Текст книги "Ребекка с фермы Солнечный Ручей"

Зимние мысли

Март. 187-.

Сегодня не такой уж холодный для начала марта день, и я сижу на сеновале, одетая в свое пальто, капор, варежки и непромокаемый плащ тети Джейн.

Когда я напишу три странички, спрячу эту книгу в сено, чтобы она лежала там до теплых весенних дней.

Похоже, что в зимнее время у меня нет никаких мыслей; может быть, они превращаются в сосульки на своем пути. В теплую погоду на сеновале полно мыслей. Их шлют мне небо, и деревья, и цветы, и птицы, и река; но сейчас все серое и колючее, ветви деревьев голые, а река замерзшая.

В моей спальне слишком холодно, чтобы писать, но, пока у нас еще был открытый камин, несколько мыслей у меня все же было. Теперь же, когда в столовой поставили закрытую печку и мы сидим там так близко друг к другу – тетя Миранда, тетя Джейн и я, – мне не хочется делать записи в моей книге, так как я боюсь, что тети попросят меня прочесть мои тайные мысли вслух.

Я только что перечитала заново первую часть моей Книги Мыслей, и оказалось, что я выросла из нее, точно так же, как выросла из моего прошлогоднего желто-коричневого кашемирового платья.

Удивительно, как человек может измениться так быстро – за несколько месяцев, но я точно помню тот день, когда мне купили мою книгу в магазине мистера Уотсона, – тогда же у кошки Эммы-Джейн появились котята. Миссис Перкинс оставила самого красивого, беленького, а всех остальных Эбайджа Флэг утопил.

Мне кажется странным, что кошки продолжают приносить котят, когда знают, что с этими котятами будет! Нам было очень грустно, когда котят утопили, но миссис Перкинс сказала, что так уж повелось на свете и так должно быть.

Я не могу не радоваться, что то же самое не делают с детьми, иначе Джону, Дженни, Мире, Марку и мне – всем привязали бы на шею камень и утопили бы там, где Солнечный Ручей глубже всего, потому что во всей семье только Ханна и Фанни по-настоящему красивые.

Миссис Перкинс говорит, что меня нужно только нарядить, чтобы я была красивой, но, так как меня никогда не наряжали, это мало что значит. По крайней мере, они не стали наряжать котят, чтобы посмотреть, как улучшится их внешность, но решили сразу.

Котенок Эммы-Джейн, который родился в тот же день, когда и эта книга, теперь стал взрослой кошкой, которая сама знает, как уж оно повелось на свете и как должно быть, потому что у нее уже один раз утопили котят.

Так что, пожалуй, не так уж странно, что моя Книга Мыслей кажется мне такой детской и глупой, если подумать обо всем том, что я пережила, и множестве всего того, что я узнала, и о том, насколько правильнее я стала писать по сравнению с тем, как писала десять месяцев назад.

Мои пальцы зябнут и в варежках, так что до свидания, дорогая Книга Мыслей, друг моего детства, оставшегося так далеко, далеко позади!

Я спрячу тебя в сене, где тебе будет тепло и уютно до конца долгой зимы и где летом тебя снова найдет не кто иной, как твой любящий автор

Ребекка Ровена Рэндл.

Рассказ четвертый

Шляпная трагедия

I

Новое зимнее платье Эммы-Джейн Перкинс было из клетчатой, зеленой с голубым, шотландки, отделанное узкой зеленой бархатной ленточкой и металлическими кнопками. Был у нее также серый жакет из толстой, похожей на мех ткани, застегивающийся на большие металлические пуговицы, пара зеленых лайковых перчаток и зеленая фетровая шляпа, тулью которой украшала шляпная лента из ярко-зеленых перышек, начинавшаяся спереди головкой птички и кончавшаяся сзади хвостиком, и более красивого туалета нельзя было и желать. Так считала сама Эмма-Джейн, и Ребекка полностью разделяла ее мнение.

Но Эмма-Джейн была, как однажды представила ее мистеру Адаму Ладду Ребекка, “дочерью богатого кузнеца”, а она, Ребекка, наполовину сиротой с заложенной фермы близ Темперанса, на иждивении своих незамужних теток. Шотландка была явно не для нее, ее уделом оставались темные шерстяные ткани, варежки и прошлогодние пальто.

А как же со шляпами? Была ли тут для нее какая-нибудь надежда на будущее? Этот вопрос задавала себе она, возвращаясь домой от Перкинсов, в восхищении от нового зимнего наряда Эммы-Джейн и, как верная подруга, стараясь, чтобы недостойная зависть не примешивалась к этому восхищению. Ее собственная черная шляпа с украшением в виде красного крылышка считалась ее будничной шляпой и, хотя была сильно поношена, все еще нравилась Ребекке, однако никак не годилась для того, чтобы надевать ее, когда идешь в церковь, – даже при тех странных и совершенно непостижимых взглядах, которых придерживалась в вопросе о подходящей одежде тетя Миранда.

Имелась в наличии и уже упомянутая коричневая фетровая шляпа без полей – если можно было назвать это наличием, после того как две зимы на нее падали дождь, снег и град. Но от ее отделки остались лишь воспоминания – и это было единственным утешением!

Эмма-Джейн сказала, что у модистки в Милликен-Миллз можно купить совершенно прелестную “птичью грудку”, которая начинается совершенно прелестным пурпурным пушком, а кончается совершенно прелестным темно-красным – два цвета весьма модных в то время. И если уж старой коричневой шляпе предстоит быть ее, Ребекки, уделом еще одну зиму, не захочет ли тетя Миранда скрыть изъяны этой шляпы от язвительного и недоброжелательного мира под пурпурной “птичьей грудкой”? Захочет ли она – вот в чем заключался вопрос.

Погруженная в эти нелегкие размышления, Ребекка вошла в кирпичный дом, повесила в передней свой капор и проследовала в столовую.

Мисс Джейн в столовой не было, но тетя Миранда сидела у окна с кучей лоскутков на коленях, а на стуле рядом с ней громоздились картонные коробки. В одной руке она держала ту самую потрепанную коричневую шляпу без полей, а в другой оранжевые и черные иглы дикобраза с летней шляпы, которую Ребекка носила в прошлом году. И в позапрошлом, и в позапозапрошлом, и так далее – вплоть до тех доисторических времен, о которых в ее детской памяти не сохранилось точных данных, хотя, как она была уверена, общество в Темперансе и Риверборо такие данные сохранило. Поистине это было зрелище, от которого кровь заледенела бы в жилах всякой пылкой юной мечтательницы, надеющейся украсить себя более нарядными перышками!

Мисс Сойер на секунду подняла глаза с выражением полного удовлетворения, а затем вновь устремила их на свою работу.

– Если б я собиралась покупать отделку для шляпы, – сказала она, – я не смогла бы выбрать ничего лучше и практичнее этих иголок! Твоя мать носила их с тех пор, как вышла замуж; и на тебе они были в тот день, когда ты приехала к нам с фермы, и я тогда подумала про себя, что вид у них какой-то заморский, но теперь, когда я к ним привыкла, они мне стали нравиться. Ты здесь уже два года; да и прежде эти иголки почти все время были в носке – твоя мать носила их и летом и зимой. Каково? По прочности с ними ничто не сравнится! Даже не верится, что твоя мать их выбрала – Орилия никогда не умела делать хорошие покупки! Черные иголки почти как новые, а оранжевые лишь чуточку выцветшие и потрепанные. Интересно, что будет, если я все их обмакну в ваксу? Право же странно, что дикобраза используют для отделки шляп, хотя не скажу, чтобы я точно знала, как это животное выглядит; много уж времени прошло с тех пор, как я видала его на картинке в школьном учебнике географии. Я всегда думала, что иголки у них прямые и сердито торчат вверх, но эти вроде как закручиваются на концах и оттого лучше выдерживают ветер. Как они тебе нравятся на этой коричневой шляпе? – спросила она, склоняя голову набок с видом знатока и неуклюже приставляя иголки к шляпе своей натруженной рукой.

Чтобы они понравились Ребекке на коричневой шляпе? Как бы не так!

Мисс Сойер не смотрела на племянницу, но глаза девочки сверкали, грудь тяжело вздымалась, щеки пылали от внезапно нахлынувшего чувства гнева и отчаяния. Неожиданно с ней что-то произошло. Она забыла, что говорит с тем, кто намного старше ее, забыла о своем зависимом положении, забыла обо всем, кроме горького разочарования из-за несбывшейся мечты о пурпурном пушке, и, не помня ничего, кроме пленительной, ослепительной красоты зимнего наряда Эммы-Джейн Перкинс, совершенно неожиданно разразилась бурей протеста.

– Я не стану носить эти отвратительные иголки еще и зимой! Не стану! Жестоко, жестоко требовать этого от меня! Ах, как бы я хотела, чтобы на свете не было никаких дикобразов или чтобы все они вымерли раньше, чем этим глупым, гадким людям пришло в голову отделывать шляпы иголками! Они загибаются и щекочут мне ухо! Они стегают меня по щеке и впиваются в нее, как стальные иглы! И вид у них, конечно же, заморский, вы сами это только что сказали. Никто их не носил и не носит, кроме меня одной! Из одного-единственного дикобраза сделали один-единственный пучок иголок для меня и ни для кого больше! Хорошо бы, вместо того чтобы торчать из этих отвратительных животных, их иголки впивались бы в них, как впиваются в мою щеку! Я страдаю, страдаю, страдаю, когда ношу их, и ненавижу их, а они будут носиться и носиться, и, когда я умру и не смогу этому помешать, кто-нибудь оторвет их от моей последней шляпы и воткнет мне в волосы – и так меня с этими иголками и похоронят! Да, когда меня похоронят, и они будут похоронены – единственное утешение! О, если у меня когда-нибудь будет дочка, я позволю ей выбирать для себя перья и не стану заставлять ее носить такую гадость, как свиная щетина или иголки дикобраза!

И, завершив эту длинную тираду, Ребекка унеслась, как метеор, за дверь и вдоль по улице, в то время как Миранда Сойер с трудом ловила ртом воздух и возносила молитвы Небесам, чтобы ей было дано понять, что за ураган эта ее племянница Рэндл.

Это было в три, а в половине четвертого Ребекка уже стояла на коленях на коврике, уткнувшись головой в теткин передник и всхлипывая в искреннем раскаянии.

– Ах, тетя Миранда, простите, простите меня, если можете. Ведь это впервые за много месяцев я оказалась такой скверной! Вы ведь знаете это! Помните, вы сказали на прошлой неделе, что со мной в последнее время никаких хлопот? Что-то прорвалось внутри меня и вышло наружу в раздраженных словах! Дикобразьи иголки действуют на меня, как красная тряпка на быка. Никто не понимает, как я страдаю, когда ношу их!

За последние два года Миранда Сойер получила несколько хороших уроков – уроков, которые сделали ее (по крайней мере, в те дни, когда она не была не в духе) чуть-чуть добрее и, во всяком случае, более справедливой, чем она была прежде. Когда ей случалось встать утром не с той ноги или ревматизм докучал сильнее, чем обычно, она была по-прежнему сурова и неуступчива; но иногда казалось, будто что-то тает внутри нее, и тогда вся ее костистая фигура становилась как-то мягче, а глаза не столь похожими на стеклянные. В такие минуты Ребекка чувствовала себя так, словно с головы у нее сняли железный котел, дав ей дышать свободно и радоваться солнечному свету.

– Н-да, – сказала наконец мисс Миранда, пристально посмотрев сначала на Ребекку, а затем на иголки дикобраза, словно для того, чтобы лучше разобраться в ситуации, – никогда, с тех самых пор как родилась на свет, не слышала таких речей и думаю, что их, верно, никто и не произносил. Тебе следовало бы рассказать священнику о том, что ты здесь наговорила, и послушать, что он думает о лучшей ученице его воскресной школы. Но я слишком старая, да и сил у меня нет, чтобы ругать, и волноваться, и стараться воспитать тебя, как я это делала сначала. На этот раз можешь сама наказать себя, как ты прежде делала. Давай швырни что-нибудь в колодец, как ты поступила со своим розовым зонтиком!.. Ты извинилась, и мы больше не будем говорить об этом сегодня, но я надеюсь, что ты покажешь своим хорошим поведением, насколько сожалеешь о своем поступке! Ты вообще думаешь о своей внешности и одежде куда больше, чем следует ребенку, а твоя вспыльчивость когда-нибудь непременно доведет тебя до тюрьмы!

Ребекка вытерла слезы и громко рассмеялась.

– Нет, нет, тетя Миранда, не доведет, никогда! Это не была вспыльчивость; я не злюсь на людей, а только, очень редко, на вещи, такие, как эти… Уберите их скорее, прежде чем я снова не начала злиться! Теперь я успокоилась! Ливень прошел, вышло солнце.

Мисс Миранда взглянула на нее испытующе и с недоумением. По ее мнению, душевное состояние Ребекки опасно напоминало болезнь.

– Ты видела, чтобы я или твоя тетя Джейн покупали себе новые шляпки? – спросила она язвительно. – Или есть какая-то особая причина, почему ты должна одеваться лучше, чем твои старшие родственницы? Ты вполне могла бы догадаться, что у нас сейчас мало денег и мы не намерены наряжать тебя, как какую-нибудь девицу с милтаунской фабрики.

– О-о! – воскликнула Ребекка; горячие слезы снова навернулись на глаза, а румянец на щеках угас, когда она поднялась с колен и села на диван рядом с теткой. – Как мне стыдно! Скорее пришейте эти иголки на коричневую шляпу, пока я послушная! Если я не смогу их выносить, то сошью аккуратный маленький мешочек из холста и на них надену!

Так кончилось это неприятное дело – не как обычно, холодными словами со стороны мисс Миранды и горькими чувствами со стороны Ребекки, но неожиданным проблеском взаимопонимания.

Миссис Кобб, которая умела мастерски красить вещи, погрузила вызвавшие такое раздражение злосчастные иглы в коричневую краску и оставила в ней на целую ночь, что не только придало им приятный теплый цвет, но и сделало менее жесткими их острые концы, так что, по мнению Ребекки, они были уже не столь отвратительными и страшными.

А затем миссис Перкинс заглянула в свою стоявшую на чердаке коробку со шляпными лентами и дала мисс Дирборн бледно-голубую бархатную ленточку, из которой та сделала обшивку и великолепную розетку для коричневой шляпы. Из этой розетки защитное оружие дикобраза торчало весело и гордо, как плюмаж Генриха Наваррского67.

Ребекка если и не слишком утешилась, то все же смирилась и была достаточно тактична, чтобы скрыть свои чувства теперь, когда знала, что экономия была причиной некоторых вердиктов тетки, касавшихся одежды. Ей удалось забыть о пурпурной “птичьей грудке”, которая являлась ей лишь во сне, свисая с потолка и ослепляя своим ярким цветом. Эти видения заставляли Ребекку надеяться только на то, что “грудка” будет вскоре продана и не станет искушением для нее, Ребекки, когда она будет проходить мимо витрины модистки.

Прошло не так уж много времени, и однажды мисс Миранда одолжила у мистера Перкинса лошадь и повозку и отправилась, взяв с собой Ребекку, в Юнион за колбасным фаршем и зельцем. Она намеревалась также навестить миссис Кобб, заказать по пути телегу сосновых дров у мистера Страута и оставить кое-какое тряпье на плетеный половик у старой миссис Пиз – все это для того, чтобы путешествие было как можно более полезным, учитывая потерю времени и вероятный износ черного шелкового платья, надетого в дорогу.

Черная шляпа с красным крылышком была насильственно снята с головы Ребекки перед самым отъездом и заменена кошмарной коричневой без полей.

– Рано или поздно все равно начнешь ее носить, – заметила Миранда; Джейн стояла у боковой двери и втайне сочувствовала Ребекке.

– Хорошо, – сказала Ребекка, с мстительной гримасой нахлобучивая на голову жесткую коричневую шляпу и отпуская натянутую резинку, в которую продела свои длинные косы, – но это напоминает мне о словах, которые произнес мистер Робинсон на похоронах своей жены, когда священник сказал ему, что теща поедет в одном экипаже с ним.

– Не понимаю, какое отношение могут иметь слова, сказанные много лет назад мистером Робинсоном, к тому, что ты надеваешь эту шляпу, отправляясь в Юнион, – отозвалась Миранда, подтыкая с боков полость, которой накрыла колени.

– А вот могут; потому что он сказал: “Что ж, делайте как хотите, но это испортит мне всю поездку!”

Джейн резко закрыла дверь, отчасти потому, что у нее возникло желание рассмеяться (желание, которое до того, как Ребекка поселилась в кирпичном доме, не возникало на протяжении многих лет), а отчасти потому, что ей совсем не хотелось услышать ответ, который даст сестра, когда до нее дойдет весь смысл анекдота, рассказанного Ребеккой, – любимого анекдота мистера Перкинса.

День был холодный и ненастный, с сильным ветром, грозившим принести ранний снегопад. С деревьев уже были сорваны все листья, земля была твердой, и колеса повозки громко стучали по колдобинам на дороге.

– Хорошо, что я надела теплую шаль поверх пальто, – сказала Миранда. – Тебе не холодно, Ребекка? Завяжи потуже свой белый шарфик на шее. Этот ветер меня прямо-таки насквозь продувает. Я уже жалею, что мы не дождались денька получше. Эта дорога в Юнион идет то вверх по холму, то вниз, и нельзя ехать быстро – такая она ухабистая. Не забудь сказать, когда зайдешь в лавку Скотта, чтобы свинину мне прислали со всеми обрезками, – может быть, я попробую сделать немного топленого жира. Последняя телега дров разошлась ужасно быстро; надо будет выяснить, не сможет ли Эбайджа Флэг привезти нам кругляшей с лесопилки, когда будет в следующий раз возить дрова для судьи Бина. Думай о том, как правишь лошадью, Ребекка, и не гляди так часто на деревья и на небо. Это то же небо и те же деревья, которые тут всегда были. С холма спускайся очень медленно, а по мосту пусти лошадь шагом. Я всегда боюсь, что он проломится подо мной, а мне не хотелось бы свалиться в этот быстрый поток, да еще и в такой холодный день. Через неделю он уже совсем замерзнет. Я…

Окончание этой последней фразы, по всей вероятности, было не так уж важно, но так или иначе, а она осталась незавершенной, поскольку, когда повозка находилась на середине моста, неистовый порыв ветра подхватил шаль мисс Миранды и набросил ей на голову. Длинные тяжелые концы шали закрутились в противоположных направлениях и плотно окутали колышущуюся на ветру шляпу. В руках у Ребекки были кнут и вожжи, и, пытаясь помочь сражающейся с шалью тетке, она не могла придержать свою собственную шляпу, которую неожиданно сорвало у нее с головы и бросило на перила моста, где она на мгновение остановилась, дрожа и колыхаясь.

– Моя шляпа! Ах! Тетя Миранда, моя шляпа! – вскрикнула Ребекка, совершенно забыв в эту минуту, как часто молилась о том, чтобы “капризный дикобраз” исчез когда-нибудь в результате именно таких бурных событий, раз уж он отказывается умереть естественной смертью.

Она уже остановила лошадь и, в последний раз отчаянно дернув конец теткиной шали, выскользнула из повозки между колесами и бросилась по направлению к ненавистному предмету, которому временную ценность и значительность неожиданно придала опасность его лишиться.

Жесткая коричневая шляпа взвилась в воздух, затем упала и помчалась по мосту; Ребекка понеслась следом; шляпа запрыгала и застряла между двумя колышками перил моста; Ребекка гналась за ней, длинные косы развевались по ветру.

– Вернись! Вернись! Не оставляй меня одну с повозкой! Прекрати, я требую! Брось свою шляпу и вернись!

Миранда наконец высвободилась из совсем было поглотивших ее складок шали, но ветер не давал ей раскрыть глаза, и она была в таком замешательстве, что не пыталась оценить финансовый ущерб, связанный с ее распоряжениями.

Ребекка слышала приказ тетки, но в пылу погони сделала еще один бешеный рывок, чтобы схватить беглянку, которая казалась теперь одержимой злым духом – металась взад и вперед и скакала туда и сюда, словно живое существо, и наконец отличилась, пролетев прямо между передними и задними ногами лошади. Ребекка попыталась перехитрить шляпу – обежать вокруг повозки и встретить ее с другой стороны. Бесполезно; когда она выскочила из-за задних колес, ветер еще сильнее закрутил шляпу, и, скользнув прочь, она взмыла над перилами моста, а затем исчезла внизу в быстром потоке воды.

– Влезай обратно! – крикнула Миранда, вцепившись в свою собственную шляпу. – Ты старалась изо всех сил, но тут уж ничего не поделаешь. Я только жалею, что не позволила тебе надеть твою черную шляпу, как ты хотела. Шаль сломала стебелек бархатного цветка на моей шляпе, а ветер унес булавку от шали и гребень из моей прически. Я охотно повернула бы назад сию же минуту, да только не хочется второй раз просить у Перкинсов лошадь в этом месяце. Когда въедем в лесок, пригладишь волосы, повяжешь свой шарфик на голову и наденешь то, что осталось от моей шляпы; дорого нам обойдется эта поездка наверняка!

II

Лишь на следующее утро душа Ребекки действительно возликовала. За завтраком тетя Миранда объявила, что, так как миссис Перкинс едет в Милликен-Миллз, Ребекка может отправиться вместе с ней и купить себе прочную носкую шляпу.

– Больше двух с половиной долларов не трать, а пурпурную “грудку” купишь, только если миссис Перкинс скажет и сама модистка скажет, что пух не полиняет и не вылезет. Не покупай светлую шляпу, она надоест тебе через два-три года, как это было с твоей коричневой. Мне всегда нравилась форма коричневой шляпы, а другой отделки, которая носилась бы, как те иголки, тебе никогда не найти.

“Надеюсь!” – подумала Ребекка.

– Если бы резинка была у тебя под подбородком, как ты носила ее раньше, а не сзади, как ты носишь теперь, думая, что это делает тебя взрослой и модной, ветер никогда не сорвал бы шляпу у тебя с головы и ты бы ее не потеряла. Но беда стряслась, что поделаешь! Так что можешь прямо сейчас пойти к миссис Перкинс, чтобы не заставлять ее ждать и чтобы она не уехала без тебя. Два с половиной доллара в конверте рядом с часами.

Ребекка проглотила последний кусок лежавшей у нее на тарелке трески, вытерла губы и поднялась со стула, более счастливая, чем сами ангелы в раю.

Иголки дикобраза исчезли из ее жизни без какой-либо провинности или насильственных действий с ее стороны. Она осталась совершенно невинной и добродетельной, но тем не менее ей предстояло получить новую шляпу с пурпурной “птичьей грудкой”, если скрупулезное исследование покажет, что этот предмет ее восхищения практически не подвержен уничтожению.

– Как много шляп увижу я,

И уж на этот раз

Перо найдется для меня -

Никак не дикобраз, -

втайне и с восторгом импровизировала она, направляясь к боковым дверям дома.

– Эбайджа Флэг заворачивает к нам, – сказала мисс Миранда, вставая со стула и подходя к окну. – Выйди-ка, Джейн, и посмотри, что там у него. Какой-то пакет от судьи, я думаю. Он держит бумажный пакет. Похоже, что это тыква, хотя, если подумать, не стал бы он заворачивать тыкву в бумагу. Закрой дверь столовой, Джейн, ужасный сквозняк. И поторопись, а то лошадь судьи никогда и минуты смирно не постоит.

Эбайджа Флэг вылез из повозки и с усмешкой на лице приблизился к боковой двери.

– Угадай, что у меня есть для тебя, Бекки.