Текст книги "Ребекка с фермы Солнечный Ручей"
Автор книги: Кейт Дуглас Уиггин
Жанр:
Детская проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 27 страниц)
– Самое дурное в твоем поступке, что ты действовала хитростью и исподтишка, – заявила Миранда холодно. – А посмотри, что ты еще натворила! Можно подумать, в тебя дьявол вселился! Ты поднялась в свою комнату по парадной лестнице! Но скрыть свои следы тебе не удалось: ты уронила на ковер свой носовой платок. Ты оставила открытой сетку на окне в своей спальне, чтобы мухи разлетелись по всему дому. Ты не убрала со стола, после того как поела. И ты оставила боковую дверь незапертой, и она стояла так с половины первого до трех, так что любой мог зайти и взять все, что ему нравится!
Выслушав этот перечень обвинений, Ребекка тяжело опустилась на стул. Слезы потекли из ее глаз, когда она попыталась дать объяснения поступкам, которые невозможно было ни объяснить, ни оправдать.
– О, мне жаль, что так вышло! – пробормотала она. – Но перед обедом мы украшали классную комнату, и я задержалась. Мне пришлось бежать всю дорогу домой. Было очень трудно надеть платье одной, и поесть времени не было – я съела только кусочек, а в самую последнюю минуту, когда я подумала бы – честное слово, подумала бы – о том, чтобы убрать со стола и закрыть дверь, я взглянула на часы и поняла, что могу опоздать в школу, и я подумала, что будет ужасно впервые получить замечание за опоздание именно в тот день, когда там будут жена священника, жена доктора и попечительский комитет.
– Нечего теперь реветь и сокрушаться, слезами горю не поможешь, – ответила Миранда. – Капля хорошего поведения дороже потоков раскаяния. Вместо того чтобы подумать, как причинять поменьше хлопот в доме, который не твой собственный, ты, похоже, стараешься придумать, как получше выбить нас из колеи. Сними эту розу, я посмотрю на пятно, которое она оставила на кокетке, и на дырки и ржавчину в том месте, где была вколота мокрая булавка. Нет, ничего не видно, но это скорее счастливая случайность, чем твоя предусмотрительность. Меня из терпения выводят твои цветы, распущенные волосы, глупые нашивки на платье и вся эта манерность. Ну, точь-в-точь твой никчемный папаша.
Ребекка мгновенно подняла голову.
– Вот что, тетя Миранда, я буду стараться, как только смогу, и слушаться вас во всем, и никогда больше не оставлю дверь незапертой, но я не позволю обзывать моего отца. Он был с-совершенно п-прекрасный отец, вот каким он был. И это подло называть его никчемным.
– Ребекка, как ты смеешь дерзить и говорить, что я подлая! Твой отец был самовлюбленный, глупый, беспомощный человек, и ты вполне могла бы услышать это не только от меня, но и от любого другого, кто его знал. Он промотал приданое твоей матери и оставил ее с семью детьми на руках.
– Это тоже к-кое-что – оставить после себя с-семь милых детей, – всхлипывая, ответила Ребекка.
– Нет, если другим людям приходится помогать кормить и одевать этих детей и давать им образование, – отрезала Миранда. – Теперь пойди наверх, надень ночную рубашку, ляг в постель и оставайся там до утра. На комоде найдешь молоко и сухое печенье, и чтобы я не слышала от тебя ни звука до завтрака. Джейн, сбегай сними кухонные полотенца с веревки и закрой вторую дверь: сейчас будет ужасная гроза.
– Одна гроза, мне кажется, уже разразилась, – спокойно заметила Джейн, направляясь к двери, чтобы выполнить распоряжение сестры. – Я нечасто выражаю свое мнение, Миранда, но сейчас должна сказать, что тебе не следовало говорить то, что ты сказала о Лоренцо. Он был таким, каким был, и невозможно было сделать его другим. Но он отец Ребекки, и Орилия всегда говорила, что он был хорошим мужем.
Миранде не доводилось слышать пословицу “Хороший индеец – мертвый индеец”, но ее мысли шли общепринятым путем, когда она мрачно отозвалась:
– Да, я замечала, что покойные мужья всегда хороши. Но правду иногда необходимо выносить на свет, и правда в том, что из этой девочки никогда не выйдет толку, если из нее не выколотить то, что в ней от ее отца. И я рада, что сказала именно то, что сказала.
– Полагаю, что так, – с иронией заметила Джейн, пребывавшая в состоянии, которое можно было бы назвать одним из ее ежегодных приливов смелости. – Но все равно, Миранда, это было бестактно и нехорошо с религиозной точки зрения.
Удар грома, потрясший дом как раз в этот момент, не так прогремел в ушах Миранды Сойер, как это замечание, с оглушительным раскатом обрушившееся на ее совесть.
Возможно все же, нет ничего плохого в том, что человек говорит только раз в году, но уж тогда говорит самое существенное.
Ребекка устало поднялась по черной лестнице, закрыла за собой дверь спальни и дрожащими пальцами сняла милое сердцу розовое платье. Дотянувшись до очередной из самых трудных пуговиц, расположенных между лопатками и талией, и расстегнув ее, она заботливо прикладывала к мокрым глазам свернутый в твердый комочек носовой платок, с тем чтобы ни одна капля соленой влаги не упала на наряд, обошедшийся ей так дорого. Она осторожно расправила лиф и юбку, разгладила пришитую к воротничку белую рюшечку и убрала платье в ящик комода, всхлипнув еще раз по поводу суровости жизни. Ее увядшая роза упала на пол. Ребекка взглянула на нее и подумала: “Совсем как мой счастливый день!” Ничто не могло бы яснее показать, каким именно ребенком была Ребекка, чем то, что девочка мгновенно постигла значение розы как символа и положила ее в ящик вместе с платьем, словно хороня весь этот эпизод своей жизни с его печальными воспоминаниями. Это было поэтическое чутье ребенка с зарождающимся в нем намеком на женское чувство.
Она заплела волосы в две привычные косы, сняла свои лучшие туфли (которые, к счастью для нее, остались не замеченными теткой), и все это время в душе ее росла и крепла решимость – решимость покинуть кирпичный дом и вернуться на родную ферму. Ее не встретят там с распростертыми объятиями – на это нечего было и надеяться, – но она будет помогать матери по хозяйству, а Ханну они пошлют к теткам в Риверборо. “Надеюсь, ей здесь понравится!” – подумала она в минутном приступе мстительного чувства. Она села у окна, пытаясь придумать что-то вроде плана действий и рассеянно следя, как над вершинами холмов играет молния, а струи дождя гонятся друг за другом вниз по громоотводу. И это день, который начинался так радостно! Был пурпурный рассвет, и она склонялась над подоконником, повторяя урок и думая о том, как прекрасен мир. И какое счастливое утро! Превращение голой и некрасивой классной комнаты в настоящий цветник, почетное право украсить рисунком классную доску, счастливая мысль скопировать с сигарной коробки аллегорическую фигуру Америки, пьянящая радостью минута, когда вся школа аплодировала ей, Ребекке Рэндл. А затем – какой чудесный день! Восторг за восторгом, начиная со слов Эммы-Джейн: “Ты просто загляденье!”
Она заново пережила в памяти все выступления учеников, особенно свой диалог с Эммой-Джейн. Удачная идея сделать закрытую зелеными ветками печь мшистым берегом, где сидела сельская девочка, пасущая свои стада, позволила Эмме-Джейн обрести чувство такой свободы, что она декламировала как никогда прежде. А какой щедростью с ее стороны было одолжить свое гранатовое кольцо городской девочке, ярко представив, как сверкнет оно, когда та сложит зонтик и приблизится к пораженной всем этим великолепием пастушке!
Возвращаясь домой, Ребекка думала, что тетя Миранда, вероятно, будет довольна таким успехом племянницы, приглашенной в кирпичный дом с далекой фермы, но теперь стало ясно, что нет никакой надежды угодить ей ни таким, ни любым иным способом. Итак, решено, завтра она едет в Мейплвуд в почтовом дилижансе мистера Кобба, а потом уж как-нибудь доберется домой от кузины Энн. Но тетки могут не позволить ей уехать. Очень хорошо, она потихоньку ускользнет прямо сейчас; быть может, удастся провести ночь у Коббов и уехать утром еще до завтрака.
К сожалению, Ребекка никогда долго не раздумывала, прежде чем начать действовать. Она надела свои самые старые платье, шляпу и жакет, увязала в узелок ночную рубашку, расческу и зубную щетку и осторожно выбросила его из окна. Ее комната была угловой, а окно располагалось на не слишком опасной высоте от земли, хотя даже если бы было иначе, это не смогло бы остановить ее в тот момент. Кто-то – вероятно, рабочие, влезавшие на крышу дома, чтобы чистить водосточные желоба, – оставил прибитую к стене планку, которая располагалась как раз на полпути от окна до крыши заднего крыльца. Ребекка слышала жужжание швейной машины в столовой и звук отбиваемого мяса в кухне и, зная таким образом о местонахождении обеих теток, выкарабкалась из окна, ухватилась за громоотвод, соскользнула на пришедшуюся так кстати планку, спрыгнула на крышу крыльца, воспользовалась решеткой, по которой вилась жимолость, вместо лестницы – и уже летела по дороге в грозу, прежде чем успела обдумать подробности своих дальнейших действий.
Мистер Джеримайя Кобб сидел в одиночестве за столом у кухонного окна и ужинал. “Мать”, как он по привычке называл свою жену, ухаживала за больной соседкой. Миссис Кобб приходилась матерью только маленькому надгробию в церковном дворе, где покоилась “Сара-Энн, любимая дочь Джеримайи и Сары Кобб, скончавшаяся в возрасте семнадцати месяцев”, но название “мать” было все же лучше, чем совсем ничего, и, по крайней мере, служило миссис Кобб напоминанием о вершине ее женского счастья.
Дождь лил не переставая, небеса были темны, хотя едва пробило пять часов. Оторвавшись на мгновение от чаепития и подняв глаза, старик увидел в открытую дверь вызывающую сострадание фигуру. Лицо Ребекки было таким распухшим от слез, выражало такое горе, что в первое мгновение мистер Кобб не узнал ее. Но затем, услышав ее голос: “К вам можно, мистер Кобб?”, он воскликнул:
– Ну и ну! Да это же моя пассажирка! Заходи, заходи к старому дяде Джерри. Пережди у меня грозу. Ты же вымокла до нитки. Садись поближе к печке. Я развел огонь, хоть и было жарко: думал, что захочу что-нибудь горяченькое к ужину, а то как-то вроде грустно одному. Мать сидит сегодня с Сис Страут. Ну вот, давай повесим твою мокрую шляпу на гвоздь, жакет – на спинку стула, а сама повернись спиной к печке и высушись хорошенько.
Дядя Джерри никогда прежде не произносил так много слов подряд, но он заметил покрасневшие глаза девочки и распухшие от слез щеки, и его большое доброе сердце раскрылось навстречу ей в ее горе, совершенно независимо от причин, которые могли это горе вызвать.
Ребекка стояла неподвижно, пока дядя Джерри снова усаживался на свое место за столом, а затем, не в силах больше сдерживаться, воскликнула:
– О, мистер Кобб, я убежала из кирпичного дома и хочу назад, на ферму. Вы позволите мне остаться у вас на ночь и возьмете меня с собой в Мейплвуд в вашем дилижансе? У меня нет денег на дорогу, но я потом как-нибудь заработаю и верну долг.
– Хм, думаю, из-за денег мы с тобой не поссоримся, – сказал старик. – Мы же давно собирались прокатиться вместе, правда не вверх по реке, а вниз.
– Теперь я уже никогда не увижу Милтаун! – воскликнула Ребекка.
– Сядь здесь, рядом со мной, и все мне расскажи. Вот сюда, на эту деревянную скамеечку. Сядь и выложи мне всю твою историю, – упрашивал дядя Джерри.
Ребекка опустила отяжелевшую голову на домотканое колено мистера Кобба и поведала о своем горе. Но какими бы трагическими ни представлялись события ее пылкой душе и неразвитому уму, она рассказала обо всем правдиво, ничего не преувеличивая.
Глава 10
Радужный мост
Во время повествования Ребекки дядя Джерри немало кашлял и ерзал на стуле, но постарался не выражать чрезмерного сочувствия, а только бормотал:
– Бедняжка! Подумаем, чем ей помочь!
– Возьмите меня в Мейплвуд, пожалуйста, мистер Кобб, – попросила Ребекка жалобно.
– Ни капельки не волнуйся, – ответил он не без хитрой задней мысли. – Уж я выручу из беды мою пассажирку. А сейчас съешь что-нибудь, детка. Намажь себе томатной пастой кусок хлеба. Придвигайся к столу. Может, займешь место матери и нальешь мне еще чашечку горяченького чайку?
Мыслительный механизм мистера Джеримайи Кобба был прост и работал не слишком гладко, за исключением тех случаев, когда его приводили в движение любовь или сочувствие. В данных обстоятельствах и то и другое было в наличии, действуя на мистера Кобба самым благоприятным образом, и, печалясь о своей глупости и молясь о проблеске вдохновения, дабы осветить его нелегкий путь, он побрел ощупью, положившись на Провидение.
Ребекка, ободренная словами и тоном старика и робко радуясь чести сидеть на месте миссис Кобб и разливать чай из голубого фарфорового чайника, слабо улыбнулась, пригладила волосы и вытерла глаза.
– Я думаю, твоя мама будет страшно рада снова увидеть тебя дома, – не совсем уверенно заметил мистер Кобб.
Маленький страх – нечто совсем крошечное – шевельнулся в глубине души Ребекки и мгновенно вырос, как только его коснулись этим вопросом.
– Ей, наверное, не понравится, что я убежала, и она огорчится, что я не сумела понравиться тете Миранде. Но я ей все объясню, так же как объяснила вам.
– Она, вероятно, думала о твоем обучении, когда отправляла тебя сюда. Ну что же такого! Ты ведь можешь ходить в школу и в Темперансе, как я полагаю?
– Сейчас в Темперансе только летняя школа, а от всех других школ наша ферма слишком далеко.
– Ну, ничего, есть и другие вещи на свете кроме образования. – И дядя Джерри энергично взялся за яблочный пирог.
– Да-а, хотя мама надеялась, что образование сделает из меня человека, – печально возразила Ребекка и, судорожно вздохнув, попыталась хлебнуть чаю.
– Как это будет приятно – снова всем вместе жить на ферме! Полон дом ребятишек! – заметил милый старый притворщик, который ничего не жаждал так горячо, как только крепко обнять и нежно утешить это бедное маленькое создание.
– Чересчур полон, вот в чем беда. Но я уговорю Ханну приехать в Риверборо на мое место.
– Ты думаешь, Миранда и Джейн возьмут ее? Боюсь, они не захотят. Знаешь, они, пожалуй, рассердятся, что ты уехала домой, и едва ли ты можешь их за это винить.
Это была совершенно новая мысль: кирпичный дом может оказаться закрытым для Ханны из-за того, что она, Ребекка, пренебрегла его холодным гостеприимством.
– А как школа здесь, в Риверборо, неплохая? – спросил дядя Джерри, чей ум работал с совершенно непривычной быстротой, почти пугавшей его самого.
– Замечательная школа! А мисс Дирборн – замечательная учительница!
– Она тебе нравится, да? Ну, так поверь, что она отвечает похвалой на похвалу. Мать ходила сегодня в магазин покупать мазь для Сис Страут и встретила на мосту мисс Дирборн. Они поговорили о школе – мать часто сдает на лето комнату учительницам и очень их любит. “Как там эта девочка из Темперанса?” – спрашивает мать. “О, она лучшая из всех моих учениц, – говорит мисс Дирборн. – Я могла бы учить в школе от рассвета до заката, если бы все ученики были такими, как Ребекка Рэндл”, – говорит она.
– Ах, мистер Кобб, неужели она так и сказала? – оживилась Ребекка, лицо ее просияло, и на щеках мгновенно появились ямочки. – Я все время очень старалась, но теперь буду учиться так, что все учебники до дыр изотру.
– Ты хочешь сказать, стала бы учиться, если бы собиралась остаться здесь, – вставил дядя Джерри. – Ну разве не жаль, что тебе приходится покинуть все это только из-за твоей тети Миранды? Но я тебя не виню. Она такая капризная и вечно недовольная; можно подумать, что ее вырастили на кислом молоке и зеленых яблоках. С ней нужна выдержка, а как я догадываюсь, ты не очень-то терпелива, не так ли?
– Не очень, – согласилась Ребекка печально.
– Если бы мы с тобой говорили вчера, – продолжил мистер Кобб, – я, вероятно, посоветовал бы тебе совсем другое. Теперь слишком поздно, и я не хочу сказать, что ты поступила неправильно, но если бы можно было начать сначала, я сказал бы так: твоя тетя Миранда дает тебе крышу над головой, кормит, одевает, посылает в школу и собирается отправить тебя учиться в Уэйрхем за большие деньги. Поладить с ней ужасно трудно – она швыряет свои благодеяния тебе на голову, как если бы это были кирпичи. Но все равно это благодеяния, и, может быть, твоя задача отплатить за них хорошим поведением. Джейн немного подобрее, чем Миранда, а? Или ей так же трудно угодить?
– О, мы с тетей Джейн отлично поладили! – воскликнула Ребекка. – Она такая милая и добрая, мне она всегда нравилась, и я ей, кажется, тоже. Она однажды погладила меня по голове. Ей я позволила бы ругать меня весь день, потому что она все понимает. Но она не может защитить меня от тети Миранды, она боится ее почти так же, как и я.
– Думаю, что Джейн будет по-настоящему огорчена завтра, когда обнаружится, что ты убежала. Но ничего не поделаешь… Ей было несладко с Мирандой, из-за того что та такая раздражительная, и ничего удивительного в том, что для нее так много значило твое общество. Мать говорила с ней на днях после молитвенного собрания. “Ты не узнала бы теперь наш кирпичный дом, Сара, – говорит Джейн. – Я даю уроки шитья, и моя ученица сшила уже три платья. Каково, – говорит она, – для ребенка старой девы? Я взялась вести класс в воскресной школе, – говорит Джейн, – хочу вспомнить молодость и пойти на пикник с Ребеккой”, – говорит она. И мать уверяет, что никогда не видела ее такой молодой и счастливой.
В маленькой кухне воцарилось глубокое молчание – молчание, нарушаемое лишь тиканьем больших часов и биением сердца Ребекки, которое, как казалось ей, почти заглушало звук часов. Дождь прекратился, комнату неожиданно наполнил розовый свет, а в окно была видна радуга, перекрывшая все небо, словно сверкающий мост. Мосты помогают человеку перебраться через трудные места, думала Ребекка, и вот, кажется, дядя Джерри тоже построил мост над ее бедами и дал ей силы пройти по этому мосту.
– Дождь кончился, – сказал старик, набивая свою трубку. – Воздух чист, все кругом свежее и умытое и будет сиять завтра как новенькое… когда мы с тобой поедем вверх по реке.
Ребекка отодвинула свою чашку, поднялась из-за стола и спокойно надела шляпу и жакет.
– Я не поеду в Мейплвуд, мистер Кобб, – сказала она. – Я останусь здесь и… буду ловить кирпичи; буду ловить их и не буду бросать назад. Не знаю, возьмет ли меня к себе тетя Миранда, после того как я убежала, но я собираюсь вернуться, пока у меня достаточно храбрости. Вы не откажетесь пойти со мной, мистер Кобб?
– Поверь, милая, твой дядя Джерри не предложил бы тебе вернуться, если бы не придумал, как устроить это дело! – обрадованно воскликнул старик. – Ты уже столько перенесла за этот день, бедняжка; еще немного – и захвораешь, а Миранда, конечно, будет сердита и недовольна, и трудно будет нам с ней спорить. Так что вот мой план: я подвезу тебя к кирпичному дому в моей крытой двуколке. Ты спрячешься в уголок, а я выйду, подойду к боковой двери и вызову на крыльцо твоих теток поговорить насчет дров, которые я собираюсь доставить сюда на этой неделе. А тем временем ты выскользнешь из двуколки и проберешься наверх в кровать. Ведь парадная дверь будет открыта?
– Да, – кивнула Ребекка, – тетя Миранда закрывает ее позднее, перед тем как ложиться спать. Но – ax! – что, если дверь будет закрыта?
– Не будет. А если будет, нам придется встретить это мужественно. Хотя, на мой взгляд, есть вещи, которые совсем ни к чему встречать мужественно, и лучше уладить дело спокойно и тихо. Видишь ли, ты еще не убежала, а только пришла сюда посоветоваться со мной насчет того, чтобы убежать, и мы пришли к выводу, что дело это нестоящее. Единственный настоящий проступок, какой ты совершила, – это, как я понимаю, то, что ты прибежала сюда сломя голову, когда тебя послали в постель. Это не так страшно, и ты можешь рассказать об этом своей тете Джейн в ближайшее воскресенье, когда она будет битком набита религией, а она может посоветовать тебе, когда лучше всего рассказать обо всем тете Миранде. Я против того, чтобы кого-то обманывать, но, если у тебя были нехорошие мысли, ты не обязана в этом откровенно признаваться. Поведай о них Богу в молитве, как сказано в псалме, и больше к ним не возвращайся. Ну, пойдем. Лошади уже запряжены: я собирался ехать на почту. Не забудь свой узелок. “Это всегда путешествие, мама, когда берут с собой ночную рубашку” – вот первые слова, которые слышал от тебя твой дядя Джерри. Не думал он тогда, что ты принесешь свою ночную рубашку в его дом. Влезай и спрячься в уголок. Нам ни к чему, чтобы люди видели беглых маленьких девочек, которые возвращаются, чтобы начать все сначала!
Когда Ребекка пробралась наверх и, раздевшись в темноте, очутилась наконец в постели, у нее болел и пульсировал каждый нерв, но вместе с тем она чувствовала, как ею незаметно овладевает нечто вроде умиротворения. Она была спасена от безрассудного поступка; она не доставит неприятностей своей бедной матери, не рассердит и не огорчит своих теток.
Сердце ее смягчилось, и она решила, что приложит отчаянные усилия, чтобы заслужить одобрение тети Миранды, и постарается забыть о том, что мучило ее больше всего, – полные презрения слова, сказанные о ее отце, о котором сама она всегда вспоминала с величайшей любовью и которого еще никто не осуждал в ее присутствии, ибо какие бы горести и разочарования ни постигли Орилию в браке, она никогда не говорила об этом своим детям.
Для несчастной маленькой души было бы, вероятно, некоторым утешением узнать, что Миранда Сойер провела тревожную ночь, втайне сожалея о своей грубости, отчасти потому, что Джейн заняла такую благородную и добродетельную позицию в этом деле. Неодобрение Джейн было невыносимо для Миранды, хотя она никогда не призналась бы в подобной слабости.
Когда дядя Джерри, вполне довольный своими усилиями по сохранению мира, ехал домой под звездным небом, он с грустью вспоминал о прикосновении головы Ребекки к его колену и ее слезах, оросивших его руку; о милой рассудительности, проявленной ею, когда все обстоятельства дела были представлены ей в правильном свете; о быстром решении, которое приняла она, как только увидела, в чем заключается ее долг; о трогательной жажде любви и понимания, которая была так характерна для нее. “Господь Всемогущий! – воскликнул он шепотом. – Запугивать и жестоко обращаться с таким ребенком! Я знаю, что, строго говоря, это не было жестоким обращением или, скорее, не было бы таковым для некоторых из ваших толстокожих юнцов, но для этого маленького и нежного Блуждающего Огонька суровое слово – как удар бича. Миранда Сойер была бы в тысячу раз более доброй женщиной, если бы у нее было такое маленькое надгробие в церковном дворе, как у нас с матерью”.
– Никогда не видела, чтобы ребенок так быстро и так заметно исправился, как Ребекка сегодня, – заметила Миранда Сойер, обращаясь к Джейн в субботу вечером. – Нагоняй, который я ей дала, был именно тем, что нужно, и смею думать, его хватит на месяц.
– Я рада, что ты удовлетворена, – ответила Джейн. – Жалкого червя – вот кого тебе хочется видеть, а не живого, улыбчивого ребенка. У Ребекки, на мой взгляд, такой вид, словно она пережила Семилетнюю войну18. Когда она спустилась вниз сегодня утром, мне показалось, что она постарела за ночь. Если бы ты прислушалась к моему совету, что ты редко делаешь, то позволила бы мне завтра после обеда взять ее вместе с Эммой-Джейн проехаться вниз по реке и привести Эмму-Джейн к нам на хороший воскресный ужин. А если бы ты еще и разрешила ей съездить в Милтаун с Коббами в среду, это немного развеселило бы ее и вернуло ей аппетит. В среду в школе нет занятий, так как мисс Дирборн едет домой на свадьбу своей сестры, а Коббы и Перкинсы хотят поехать в Милтаун на сельскохозяйственную выставку.
Глава 11
“Движение сил”
Визит Ребекки в Милтаун стал именно тем, что рисовало ей прежде ее пламенное воображение, хотя, прочитав незадолго до этого о Риме и Венеции, она была склонна поверить, что в отношении чисто живописных красот те города Милтаун все же превосходят. Так быстро становятся тесны душе ее обители, что стоило Ребекке своими глазами увидеть Милтаун, как ее фантазия устремилась к видениям будущего посещения Портленда, который, имея острова, гавань и два памятника, должен был оказаться гораздо красивее Милтауна. Впрочем, как чувствовала она, и Милтаун мог занять достойное место среди крупных городов земли, хотя, скорее, по причине своей громадной деловой активности, чем по причине какой-либо неотразимой пленительности для воображения.
Было совершенно невозможно для двух детей увидеть, пройти пешком, наговорить, съесть или спросить больше, чем сделали это Ребекка и Эмма-Джейн в ту богатую событиями среду.
– Лучшей компании, чем Ребекка, я не имела за всю мою жизнь, – сказала в тот вечер своему мужу миссис Кобб. – Мы сегодня ни минуты не скучали. К тому же у нее хорошие манеры: она ни о чем не просит и благодарна за то, что получает. Ты обратил внимание на ее лицо, когда мы вошли в павильон, где шло представление “Хижины дяди Тома”? И ты помнишь, что она говорила нам про эту книгу, когда мы сели есть мороженое? Поверь мне, сама Гарриет Бичер-Стоу не сумела бы лучше отдать должное своей книге.
– Я все заметил, – отозвался мистер Кобб, довольный, что “мать” разделяет его мнение о Ребекке. – Я уверен, что она станет знаменитостью – певицей, или писательницей, или врачом, как мисс Паркс из Корниша.
– Женщины-врачи всегда гомеопаты, разве не так? – заметила миссис Кобб, которая была сторонницей старой школы в медицине.
– Ну что ты, мать! Конечно, нет. В мисс Паркс нет ничего гомеопатического. Она разъезжает по всей округе19.
– Почему-то я не могу представить Ребекку врачом, – задумчиво сказала миссис Кобб. – Ее способность говорить без умолку – вот что обеспечит ей успех. Может быть, она будет выступать с лекциями или декламировать стихи, как та чтица из Портленда, которая выступала у нас на празднике урожая.
– Я думаю, она сама будет писать, – уверенно сказал мистер Кобб. – Она сочиняет свои стихи быстрее, чем читает чужие в книжке.
– Жаль, что она такая некрасивая, – заметила миссис Кобб, задувая свечу.
– Некрасивая, да что ты, мать! – воскликнул ее муж в изумлении. – Ты только посмотри на ее глаза, посмотри на ее волосы и улыбку и ямочки на щеках! И посмотри на Элис Робинсон, которую называют самым красивым ребенком на нашей реке, и ты увидишь, что Ребекка затмевает ее совершенно! Я надеюсь, Миранда согласится на то, чтобы Ребекка почаще заходила к нам. Тут у нас она немного выпустит пар, и кирпичный дом станет заметно безопаснее для всех, кто в нем живет. Мы-то знаем, что значит иметь детей, пусть даже это было более тридцати лет назад. Поэтому мы можем понять ребенка.
Несмотря на панегирики мистера и миссис Кобб, Ребекка в то время еще плохо писала сочинения. Мисс Дирборн давала ей всевозможные темы из числа тех, которые в прошлом обычно задавали ей самой: “Картины облаков”, “Авраам Линкольн”, “Природа”, “Филантропия”, “Рабство”, “Невыдержанность”, “Веселье и долг”, “Одиночество”, но ни с одной из них Ребекка, кажется, так и не справилась удовлетворительно.
– Пиши так, как ты говоришь, Ребекка, – настаивала бедная мисс Дирборн, втайне зная, что сама никогда не сумела бы написать хорошее сочинение.
– Но, Боже мой, мисс Дирборн! Я не говорю о природе и рабстве. Как же я могу что-то написать, если мне нечего сказать?
– Для этого и существуют сочинения, – ответила мисс Дирборн не совсем уверенно, – чтобы у человека появилось, что сказать. Кстати, у тебя слишком много личных местоимений в сочинениях, следует говорить “человек”, чтобы было больше похоже на настоящую литературу. “Человек открывает любимую книгу”, “Мысли – большое утешение для человека в одиночестве” и так далее. В этом последнем сочинении на тему об одиночестве ты не сказала ничего интересного и написала о слишком обыденных вещах.
– Но я ничуть не больше знаю об одиночестве на этой неделе, чем знала о веселье и долге на прошлой, – пожаловалась Ребекка.
– Ты стремилась позабавить класс, когда писала о веселье и долге, – с упреком сказала мисс Дирборн, – поэтому ничего хорошего не вышло.
– Я не знала, что вы заставите нас читать наши сочинения вслух, – смущенно улыбнулась Ребекка.
Тему “Веселье и долг”, предложенную ученикам в качестве источника вдохновения, нужно было раскрыть прямо на уроке за пять минут. Ребекка ломала голову, пыхтела, потела, но, когда настала ее очередь прочитать сочинение вслух, ей пришлось признаться, что она ничего не написала.
– По меньшей мере, две строчки на твоей дощечке были, – настаивала учительница, – я видела.
– Мне бы не хотелось их читать, – взмолилась Ребекка. – У меня плохо получилось.
– Читай, что получилось – хорошо или плохо, мало или много. Я ни для кого не делаю исключения.
Ребекка, охваченная тайным смехом, страхом и стыдом, поднялась и негромко прочитала двустишие:
Долг с весельем не в ладах,
Пусть всегда он терпит крах.
Голова Дика Картера исчезла под партой, а Ливинг Перкинс задохнулся от смеха.
Мисс Дирборн тоже засмеялась; она сама была еще почти девочкой, а обучение детей так редко взывает к чувству юмора учителя.
– Придется тебе, Ребекка, остаться после уроков и сделать новую попытку, – сказала она, но сказала с улыбкой. – Идея, заложенная в твоем стихотворении, не очень-то хороша для положительной девочки, которая должна находить удовлетворение в исполнении своего долга.
– Это не моя идея, – сказала Ребекка извиняющимся тоном. – Я успела написать только первую строчку, когда увидела, что вы собираетесь позвонить в колокольчик и сказать, что время истекло. У меня было написано “не в ладах”, и я не смогла придумать ничего другого, кроме “трах”, “страх” и “крах”. Но я переделаю этот стишок так:
Веселье с долгом не в ладах,
И пусть оно потерпит крах.
– Так, пожалуй, лучше, – ответила мисс Дирборн, – хотя, я думаю, что “не в ладах” не слишком красивое выражение, чтобы употреблять его в поэзии.
Получив указания по использованию слова “человек”, придающего изящество и утонченность литературному произведению, Ребекка старательно переписала свое сочинение об одиночестве в соответствии с рекомендацией мисс Дирборн. В результате оно приобрело следующий вид, который вряд ли удовлетворил как учительницу, так и ученицу.
Одиночество
Нельзя сказать, что человек одинок, если у человека есть чудесные мысли, которые всегда могут принести утешение. Человек сидит в одиночестве, это правда, но ведь человек думает. Человек открывает любимую книгу и читает любимый рассказ. Человек разговаривает с тетей или братом, ласкает кошку или разглядывает альбом с фотографиями. Есть также и работа: какая это радость для человека, если оказалось так, что человек любит работу! Маленькие домашние обязанности не дают человеку скучать. Чувствует ли человек себя осиротелым, когда собирает щепки на растопку перед вечерней трапезой? Или когда человек моет ведро, перед тем как идти доить корову? Конечно же, нет.