Текст книги "Ребекка с фермы Солнечный Ручей"

Автор книги: Кейт Дуглас Уиггин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 27 страниц)

Ничто не дрогнуло пророчески в ее душе, чтобы предупредить о том, на что она обречена.

– Яблоки? – оживленно спросила она, сама как яблочко – сияющая, румяная, с атласной кожей.

– Нет, попробуй еще раз.

– Цветущая герань?

– Попробуй еще!

– Орехи? Мне не угадать, Эбайджа. Я сейчас еду по делу в Милликен-Миллз и боюсь, что миссис Перкинс уедет, не дождавшись меня. Покажи поскорее! Это действительно для меня или для тети Миранды?

– Точно для тебя! – И, открыв большой пакет из оберточной бумаги, он извлек из него пропитанные водой остатки коричневой шляпы!

Это были лишь остатки, но в их сущности и происхождении не могло быть никаких сомнений. Они явно в прошлом были шляпой, и можно было даже предположить, что, возвращенные к жизни, они вновь примут первоначальную форму в недалеком и счастливом будущем.

В этот драматический момент к стоявшим в боковых дверях Ребекке, Эбайдже и мисс Джейн присоединилась снедаемая любопытством мисс Миранда.

– Ну и ну! – воскликнула она. – Да где же это и как, скажи на милость, ты?..

– Я вчера работал на плотине возле Юниона, где сплавляют лес, – засмеялся Эбайджа, с довольным видом поглядывая по очереди на каждую из трех своих собеседниц, – и увидал, как эта шляпка скакнула в воду, как раз когда Бекки ехала по дороге. Форма у этой шляпки вроде как у лодки, и я не я, если она не плавает, как настоящая лодка! “Где это я видал такие колючие перья?” – думаю я.

(“Вот именно, где?” – подумала, с мятежным чувством в душе, Ребекка.)

– Ну и тогда до меня дошло, что я возил эти перья в школу, и возил их на собрания, и возил на ярмарку, и возил почти везде – на голове у Бекки. Тут я дотянулся до шляпы шестом и поймал ее, прежде чем ее успело зажать между бревнами и сплющить, и вот она! Шляпке-то само собой пришел конец – похоже, будто на нее мокрый слон наступил, но перья – как новые! Я ее и принес-то, собственно говоря, из-за этих перьев.

– Очень любезно с твоей стороны, Эбайджа, и мы все тебе очень обязаны, – сказала Миранда, сунув одну руку внутрь шляпы. а другой медленно поворачивая этот злополучный предмет. – Ну, скажу я вам, – воскликнула она, – да я, кажется, и прежде это говорила, из всех носких перьев, какие я видела на своем веку, эти самые ноские! Им, похоже, никогда сносу не будет. Смотрите, как на них держится краска миссис Кобб; они почти такие же коричневые, что и до того, как упали в воду.

– Никакой цвет от воды не вянет, – усмехнулся Эбайджа, который был довольно известен в Риверборо своими каламбурами.

– И как подумаешь. – продолжила Миранда, – сколько шума поднимают из-за этих страусов, которых убивают сотнями ради их перьев, а перья никуда не годятся, после того как попадут под первый же ливень, и все это время позволяют таким ценным дикобразам бегать вокруг в их иголках… Ну никак я этого не могу понять! Разве что модистки узнали, как долго эти иголки служат, и не стали использовать их для отделки, чтобы не остаться без работы. Эбайджа прав: шляпа больше никуда не годится, Ребекка, но ты можешь сегодня купить другую – любого цвета и формы, какая тебе только поправится, – и отдать мисс Мартон, чтобы она пришила к ней эти коричневые иголки с какой-нибудь пряжкой или бантом – так только, чтобы прикрыть иголки у основания. Тогда благодаря Эбайдже ты будешь со шляпой еще на один сезон.

Дядя Джерри и тетя Сара вскоре тоже узнали о том, какую роль сыграл рок, или Эбайджа Флэг, в делах Ребекки, так как в тот же вечер она сама в сопровождении учительницы пришла к старому вознице. Сняв свою новую шляпу с древним украшением, она несколько нарочито положила ее вниз донышком на кухонный стол и вышла из комнаты – ямочки на ее щеках были чуть глубже, чем обычно.

Дядя Джерри поднялся со своего сиденья и, пройдя через комнату, с любопытством заглянул в шляпу. Он обнаружил, что внутри к тулье аккуратно приколота круглая бумажная подкладка и на ней выведены следующие строки, которые произвели большое впечатление на слушателей, когда были прочитаны вслух мисс Дирборн, и которые с ее одобрения были позднее занесены в Книгу Мыслей для блага грядущих поколений:

Я из бессмертников венок

Сплету себе сейчас! -

Воскликнул, нюхая цветок,

Колючий дикобраз. -

Лет двести – век недолог мой,

Иголки ж хоть куда,

Не будет сносу ни одной

До Страшного Суда.

Их можно красить много раз,

Любой придать им цвет,

Но не пробьет их смертный час -

Конца цветенью нет!

О символ вечной красоты,

Невянущий цветок!

Венчай мои иголки ты,

Ведь им не минет срок!

Р.Р.Р

Рассказ пятый

Спасение флага

I

Даже когда Ребекка закончила учебу, достигнув весьма почтенного семнадцатилетнего возраста и потому обретя способность оглядываться на прошлое, невероятно длинное и так много вместившее, она по-прежнему измеряла время не годами, а определенными важными событиями.

Был год, когда умер ее отец; год, когда она уехала с Солнечного Ручья и поселилась у теток в Риверборо; год помолвки сестры Ханны; год, когда умерла маленькая Мира; год, когда Эбайджа Флэг перестал работать в хозяйстве судьи Бина и ошеломил весь Риверборо, отправившись в Лимерик, в среднюю школу, чтобы получить образование; и, наконец, год ее выпуска из учительской семинарии – событие, которое в семнадцать лет кажется скорее кульминацией, чем началом существования.

В промежутках между этими эпохальными событиями отчетливо выделялись на сером фоне скучной повседневной жизни и некоторые другие происшествия.

Был день, когда она впервые встретила лучшего из своих друзей – мистера Аладдина, и позднее – другой, даже еще более радостный и светлый, – когда он подарил ей коралловые бусы. Был день, когда семейство Симпсонов, находясь в затруднительном положении, уехало из Риверборо, и она горячо поцеловала Клару-Беллу на развилке дорог, сказав, что навсегда останется ее верной подругой. Был и визит в кирпичный дом миссионеров, возвратившихся из Сирии, – светлое, романтическое воспоминание, такое же яркое и необычное, как и чудесные перышки маленьких птичек, привезенные гостями с собой из далеких стран Востока. Она хорошо помнила ту минуту, когда Берчи предложили ей выбрать одно перышко для себя, и тот восторг, с которым она гладила эти красивые перышки, разложенные на обитом черной волосяной тканью диване. Затем был приезд нового священника – много кандидатов на это место подверглось испытанию, но выбран был именно мистер Бакстер. И наконец, был подъем флага – праздничные торжества, взволновавшие общество Риверборо и Эджвуда, от центра до периферии, торжества, состоявшиеся как раз перед тем, как она поступила в учительскую семинарию в Уэйрхеме и распрощалась с доброй мисс Дирборн и сельской школой.

Были, разумеется, в истории Америки и другие церемонии поднятия флага – это-то признали бы, пусть неохотно, даже те, кто имел непосредственное отношение к торжествам в Риверборо, но им показалось бы совершенно невероятным, чтобы такой подъем флага, какой был у них, мог в том, что касалось величия замысла или блеска его воплощения в жизнь, дважды прославить один и тот же век. Как молчаливо признается, некоторые пышные зрелища не могут быть воспроизведены повторно, и подъем флага в Риверборо был одним из таких зрелищ. И потому нет ничего удивительного в том, что это событие стало одной из важных дат в личном календаре Ребекки.

Идея создания флага зародилась у жены нового священника, ставшей орудием Провидения.

К тому времени местный приход почти освоился с мыслью о том, что в вопросе о пасторе все прихожане одного мнения. В то время священника все еще выбирали пожизненно, и, если он имел недостатки, что было вполне вероятным обстоятельством, и, если его прихожане имели их, что также было в пределах возможного, каждая из сторон относилась к другой снисходительно (хоть это происходило и не совсем без трений), подобно тому как поступали старого закала мужья и жены, прежде чем был открыт легкий способ выхода из трудного положения или, по меньшей мере, прежде чем этот способ получил широкое распространение.

Добрый старый священник после тридцати лет верной службы умер, и, по всей видимости, в жизни прихода начали проявляться новейшие тенденции, так как казалось почти невозможным удовлетворить требования всех заинтересованных в выборе нового священника.

Так, например, его преподобие мистер Дэвис был страстным проповедником, но упорно продолжал, невзирая на мнение прихожан, держать в конюшне дома, отведенного приходскому священнику, двух лошадей и обменивать их всякий раз, когда мог получить более резвых. Если требовалось посетить прихожан, то тут ему не было равных: он носился от дома к дому с такой скоростью, что мог за полдня объехать весь приход. На эту склонность к лихачеству, какой никогда не отмечали у британских священников, в сельской местности Новой Англии смотрели с неодобрением, и дьякон Милликен, выдавая мистеру Дэвису то, о чем упоминал как о “разрешении уйти”, сказал ему, что они не хотят, чтобы их церковь приводилась в действие конной тягой!

Следующий претендент понравился Эджвуду, где проводились утренние проповеди, но Риверборо, где шли вечерние службы, отказался его принять, поскольку он носил парик – плохо подобранный, криво надетый.

Кандидат номер три был красноречив, но слишком увлекался жестикуляцией, и миссис Джир Бербанк, председательница женского благотворительного комитета, всегда сидевшая на передней скамье, сказала, что ей тяжело смотреть на проповедника, который мечется на своей кафедре в жаркие воскресные дни.

Номер четвертый, красивый, приветливый мужчина, талантливый проповедник, оказался демократом. Прихожане же, в подавляющем большинстве, были республиканцами по своим политическим убеждениям и воспринимали проповедующего Евангелие демократа как нечто смехотворное, если не богохульное. (“Не успеем мы оглянуться, как Анания и Вельзевул68 станут здесь кандидатами в священники!” – воскликнул возмущенный претендент от республиканцев на должность окружного прокурора.)

Номер пятый имел слабоумного ребенка, который, как зловеще пророчествовал комитет по рассмотрению кандидатур, непременно будет стоять с утра до вечера в палисаднике дома священника, громогласно высказываясь в пользу других вероисповеданий.

Ну а номером шестым оказался преподобный Джадсон Бакстер, нынешний священник, и, по общему признанию, он был так близок к совершенству, как только может быть священник в этом несовершенном мире. Его молодая жена располагала небольшим собственным доходом – редкое и необычное преимущество, – и комитет, занимавшийся сбором денег по подписке на жалованье священнику, надеялся, что его членам, возможно, не придется вечно разъезжать по приходу, чтобы получить с кого-нибудь пятьдесят центов, срок уплаты которых прошел восемь месяцев назад, и они смогут не слишком усердствовать, исполняя свои тягостные обязанности.

– Кажется, что до сих пор наши священники были из самых бедных! – жаловалась миссис Робинсон. – Стоило на два месяца задержать им жалованье, как они начинали нервничать! Уж могли бы, кажется, скопить немного денег, прежде чем ехать сюда, чтобы не жить вот так – еле-еле сводя концы с концами! Бакстеры, похоже, совсем другие, и я только надеюсь, что они не станут транжирить деньги и не залезут в долги. Говорят, она по полдня держит открытыми ставни в парадной гостиной и там так часто горит по вечерам свет, что, как думают соседи, она и мистер Бакстер, должно быть, сидят там! Трудно в такое поверить, но миссис Базель утверждает, что это так и что мы можем проститься с ковром в этой гостиной – а ведь он церковная собственность! – потому что Бакстеры на нем живут!

Эта критика представляла собой единственную диссонирующую ноту в общем хоре похвал, и люди постепенно привыкали и к открытым ставням, и к злоупотреблению ковром, который к тому времени завершил уже двадцать пятый год своей честной службы.

Свою патриотическую идею миссис Бакстер сообщила женскому благотворительному комитету, предложив, чтобы женщины выкроили и сшили флаг сами.

– Возможно, он будет не так хорош, как те, что делают на фабриках в больших городах, – сказала она, – но вид нашего самодельного флага, реющего на ветру, вызовет у нас чувство гордости, и он будет значить больше для подрастающих юных избирателей, если они будут знать, что их матери сделали его своими руками.

– Не согласитесь ли вы разрешить некоторым девочкам помочь в этой работе? – скромно спросила мисс Дирборн. – Мы могли бы выбрать лучших швей и позволить им сделать хотя бы по нескольку стежков, чтобы и они почувствовали себя причастными к созданию флага.

– Это именно то, что нужно! – воскликнула миссис Бакстер. – Мы вырежем красные и белые полосы и сошьем их вместе, а после того как мы приметаем белые звезды к голубому прямоугольнику, девочки смогут пришить их. Нужно успеть сделать его к предвыборному митингу. Нынешний год – год выборов президента, и лучшего времени, чтобы впервые поднять наш новый флаг, не придумаешь.

II

Так возникла эта благородная инициатива, и день за днем в обоих поселках – Риверборо и Эджвуде – шли приготовления к торжествам.

Мальчики, как будущие избиратели и солдаты, потребовали, чтобы им дали активно участвовать в этих приготовлениях, и были организованы судьей Бином в отряд флейтистов и барабанщиков, так что теперь день и ночь воинственная, но крайне нестройно звучащая музыка будила окрестное эхо, а оглушенные ею матери чувствовали, как патриотизм медленно покидает их, сочась через подошвы туфель.

Дик Картер был назначен командиром отряда по той причине, что у его дедушки была золотая медаль, пожалованная ему королевой Викторией за спасение трехсот двадцати шести пассажиров с тонувшего британского корабля. Вероятно, Риверборо сочло, что пора заплатить Великобритании дань благодарности за ее благородное поведение по отношению к капитану Нейхему Картеру, и человеческое воображение не могло придумать ничего более подходящего и впечатляющего, чем участие, через внука в качестве доверенного лица, в подъеме американского флага.

Лизинг Перкинс старался оставаться довольным и в положении рядового. Ему не предложили никакого видного поста; главным образом, как заметила мать Минни Липучки, потому, что “у его отца в военное время была не очень-то хорошая репутация”.

– О да! Джим Перкинс пошел на войну, – говорила она. – Он спрятался за курятником, когда пришли призывать в армию, но они все-таки нашли его и забрали. Он и в одно сражение как-то случайно попал, да сбежал оттуда. Он, Джим-то, всегда был осторожным; как видел, что несчастье на него надвигается, так сразу исчезал из виду, прежде чем оно успеет на него обрушиться. Он говорил, что восемь долларов в месяц без всяких прибавок ему маловато за то, чтобы он дал дырявить себя пулями. Он, Джим-то, и мухи не прихлопнет, ну что ж – мы не все время будем воевать, а он хороший сосед и кузнец хороший.

Мисс Дирборн предстояло изображать “Колумбию“69, а старшим девочкам обеих школ – “штаты”. Такого спроса на миткаль и красные, белые и голубые ленты не могли припомнить с тех пор, как “Уотсон стал держать магазин”, а увидев, какое количество нижних юбочек вывешено для отбеливания на солнце, случайный проезжий мог представить Риверборо сплошной и непрерывно действующей школой танцев.

Нравственность юношества, как мужского, так и женского пола, достигла почти неправдоподобного уровня, так как родителям требовалось лишь поднять палец и сказать: “Не пойдешь на поднятие флага!” – и непокорный дух сразу же вооружался мужеством для новых усилий, направленных на достижение абсолютной безгрешности своего существования.

Мистер Джеримайя Кобб согласился изображать “дядю Сэма”, и ему предстояло везти на церемонию “Колумбию” и “штаты” на крыше своего дилижанса. А пока – мальчики занимались строевой подготовкой, женщины кроили, сшивали и приметывали, а девочки нашивали звезды. Звездному прямоугольнику флага предстояло гостить у каждой из них по очереди, пока она делает свою часть работы.

Все до одного чувствовали, какой это действительно прекрасный и замечательный труд – помогать в создании флага, и если Ребекка гордилась тем, что вошла в число избранных швей, то тетя Джейн испытывала то же чувство оттого, что научила ее шитью.

И вот настал долгожданный августовский день, когда жена священника подъехала в бричке к двери кирпичного дома и вручила сверток с большим куском материи Ребекке, которая приняла его в объятия с такой торжественностью, словно это был младенец, ожидающий обряда крещения.

– Я так рада! – удовлетворенно вздохнула она. – Я уже думала, что моя очередь никогда не настанет!

– Ты должна была получить его неделю назад, но Хальда Мизерв опрокинула пузырек с чернилами и испачкала свою звезду, так что нам пришлось приметывать другую. Твоя звезда последняя, а потом мы сошьем вместе полосы и кусок со звездами и Сет Страут прикрепит к нему веревку. Только подумай, пройдет совсем немного дней, и вы, дети, будете изо всех сил тянуть эту веревку, оркестр играть, мужчины кричать “ура”, а новый флаг подниматься все выше и выше, пока красное, белое и голубое не развернется на фоне ясного неба!

Глаза Ребекки засияли.

– Я должна подрубить свою звезду или пришить ее тем швом, каким обметывают петли? – спросила она.

– Посмотри на все остальные звезды и сделай самый красивый шов, какой можешь, – вот и все. Это твоя звезда, и ты даже можешь вообразить, что это твой штат, и постараться сделать его самым лучшим из всех. Если и каждый другой человек будет стараться сделать лучшим свой штат, то мы получим великую страну, не так ли?

Глаза Ребекки выразили радостное подтверждение этой мысли.

– Моя звезда, мой штат! – повторила она с восторгом. – Ах, миссис Бакстер, я сделаю такие мелкие стежки, что покажется, будто белое вырастает из голубого.

Жене нового священника, казалось, было приятно видеть, как зароненная ею искра разожгла в юном сердце пламя воодушевления.

– Ты можешь вложить в свою звезду столько души, – продолжила она радостным тоном, делавшим ее столь обаятельной, – что даже тогда, когда ты будешь старушкой, сумеешь, надев очки, узнать ее среди других. До свидания! Приходи к нам в субботу вечером; мистер Бакстер хочет повидаться с тобой.

– Джадсон, помоги этому милому маленькому гению, Ребекке, всем, чем можешь! – сказала она в тот же вечер мужу, когда они беседовали, уютно сидя вдвоем в своей гостиной, и “жили” на приходском ковре. – Не знаю, чего она может или не может достичь в будущем; я только хотела бы, чтобы она была наша! Видел бы ты, как она крепко сжала в объятиях флаг и прижалась к нему щекой, и слезы переживания в ее глазах, когда я сказала ей, что ее звезда – это ее штат! Я не перестаю шептать себе: “Не пожелай ребенка ближнего твоего!”

Ежедневно в четыре часа Ребекка с необыкновенной тщательностью мыла руки с мылом, причесывала волосы и иными способами готовила тело, ум и дух к священному труду – пришиванию к флагу своей звезды. И все время, пока ее игла аккуратно и добросовестно делала крошечные стежки, она сочиняла “в голове” стихи. Больше всех ей нравилось это:

Звезды штатов вместе все – и твоя здесь есть с моей,

Гордо флаг страны родной

Под осенним небом рей!

Было много споров о том, кто из девочек будет изображать штат Мэн, ибо все понимали, что это высочайшая почесть, какую уполномочен оказать комитет по организации торжеств.

Элис Робинсон была самой красивой девочкой в поселке, но вместе с тем и очень застенчивой и уж никак не всеобщей любимицей.

У Минни Липучки было самое нарядное платье, пара великолепных белых туфелек и ажурные чулки, которые почти решили дело в ее пользу. Однако, как хорошо сказала мисс Делия Уикс, Минни была так глупа, что если бы ей вздумалось пососать свой большой палец во время праздничной церемонии, никого это ни капельки не удивило бы!

Следующей кандидатурой, выдвинутой на обсуждение, была Хальда Мизерв, и то обстоятельство, что, если ее не выберут, ее отец может отказаться внести деньги, обещанные им на духовой оркестр, стало предметом серьезного рассмотрения.

– Не очень-то мне хочется, чтобы такая хохотушка изображала наш штат; пусть лучше будет “богиней свободы”, – предложила миссис Бербанк, чей патриотизм был скорее местным, чем общенациональным.

– А не подойдет ли для этого Ребекка Рэндл? И что, если позволить ей прочитать какие-нибудь из ее стихов? – вмешалась жена нового священника, которая, будь на то ее воля, отдала бы Ребекке все сколько-нибудь заметные роли, начиная с “дяди Сэма”.

Так, рассмотрев и найдя не отвечающими предъявленным требованиям красоту, моду и богатство, комитет обсудил претензии “таланта”, и в результате произошло то, что преисполненной благоговейных чувств Ребекке достался самый лакомый кусочек делимого “пирога”. Эта награда стала признанием ее дарований, так что не было зависти со стороны других девочек; они с готовностью признали, что она обладает качествами, делающими ее особенно подходящей для этой роли.

Ее жизнь никогда не была гладкой и до краев полной удовольствий, и потому она испытывала нечто вроде недоверия к радости, когда та была еще в зародыше. Нет, она не смела предаться этой радости, пока не увидит ее в полном блеске расцвета.

Она не читала других стихов, кроме Байрона, Филисии Химанс70, отрывков из “Потерянного рая” и отдельных стихотворений, содержавшихся в школьных хрестоматиях, но всей душой согласилась бы с поэтом, сказавшим:

Восторг не назначает людям встреч,

Мечтами их готов он пренебречь,

Но на дорогах жизни в час иной

Обнимет вдруг с улыбкой, как родной.

И в остававшиеся до праздника дни она, перед тем как лечь в постель, читала молитву, а затем говорила себе:

– Неужели они выбрали меня, чтобы изображать штат Мэн? Этого просто не может быть! Для этого нужно быть очень хорошим, таким хорошим, что таких, наверное, даже нет. Но я постараюсь быть очень хорошей, такой хорошей, как только смогу. Ехать в Уэйрхемскую семинарию на следующей неделе, да еще и изображать на празднике штат Мэн! О, я должна усердно молиться Богу, чтобы он помог мне остаться скромной и смиренной!

III

Подъем флага был назначен на вторник, а в воскресенье накануне этого события детям в Риверборо стало известно, что Клара-Белла Симпсон возвращается из Акревиля и будет жить у миссис Фогг и нянчить ее малыша, которого соседские мальчишки прозвали, по причине его великолепных голосовых данных, Горном Фоггов.

Клара-Белла прежде также была в числе учениц мисс Дирборн, и, если бы ее оставили совсем без праздника, она оказалась бы единственной из всех девочек подходящего возраста, которую ущемили таким образом. И потому детским умам казалось очевидным, что ни она, ни ее потомки никогда не оправятся от подобного удара. Но, учитывая все обстоятельства, позволят ли ей присоединиться к процессии? Даже оптимистично настроенная Ребекка боялась, что нет, и комитет по организации торжеств подтвердил ее опасения, заявив, что дочь Эбнера Симпсона не сможет принять сколько-нибудь заметного участия в церемонии, но выразил при этом надежду, что миссис Фогг позволит ей быть в числе зрителей.

Когда Эбнер Симпсон под давлением властей поселка перевез свою жену и семерых детей из Риверборо в Акревиль, расположенный в соседнем графстве, но неподалеку от границы с графством Йорк, Риверборо отправился спать, впервые оставив незапертыми двери своих скотных дворов и сараев, и издал глубокий вздох облегчения и благодарности Провидению.

Обладая немалым обаянием и обходительностью, мистер Симпсон вместе с тем был лишен того инстинктивного понимания прав собственности, которое делает человека добропорядочным гражданином.

Судья Бин был ближайшим соседом Симпсонов, когда они жили в Риверборо, и у него зародилась свежая идея: платить Эбнеру пять долларов в год, чтобы тот не крал у него, – способ, применявшийся иногда в далеком прошлом шотландскими землевладельцами.

Сделка была заключена, и в течение двенадцати месяцев ее условия выполнялись невероятно строго, но второго января мистер Симпсон формально объявил о расторжении контракта.

– Я не понимал, господин судья, что делаю, когда соглашался на это, – уверял он. – Во-первых, это пятно на моей репутации и оскорбление моего чувства собственного достоинства. Во-вторых, для меня это постоянное нервное напряжение, а в-третьих, пять долларов не возмещают мне убытков!

Судья Бин был так поражен необычностью и убедительностью этих аргументов, что едва мог сдержать свое восхищение, и впоследствии признался сам себе, что если симпсоновский склад ума невозможно изменить, то этот человек, вероятно, является более подходящим объектом наблюдения для медицинской науки, чем для тюрьмы штата.

Эбнер был весьма необычным вором и осуществлял свои операции с тактом и соседской предупредительностью, не слишком обычными для его профессии. Так, он никогда не крал косу у человека в пору сенокоса или меховую полость из его повозки в самое холодное зимнее время. Вскрывать замки отмычкой – это его не привлекало; “взломщиком” он не был, как он, вероятно, заявил бы, с презрением выделив это слово. Чужая лошадь вместе с повозкой, привязанная к придорожному столбу, – вот самая крупная из совершенных им краж; обычно это были мелкие вещи – топор, оставленный на колоде, жестяные миски, вынесенные на заднее крыльцо сушиться, отдельные предметы одежды, разложенные на траве в солнечный день для отбеливания, мотыга, грабли, лопата или мешок ранней картошки – все это было для него большим искушением. И привлекали его эти вещи не столько своей действительной ценностью, сколько тем, что замечательно годились для обмена. Приятной частью процедуры был именно обмен, а кража – лишь подготовительным этапом, прискорбной необходимостью; так что если бы Эбнер был человеком достаточно зажиточным, чтобы иметь возможность вести свои торговые операции независимо, то, вполне возможно, он не стал бы с такой непринужденностью пользоваться добром своих соседей.

Риверборо сожалел об отъезде миссис Симпсон, которая так помогала в мытье полов, уборке и стирке и, как считалось, оказывала некоторое положительное влияние на своего супруга-грабителя. Была известна история, относившаяся к первым годам их супружеской жизни, когда они имели ферму, – история следующего содержания. Миссис Симпсон неизменно восседала на каждом возу сена, который ее муж вез в Милтаун. Ее намерением было помочь супругу остаться трезвым в течение всего дня. Говорили, что, свернув с проселочной дороги и приближаясь к городу, мистер Симпсон обычно прятал свою покорную жену в сене. Затем он въезжал на весы и, после того как скупщик отмечал вес сена в своей книге, ставил лошадей в конюшню, чтобы их напоили и накормили, а когда появлялась удобная возможность, помогал супруге, измученной жарой и духотой, выбраться из яслей и галантно стряхивал с нее соломинки. На этом основании утверждали, что Эбнер Симпсон продавал свою жену всякий раз, когда ездил в Милтаун, хотя это никогда не было полностью доказано, и, во всяком случае, это было единственное, к тому же лишь предполагаемое, пятно на личной репутации кроткой миссис Симпсон.

Что же до детей Симпсонов, то их жителям Риверборо не хватало главным образом как знакомых фигур на обочине дороги; но Ребекка искренне любила Клару-Беллу, даже несмотря на возражения со стороны тети Миранды против подобной близости. “Склонность Ребекки к низкому обществу” была для ее тетки источником постоянного беспокойства.

– Что ни человек, все для нее хорош! – ворчала Миранда, обращаясь к Джейн. – Она поедет в одной повозке со старьевщиком так же охотно, как со священником, в воскресной школе всегда сидит рядом с той девчонкой, у которой пляска святого Витта71, и вечно-то она одевает и раздевает эту грязную малышку Симпсонов! Мне она напоминает щенка, который бежит ко всякому, кто его только позовет.

Пожалуй, это была идея, делавшая честь миссис Фогг, – пригласить Клару-Беллу, чтобы та жила у нее и часть года ходила в школу.

– Она будет мне помощницей, – говорила миссис Фогг, – и к тому же здесь на нее не будет влиять отец, и она сможет остаться добродетельной. Хотя она такая ужасно некрасивая, что я не боюсь за нее. Девочка с такими, как у нее, рыжими волосами, веснушками, да еще и косая, не может впасть ни в какого рода грех – я в это верю.

Миссис Фогг просила, чтобы Клару-Беллу отправили из Акревиля поездом, а остаток пути она проделала бы в дилижансе. Однако в воскресенье от мистера Симпсона было получено известие о том, что он одолжил у нового знакомого “хорошую лошадку” и сам привезет девочку из Акревиля в Риверборо, за тридцать пять миль. Сообщение обеспокоило миссис Фогг, да и во всем Риверборо тот факт, что Эбнер Симпсон прибудет в эту местность в самый канун торжественного подъема флага, рассматривался как общественное бедствие, и несколько жителей срочно приняли решение остаться бдительно охранять свои дворы и отказать себе в удовольствии увидеть празднества.

В понедельник, во второй половине дня, детский хор репетировал в молитвенном доме. Когда занятия кончились и Ребекка вышла на широкое деревянное крыльцо, мимо проехала легкая бричка миссис Мизерв. Ребекка проводила ее взглядом, так как знала, что там, в бричке, лежит завернутый в простыню драгоценный флаг, который предстояло торжественно поднять завтра. Поболтав на прощание с другими девочками и обменявшись с ними предсказаниями погоды на завтра, она направилась домой, заглянув по пути в дом священника, чтобы почитать там свои стихи.

Пастор радостно приветствовал ее, пока она снимала свои белые нитяные перчатки (торопливо натянутые перед самой дверью для соблюдения правил этикета) и забавную шляпку, украшенную желтыми и черными иглами дикобраза, – ту самую, в которой она впервые появилась в риверборском обществе.

– Начало стихотворения вы, мистер Бакстер, уже слышали; а теперь скажите, пожалуйста, нравится ли вам последний стих, – сказала она, вынимая из кармана передника листок бумаги. – Я прочитала его пока только Элис Робинсон. Я думаю, что сама она, вероятно, никогда не станет поэтом, хотя пишет замечательно. В прошлом году, когда ей исполнилось двенадцать лет, она написала себе поздравление в стихах ко дню рождения и в нем зарифмовала “день рожденья” и “Мильтону”, что, конечно же, не рифмуется. Я помню, что каждый стих кончался так:

В мой настоящий день рожденья

Я буду подражать Мильтону.

Еще одно ее стихотворение было написано, как она говорит, просто потому, что она ничего не могла с этим поделать. Стихотворение такое: