Текст книги "Ребекка с фермы Солнечный Ручей"

Автор книги: Кейт Дуглас Уиггин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 27 страниц)

[Image001]

Незнакомая классика

Книга для души

Кейт

Дуглас Уиггин

Ребекка с фермы

Солнечный Ручей

Новые рассказы

о Ребекке

[Image002]

Санкт-Петербург

Лениздат

1999

ББК 84.7 США

У 35

Серия “Незнакомая классика. Книга для души” основана в 1995 году

Перевод с английского М. Ю. Батищевой

Редактор В. Н. Бунин

[Image003]

ISBN 5-289-01841-7

(C) И. Г. Турундаевская, составление серии, 1999

(C) М. Ю. Багищева, перевод, 1999

(C) Н. Н. Гульковский, оформление, 1999

ПРЕДИСЛОВИЕ

Известная американская писательница Кейт Дуглас Уиггин (1859 – 1923) создала множество произведений, которые с первых же дней после их выхода в свет обретали популярность у самых разных категорий читателей – юных и пожилых, придирчивых критиков и широкой публики, читающей исключительно для удовольствия. Признание со стороны академических кругов выразилось в присуждении писательнице в 1904 г. степени доктора литературы в Боудойнском колледже (Брансуик, штат Мэн), где она стала второй женщиной, удостоенной этого отличия. Что же до энтузиазма основной массы читателей, о нем говорит то, что книги Уиггин издавались огромными тиражами и раскупались с невероятной быстротой, причем без какой-либо сенсационной рекламы. В школах по всей Америке создавались клубы имени Кейт Уиггин, куда писательницу приглашали на торжественные встречи и где она читала со сцены отрывки из своих произведений. Еще при жизни Уиггин ее книги были изданы в переводах на ряд европейских языков, по ним были поставлены спектакли и сняты кинофильмы, пользовавшиеся неслыханным успехом. Так, постановка по книге “Ребекка с фермы Солнечный Ручей” выдержала в Нью-Йорке свыше 300 представлений, на одном из них Уиггин присутствовала вместе с президентом США и его женой, которые пригласили писательницу сначала на официальный обед в Белый дом, а затем в театр.

О своей жизни Уиггин проникновенно и с юмором рассказала в автобиографической книге “Сад моих воспоминаний”, изданной в 1923 г.

Кейт Дуглас Смит (такова была ее девичья фамилия) родилась в Филадельфии в семье адвоката. После смерти отца семья поселилась в деревушке Холлис в штате Мэн. Образование Кейт и ее младшая сестра Нора получали дома под руководством отчима, а затем в разных учебных заведениях штата Мэн. Детство Кейт не было богато событиями, но с ранних лет она проявляла склонность к чтению, музыке, декламации. Любимейшим писателем девочки был Чарлз Диккенс. В автобиографии Уиггин подробно рассказывает о своей непродолжительной, но памятной встрече с ним, состоявшейся случайно в поезде. Девочка ехала с матерью в гости к дяде, а великий писатель совершал турне по Америке, выступая с чтением своих произведений. В течение получаса юная читательница высказывала заинтересованному автору свое мнение о его книгах. (Запись части этой беседы была на следующий день опубликована в одной из бостонских газет.) Однако мысль о создании собственных литературных произведений пришла к Уиггин гораздо позже.

В 1876 г. семья переехала в Калифорнию, где Кейт и ее сестру Нору увлекли вопросы дошкольного воспитания Кейт организовала в трущобах Сан-Франциско первый на западе США бесплатный детский сад, а позднее, в 1880 г., открыла и свою школу для подготовки организаторов детских садов. В 1881 г она вышла замуж за друга детства – Сэмюеля Уиггина и спустя некоторое время переехала в Нью-Йорк, оставив основанные ею учреждения на попечение сестры Норы, однако каждый год посещала открытые ее учениками в разных городах США детские сады, читала лекции и писала статьи о дошкольном воспитании. Тогда же появились и ее первые художественные произведения, написанные с целью получить средства для организованных ею детских садов. Успех окрылил писательницу, а впечатления, полученные в результате совершенных ею нескольких путешествий в Европу, дали ей интересный материал для новых книг.

В 1894 г , спустя пять лет после смерти первого мужа, Уиггин вышла замуж за Джорджа Риггза, нью-йоркского бизнесмена, и следующие годы ее жизни были заполнены путешествиями, работой над новыми произведениями, общением с многочисленными друзьями и почитателями, выступлениями с чтением отрывков из своих произведений как в Америке, так и в Европе. Среди ее популярнейших книг – “История Пэтси” (1883), “Тимоти ищет” (1890, экранизирована в 1919, 1922, 1936 гг.), “Проблема Полли Оливер” (1893), “Путь Пинелопи” (1898), “Пинелопи в Ирландии” (1901), “Сюзанна и Сью” (1909), “Цыплята матушки Кэйри” (1911, экранизирована в 1938, 1963 гг.), “История Уэйтстил Бакстер” (1913) и многие другие

“Ребекка с фермы Солнечный Ручей”, опубликованная в октябре 1903 г., была любимым произведением писательницы. Хотя сюжет книги целиком вымышленный, описание жизни в деревушке штата Мэн, школы и семинарии, где учится героиня, основано на личных переживаниях автора, а проходящие через весь текст произведения цитаты из стихотворений выдающегося английского поэта Уильяма Вордсворта помогают создать образ девочки и девушки, которой лучше всего подходит имя Дитя Природы. Книга вызвала массу читательских откликов, и в 1907 г. Уиггин дополнила ее вторым томом – “Новые рассказы о Ребекке”, который является не продолжением, но собранием “пропущенных” глав первой книги. При участии писательницы “Ребекка с фермы Солнечный Ручей” была переведена на несколько европейских языков, а сценическая версия ее с успехом шла в ряде городов США и в Лондоне. Появились и кинофильмы, в основу которых лег сюжет книги (1917, 1932, 1938 гг.). Поэтичная, обаятельная и вместе с тем стойкая, решительная Ребекка Рэндл до сих пор остается любимицей читателей всех возрастов, а стиль автора, сочетающий светлый юмор и поэтичность образов, привлекает к книге внимание критиков и литературоведов.

М. Ю. Батищева

Ребекка с фермы

Солнечный

Ручей

[Image004]

Ей очи-звезды ночь дала

И кудри, как густая мгла.

Но свет, веселье майских дней

Играют и танцуют в ней -

Созданье, – чтобы поражать,

Тревожить и подстерегать!

Вордсворт

Глава 1

“Нас семеро”

Старый почтовый дилижанс с грохотом катил по пыльной дороге из Мейплвуда в Риверборо. Была середина мая, но день выдался по-летнему жаркий, и мистер Джеримайя Кобб вынужден был щадить лошадей, насколько позволяло ему то обстоятельство, что вез он срочную почту. Подъемов и спусков на дороге было немало, но вожжи провисли в его руках, а сам он лениво развалился, откинувшись на своем сиденье и с наслаждением положив вытянутую ногу на щиток экипажа. Потертая фетровая шляпа была глубоко надвинута на глаза, а за левой щекой он медленно поворачивал языком кусок табачной жвачки.

Внутри дилижанса был лишь один пассажир – маленькая темноволосая особа в желтовато-коричневом ситцевом платье и нитяных перчатках. Она была такой тоненькой и легкой, а ее сильно накрахмаленное платье таким скользким, что бедняжка ездила туда и сюда на кожаных подушках, несмотря на то что изо всех сил упиралась ногами в сиденье напротив и вытягивала руки в стороны, чтобы сохранить хоть какое-то равновесие. Но каждый раз, когда колеса чуть глубже ныряли в колею или неожиданно подскакивали, наехав на камень, она невольно взлетала в воздух и, снова упав на сиденье, поправляла съехавшую на нос забавную соломенную шляпку и поднимала с пола или просто получше устраивала рядом с собой маленький розовый зонтик. Этот зонтик был, по-видимому, главным предметом ее забот, если не считать бисерного кошелечка, в который она заглядывала всякий раз, когда это позволяло состояние дороги, явно находя большое удовлетворение в том, что ценное его содержимое не исчезло и даже не уменьшилось. Мистер Кобб абсолютно не догадывался о столь изнурительных обстоятельствах путешествия внутри дилижанса: дело возницы – доставлять людей к месту назначения, и из этого совсем не следует, что он обязан обеспечивать им в пути удобства. Сказать по правде, мистер Кобб забыл о самом существовании своей ничем не примечательной маленькой пассажирки.

Когда в это утро он собирался выехать с почты в Мейплвуде, из остановившейся неподалеку брички вышла женщина и, подойдя к нему, осведомилась, действительно ли это почтовый дилижанс из Риверборо и действительно ли перед ней мистер Кобб. Получив утвердительный ответ, она кивком головы позвала девочку, которая, сидя в бричке, с нетерпением ожидала этого сигнала и бросилась к матери бегом, словно боясь хоть на мгновение опоздать. Можно было предположить, что ей лет десять или одиннадцать, но, каков бы ни был ее возраст, казалась она для него слишком маленькой. Мать помогла ей влезть в дилижанс, положила рядом с ней узелок и букет сирени, проследила за тем, как мистер Кобб привязывал на задок дилижанса старый сундучок, обитый некрашеной кожей, и, наконец, заплатила за проезд, с большой тщательностью отсчитав серебро.

– Я хочу, чтобы вы доставили ее к моим сестрам в Риверборо, – сказала она. – Вы знаете Миранду и Джейн Сойер? Они живут в кирпичном доме.

Бог ты мой, да он знал их так хорошо, как если б сам был одной из них!

– Так вот, она едет к ним. Они ее ждут. Будьте добры, приглядите за ней в дороге. А то она может заболтаться с кем-нибудь на остановке и отстать или прихватить кого-нибудь с собой для компании… До свидания, Ребекка, постарайся ничего не натворить и сиди смирно, чтобы, когда приедешь, была чистой и опрятной. И не доставляй лишних хлопот мистеру Коббу… Боюсь, она порядком возбуждена. Вчера мы приехали на поезде из Темперанса, ночевали на ферме у моей двоюродной сестры, а сегодня от нее добирались сюда в бричке – восемь миль пути.

– До свидания, мама, не беспокойся. Ты же знаешь, я не первый раз путешествую.

Женщина засмеялась и, снова обращаясь к мистеру Коббу, пояснила:

– Она была один раз в Уэйрхеме и ночевала там; не такая это поездка, чтобы называть ее путешествием!

– Это было путешествие, мама, – горячо возразила девочка. – Ведь мы ушли с фермы, завтрак у нас был с собой в корзинке, и мы ехали немножко на лошади, а немножко на поезде и брали с собой ночные рубашки.

– Если и брали, то ни к чему сообщать об этом целой деревне, – сказала мать, прерывая воспоминания опытной путешественницы. – Разве я не говорила тебе, – шепнула она в последней попытке навести дисциплину, – что нельзя громко говорить о ночных рубашках, чулках… и прочих подобных вещах, особенно когда кругом мужчины?

– Я знаю, мама, знаю, и не буду. Я только хотела сказать… – здесь мистер Кобб щелкнул языком, хлестнул вожжами, и лошади степенно тронулись в свой ежедневный путь, – я только хотела сказать, что это путешествие, когда… – дилижанс уже ехал по дороге, и Ребекке пришлось высунуть голову в дверцу, чтобы закончить свою фразу, – это путешествие, когда берешь с собой ночную рубашку!

И запретные слова, выкрикнутые тоненьким звонким голоском, вновь оскорбили слух миссис Рэндл. Она проводила взглядом дилижанс, села в свою бричку и, уже развернув лошадь в обратном направлении, на мгновение привстала на ноги, прикрыла глаза рукой от солнца и взглянула на клубившееся вдали облачко пыли.

“Хлопот у Миранды будет полон рот, – подумала она, – но я ничуть не удивлюсь, если ей все-таки удастся сделать из Ребекки человека”.

Все это было полчаса назад, и солнце, жара, пыль, а также раздумья о различных поручениях, которые нужно было исполнить в таком крупном центре местной деловой жизни, как Милтаун, совсем усыпили и без того не отличавшегося живостью ума мистера Кобба, так что он полностью забыл о своем обещании приглядывать за Ребеккой.

Неожиданно среди грохота и дребезжания колес и скрипа упряжи ему почудился тоненький голосок. Сначала он подумал, что это сверчок, древесная лягушка или птичка, но затем, определив, откуда идет звук, бросил взгляд через плечо и увидел маленькую фигурку, высунувшуюся в окошко дилижанса настолько, насколько это можно было сделать, не подвергая себя риску вывалиться из экипажа. Длинная черная коса раскачивалась в такт движению дилижанса, в одной руке девочка держала шляпу, а в другой свой маленький зонтик, делая безуспешные попытки дотянуться им до возницы.

– Мистер Кобб, я хочу вам что-то сказать! – кричала она.

Мистер Кобб послушно натянул поводья.

– Скажите, а ехать наверху с вами намного дороже? – спросила она. – Здесь, внутри, такие скользкие сиденья и так жарко. И карета слишком большая для меня! Меня так в ней швыряет, что скоро я вся буду в синяках. А окна такие маленькие, что ничего не видно целиком, а когда я хочу поглядеть, не свалился ли с задка сундучок, мне приходится почти вывихивать шею. Это мамин сундучок, и она очень им дорожит.

Мистер Кобб подождал, пока этот поток слов или, выражаясь точнее, эта лавина критических замечаний иссякла, а затем сказал шутливо:

– Дополнительная плата за право сидеть рядом со мной не взимается. Влезай наверх, если хочешь, – после чего помог ей выбраться из дилижанса и, “вознеся” ее на переднее сиденье, снова занял свое место.

Ребекка села осторожно, предварительно с чрезвычайной заботливостью расправив под собой платье. На сиденье между собой и возницей она положила розовый зонтик, аккуратно закрыв его складками платья. Сделав все это, она сдвинула шляпу на затылок, подтянула заштопанные нитяные перчатки и радостно сказала:

– Вот так-то лучше! Похоже на путешествие! Теперь я настоящая пассажирка, а там, внутри, я чувствовала себя как наша наседка, когда мы запираем ее в курятнике. Я надеюсь, нам предстоит долгий путь.

– О, он еще только начался, – отвечал мистер Кобб добродушно, – а ехать нам целых два часа.

– Всего только два часа! – Она вздохнула. – Это будет половина второго. Мама к тому времени вернется к кузине Энн, а дома уже пообедают, и Ханна уберет со стола. Я позавтракала, потому что мама сказала, что это будет плохое начало – явиться к тетям голодной и заставлять их первым делом накрывать для меня на стол… Отличный, похоже, будет день, правда?

– Это точно; пожалуй, слишком жарко, слишком. Почему ты не раскроешь свой зонтик?

Она еще глубже задвинула упомянутый предмет под складки своего платья и сказала:

– Ах, что вы! Я никогда не раскрываю его, когда солнце светит. Понимаете, розовое ужасно выгорает, поэтому я хожу под ним только на молитвенные собрания и только по пасмурным воскресеньям. Иногда солнце неожиданно прорывается из-за туч, и тогда мне приходится как можно скорее его сворачивать. Это для меня самая дорогая в жизни вещь, но требует ужасных забот.

В этот момент в неповоротливом уме мистера Джеримайи Кобба начала зарождаться мысль о том, что птичка, сидящая на жердочке рядом с ним, совсем не того полета, каких он привык встречать во время своих ежедневных поездок. Он положил свой кнут в предназначенное для него углубление рядом с сиденьем, снял ногу со щитка, сдвинул шляпу на затылок, выплюнул на дорогу табачную жвачку и, устранив таким образом все препятствия для умственной деятельности, в первый раз внимательно посмотрел на свою пассажирку – она встретила его взгляд серьезно, с детской доверчивостью и дружелюбным интересом.

Желтовато-коричневое ситцевое платье было заметно полинявшим, но безупречно чистым и накрахмаленным до невозможности. Из маленького стоячего воротничка торчала смуглая и худая шея, а голова казалась слишком маленькой для тяжелой и толстой косы, свисавшей до самой талии. Странная маленькая шляпка из белой итальянской соломки с козырьком могла быть либо последней новинкой детской моды, либо каким-то старинным головным убором, подновленным по необходимости. Шляпку украшала коричневая лента и нечто, напоминавшее пучок черных и оранжевых иголок дикобраза, висевший, или, лучше сказать, щетинившийся, над одним ухом, придавая обладательнице шляпки самый диковинный и необычный вид. Лицо у девочки было бледное, с четко очерченным овалом. Что же касается отдельных черт, то их у нее было, вероятно, не меньше, чем у других, но взгляд мистера Кобба не смог проследовать до носа, лба или подбородка, ибо на этом пути его перехватили и накрепко приковали к себе ее глаза. Глаза у Ребекки были словно вера, которая есть “осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом“1. Словно две звезды, сияли они под тонко очерченными бровями – танцующие огоньки, вспыхивающие в блестящей мгле. Когда она бросала быстрый взгляд, он был живым и полным интереса, неизменно, впрочем, остававшегося неудовлетворенным; когда же она смотрела пристально, глаза казались сверкающими и таинственными и создавалось впечатление, что смотрит она прямо сквозь внешнее и очевидное на что-то, лежащее за ним, – внутрь предмета, пейзажа, внутрь вас. Им никогда нельзя было найти объяснения, этим глазам Ребекки. Школьный учитель и священник в Темперансе пытались сделать это, но потерпели неудачу; молодая художница, приехавшая на лето с целью сделать эскизы старинной красной конюшни, полуразрушенной мельницы и моста, кончила тем, что, забыв обо всех местных красотах, целиком предалась изображению лица девочки – маленького, некрасивого, но озаренного сиянием глаз, полных таких откровений, глаз, наводящих на такие размышления и говорящих о такой дремлющей внутренней силе и проницательности, что никто никогда не уставал глядеть в их сверкающие глубины и воображать, что то, что он видит там, есть отражение его собственных мыслей.

Мистер Кобб не делал подобных обобщений; его наблюдения, сообщенные в тот вечер жене, сводились к тому, что своим взглядом девочка “прямо-таки ошарашивает”.

– Мисс Росс – она художница – подарила мне этот зонтик, – сказала Ребекка, после того как, обменявшись долгим взглядом с мистером Коббом, хорошо запомнила его лицо. – Вы заметили эти двойные сборки на ткани? А шпиль и ручку? Они из слоновой кости. Ручка исцарапана, видите? Это потому, что Фанни сосала и грызла ее во время молитвенного собрания, когда я не видела. С тех пор я не могу относиться к Фанни по-прежнему.

– Фанни – твоя сестра?

– Да, одна из сестер.

– Сколько же вас всего?

– Семеро. Знаете стихи о семье, в которой семеро детей? Там есть такие слова -

Ответ ее был скор и тверд:

“Нас семеро, милорд!”

Я разучила эти стихи2, чтобы прочитать в школе, но там все такие противные: они стали смеяться… Ханна – старшая, потом – я, потом – Джон, потом – Дженни, потом – Марк, потом – Фанни, потом – Мира.

– Да, семья большая!

– Чересчур большая, все говорят, – ответила Ребекка с неожиданной и совершенно взрослой откровенностью, побудив тем самым мистера Кобба пробормотать: “Ого!” – и заложить за левую щеку новый кусок жвачки.

– Дети, конечно, милые, но столько с ними хлопот, да и прокормить их дорого, сами понимаете, – продолжал журчащий голосок. – Мы с Ханной только и делали, что укладывали малышей спать по вечерам и поднимали по утрам, и так – целую вечность. Единственное утешение – что теперь все это кончилось; и мы чудесно заживем, когда все вырастем и закладная на ферму будет выкуплена.

– Все кончилось? А, ты хочешь сказать, что ты уехала.

– Нет, я хочу сказать, что дети кончились, – наша семья больше не будет расти. Мама так говорит, а она всегда держит слово. После Миры никого не было, а ей уже три года. Она родилась в тот самый день, когда папа умер. Тетя Миранда хотела, чтобы в Риверборо приехала не я, а Ханна, но мама не может обойтись без нее. У нее больше способностей к хозяйственным делам, чем у меня, то есть у Ханны их больше. Я сказала маме вчера вечером, что, если, пока меня не будет дома, появятся еще дети, то придется за мной посылать, потому что когда есть младенец, то для ухода за ним нужны мы обе с Ханной, ведь маме надо готовить еду, да еще и ферма…

– О, ты живешь на ферме, вот как? Где же это? Рядом с Мейплвудом, где ты села в мой дилижанс?

– Рядом? Ну нет; я думаю, за тысячи миль. Из Темперанса мы ехали на поезде, а потом очень долго в экипаже к кузине Энн и у нее ночевали. Потом мы встали и еще ехали в бричке до Мейплвуда, чтобы посадить меня в ваш почтовый дилижанс. Наша ферма от всего далеко, только школа и молитвенный дом близко, в Темперансе, за две мили от нас… Я думаю, что здесь, наверху, рядом с вами, не хуже, чем на колокольне. Я знаю одного мальчика, который лазил на колокольню нашего молитвенного дома. Так вот он говорит, что, когда смотришь оттуда, люди и коровы кажутся не больше мух. Мы с вами еще не встретили никаких людей на пути, но насчет коров я немного разочарована: они не кажутся такими маленькими, как я надеялась. Но все же, – добавила она, оживляясь, – они и не такие большие, как когда мы смотрим на них снизу вверх, правда? Мальчики всегда делают все замечательно интересное, а девочки только то отвратительно скучное, что остается. Девочки не могут лазить так высоко, или уходить так далеко, или ложиться спать так поздно, или бегать так быстро.

Мистер Кобб вытер рот тыльной стороной руки и судорожно глотнул воздух. У него было такое чувство, словно его гонят по горной цепи, с пика на пик, не давая перевести дух перед новым подъемом.

– Никак не соображу, где же это находится твоя ферма, – сказал он, – хотя я бывал в Темперансе и даже жил прежде ближе к тем местам. Как зовут твою мать?

– Орилия Рэндл, а нас – Ханна Люси Рэндл, Ребекка Ровена Рэндл, Джон Галифакс Рэндл, Дженни Линд Рэндл, Маркиз Рэндл, Фанни Эльслер Рэндл и Миранда Рэндл. Половину из нас назвала мама, а другую половину – папа, но нас вышло нечетное число, поэтому папа с мамой решили, что будет неплохо назвать Миру в честь тети Миранды, которая живет в Риверборо. Они надеялись, что от этого будет какой-то прок, но ничего не вышло, и теперь мы зовем ее просто Мира Вообще-то мы все названы в честь кого-нибудь: Ханна – из сказки, я – из “Айвенго”, Джон Галифакс – тоже джентльмен из книжки, Марк – в честь дяди, Маркиза де Лафайета3, папиного близнеца, который умер в детстве. (Близнецы очень часто умирают, не успев вырасти, а тройняшки – почти всегда. Вы это знали, мистер Кобб?) Мы зовем его не Маркиз, а просто Марк. Дженни названа в честь певицы, а Фанни – красивой танцовщицы; но мама говорит, что обе – невпопад, потому что у Дженни совсем нет слуха, а у Фанни – ноги как деревянные. Мама хотела бы называть их Джейн и Фрэнсис и совсем пропускать их вторые имена, но говорит, что это было бы нечестно по отношению к папе. Она говорит, что мы всегда и во всем должны быть на стороне папы, потому что все в жизни было против него, и что он не умер бы, если бы ему больше везло в жизни. Пожалуй, это все, что можно сказать о нашей семье, – закончила она серьезно.

– Скажите на милость! Сдается мне, что и этого достаточно! – воскликнул мистер Кобб. – Не так уж много имен осталось, когда ваша мама всех вас назвала. Изрядная у тебя память. Уроки ты, думаю, заучиваешь без труда, а?

– Заучить нетрудно; трудно достать туфли, чтобы можно было пойти в школу и эти уроки заучить. Эти туфли, что на мне, чистые и новые, они должны проноситься шесть месяцев. Мама всегда повторяет, что надо беречь туфли. Но, похоже, нет никакого другого способа сберечь туфли, как только снять их и ходить босиком; но в Риверборо я не смогу ходить босиком: я опозорила бы этим тетю Миранду… Как только я поселюсь у тети Миранды, сразу пойду в школу, а через два года – в учительскую семинарию в Уэйрхеме. Мама говорит, что так им удастся сделать из меня человека. Я собираюсь стать художницей, как мисс Росс, когда кончу учиться. Во всяком случае, я думаю, что буду художницей. Мама считает, что мне лучше стать учительницей.

– Не на старой ли ферме Хоббов вы живете, а?

– Нет, наша ферма – это именно ферма Рэндлов, по крайней мере так ее называет мама. Я называю ее “ферма Солнечный Ручей”.

– Ну, думаю, неважно, как там ты ее называешь, лишь бы знала, где она находится, – заметил мистер Кобб назидательным тоном.

Ребекка с укоризной, почти сурово, направив на него весь свет своих глаз, сказала:

– О, не говорите так! Не будьте вы как все остальные! Это очень важно, как называть то, что нас окружает. Когда я говорю “ферма Рэндлов”, вы представляете, как она выглядит?

– Нет, не скажу, чтоб представлял, – отвечал мистер Кобб смущенно.

– Ну, а когда я говорю “ферма Солнечный Ручей”, что сразу приходит вам в голову?

Мистер Кобб чувствовал себя как рыба, которую извлекли из родной стихии и оставили задыхаться на песке. Уклониться от ужасной обязанности дать ответ было совершенно невозможно – глаза Ребекки были прожекторами, пронзавшими его мозг насквозь и прощупывавшими все, вплоть до плеши на макушке.

– Наверное, там поблизости есть ручей, – сказал он неуверенно.

Этот ответ, казалось, разочаровал Ребекку, однако не привел ее в уныние.

– Для начала неплохо, – сказала она ободряюще. – Уже тепло, но еще не горячо. Да, там есть ручей, но ручей этот необычный. По обеим сторонам его растут молоденькие деревца и малюсенькие кустики, сам он мелкий и журчащий, а дно покрыто белым песком и мелкой блестящей галькой. Стоит проглянуть хоть одному лучу солнца, ручей перехватывает и отражает его, и от этого он целый день полон блесток… Слушайте, у вас не сосет под ложечкой? У меня сосет. Я ужасно боялась, что опоздаю на ваш дилижанс, и не могла ничего есть за завтраком.

– Тогда тебе лучше съесть, что там у тебя в узелке. Я-то обычно ничего не ем до самого Милтауна, а там съедаю пирог и выпиваю чашку кофе.

– Как я хотела бы увидеть Милтаун! Я думаю, он и больше, и великолепнее, чем Уэйрхем, и похож на Париж. Мисс Росс рассказывала мне о Париже; там она купила мой розовый зонтик и мой бисерный кошелечек. Видите, как он открывается – со щелчком. У меня в нем двадцать центов; этого должно хватить на три месяца – на марки, бумагу и чернила. Мама говорит, что тетя Миранда не захочет покупать еще и такие вещи, когда ей придется кормить меня, одевать и платить за мои школьные учебники.

– Париж совсем не большой, – сказал мистер Кобб пренебрежительно. – Самый скучный городишко во всем штате Мэн. Я туда много раз ездил4.

И снова Ребекка была вынуждена укорить мистера Кобба безмолвно и спокойно, но тем не менее твердо, хотя упрек выразился лишь в одном взгляде, быстро брошенном и быстро отведенном.

– Париж – столица Франции, и туда вам пришлось бы добираться на корабле, – сказала она наставительно. – Все это написано в моей географии. Там сказано: “Французы веселые и учтивые люди, любят танцы и легкие вина”. Я спросила учителя, что такое легкие вина. Он думает, что это что-то вроде свежего сидра или, может быть, имбирного пива. Я вижу Париж как на ладони, стоит мне только закрыть глаза. Повсюду танцуют веселые прекрасные леди с розовыми зонтиками и бисерными кошелечками в руках, и учтивые величественные джентльмены тоже танцуют и пьют имбирное пиво… Но вы можете видеть Милтаун почти каждый день, и вам даже не надо закрывать для этого глаза, – добавила она с легкой завистью.

– Милтаун тоже не слишком велик, – проронил мистер Кобб с таким видом, словно уже побывал во всех крупных городах на свете и нашел их одинаково ничтожными. – А вот погляди, как я швырну эту газету прямо на порог мисс Браун.

Бум! Сверток приземлился, как и было задумано, прямо на плетеный коврик перед дверью, затянутой проволочной сеткой от мух.

– О, как здорово! – воскликнула Ребекка в восторге. – Вы прямо как метатель ножей, которого Марк видел в цирке. Я хотела бы, чтобы здесь был длинный-предлинный ряд домов, и у каждого посередине дверь с проволочной сеткой и плетеным ковриком, и на каждый надо было бы бросить газету!

– Ну, знаешь, я мог бы кое-где и промахнуться, – сказал мистер Кобб, лучась скромной гордостью. – Если твоя тетя Миранда позволит, я возьму тебя как-нибудь этим летом в Милтаун, когда в дилижансе будет место.

Дрожь восхищения пробежала по телу Ребекки – от новых туфель и все выше и выше, до соломенной шляпки, а затем вниз по черной косе. Она пылко стиснула рукой колено мистера Кобба и сказала дрожащим от слез радости и удивления голосом:

– О, неужели это сбудется – не может быть! Подумать только, я увижу Милтаун! Это все равно как если бы иметь фею-крестную, которая спрашивает о твоем заветном желании, а потом его исполняет. Вы когда-нибудь читали “Золушку”, или “Желтого карлика”, или “Заколдованную лягушку”, или “Златовласку”?

– Кажется, нет, – осторожно сказал мистер Кобб после минутного размышления. – Вот этого я, кажется, не читал. А где это тебе представилась возможность столько прочитать?

– О, я прочитала кучу книг, – ответила Ребекка небрежно. – И папины, и мисс Росс, и всех школьных учителей, какие у нас были, и всю библиотечку воскресной школы. Я читала “Фонарщик”, “Вожди шотландских кланов”, “Айвенго”, “Наследник Редклифа”, “Жена доктора”, “Давид Копперфильд”, “Жизнеописания Плутарха”, “Тадеуш Варшавский”, “Путешествие пилигрима“5 и еще много других. А вы что читали?

– Вот именно эти книги мне как-то не случилось прочитать. Но, Боже мой, в свое время я уйму всего перечитал! А сейчас столько езжу, что обхожусь “Альманахом”, “Еженедельным Аргусом” да еще “Земледельцем штата Мэн“6… Вот опять река; это последний длинный холм на пути, и, когда мы доберемся до его вершины, вдали будут видны трубы Риверборо. Кирпичный дом совсем недалеко. А еще полмили проедешь – и мой дом.

Ребекка нервно сжала лежавшие на коленях руки и передвинулась на сиденье.

– Я не ожидала, что мне станет страшно, – сказала она почти беззвучно, – но, похоже, я все-таки испугалась, самую капельку, когда вы сказали, что мы уже так близко.

– Не желаешь ли вернуться? – лукаво спросил мистер Кобб.

В ответ она бросила на него взгляд, в котором не было страха, и гордо заявила:

– Я никогда не отступаю – я могу испугаться, но бежать мне было бы стыдно. Войти к тете Миранде – это все равно что спуститься в темный подвал. Конечно, там под лестницей могут оказаться великаны-людоеды, но, как я всегда говорю Ханне, там могут быть совсем не они, а феи, эльфы и заколдованные лягушки!.. В этой деревне тоже есть главная улица, как и в Уэйрхеме?

– Пожалуй, можно назвать эту улицу главной, и твоя тетя живет на ней, но только нет здесь ни магазинов, ни фабрик. Захолустная деревушка! Чтобы увидеть что-нибудь интересное, надо перебраться через реку на нашу сторону.

– Жаль, – вздохнула она. – Это было бы великолепно – проехать по настоящей главной улице, сидя так высоко над парой отличных лошадей и держа над собой раскрытый розовый зонтик, а все в деревне спрашивали бы друг у друга, кому принадлежит этот букет сирени и сундучок, обитый некрашеной кожей. Это все напоминало бы ту прекрасную леди, которую я видела в цирковой процессии. Прошлым летом в Темперанс приезжал цирк, и утром артисты торжественно проехали по улицам. Мама разрешила нам всем пойти посмотреть и взять с собой Миру в колясочке. Вечером мы не могли пойти на представление: у нас не было денег на билеты. А в процессии были прекрасные кони, и звери в клетках, и клоуны на лошадях, а в самом конце ехала маленькая красная с золотом легкая коляска, запряженная двумя пони, и в ней на бархатной подушке сидела заклинательница змей, вся в атласе и блестках. Второй такой красавицы, мистер Кобб, не сыскать в мире. Когда на нее смотришь, приходится с трудом глотать комок, который встает в горле, а холодная дрожь пробегает вверх и вниз по спине. Вы знаете, о чем я говорю? Вам приходилось видеть кого-нибудь, кто вызывал бы у вас такие чувства?