви, которая всегда размещалась справа от двери.

– А это я, хоть и больная, но отодвинула и проклеила линолеум, заодно вымыла и вот забыла поставить на место, – видимо, предвосхищая мои вопросы, которых бы точно не было, сказала Любовь Игоревна и насупилась. – А ты как будто и не видишь ничего. Мог бы давно взять и сделать – вот вечно всем и по каждому поводу приходится тыкать носом!

Я молча вернул полку на место и, игнорируя призывной жест соседки, явно желающей обратить моё внимание на что-то в кухне, быстро открыл замок и хлопнул дверью своей комнаты.

Здесь наконец-то я смог расслабиться и замедлить темп. Аккуратно сняв пиджак и рубашку, я повесил всё это на вешалку и убрал в шкаф, оставшись в спортивных трусах и носках. Потом задумчиво снял с шеи капсулу, уселся за качающийся стол поближе к окну и, распаковав лупу-линейку, начал внимательно рассматривать кулон. Да, всё точно так же, как и при первом впечатлении – какие-то замысловатые бороздки, окружности и ничего больше. Судя по всему, капсула была сделана из чего-то наподобие силикона, и выглядела она сейчас ядовито-жёлтой. Никаких щелей или спаек заметно не было – создавалось ощущение, что она была вылита в какой-то форме и не подразумевала информации о компании-производителе, стране изготовления или каком-нибудь серийном номере. Жалко, в противном случае, воспользовавшись Интернетом, возможно, я мог бы не ломать голову и пребывать в беспредметных догадках, а узнать что-то намного более конкретное и осязаемое.

В дверь кто-то постучал и я, торопливо надев капсулу на шею, открыл дверь.

– Про чайничек-то забыл? А я вот принёс!

Петрович улыбался из полумрака коридора, и казалось, что его зубы отливают серебром.

– Спасибо, я просто решил пока немного прилечь.

Я неопределённо махнул себе за спину и кивнул.

– Да, но первое дело – попить и поесть. Поверь, на пустой желудок выздороветь – никогда не выйдет. Уж я-то знаю!

Мне сейчас точно ничего не хотелось, но тут что-то изменилось. Сначала я никак не мог понять – в чём же дело, а потом заметил, что зубы соседа на моих глазах начали темнеть и блекнуть, хотя он не сдвинулся в сторону и освещение в коридоре не изменилось.

– Что такое? Ты как-то странно на меня смотришь, – удивлённо произнёс он, а я почему-то сразу подумал о куртке умершей девушки и тенях.

– Нет, ничего, простите – на ногах тяжеловато себя чувствую, – пробубнил я и тут чуть не упал от внезапно пронёсшейся прямо передо мной огромной чёрной тени.

– Эге, идём-ка на кухню. Ты совсем плох!

Я смутно почувствовал, как Петрович подхватывает меня под руку и его тёплое прикосновение начинает мне казаться единственно реальным среди всего окружающего, неожиданно раскрасившегося мрачными тенями, тянущимися во все стороны и угрожающими.

– Любовь Игоревна! Помогите мне, пожалуйста, – донеслось до меня словно из глубин неведомого колодца, и ещё какие-то острые, неприятно дрожащие пальцы вцепились в мои плечи и куда-то поволокли. Хотя нет, кажется, я сам слабо перебирал ногами, видел знакомый коридор, по которому теперь тянулось что-то вроде тёмных рельс и шпал, а на стенах, приближаясь и удаляясь, мелькали поезда и вагоны. Все они были очень короткие, и, кажется, растворялись в темноте где-то за спинами находящихся рядом людей. И всё это на фоне величественных гор, которых я не видел никогда в жизни, но неожиданно почувствовал себя чем-то связанным с ними и даже ностальгирующим по чему-то тому, чего вовсе не было.

– Вот сюда его, я сейчас малинового вареньица принесу. Весь горит-то как, блаженный!

Подо мной оказалось что-то шатающееся и твёрдое, а через мгновение в ушах колоколом прогремел голос Петровича. – Сейчас я быстренько свеженького чайку заварю и где-то тут медочек был. Сам сможешь немного посидеть, не свалишься?

– Нет, – медленно произнёс я, почувствовав, что голова начинает кружиться, но тени вроде бы понемногу отступают. – Мне уже получше.

– Вот и славно. Только ты за спинку-то держись, а то мало ли что!

Наверное, я действительно за неё уцепился или за край стола – во всяком случае, устойчивости явно прибавилось. В голове поднялся какой-то невнятный гул, но в целом мне стало действительно гораздо лучше, только если не обращать внимания на тени, которые не замедлили темпа, а стали струиться вокруг волнами, выглядящими сейчас очень блёкло и потому кажущимися приятно-безопасными. Но так ли это на самом деле? Мне казалось, что я нахожусь перед проектором, как однажды в пионерском лагере – что-то подобное произошло как раз тогда, смешав воедино кадры из журнала Фитиль с неровной, грязной сценой, красными пыльными шторами и гомонящим залом, теряющимся в темноте и, словно затянутое тучами небо, поблёскивающий чем-то неясным и живым.

– Вот, давай-ка ложкой. Не стесняйся и молитву на ночь Господу, – раздался рядом скрип Любови Игоревны, и во внезапно оказавшуюся в моих руках столовую ложку потекла ярко-красная бугристая жижа. Она напомнила мне почему-то кровь, которая начинала сворачиваться на глазах, и я почувствовал подкатывающую к горлу тошноту, готовясь опорожнить желудок и ощутить неприятно-сухой, зловонный привкус во рту. Но вместо этого в горло потекло нечто сладкое и расслабляющее. Я закашлялся, получил пару неуверенных ударов по спине и, кажется, непроизвольно выбросил вперёд руку, попав по чему-то горячему и слыша неприятный звон.

– Ну вот – разбил стакан. А кто прибирать здесь будет, а?

– Не волнуйтесь, я всё позже подмету, – в голосе Петровича появилось раздражение. – Не видите что ли – человеку плохо, а вы опять со своими уборками.

– Извините, это общественная кухня, и меня, как и любого жильца, беспокоит, чтобы здесь не валялись осколки и к тапочкам не прилипал разлитый чай!

Любовь Игоревна произнесла это с непонятной гордостью и даже чувством превосходства над окружающими, которые не могли понять таких простых вещей.

– Хорошо, хорошо, я же сказал – всё приберу. Дайте человеку спокойно попить чая и потом отлежаться.

– А я что? Ничего – могу даже ещё варенья дать. Храню его себе на случай болезни!

– Думаю, достаточно. Сейчас вот угостится медком и на боковую.

Я с усилием кивнул, услышал плеск воды и почувствовал, что моей руке помогают обхватить что-то тёплое и колышущееся.

– Вот так – заботься после всего о них. Может, скажешь, что это не я тащила его сюда?

– Спасибо вам обоим, вы очень мне помогли, – пробормотал я.

– Давай-ка я с тобой посижу – за добрым разговором тоже, бывает, становится лучше. – Сказал Петрович, а шарканье тапочек и какие-то невнятные слова соседки постепенно растаяли вдали.

– Спасибо!

– Ты ешь, ешь. Я медок-то привёз с дачи товарища – пасечник он у меня, вот как. Любит пчёл – просто жуть, а мальчишкой его помню – так от голубятни не отгонишь. Бывало, днями мог там пропадать, а его мать всё бранилась и никак не могла понять, что Иван не отлынивает от домашних дел и не мается дурью, а просто их любит. Но с возрастом, конечно, всё меняется. Да, это так. Вот мы и встретились на выходных – баньку, шашлычки, то да сё, всё как положено. Только вот я заядлый грибник, а в лесу – шаром покати. Вышли мы с ним, а всё под ногами выжжено, даже стволы деревьев закопченные. Ну какие уж тут грибы. А на поляне видели широченную борозду – метров восемь, не меньше. Так это там техника какая-то от пожара заграждение делала. Видать, помогло, если у них ничего не сгорело, а вот соседям – не повезло. Где-то, конечно, грибки-то есть, только вот добрые люди говорят, что с таким засушливым летом то ли радиация в них какая-то, а, может, ещё какая напасть. Нельзя их кушать-то, вот как.

Петрович громко вздохнул и причмокнул. – Вот и будет у меня такой первый год без грибков на зиму. Я всегда их не сушил, а только морозил. Эх, вот так зимой суп сваришь – аромат, прямо красота. Сидишь, смотришь в запорошенное окошко, там вьюга воет, а у меня перед глазами стоит лес, деревца, грибочки во мху и под лапами ёлок. Вот жизнь-то! Надеюсь, на следующий-то год, точно выберусь и столько заготовлю, что ещё и тебя неоднократно угощу, а всё одно много останется.

– Спасибо, – более уверенно вымолвил я, выпив практически весь чай – судя по привкусу, из пакетика, и задумчиво обсасывая удивительно ароматный мёд.

– Вот-вот, ты-то, наверное, толком и в лес не выбирался. Оно и понятно – у нынешних-то всё дела, побыстрее, туда-сюда. А я, хоть и не по-стариковски, а очень устаю от этого всего. Вот зайдёшь один в лес, посмотришь на солнышко, чтобы знать – куда воротиться и бредёшь себе, никуда не торопясь, не думая о времени или ещё какой городской данности. Эх, в детстве я столько всего исходил, да и сейчас ещё лёгок на подъём.

Я терпеливо слушал, и мне становилось всё лучше, словно дружеская рука поднимала моё сознание из каких-то неведомых мрачных глубин, не давая в них завязнуть и увлечь в эти составы теней. Кажется, если долго вглядываться в них, то очень скоро начнёшь становиться точно таким же, и какой-нибудь поезд обязательно затормозит, чтобы взять тебя внутрь и везти зайцем до неизвестной станции. Там, наверное, и предстоит узнать – чем придётся расплатиться, и это не будет кассой на выход. В том неведомом Мире плата идёт не деньгами, а чем-то несоизмеримо большим, возможно, именно этим пугающим и обязательно таящим в себе какой-то подвох. Словно речь идёт о сделке с Дьяволом или чём-то подобном, хотя, наверное, Ад всё-таки освещён гораздо ярче, чем церковь, и тени здесь ни при чём. Однажды я видел, как ярко горел храм и, наверное, это как раз было что-то очень близкое к этому. Так сказать, плавно переходящее и поглощающее. Возможно, это и есть логичный, символический конец для всех людей, ступивших на путь веры в попытке служить Богу и тем самым пренебрегших тем, что этот самый Бог или кто там ещё создал для них. Плата за гордыню, желание лично говорить с Создателем, подменять вечное и невообразимое какими-то книгами и учениями – всё это ведёт только к одному. Расплата – какое сладкое и окончательное слово, которое один мой знакомый неизменно употреблял через букву «з» вместо «с». В самом деле, один раз стоит ответить за всё и не пытаться улизнуть, взывать к своим заблуждениям и прочему. Какое тут может быть снисхождение, если человек не разглядел самого простого и очевидного, что ему дано – жить, радоваться и ждать неизведанного? Нам так мало отпущено времени на то, чтобы познать даже малую часть окружающего и трата его на какие-то бессмысленные попытки объяснить или даже подменить Бога – явное святотатство, которому не может быть прощения.

– Смотрю, ты совсем засыпаешь. Ну-ка…

Петрович подошёл сбоку и крепко обхватил моё плечо.

– Вставай, сейчас я тебе помогу добраться до комнаты.

Я приподнялся и почувствовал удивительную лёгкость, осознав, что мои ноги стали ватными, пружинистыми и какими-то невесомыми. Казалось, что никакой уверенности в том, что я действительно иду по полу, нет и быть не может. И здесь, несомненно, помощь соседа пришлась как нельзя кстати.