Текст книги "Ребекка с фермы Солнечный Ручей"

Автор книги: Кейт Дуглас Уиггин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 27 страниц)

Мистер Кейм, неожиданно оставшись один, несколько смущенно хохотнул и направился в дом, а Ребекка и Тирза, тихонько прокравшись вокруг скотного двора Кеймов, чинно и благовоспитанно вошли в ворота дома священника.

Ребекка передала миссис Бакстер все, что смогла припомнить, о содержании разговора Кэссиуса Кейма и Илайши Симпсона, и отзывчивой пасторше захотелось найти и утешить Маленького Пророка, рыдающего в грядках с клеймом труса на лбу и, что гораздо хуже, со страхом в душе, что он это клеймо заслужил.

Ребекку едва удалось отговорить от намерения немедленно отправиться к мистеру Кейму и открыто выступить в поддержку Илайши, так как она всегда становилась запальчивой, отчаянной и дерзкой, когда слабому существу угрожали или оно было несправедливо обижено.

Миссис Бакстер признавала, что, в известном смысле, мистер Кейм был верен своему слову и уговору с Илайшей, но вместе с тем отмечала, что столь жестокой и невыгодной сделки не бывало со времен Шейлока77, – и тем более ужасно, что она была заключена с ребенком.

Ребекка поспешила домой, даже не вспомнив о своем поручении, пока не добралась до дверей кирпичного дома, где заявила теткам с обычной для нее образностью, что уж лучше будет есть пресный хлеб до конца своих дней, чем отведает дрожжевого хлеба мистера Кейма. Она подавилась бы этим хлебом, будь он даже хорошо поднявшимся и пропеченным!

– Все это превосходно, Бекки, – ответила ей тетя Миранда, умевшая доказать бесплодность любых возвышенных идей, – но не забывай, что в этом доме есть еще два едока, и ты могла бы предоставить им возможность подавиться, если им этого хочется!

IV

В конце концов миссис Бакстер узнала от миссис Кейм – через которую все сведения непременно просачивались наружу, если только выждать, – что мистер Кейм презирает трусов и, считая Илайшу “маменькиным сынком”, старается “научить” его храбрости.

Теперь Ромашку водил на пастбище Билл Питерс, батрак, хотя всякий раз, когда мистер Кейм был в отъезде, что случалось довольно часто, Илайша, как замечала миссис Бакстер, занимал место батрака. Она часто присоединялась к мальчику во время этих полных тревог и опасностей вылазок, и с одинаковым ужасом в душе они вдвоем пытались приручить рыжую корову и дать ей некоторое понятие о послушании.

– Если бы только она не смотрела на нас так страшно, мы могли бы с ней отлично поладить, правда? – лепетал Пророк, то забегая вперед, то отставая от своей спутницы. – Ведь она замечательная корова! Дает двадцать одну кварту молока в день, и мистер Кейм говорит, что в этом молоке сливок больше половины!

Жена священника соглашалась со всем этим и думала о том, что если бы Ромашка бросила привычку неожиданно разворачиваться на дороге для того, чтобы пугающе завращать глазами и приподнять увенчанную белыми волосками бровь, то действительно могла бы быть приятной спутницей. Однако при существовавшем уровне развития этой коровы ее общество не было бы желанным даже в том случае, если бы она давала шестьдесят одну кварту молока в день. Более того, когда выяснилось, что Ромашка никогда не проделывает ничего подобного с Биллом Питерсом, миссис Бакстер пришла к выводу, что, пожалуй, коровы более сообразительные существа, чем она предполагала раньше. У нее вызывало негодование то, что Ромашка так нагло пользуется слабостью маленького мальчика и робкой женщины.

Однажды вечером, когда Ромашка вела себя особенно вызывающе, миссис Бакстер обратилась к Пророку, который в это время изо всех сил сопротивлялся попыткам Ромашки втянуть его в придорожный ручей, где она любила плескаться:

– Илайша, ты что-нибудь знаешь о превосходстве духа над материей?

Нет, он ничего не знал; к тому же это было не самое подходящее время, чтобы задавать подобные вопросы, так как ему пришлось сесть на дороге, чтобы обеспечить выигрыш в силе на своем конце веревки.

– Ну ничего, это неважно. Я хочу сказать, что, умереть мы можем только раз и что это прекрасно – умереть во имя великого принципа. Дай мне эту веревку. В моем теперешнем душевном состоянии я могу тянуть за нее не хуже быка. А ты беги на другую сторону ручья. Возьми вон тот большой сук, войди прямо в воду – ведь ты босиком – и угрожающе размахивай своим оружием, а если понадобится, то и пусти его в ход. Я пошла бы сама, но лучше будет, если она признает своим хозяином именно тебя, и к тому же опасность мне будет угрожать не меньшая. Она, конечно, может попытаться боднуть тебя, но ты должен продолжать размахивать палкой; умри, размахивая. Пророк, – вот вся идея! Она также может повернуться и побежать за мной; в этом случае я побегу от нее, но пусть я умру от этого бега, и тогда священник похоронит нас под нашей любимой медовой яблоней!

Красноречие очаровательной спутницы воодушевило Пророка. Оба одновременно воспрянули духом и почувствовали прилив восхитительной смелости – смерть казалась чем-то мелким и ничтожным в сравнении с победой над коровой.

Ромашка уже вступила в заводь, но Пророк вбежал в воду следом за ней, грозно размахивая толстым ольховым суком. Она привычно завращала глазами – прием, который с таким успехом применяла все лето, – но дрогнула под праведно суровым взглядом Пророка. Возможно, в тот момент ей стало стыдно за то, что она причинила столько страданий этому беспомощному маленькому существу. Во всяком случае, побуждаемая страхом, удивлением или раскаянием, она развернулась и вышла обратно на дорогу, не выразив ни гнева, ни раздражения и оставив мальчика и его спутницу несколько разочарованными. Приготовиться к мученической смерти и не получить даже царапины! Они подумали, что, возможно, переоценивали опасность.

После этого они стали еще более близкими друзьями – молодая жена священника и заброшенный маленький мальчик из Акревиля, отосланный из дома по неизвестной ему причине – разве только по той, что дома было мало еды, а у Кэша Кейма значительно больше. Кэссиус Кейм был известен в Эджвуде как “дядюшка Кэш”, отчасти потому, что там любили фамильярно сокращать все имена, а отчасти потому, что “дядюшка” всегда платил и требовал уплаты наличными78.

Позднее лето незаметно перешло в осень, и большой клен возле дома священника простер пылающий алый сук над качелями миссис Бакстер. Илайша оказался хорошим помощником для дядюшки Кэша, когда пришло время собирать урожай картофеля и яблок. Однако мальчику предстояло вернуться к семье, как только кончатся осенние работы в саду и поле.

Однажды в пятницу вечером миссис Бакстер и Ребекка, закутанные в шали, сидели на ступенях парадного крыльца миссис Кейм, любуясь закатом. Ребекка пребывала в состоянии радостного возбуждения: она только что приехала домой из Уэйрхемской семинарии, и, так как священник был в отъезде по церковным делам, ей предстояло провести ночь у миссис Бакстер, а на следующий день отправиться вместе с ней в Портленд. Там они собирались прогуляться на острова, съесть мороженое, прокатиться на конке и взглянуть на дом Лонгфелло – планы, столь воспламенившие воображение Ребекки, и без того не отличавшейся сдержанностью, что она вся словно светилась изнутри радостью, заставляя миссис Бакстер задуматься о том, не может ли плоть быть просвечивающей и позволяющей видеть сквозь нее блеск пламени души.

А тем временем на поросшем травой пригорке у дверей сарая доили Ромашку. Оставив после себя полные ведра густого желтого молока, она зашагала к скотному двору и, проходя мимо лежавшей поблизости кучи соблазнительного турнепса, нагнулась и схватила целый пук. В спешке она взяла в пасть больше, чем считается хорошим тоном даже среди коров, и сидевшим на крыльце было видно, как она входит в ворота скотного двора, держа в зубах целый лес листьев, и с трудом пытается измельчить похищенное, стараясь при этом ничего не выронить.

Вскоре начало темнеть, и миссис Бакстер с Ребеккой вошли в дом, чтобы посмотреть, как миссис Кейм в первый раз зажжет свою новую лампу, взглянуть на последний половик ее работы (чудесное произведение искусства, полностью изготовленное из крашеных остатков нижних юбок) и послушать, как жена доктора будет играть на цимбалах “Часто в тихий час ночной”.

Закрывая дверь на веранду, обращенную в сторону скотного двора, женщины услышали, как хрипит и кашляет корова, и переглянулись со словами:

– Ромашка пожадничала; теперь у нее несварение.

Илайша с заходом солнца обычно отправлялся в постель, дядюшки Кэша дома не было – он уехал к доктору, чтобы тот перебинтовал ему поврежденную молотилкой руку, – так что на скотном дворе оставался лишь Билл Питерс, батрак. Вскоре он вошел в дом, спросил, когда вернется хозяин, и сказал, что корова хрипит все сильнее и сильнее и что, должно быть, что-то с ней не в порядке, но он не может заставить ее раскрыть пасть пошире, чтобы разглядеть, в чем дело.

– Она, эта чертова корова, лучше возьмет да помрет, чем сделает такое одолжение! – сказал Билл.

Вернувшись от доктора, дядюшка Кэш зашел в дом, чтобы взять фонарь, и сразу же направился прямо в коровник. Через полчаса, когда маленькая компания в гостиной уже успела забыть о происшествии, он вдруг снова вошел в дом.

– Будь я проклят, если эта корова не подыхает, – сказал он. – Пойдем-ка, Ханна, подержишь мне фонарь. Я ничего не могу сделать с забинтованной правой рукой, а парня глупее, чем Билл, в свете не сыщешь.

Все направились в коровник – кроме жены доктора, которая побежала к себе домой, чтобы взглянуть, не вернулся ли из Милтауна ее брат Мозес и не сможет ли он прийти, чтобы помочь Кеймам.

Положение Ромашки было серьезным; сомневаться в этом не приходилось. Что-то, предположительно один из корнеплодов, застряло у нее в горле и не двигалось ни туда ни сюда, несмотря на все ее усилия. Она дышала с трудом, ее глаза были налиты кровью от напряжения и удушья. Раз или два мужчинам удалось заставить ее раздвинуть челюсти, но она вырывалась и отворачивалась, прежде чем им удавалось разглядеть причину неприятностей.

– Вижу я там маленький зеленый пучок; торчит прямо посередине, – сказал дядюшка Кэш. Билл и Моуз держали по фонарю с каждой стороны от головы Ромашки. – Да только сидит он так глубоко и такой маленький, что я не смог бы его ухватить, даже если б правая рука у меня была здоровая. Может, ты, Билл, попробуешь?

Билл замялся и затем признался, что ему что-то не хочется. У Ромашки были прекрасные, внушительного размера зубы, и Билл не имел никакого желания оставить руку в ее пасти. Он сказал, что не годится для такой работы, но охотно поможет дядюшке Кэшу подержать голову, коровы; это было столь же необходимо, но значительно менее опасно.

Моуз был более склонен содействовать спасению коровы во имя гуманности и сделал все, что мог, обернув запястье тряпкой и несколько раз отчаянно, но безрезультатно ткнув в скользкие зеленые листья, торчавшие в глубине неохотно разинутой пасти. Но корова встряхивала головой, топала копытом, взмахивала хвостом и вырывалась из рук Билла, так что казалось совершенно невозможным добраться до причины всех ее мучений.

Дядюшка Кэш был в отчаянии, особенно раздражаясь из-за того, что сам не мог сделать ничего по причине поврежденной руки.

– Запрягай лошадь, Билл, – сказал он наконец. – И поезжай-ка ты, Ханна, в Милликен-Миллз за ветеринаром. Я знаю, что мы смогли бы вытащить этот турнепс у нее из глотки, если б подобрали подходящие инструменты и нашли кого-нибудь, кто умеет ими орудовать, но надо спешить, иначе скотина наверняка задохнется! У тебя, Моуз, такие неуклюжие лапы; как она почувствует их в своей глотке, так думает, что ей конец. И пальцы у тебя слишком большие, так что ты не можешь как следует ухватиться за этот зеленый конец!

– У меня пальцы маленькие; дайте я попробую, – произнес робкий голосок, и, обернувшись, они увидели Илайшу Симпсона – брюки натянуты поверх ночной рубашки, вьющиеся волосы взъерошены; он растерянно таращил все еще сонные глаза.

Дядюшка Кэш засмеялся и с добродушной иронией заметил:

– Это ты-то, который и гнать корову на пастбище боишься? Ну нет, сэр, я думаю, на такое дело у тебя мужества недостанет!

Тут Ромашка захрипела еще страшнее, чем раньше, и закатила глаза, словно испуская дух.

– Уж лучше я залезу ей в глотку, чем увижу, как она задохнется! – воскликнул мальчик в отчаянии.

– Тогда была не была! Попробуй, сынок! На этот раз мы привяжем ее за шею. Не спеши и постарайся справиться с делом как можно лучше.

Мужчины приоткрыли челюсти бедной Ромашки и вложили между ними деревянный брусок, привязали корову и держали ее, не давая двигаться. Женщины стояли рядом с фонарями в руках.

– Ну, сынок, закатай рукав и сунь руку как можно глубже! Вцепись своими пальчиками в этот зеленый пучок, что там торчит, – хоть он так мал, что его и пучком-то не назовешь, – поверни его немного и тяни изо всех сил. Ну и ну! Ручонка как соломинка!

Маленький Пророк закатал рукав. Рука у него действительно была тонкая, но он все лето водил Ромашку на пастбище, выносил все ее капризы, старался уберечь от последствий ее собственного упрямства, испытывая при этом чувство гордости будущего собственника (каким он себя считал) за ее великолепное молоко, – короче говоря, полюбил ее, а теперь ей грозила смерть от удушья. В таких обстоятельствах и рука-соломинка на многое способна, а в данном случае лишь тонкая рука могла справиться с делом.

Илайша дрожал от волнения, но рука его ловко и быстро вошла в страшные глубины коровьей пасти, дотянулась до крошечного пучка зеленых шипов и колючек; маленькие пальцы крепко вцепились в него, и за этим последовал решительный рывок, в который Маленький Пророк вложил всю свою силу. Сила эта, конечно, была сама по себе не так уж велика, но Илайша прибег к тому скрытому источнику силы, о местонахождении которого никто ничего не знает, но из которого в случае нужды черпает каждый из нас.

Кто бы мог ожидать от Маленького Пророка столь могучего рывка? Это был такой рывок, что, к своему крайнему изумлению, Илайша вдруг обнаружил, что лежит на спине на полу скотного двора, держа в руке что-то очень скользкое с – изрядного размера, но довольно измятым – клубнем турнепса на конце.

– Вот это здорово! – крикнул Моуз.

– Я бы запросто это сделал, будь у меня рука чуточку поменьше, – сказал Билл Питерс.

– Молодец, сынок! – воскликнул дядюшка Кэш, помогая Моузу отвязать Ромашку и вынуть деревянный брусок у нее изо рта.

– Молодец, Лайша, и, ей-богу, корова твоя; только не давай своему любезному папаше пить ее сливки!

Долгожданный воздух хлынул в легкие Ромашки и охладил ее пересохшее, ободранное горло. Она была почти совсем без сил, бедняжка, и склонила (довольно нежно для нее) голову на плечо Маленького Пророка, который радостно обхватил ее руками за шею и шепнул:

– Теперь ты по-настоящему моя корова, правда. Ромашка?

– Миссис Бакстер, дорогая, – сказала Ребекка, когда они вдвоем под сиянием полной луны возвращались в дом священника, – есть всякого рода трусы, правда? Но вам не кажется, что Илайша относится к самой лучшей их разновидности?

– Я, пожалуй, даже не знаю, что и думать о трусах, – неуверенно отозвалась пасторша. – Это уже третий случай за мою короткую жизнь, когда я встречаю труса, который оказывается героем в час настоящих испытаний. В то же время сами герои – или те, кого принимают за героев, – всегда заняты чем-то другим или находятся где-то в другом месте.

Рассказ восьмой

Новая страница Жизни Эбнера Симпсона

I

Прошла неделя с тех пор, как Ребекка разорвала узы, связывавшие ее с сельской школой, и стала полноправной ученицей Уэйрхемской учительской семинарии – цель, к которой она стремилась с того памятного дня, когда, направляясь в Риверборо и расположившись на верхнем сиденье дилижанса дяди Джерри Кобба, сообщила ему о том, что образованию предстоит “сделать из нее человека”. Теперь она ездила туда и обратно, вместе с Эммой-Джейн и другими риверборскими мальчиками и девочками, утренним и вечерним поездами, ходившими между Уэйрхемом и Милликен-Миллзом.

Шесть дней прошли как во сне – сне, в котором она сидела в уголке классной комнаты, опустив глаза, краснела всякий раз, когда к ней обращались, запиналась, когда приходилось отвечать на какой-нибудь вопрос, и чувствовала, как сердце останавливается у нее в груди, когда ее подвергали какому-либо экзамену или опросу. Она привела в восторг преподавательскую комиссию, когда прочитала “с листа” незнакомый отрывок из “Короля Лира“79, но затем несколько обескуражила тем, что не смогла назвать столицу Соединенных Штатов. Она допускала, что, возможно, ее прежняя учительница, мисс Дирборн, упоминала о столице, но если и так, то она, Ребекка, не могла припомнить, что это за город.

В эти первые недели незнакомые люди, среди которых она оказалась, видели в ней лишь внешне интересную, робкую и простодушную деревенскую девочку, в которой никто, даже прозорливая Эмили Максвелл, не замечал ни тени оригинальности, так же как и разнообразных способностей и дарований. Ребекке уже исполнилось четырнадцать, но она была такой худенькой и хрупкой, а под влиянием незнакомой обстановки и столь робкой, что ее вполне можно было бы принять за двенадцатилетнюю, если бы не общий уровень ее школьной подготовки.

Выросшая в глуши, на отдаленной ферме, а затем перевезенная в маленькую деревушку к пожилым теткам, она все еще оставалась сущим ребенком во всем, кроме того, что касалось исполнительности и чувства ответственности, – тут она давно стала взрослой женщиной.

Во второй половине субботнего дня, когда уроки, заданные к понедельнику, были уже выучены, она вбежала в гостиную кирпичного дома и с пылающими щеками и смущенным выражением лица, какое бывало у нее всегда, когда она собиралась обратиться к тетке с какой-нибудь просьбой. На просьбы в кирпичном доме отвечали куда чаще отрицательно, чем положительно, – этим и объяснялась некоторая неуверенность в поведении Ребекки.

– Тетя Миранда, – начала она, – разносчик рыбы говорит, что Клара-Белла Симпсон очень хочет меня видеть, но миссис Фогг не может отпустить ее надолго, потому что – вы же знаете – малышу еще не стало лучше. Но Клара-Белла могла бы пройти милю по дороге в нашу сторону, а я милю в сторону дома миссис Фогг, и тогда мы встретились бы на полпути возле розового домика. Там мы бы отдохнули и поговорили час или около того, и обе успели бы домой к ужину. Кошку я накормила; у нее не было аппетита, так как сейчас еще только два часа, а она обедала в полдень, но она вернется к блюдцу, так что я могу быть спокойна. Если нужно, то я могла бы прямо сейчас спуститься в кладовую и принести печенье, пирог и пончики для ужина, прежде чем уйти из дома. Тетя Джейн не видит никаких препятствий, но мы все же решили, что лучше спросить разрешения у вас, чтобы не рисковать.

Миранда Сойер, терпеливо ожидавшая конца этой речи, опустила вязанье на колени и подняла глаза с полупокорным выражением, означавшим: “Да есть ли что небывалое в небесах, на земле или в водах подземных, чего бы этому ребенку не захотелось сделать? И удастся ли когда-нибудь приучить ее к простым и понятным обычаям Сойеров или до конца своих дней будет она на каждом шагу выдвигать эти странные и смелые предложения, приводящие на память ее безответственных предков по линии Рэндлов?”

– Тебе достаточно хорошо известно, Ребекка, что мне не нравится твоя дружба с детьми Эбнера Симпсона, – сказала она твердо. – Они неподходящее общество для того, в чьих жилах течет кровь Сойеров, пусть даже ее и немного. Право, не знаю, что из тебя выйдет! Похоже, что торговец рыбой – твой лучший друг, если не считать Эбайджу Флэга, с которым ты в последнее время без конца болтаешь. Мне кажется, что лучше бы тебе почитать какую-нибудь полезную книжку, чем тратить время на пустые разговоры с батраком судьи Бина!

– Он не собирается всю жизнь оставаться батраком, – объяснила Ребекка, – именно это мы с ним и обсуждаем. Мы говорим о том, кем ему стать, ведь у него нет ни отца, ни матери, которые могли бы давать ему советы. А Клара-Белла теперь, когда она живет у миссис Фогг, принадлежит к жителям нашего поселка. И она всегда была самой благовоспитанной из всех девочек – и в обычной, и в воскресной школе. Дети ничего не могут поделать с тем, какие у них отцы!

– Все говорят, что Эбнер Симпсон начал новую страницу своей жизни, а если это так, то следует всеми возможными способами поддержать и ободрить его семью, – добавила к словам племянницы мисс Джейн, входя в комнату с рабочей корзинкой в руке.

– Если Эбнер Симпсон и в самом деле начинает новую страницу, то надо еще посмотреть, что он на ней напишет! – заметила мисс Миранда с живостью. – Нечего мне рассказывать про новые страницы! Таких людей изменить невозможно; он такой, какой есть, и вам не сделать его другим!

– Для благодати Господней нет невозможного, – набожно возразила Джейн.

– А я и не говорю, что есть, если уж Господь так решил, но с таким человеком, как Симпсон, Богу нужно начать рано и трудиться долго.

– Что ты, Миранда, Эбнеру нет и сорока! Я не знаю, каков средний возраст раскаивающихся в своих грехах мужчин, но, когда подумаешь о том, какое множество их откладывает покаяние до своего смертного часа, сорок лет кажутся вполне юношеским возрастом. Я, правда, не слышала, чтобы он обратился к церкви, но все удивляются тому, как хорошо ведет он себя этой осенью.

– Они еще раз удивятся, когда обнаружат, что у них снова пропадают дрова, яблоки и картошка, – заявила Миранда.

– Похоже, что Клара-Белла пошла не в отца, – вновь решилась робко возразить Джейн. – Не удивительно, что миссис Фогг так ценит девочку. Если б не она, их малыша сейчас уже не было бы на свете.

– Возможно, что спасать его значило перечить воле Божией, – отрезала Миранда.

– Люди не могут перестать раздумывать о том, какова же именно была воля Божия, даже тогда, когда ребенок опрокидывает на себя кипящий чайник! – Продолжая говорить, Джейн все проворнее орудовала штопальной иглой. – Миссис Фогг отлично знает, что ей не следовало оставлять ребенка одного в кухне возле плиты, пусть даже она и видела, что Клара-Белла идет к дому напрямик через поле. Ей следовало подождать, а не уезжать сразу. Но она, конечно же, боялась опоздать на поезд, да и вообще, она слишком добрая женщина, чтобы считать ее виновной.

– Миссис Бакстер говорит, что Клара-Белла настоящая… я забыла слово! – снова вступила в разговор Ребекка. – Как образуется женский род от “герой”?.. Ну, как бы ни образовывался, а именно так миссис Бакстер назвала ее!

– Клара-Белла – это женский род от “Симпсон”; вот она кто, – заявила мисс Миранда. – Но шевелить мозгами ее научили, и я не отрицаю, что она, когда надо, ими шевелит.

– Да, уж это точно! – воскликнула мисс Джейн. – Положить визжащего от боли малыша в детскую колясочку и довезти ее бегом до дома доктора, когда рядом не было ни души, чтобы посоветовать, что делать! Еще два или три таких поступка, и фамилия Симпсон будет звучать куда более приятно для окрестных жителей.

– Для меня “Симпсон”’ всегда будет звучать как “Симпсон”! – соизволила заметить старшая сестра. – Но мы говорили о них более чем достаточно. Можешь идти, Ребекка. Но помни, что о ребенке судят по тому, с кем он водит компанию.

– Хорошо, тетя Миранда! Спасибо! – воскликнула Ребекка, срываясь со стула, на котором беспокойно вертелась последние пять минут. – А как вы смотрите на то, чтобы я отнесла Кларе-Белле “пирожков для гостей”?

– Разве миссис Фогг не кормит ее, тем более теперь, когда она ей как родная?

– О, конечно кормит, – ответила Ребекка, – и всякими вкусными вещами, и даже не позволяет ей пить снятое молоко. Но подарки – так мне всегда казалось – говорят человеку о том, что вы о нем думали и особенно рады его видеть. К тому же, если в ближайшие дни у нас не будет гостей, пирожки придется съесть нам самим, а для гостей испечь новые. Помните тот, который я съела, когда снова поощряла себя на прошлой неделе? Он был какой-то странный… но вкусный, – добавила она поспешно.

– Может быть, отдашь ей что-нибудь свое, не трогая моих пирожков? – немногословно отозвалась Миранда. Бойкая на язык племянница поразила слабое место в броне тетки, намекнув на то, что “пирожки для гостей” хранятся в доме слишком уж подолгу. И это была сущая правда; “пирожки для гостей” назывались так не потому, что их предстояло съесть гостям кирпичного дома, но потому, что были слишком хороши, чтобы есть их каждый день.

Лицо Ребекки залил густой румянец стыда за свои невежливые и, что еще хуже, явно неблагодарные речи.

– Я не хотела сказать ничего неприятного, тетя Миранда, – запинаясь, выговорила она. – Право же, пирожок был замечательный, только не совсем такой, как свежий, вот и все… О! Я знаю, что отнести Кларе-Белле! Несколько шоколадных конфет из коробки, которую подарил мне на день рождения мистер Ладд.

– Спустись в кладовую и возьми пирожок, – распорядилась Миранда. – Когда будешь намазывать половинки вареньем, новую банку не открывай; там есть немного повидла из сухих яблок в открытой банке, этого тебе хватит. Надень галоши и теплый жакет. Я знаю, будешь всю дорогу бежать бегом – ведь у тебя ноги не такие, как у других девочек, и спокойно ходить ты не можешь, – а потом сядешь там на какой-нибудь холодный сырой камень и простудишься насмерть, и тогда Джейн и мне придется не спать по ночам, ухаживая за тобой, и таскать тебе наверх еду на подносе.

Тут Миранда откинула голову на высокую спинку своего кресла-качалки, отложила вязанье и устало закрыла глаза; поскольку, когда неподвижному телу противостоит непреоборимая сила, процесс сопровождается скрежетом и повреждениями.

Ребекка направилась к двери, бросив по пути вопросительный взгляд на тетю Джейн. Взгляд был полон таинственного значения и сопровождался почти незаметным жестом. Мисс Джейн знала, что некоторые предметы одежды хранятся в шкафу в передней, и к этому времени имела уже достаточный опыт расшифровки подобных телеграфных сообщений, чтобы догадаться, что безмолвный вопрос Ребекки был таков: “Вы позволите мне надеть шляпу с красным перышком – ведь сегодня суббота, хорошая погода и это прогулка для собственного удовольствия?”

Эти доверительные просьбы хоть и вызывали чувство неловкости, когда в комнате присутствовала Миранда, вместе с тем доставляли Джейн глубокую тайную радость; было в них нечто, волновавшее сердце старой девы, – такая беспечность, такое обаяние, это было так не по-сойеровски, так не по-риверборски. Чем дольше жила Ребекка в кирпичном доме, тем больше восхищалась ею тетя Джейн. Что делало эту девочку такой непохожей на всех остальных? Не могло ли быть так, что ее беззаботный отец-щеголь, Лоренцо де Медичи Рэндл, завещал ей вместо состояния какой-то необычный набор талантов и дарований? Ее глаза, брови, цвет губ, овал лица, так же как ее манеры и речь, – все свидетельствовало о том, что в роду Сойеров это дитя, подкинутое эльфами в колыбель взамен другого, похищенного. Но какое очаровательное дитя – вносящее живость, яркость, остроумие, сумасбродство и восторг в серое однообразие уныло тянущегося времени!

II

В воздухе пахло морозцем, но солнце сияло ярко и весело, когда Ребекка чинно и чопорно вышла из ворот кирпичного дома. Эмма-Джейн Перкинс уехала на субботу и воскресенье в гости к кузине в Модерейшен; у Элис Робинсон и Кандейс Милликен была корь, так что в Риверборо было тихо и скучно. И все же существование редко казалось Ребекке чем-то отличным от веселого приключения, и каждое утро она вновь начинала свой завоевательный поход по жизни. Она не была слишком требовательна; поэтически выражаясь, дар Асмодея80, который мог прясть нить из кучи песка, был всегда и ее даром, так что прогулка до ворот розового домика и беседа с веснушчатой и рыжеволосой Кларой-Беллой Симпсон, чье лицо, по словам мисс Миранды, напоминало сырой пирог в печке, – эти столь заурядные события оказались достаточно волнующими для того, чтобы сделать глаза Ребекки ярче, а шаги быстрее.

Когда в отдалении замаячил большой голый конский каштан, росший у ворот розового домика, красная точка, движущаяся по дороге, заметила голубую, движущуюся ей навстречу; обе точки пролетели разделявшее их расстояние и, встретившись, с жаром обнялись, не без ущерба для принесенного в подарок пирожка.

– Замечательно вышло, правда? – воскликнула Ребекка. – Я так боялась, что разносчик рыбы не скажет тебе, чтобы ты вышла ровно в два, или что одна из нас будет идти быстрее, чем другая. Но мы встретились на том самом месте, где и хотели! Это была очень необычная идея, правда? Почти романтическая!

– А что ты об этом скажешь? Смотри! Миссис Фогг дала мне свои часы, чтобы я смогла вернуться домой вовремя! – с гордостью сказала Клара-Белла.

– Ах, как замечательно! Миссис Фогг относится к тебе все лучше и лучше, правда? Ты ведь больше не скучаешь по дому, да?

– Не-ет, не очень; только тогда, когда подумаю, что маленькой Сюзан приходится одной управляться с близнецами, хотя дела у них, похоже, идут неплохо и без меня. Но знаешь, Ребекка, кажется, меня отдадут Фоггам насовсем.

– Ты хочешь сказать, что они тебя удочерят?

– Да. Я думаю, отец собирается подписать бумаги. Понимаешь, мы не знаем, сколько лет пройдет, прежде чем бедный малыш оправится от ожогов, да и миссис Фогг уже никогда не будет та, что прежде, и ей нужен кто-то, чтобы помогать по хозяйству.

– Значит, ты будешь их настоящей дочкой, да? А мистер Фогг – дьякон, и член городского управления, и член правления железной дороги, и все такое.

– Да. И меня будут кормить, одевать, пошлют в школу и дадут фамилию Фогг и (здесь ее голос понизился до благоговейного шепота) ферму на холмах, если я когда-нибудь выйду замуж. Это мне сама мисс Дирборн сказала, когда уговаривала не огорчаться из-за того, что меня отдают чужим.

– Клара-Белла! – воскликнула Ребекка в порыве радости. – Кто бы мог подумать, что ты станешь героем женского рода да еще и получишь наследство в придачу? Это совсем как в книжке, и случилось такое в Риверборо. Теперь уж я заставлю дядю Джерри Кобба признать, что и жители Риверборо могут быть героями рассказов, – вот увидишь, заставлю!

– Конечно, я знаю, что ничего плохого тут нет, – заметила Клара-Белла сдержанно. – У меня будет хорошая семья, а отец просто не может содержать всех нас. Но это ужасно, что тебя отдают, – как пианино, или лошадь, или повозку!

Ребекка сочувственно положила ладонь на веснушчатую руку Клары-Беллы. Внезапно ее собственное лицо тоже омрачилось, и она прошептала:

– Не знаю точно, Клара-Белла, но, может быть, меня тоже отдали – как ты думаешь, отдали? Бедный папа, когда умер, оставил нас в долгах. Раньше я думала, что приехала сюда, чтобы получить образование, а потом помочь выкупить закладную. Но мама никогда ничего не говорила о моем возвращении, а наша семья из таких же больших, что и ваша.