Текст книги "Последний из медоваров"
Автор книги: Кейт Андерсенн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц)
Annotation
"Пока мы бережем тайны, они берегут нас".
Их вдруг стало четверо. Один потерял любовь, второй – отца. Одна бросает вызов устоям, другая – просто ищет мечты. Под силу ли им найти то, что сделает их счастливыми, и спасти секрет верескового меда от рук врагов?
От автора: сказочная история по мотивам баллады Роберта Льюиса Стивенсона "Вересковый мед". В сюжет также вплетены другие баллады, древние и современные, шотландские поверья и обычаи.
Время и место действия затуманены; географические и исторические факты в книге перемешаны с фантазией.
Последний из медоваров
Глава 1
Глава 2
Глава 3
Глава 4
Глава 5
Глава 6
Глава 7
Глава 8
Глава 9
Глава 10
Глава 11
Глава 12
Глава 13
Глава 14
Глава 15
Глава 16
Глава 17
Глава 18
Глава 19
Глава 20
Глава 21
Глава 22
Глава 23
Глава 24
Глава 25
Глава 26
Глава 27
Глава 28
Глава 29
Глава 30
Глава 31
Глава 32
Глава 33
Глава 34
Глава 35
Глава 36
Глава 37
Глава 38
Глава 39
Глава 40
Глава 41
Глава 42
Глава 43
Глава 44
Глава 45
Глава 46
Глава 47
Глава 48
Глава 49
Глава 50
Глава 51
Глава 52
Дополнительные материалы
Последний из медоваров
Глава 1
*** Пастух/Тэм
Море манило меня не всегда. Для горца море – это далекая и неизведанная стихия из другого мира. Мира, с которым он никогда не пересечется.
Но только до тех пор, пока я не встретил Мэри. Капитан Мэри. Никто и не звал ее иначе. Мэри бредила тайными землями, картами сокровищ и храмами из золота. Мэри не изменяла своему пути. И, сколько я ни стучался в ее дверь, неизменно уходила в море.
А морская пена цвета овечьей шерсти под угрюмым дождем возвращала мне столько раз задаваемый вопрос:
– Мэри, выйдешь за меня?
Я, как зачарованный, возвращался к валунам Побережья вновь и вновь, вглядывался в горизонт, а прибой лизал мои сапоги и шептал:
– Выйдешь за меня? – и уходил, смеясь, как Мэри.
Капитан Мэри. Это имя прокатилось по всему Побережью славным громом, сверкнуло, как молния, и однажды исчезло из жизни. Кораблю Мэри оказалось не суждено вернуться и бросить якорь в порту Побережья. Моя любовь нашла приют на дне морском. Мэри не изменяла своему пути. Она никогда не выйдет за меня.
– Выйдешь за меня? – повторил прибой мой вопрос безжалостно.
Я не привык ронять слез. Все равно их высушит ветер. И неважно – ветер моря или гор. Я просто сидел, смотрел в море и не мог уйти.
Она никогда не выйдет за меня.
*** Мальчик/Терри
– Бросьте его в море, а я научу вас готовить фраох*!
Этого не может быть! Я в недоумении воззрился на отца. Последний пивовар из рода тех самых пиктов – по крайней мере, он так говорил – , человек чести, который взял с меня клятву хранить в тайне рецепт верескового меда даже под страхом смерти. И он. Он говорит такое?!
– Мне будет совестно продать при нем свою совесть. Ты хоть и сакс, но поймешь.
Он. Продает секретный рецепт в обмен на свою жизнь и мою... смерть!
Я не почувствовал ни того, как веревки больно впиваются в кожу, ни жестких до синяков пальцев крепкого воина, не услышал крика чаек над морем. Я лишь стоял и не сводил глаз с того, с кем провел тринадцать лет жизни в ароматной пивоварне, на того, кто отправлял меня вчера в порт забрать пряности, на того, с кем пришел на этот мыс, как обычно, собрать вересковых цветов, на того, с кем мы вместе вдруг оказались перед лицом смерти из-за тайны, которой владели. Я не сводил с отца глаз. Он стоял среди розового вереска перед беспощадным красным мундиром, даже не потрудившимся спешиться, ветер развевал гриву коня и тронутые сединой такие родные волосы. Отец даже не посмотрел на меня, а мой язык онемел, и я не оказался в силах вымолвить хоть слово. Я был глух и нем, но видел слишком ясно. Это воспоминание, словно выкрашенное пурпуром, времени не под силу стереть. Человек, которому я безоговорочно доверял всю жизнь, отказался от меня, даже не моргнув, и приказал убить.
– Я бы давно выдал тайну, да перед сыном неловко, – казалось, внутри меня все разорвалось и превратилось в сплошные колотые раны.
И лишь в тот миг, когда из-под ног у меня исчезла опора, когда в ушах засвистел воздух и утес внезапно стал удаляться наверх, уста мои разверзлись, и я закричал. Пробовал расправить руки и шевельнуть ногами – и почувствовал веревки. Я умел плавать. Я любил море. Но – его волны ревели подо мной и манили пальцем смерти. Я кричал и кричал. Пока в нос не попала соленые брызги. В тот миг я забыл про предательство на утесе. В тот единственный момент я мог бы быть счастлив без этого воспоминания. Но о счастье я думал меньше всего. Смерть вошла в мои ноздри морской водой, которую я столь любил.
Море приняло меня в свои объятия. Меня, извивающегося всем телом. Волнующиеся волны были бы рады поглотить мое несчастье и подарить вечный покой. Если расслабиться... вдохнуть полной грудью... Я все еще пытался бороться. Только дышать было поздно – пучина втягивала меня все глубже, в темноту, дальше от неба, которое видело мой самый ужасный день жизни и осталось в стороне. Но вот падение окончилось, меня потянуло наверх и перед глазами снова стало светлеть. Да. Сейчас меня вытолкнет на поверхность. И это мой шанс ухватиться за жизнь.
Воздух. Благословенный вдох. Перевернуться на спину. Расслабиться. Вот так. Небо перед глазами. Волны качают, как мать колыбель. Я не помню ее... Утес нависает надо мной, словно хочет придавить. И чайки кричат надрывно. Отца у меня тоже больше нет. Я больше ни в жизни не назову этого человека отцом. Я затрясся, и волна перевернула мое беспомощное тело лицом вниз. Зачем жить?.. Зачем жить, когда никто этого не хочет?.. Пусть слезы смоет море. Навсегда.
* Фраох, «вересковый мед». Шотландский эль из особого сорта ячменного солода, в который добавляют цветы вереска, мирт и имбирь.
***
Примечания автора.
Дорогие читатели! Жутко приятно, что вы тут. Линии пастуха и маленького медовара навеяны песней Сесиль Корбель «Мэри» и балладой Роберта Льюиса Стивенсона «Вересковый мед» соответственно.
тексты этих баллад и остальной поэзии в дополнительных материалах к книге (в конце) Насчет историчности баллады Стивенсона – мне так и не удалось составить четкое мнение. Вроде как и существует Галлоуэйское предание о «последнем из пиктов» (кстати, эта информация до меня дошла совсем недавно, а ведь половина книги уже написана и существует спокойненько почти под идентичным названием), и отец в той истории действительно остался жив. И вроде как Стивенсон просто его переложил на стихи. Однако, с другой стороны, согласно накопанным мною историческим сведениям, пикты были сильными воинами, а не малютками (даже Римской империи в свое время противостояли), и вовсе скотты их не уничтожили. Так что – понятно, что ничего не понятно. Хотя то, что ноги у истории растут из Галлоуэя, нам очень пригодится.
В «Последнем из медоваров» баллада о вересковом меде являет собой песню, которую сложил менестрель, услыхавший об описанных в этой главе событиях. Приукрасил по-своему... и вышел Стивенсон:) предположительная эпоха действия книги – вторая половина 18 века. Однако историческим данный роман не является. Это сказка.
Приятного чтения! P.S. Буду рада, если будете делиться своими впечатлениями от прочтения :)
Музыкальный ряд к этой главе – Wallace Band «Вересковый мед» и Cecile Corbel «Mary» .
Глава 2
***Пастух/Тэм
Мальчишка казался невероятно бледным, и губы его посинели. Жив ли он? На черных пушистых, как у ягненка, ресницах и слипшейся челке блестели капли воды, а прибой продолжал настойчиво вопрошать:
– Мэри, выйдешь за меня?
– Замолчи, – отмахнулся я от моря и был вынужден потереть мокрое плечо: волна швырнула о камень, когда я пытался вытащить несчастного парня на свет божий. Это чудо, что я успел. Как вообще мальчик мог продержаться на воде, невероятно. С утеса он упал мастерски связанный по рукам и ногам, точно сноп. Долго оставаться тут не стоит, пусть грот под утесом и прячет нас от лишних глаз.
Мэри, тебе бы понравилось здесь. Может быть, даже в нем какие-нибудь пираты спрятали сокровища века назад. Ты бы их нашла, стала богатой и не сгинула бы в море.
Возможно, ты так же лежала на прибрежном песке, и кто-то склонялся над тобой, спрашивая себя, жива ли эта девушка в черных шароварах и с желтой лентой в волосах. И прибой шептал: "Выйдешь за меня, Мэри?"
Я приложил ухо к груди утопленника. Там тихо билась жизнь. Жив! Я осторожно надавил ладонями на его хрупкую грудную клетку. Еще раз. Сильнее. Сложил худые ноги мальчика в коленях и прижал к его груди. Кто мог так жестоко поступить с ребятенком? Ему никак не больше двенадцати. Еще жить и жить.
– Выйдешь за меня? – снова лизнула волна берег, утягивая за собой обрезки веревок.
Ресницы паренька дрогнули. Я опустил его колени и растер холодную ладонь.
– Слышишь меня, малец? – спросил его неожиданно хриплым голосом. Надеюсь, не испугаю.
Мальчик закашлял водой и шевельнулся. Я поднял его осторожно, чтобы вода вышла. Он кашлял и кашлял, а потом открыл глаза. Из-под черной шапки волос на меня посмотрели глаза цвета грозового моря. Я вздохнул. Ты прислала мне привет, Мэри. Спасибо и на этом.
– Зачем? – это первое, что он спросил. – Зачем вы спасли меня? – в его голосе не прозвучало никакой благодарности. Скорее, ярость. Я не нашелся, что ответить. Я не умею говорить с детьми, Мэри. Да и с женщинами тоже.
– Я ХОТЕЛ умереть, – сказал утопленник, выдергивая ладонь из моей руки.
Как могут люди прощаться с жизнью вот так, забывая о тех, кто останется один? Во мне вскипел гнев. Мэри тоже презирала смерть, а теперь ее нет, и ей все равно. Но я остался. И мне с этим жить. И мне никогда не будет все равно, что ее больше нет!
Но я ничего не сказал. Только, наверное, посмотрел странно, потому что мальчик добавил едко, обхватывая изодранные о скалы коленки руками:
– Я никому не нужен. Мой... отец приказал меня бросить в море. Так что, туда я и вернусь, сэр, – откуда силы взялись, он поднялся и пошел к первой волне.
– А я не в счет? – резко выпалил я, тоже поднимаясь. Парнишка остановился и оглянулся. Мэри, я против игр со смертью. Болванов надо останавливать. Они воображают, что имеют право решать: жить им или нет. – Я жизнью рискнул, чтобя тебя спасти, а тебе плевать?
Мальчик замер на месте, вытаращив свои серо-синие глаза на меня.
– Но я... мне все равно некуда идти, – сказал он гораздо менее уверенно.
– Пойдешь со мной, – не знаю, зачем я так сказал.
Прибой не откликнулся.
***Мальчик/Терри
Я не понимал, зачем я иду за этим странным бородатым человеком. Думать не хотелось, вот и все. Казалось, если не буду думать, то забуду. Ту картину на утесе, где я всю жизнь собирал вереск.
Я вспоминал, как отец смеялся и рассказывал за кружкой глупые истории, как трепал меня по волосам, как варил вересковое сусло с таинственным видом и распевал готические баллады. Это был совсем не тот человек. Не тот человек, который продал меня за свою свободу и фраох. Мне казалось, что здесь какая-то ошибка...
Но ведь он сам сказал: "Я хочу жить, так что расскажу вам секрет верескового меда, только уберите мальчишку".
В глазах туманилось. А спина этого странного человека в клетчатой накидке до колен все оставалась впереди, и я не замечал, как море исчезает за лесом и камнями. Только его ботинки и гетры, карабкающиеся по скользким камням и пучкам травы, как по ступеням. Только пурпурные воспоминания.
***Пастух/Тэм
От Побережья до нашей деревни в Нагорье не так далеко, как кажется. Всего день пути.
Мальчонка не жаловался, хотя было видно, что устал. Ему бы отдохнуть, выпить парного молока, но я не привык заботиться о человеческих детенышах. Ягнята – дело другое. Они благодарно смотрят и доверчиво жмутся. И не говорят "я хочу умереть".
Я поглядывал на маленькую ладно сбитую фигурку и круглощекое лицо со сжатыми в тонкую линию губами, и не мог взять в толк, зачем веду его с собой. А ведь эти щеки так подходят тому, чтобы смеяться.
Я слишком много думаю. Мэри спит на дне моря вечным сном. Жизнь не станет такой, как прежде.
Когда я остановился у родника попить, мой маленький спутник опустился на камень, тяжело дыша. Я к холмам человек привычный, а вот мальчишка...
– Бывал в Нагорье? – спросил все же я, вытирая ус рукавом.
– Нет. – Мы оба не горели желанием разговаривать. Оно и к лучшему. Утопленник подождал, пока я освобожу камень, и встал на мое место, подставляя ладони лодочкой под прозрачную струю. Пил он жадно и много.
– Не усердствуй, будет тяжело идти, – пришлось мне сказать, накидывая верхнюю часть килта на плечи. До кошачьего времени* недолго.
Парнишка кивнул и послушно выпрямился, вытирая рот тыльной стороной ладони. Дырки на коленках открывали взору раны от камней. По-хорошему, их нужно промыть и перевязать. Но я планировал добраться домой до первых звезд.
– К вечеру будем на месте, – бросил я обнадеживающе.
– На каком месте? – позволил себе полюбопытствовать мой спутник.
– Я пасу овец, – пояснил я, срывая сухую травинку и вставляя в зубы. – Зовут меня Тэмом.
– А я Терри, – протянул вдруг найденыш руку. Странное имя, даже для сакса, хотя говорит ребятенок по-гэльски чисто. – Последний... один из последних медоваров, – парнишка смолк и отвернулся, словно ища взглядом море, да только оно уже скрылось за холмами.
– Вот и славно, – пожал я его руку. – Идем, Терри, медовар. – Не мог не усмехнуться. А гордости мальцу не занимать. Это же надо выдумать – эдак представиться.
* Авторская фантазийная версия французского варианта (а тот, в свою очередь, пришел из латыни) слова сумерки: «пора между собакой и волком». Честно говоря, автор так и не смог вспомнить, почему три года назад приплел сюда кошек. Но звучит неплохо.
***
Глава 3
***Рони
Я очень люблю свою дудочку. Когда запускаю в нее ветер, мне кажется, что это курлычет горлица в лесу. Я сижу на холме; деревня за спиной а впереди – зеленая долина, лес и холмы под грозным небом. И я воображаю себя горлицей. Тогда могу полететь в долину, за холмы, за лес. Конечно, волынка куда лучше, чем дудочка, но дядя Хэмиш достает ее только на собрание или праздники. А еще под нее летать не хочется.
На холме справа, как всегда, пасет свое стадо пастух Тэм. Раньше он меня не интересовал, пусть все и смеялись, что он влюбился в Капитана Мэри. Не знаю, что в этом смешного. Вот, Айли тоже влюбилась в сына конюха лэрда, но никто не смеется. А даже сочувствуют ей, что замок лэрда за двумя холмами. Почему тогда, если это грустный пастух Тэм, должно быть смешно, а если моя сестра – нет?
По-моему, влюбляться – это интересно и захватывающе. С Побережья пастух Тэм привел мальчика. У него черные волосы, такие, как крылья у лесного ворона, а лицо бледное с нежной кожей. Глаза синие, но близко у меня рассмотреть не удалось. Чтобы понять, похожи они на озеро или небо. Он совсем не носит килт, не танцует кейли*. И не смеется. У него точно какая-то трагическая тайна. Поэтому я везде таскаюсь за Терри. Даже имя у него необычное. И мама меня отругала. Говорит, что я маленькая – влюбляться. Я спросила, почему Айли можно, а мне нет. Мама рассердилась: «Ей семнадцать, а тебе десять!». Велика разница. Я слышала, как папа сказал про пастуха Тэма в таверне: «Что поделать, сердцу не прикажешь». Но мама на такой мой ответ только больше рассердилась.
А мне все равно интересно, почему Терри грустный и ничего про себя не рассказывает. Пока не узнаю, не отстану. А, может, вообще никогда не отстану.
*Кейли – шотландский групповой народный танец.
***Терри
Пару месяцев пастух меня не трогал. Целыми днями он пропадал с овцами, и я оставался один. Я не был против. Впрочем, не знаю, в чем в жизни я мог бы быть за, а в чем против. Даже танец фейри меня не был бы способен впечатлить. Я спал и пил молоко, щипал хлеб, потом снова спал. Мне казалось, что так лучше. Раз пастух сказал, чтобы я жил у него, буду влачить жизнь, но жить не могу. Все же постепенно глупое бездействие стало меня раздражать. И до смерти захотелось хоть глоток фраоха*. Казалось, только один глоток и... все, что случилось, исчезнет, как дурной сон. Отец снова пожурит, что солод недожарен или сусло недонагрето, рассмеется, когда я попытаюсь выдумать оправдание, потом мы пойдем за вереском, горланя что-нибудь вроде «Виски во фляге», а вечером... Комок в горле, не дававший мне есть, наконец сдвинулся с места. Тот отец, который стоял на утесе... это не медовар, который пел шанти и которого я знал! Разве так бывает?.. Я бросился лицом на худой матрас, по-родному пахнувший вереском**, и рыдал, и бил его кулаками.
В какой-то момент я услышал тихий голос Тэма за порогом, и мне сделалось стыдно: не пристало мужчине плакать. Так говорил отец, когда... Разве теперь важно, что он говорил?.. Только говорил он не со мной.
– Но Терри плачет! – услышал я, увы, знакомый писк. Это не та малявка, что глазеет на меня из любого удобного угла? Нечистый, я разозлился сам на себя!
– Беги к матери, – сказал Тэм почти умоляюще, у входа зашуршало; похоже, пастуху удалось убедить девчонку. Я почувствовал, как у меня горят уши от злости и стыда, и отвернулся к стене.
Тэм вошел в лачугу. Только его шаги. И этот ужасный запах: от него всегда разит навозом и овцами. Впрочем, вперемешку с запахом трав этот аромат можно было выдержать. Все же, мы оба горцы, хотя я и не такая деревенщина.
Я пошевелился и сел. В свете сумерек невозможно было разобрать, какое настроение там, под его нависающими бровями. За это время я вовсе ничего не узнал о Тэме. Злость сменилась удивлением и досадой. Этот пастух в клетчатом пледе-юбке, по неизвестной причине спасший меня из объятий моря – чем он живет? И зачем боролся за мою жизнь? И кто он такой? Раньше мне бы было интересно, он ведь такая необычная личность.
Тэм, как обычно, бухнул на стол бурдюк жирного овечьего молока. Это был мой ужин. И заветрившаяся четвертина буханки хлеба, оставшаяся со вчера.
– Разожги огонь, – буркнул он мне и вышел загнать овец.
Холодает.
* Фраох - вересковый эль.** Шотландские горцы нередко набивали матрасы сухим вереском.
***Тэм
Малец накрылся старым пледом и из угла молча пялился на огонь своими морскими глазищами. Малыш-утопленник, последний медовар, даже не пытался жить. Ни помогать мне (хотя подпасок и пригодился бы, но зреть его унылую рожу не особо хотелось), ни зарабатывать другим способом. Даже "спасибо" из его уст не вырывалось. А, между тем, медяки – не частый гость в моем кармане, да и мимолетное милосердие меня уже не вдохновляло. Придется все же начать разговор.
– Что ты умеешь? – спросил я, без надобности подкладывая полено в очаг.
Мальчик посмотрел на меня, заерзав на матрасе.
– Я вам говорил, – ответил он неохотно. – Варить фраох, – сказал, как выплюнул. Мелкий лентяй.
– Эль здесь не варят, – пришлось раскрыть ему глаза.
– Я заметил, – это все, чем удостоил меня щенок. Я пытался быть мягок. У Мэри давно бы ходил по доске.
– Тогда найди себе другую работу, – я набросил большой килт на плечи и вышел под звезды. Будь проклят тот летний день, когда я спас этого последнего медовара.
Звездное небо раскинулось шатром над Нагорьем. Распогодилось. К морозной зиме. Мэри говаривала, что звезды – глаза капитана. Только глаза от нее и остались. Что скажешь, Мэри?.. Выйдешь...
– Тэм, – вякнул мой питомец под боком. Тихо подкрался, медоваренок. – Извини.
Неожиданно. Я не нашелся с ответом.
– Я... вовсе не хочу сидеть у тебя на шее... Ты говоришь, что тут не варят эль. А что, если мы этим займемся?
Мэри сверкала глазами-звездами и точно смеялась. Он обожала приключения. Но я – нет.
– Это очень прибыльное дело, – вдохновился малец моим молчанием и продолжил горячо вещать под моим ухом: – И у меня хорошо получается. Кроме того, вы же знаете, фраох – это секретный пиктский рецепт. Я собираюсь его раскрыть раньше, чем... Неважно... Помните, я говорил, что я последний медовар? Вы станете уважаемым и разбогатеете! Разве вам не хочется? Только у нас будут варить такой эль! Нужно не так много, чтобы устроить пивоварню. Только...
– Стоп, – прервал я его странные излияния. – Я не мечтаю, и тебе не советую. Мечты вредят. Завтра я ухожу на несколько дней на пастбища. За это время или найди себе заработок, или... уходи.
Трудно было говорить последние слова, но так надо. Я не мечтаю. Я не люблю детей. И пиво варить мне ни к чему.
– И... и уйду! – голос парня снова стал дрожащим и холодным, словно он тут и не заливался соловьем про свой фраох. Воинственно сбросил плед и двинул в сторону леса в долине. Дурень. Свернет шею на первой миле.
– Не забудь, что твоя жизнь теперь принадлежит мне, – сказал я погромче. Кричать не люблю, разве овцам. Молчаливый пивовар метнулся обратно и заглянул мне в лицо, пылая яростью:
– Зачем вам моя жизнь? Чтобы на вас вкалывать? Так я и предложил...
Я не выдержал. За кого он меня держит?
– Я тебя спас просто потому, что спас! Потому что жизнь бесценна, понял? Ты мне ни к чему, но помирать ты права не имеешь! Чтобы выплатить свой долг мне, ты должен жить до самого конца, понятно? И не давать этому концу прийти, не давать! Это же так просто!
Если бы и Мэри так я мог сказать. Да она бы не послушалась.
– Но ведь всем... всем все равно, буду я жить или нет, – возразил юнец, ломаясь.
– Не всем, – хотя мне он правда как бельмо в глазу. Я глянул на небо. Глаза Мэри там. – Звездам... не все равно, – я подобрал плед и бросил мальчишке на плечи. Дрожит, как новорожденный ягненок. – Иди и спи. Я тебя спас не для того, чтобы ты ушел и помер.
***
Глава 4
***Рони
Перед ярмаркой Храмзы* мне каждый раз кажется, что жизнь никогда не станет прежней. И который год меня обманывает – для всех она снова делается такой, как и была. Серой, полной забот и нет улыбок. Ну, основные праздники врут точно так же, все четыре. Все праздники – они ненастоящее веселье. Потому что заставляют только притворяться, что весело. И все почему-то это делают. Я бы предпочла, чтобы у нас каждый день все улыбались, в праздников вовсе не было.
Пастухи перед Храмзой ушли на верхние пастбища. И мои холмы совсем пустые. только вереск на них смотрит в небо и делает вид, что ему нравится курлыканье моей дудочки. Я пытаюсь играть "Ярмарку в Скарборо".
Айлин говорит, что "Ярмарка в Скарборо" – это очень романтичная песня. Вот уж не знаю, почему, если она любит, то просит его сделать невозможные вещи? Разве можно сшить рубашку без швов или занять участок между песком и волной?.. Айли возражает, что для любви нет преград. Так как она влюблена, я верю. А раз и я влюблена, то надо запомнить и научиться играть лучше.
Пастух Тэм, как и папа, ушел со всеми, а Терри остался. У него есть что-нибудь на обед?.. Мне пришла мысль позвать его к нам – мамы и Айли все равно нет, они валяют шерсть, а я своей похлебкой могу поделиться с хорошим человеком.
Вот и он, легок на помине. Терри, опасливо оглядываясь по стороне, лез через дрок. Мне стало любопытно – куда это он? Обычно же сидит в лачуге и делает вид, что его не существует. Все же, этот год не совсем меня обманул. Он подарил мне загадочного Терри.
Я сунула дудочку в карман и подбежала к большому камню, чтобы он меня не заметил. Когда, бывало, изредка мы сталкивались где-нибудь, он смотрел на меня так, что... мороз продирал. А, может, так и должны себя чувствовать влюбленные?.. Айлин тоже про какие-то мурашки говорила. Должно быть, это оно. Ведь еще тепло. С Лунгасы** прошло только полторы луны. В таком случае, любовь приносит некоторые неудобства.
Терри уходил все дальше в сторону леса и не оглядывался совсем. У меня ладони вдруг стали мокрые. А вдруг я его больше не увижу? Это смешно, конечно, но все древние твердили, что сердцу надо доверять. А оно подсказывало, что, если сейчас не пойти за Терри, то я его потеряю навеки.
Сердце застучало, как первый ливень года. Я посмотрела на небо, ища ответа, но оно и сегодня упорно хмурилось, а ласточки летали низко, предвещая беды тоненьким свистом крыльев.
Ноги сделались ватные. Когда мама сердится и говорит, что у меня одни фейри на уме, папа дымит трубкой и вступается за меня: если бы мама вышла за него до Бельтана***, тогда бы из меня получился Ворон. А требовать от Тюленя**** не мечтать – все равно, что запретить овце щипать траву. Мама, конечно, вздыхает и машет на нас рукой, а я прячу лицо у папы на груди. Да, я Рона! И мечтать не перестану, судьбу не я выбирала.
Подоткнула полы платья под пояс и побежала через влажный дрок и вереск. Ласточки меня больше не пугали.
* Храмза – творожный сыр рассольного типа с пряными травами и чесноком. ** Лунгаса – кельтский праздник урожая, приходится на 1 августа по Григорианскому календарю. *** Бельтан – кельтский праздник весны. **** Ворон и Тюлень - животные-покровители по кельтскому календарю. Тюлень (Рон по-гэльски) покровительствует родившемся в феврале-марте и дает дар восприимчивости в другому миру, мечтательности. Ворон дает дар трезвого взгляда на жизнь, покровитель родившимся в ноябре-декабре.
***Терри
Лес – не самое приятное место. Не привык я ходить через враждебные ветки и кусты. По мне – мостовая, проселочная дорога, поле. А здесь кажется, что враги таятся за каждым деревом.
Все же, пусть я и последний из горцев-медоваров, отец наше происхождение старался скрыть. Даже имя мне дал латинское – Террус. Говаривал, что, пока мы бережем тайны, тайны берегут нас. Только... нашу тайну кто-то узнал. И решил вырвать рецепт фраоха насильно. Все случилось так неожиданно. И... закончилось еще хуже. Меня с таким безразличием предали пучине вод, что я хочу ненавидеть отца до гроба! Пусть Тэм сказал, что надо этот гроб отдалять и не умирать; все равно он однажды встретится со мной. А до тех пор я хочу ненавидеть отца. Но только вспомню все остальное, все, что было до верескового утеса, как... не могу ненавидеть его. Почему он так легко согласился рассказать секрет..? Почему сказал меня утопить?..
Мне хотелось пинать все кусты и ветки на дороге. Слезы брызгали из глаз, и дышать стало мокро.
Тэм прав – права прерывать жизнь у нас нет. Отец надеялся, что я умру и не стану мучить его совесть, что он продал секрет? Тогда я буду жить! И сделаю фраох доступный всем, раскричу о его секрете раньше, чем он сам!
Где-то каркнул ворон; меня передернуло. Я не верю во всяких духов, как эти горцы, но черные птицы зловещими были и останутся. Крики чаек роднее и безобиднее. Они обижены на жизнь, но в их крике теплится надежда. А когда кричит ворон, надежда гаснет.
Если я правильно помню дорогу, а помню я правильно, то уже к вечеру выйду на побережье. Ночью заберусь в пивоварню и возьму все необходимое. Пряности так же принадлежат мне, как отцу. Я работал на него всю жизнь и имею право. После Самайна на Нагорье будут пить фраох.
Где-то хрустнула ветка. Не подо мной. Это точно. В груди похолодело. Хотя, чего ожидать – ведь я в лесу. Тут и кабаны, и волки, и... Все же, отец говорил, что настоящий мужчина... Не хочу его вспоминать. Больше он мне не учитель! Я встречался со смертью лицом к лицу, и бояться не стану! Я натянул старые берет Тэма на брови и осмотрелся в поисках оружия. Подобрал подходящую палку и услышал писклявое пение:
Мне любовью станет правдивой и чистой...Розмарин, полынь, петрушка, тимьян.
Я опустил палку.
– Эй! – пришлось крикнуть. – Кто там? Покажись!
Это же не может быть лесная фейри, которая завлекает путника песнями? Несколько дней с горцами, и я готов поверить в любую ерунду.
– Терри? – голосок показался знакомым. – Это ты?
В кустах поблизости зашуршало, и показалась моя недавняя мелкая преследовательница. Которая видела, как я пускал сопли. Замечательно.
– Чего тебе? – я не выкинул палку, а покрутил в руках для пущего виду.
– Ты... куда идешь?
Это патлатое чудище обладало тускло-рыжей шевелюрой и серыми невыразительными глазами, а по всему лицу веснушки, перепелиное яйцо, а не рожа.
– А тебе чего?
Девица вдруг заметила, что платье у нее задрано выше колен, а коленки грязнющие, и поспешила отцепить подол от пояса. Чудная.
– Возьми меня с собой!
Вот так наглость.
– Зачем?
– Потому что я хочу приключений.
– Говоришь так, будто в жизни нет ничего лучше приключений. – Я когда-то тоже так думал, но на своей шкуре испытал вкус приключений. Мне не понравилось. Слишком много внутри обрывается, никаких повязок не хватит, чтобы остаться прежним.
– Конечно, нет! – Вот, малявка думала как неспелый ячмень. То есть, не думала.
– Это не так, – я постарался говорить как можно высокомернее и отвернулся, чтобы идти дальше. Много она понимает! – Иди домой, малявка.
Странно, но не сработало. Она даже не обиделась.
– Я знаю, что у тебя все плохо, но для меня нет ничего лучше приключений, потому я пойду с тобой. Да и вдвоем веселее, – девчонка не собиралась отставать. – А если будет совсем грустно, я сыграю тебе на дудочке.
Дело оказалось серьезнее, чем я думал. Она не вписывается в мои планы. Я обернулся и наклонился к ней, чтобы смотреть в глаза и говорить понятно и доходчиво:
– Тебе надо домой, к маме. Она станет искать тебя. Я ухожу на несколько дней.
– Все нормально! – заверила девчонка, хлопая своими бледными ресницами. – Папа на пастбищах, мама подумает, что я пошла с ним. Никто не будет переживать! Куда мы идем?
Мне хотелось запеть «Глупая моя голова, какой удар для моего отца!»*, но вспоминать об отце... было противно, и больно, и сладко. Девчонка уже шагала вперед, не страшась шуметь в диком лесу. Что с ней делать, я не понимал.
– Иди тихо, – дернул я ее за рукав, а то пошла совсем не туда. Нам нужно на северо-восток, и тогда через час выйдем к ручью.
* Строчка из английской песни «Виски во фляге».
***Тэм
На пастбище, кажется, все вернулось к старым временам. Все, да не все. Так же блеяли овцы и лился виски, и трещал костер и дудел Хэмиш на дудке. Звезды Мэри даже не тревожили меня, скрывшись за облаками. Но на сердце не было спокойно.Все казалось, что найденыша Терри я зря оставил без надзора. С какой стати мне волноваться? Я не мог понять, и Мэри спросить не мог.
***
Вообще-то, автор не слишком любит содержание песни «Виски во фляге». Но... она заводная:)Согласно словам историка, «британский народ 17 века восхищался местными разбойниками (речь о Северной Америке), а в Ирландии (или Шотландии), где „романтики с большой дороги“ грабили богатых английских землевладельцев, бандиты приравнивались к национальным героям. Именно такие чувства вдохновили народ на написание этой задорной баллады».Ну... и автор духом немного с ними согласен.
Песня стала известной благодаря группе Dubliners в 60-х, но автор предпочитает исполнение своих любимых Santiano, что и вам предлагает:)
