Текст книги "Справедливость-это женщина"
Автор книги: Кэтрин Куксон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)
2
– Счастливого Рождества, Элен.
– О! Счастливого Рождества. О, моя голова! Моя голова! – Элен поднялась в кровати, затем спросила: – Который час?
– Десять часов.
– О, Боже!… Я не в состоянии завтракать. – Она жестом отвергла поднос, который Бетти собиралась поставить на столик. – Чашку чаю, и все… Где Джо?
– Думаю, его нет; он встал некоторое время тому назад.
– Он бесчеловечен.
– В котором часу вы пришли?
– В два… или в три – не помню, не в состоянии вспомнить.
– Хорошо провели время?
– Да, да. – Элен шире раскрыла глаза. – На удивление хорошо. Там были двое приятных мужчин. Один – доктор, оказавшийся братом Лены Леви. – Она прищурила глаза и искоса взглянула на Бетти: – Что с тобой? Ты выглядишь, как будто всю ночь кутила. Ты что, не спала?
– Да нет, спала, но поздно легла, – она зевнула, – играла в карты с Майком.
– О, какая бурная и беспутная жизнь – играть в карты с Майком. Как себя чувствует хозяин дома?
– Счастлив, улыбается. Можно подумать, что он помнил, что наступило Рождество.
– А вот и второй хозяин или третий? – Элен ткнула пальцем в сторону Джо, входившего в комнату, и Бетти, повернувшись от столика, где она только что налила чашку чая, спросила его:
– Тебе налить?
– Нет, нет. – Он отрицательно покачал головой; затем, подойдя к кровати, сел на край. Он не смотрел на Элен, отыскивая на ощупь ее руку, а сосредоточил взгляд на Бетти, проговорив:
– Я только что виделся с отцом.
– Да? – Бетти повернула голову и взглянула на него.
– Он сообщил мне новость.
– Правда? – Бетти подошла к кровати и передала Элен чашку чая, а она, приняв ее, постаралась привлечь к себе внимание Джо, спросив:
– Какую новость? Что ты имеешь в виду под словом «новость»?
Но Джо по-прежнему не замечал свою жену, а, продолжая смотреть на Бетти, проговорил:
– Если тебе нужно благословение, можешь рассчитывать на мое.
Ее бросило в жар, она смочила языком губы, собираясь сказать: «Мне не нужно твое благословение, Джо, оно не к месту», когда Элен, резко опустив чашку на столик, спросила:
– В чем дело? Что произошло?
Теперь Джо наконец повернулся к ней и, улыбаясь, тихо произнес:
– Отец сделал предложение Бетти.
Никто не смог бы описать выражение лица Элен при этих словах, так как на нем отразились удивление, ужас, отвращение… и гнев, но, когда она заговорила, ее тон ни в коей мере не соответствовал выражению, так как ее голос был ровным, а слова избитыми.
– Ты шутишь, – проговорила она.
Прежде чем Джо успел ответить, Бетти с таким же напряженным лицом и манерами, как и ее голос, воскликнула:
– Почему шутит? – Сначала она хотела все спустить на тормозах шуткой, даже если Майк и помнил, что сказал ей этой ночью, так как, проснувшись утром, она не сразу припомнила этот инцидент; однако выражение лица сестры, фактически все ее отношение, свидетельствовавшее о неистовом гневе, пробудили в ней ответную ожесточенность, и она добавила голосом, идущим из самой глубины: – Неужели так странно, что мужчина, любой мужчина, может сделать мне предложение?
Они смотрели друг на друга, как будто Джо вообще не было, и Элен голосом, соответствовавшим выражению ее лица, воскликнула:
– Да. В данном случае странно. Он – старый человек, инвалид, и он…
– И что, Элли? – Джо поднялся с кровати и смотрел на нее сверху. – Продолжай, почему ты замолчала? Он человек не твоего типа, независимо от возраста; он неотесанный, грубый, суровый.
– О Боже! – Элен приложила к голове руки, легла и закрыла глаза, но, едва дотронувшись до подушек, она поднялась вновь, глядя на мужа и вопрошая: – Ты хочешь сказать, что одобряешь это?
– Да, целиком и полностью. Бетти ведь, – он обернулся через плечо, – кто-то нужен, и ему нужен кто– то, они уживаются хорошо. – Теперь он наклонился к жене и с мрачным выражением лица проговорил: – Не могу понять тебя. В тебе есть что-то такое, что просто поражает меня. Я думал, ты будешь в восторге. Не уходи! – Он повернулся, когда Бетти направилась к двери, но она не обратила на него внимания, и, когда дверь с грохотом захлопнулась за ней, а комната продолжала хранить ее образ, он повернулся к Элен и, медленно покачивая головой, сказал:
– Ты – злобная сучка.
– А ты – безмозглый, тупоголовый идиот.
До этого он стоял без движения, но теперь медленно повернул туловище в сторону, как боксер, готовящийся нанести удар сбоку. Однако его рука дошла лишь до второй пуговицы пиджака, и, ухватившись за нее, он теребил ее, глядя на жену и слушая ее шипение.
– Неужели ты не понимаешь, что это означает; неужели у тебя напрочь отсутствует прозорливость? У тебя есть сын, а ты, кажется, забываешь об этом. Если они поженятся, то, вполне возможно, у них будут дети, и каково станет тогда твое положение? Ты подумал об этом?
– Ты – корыстная стервоза! – Слово «стервоза» в его произношении звучало не так, как в устах его отца, и он впервые применил его по отношению к Элен.
Ее голова глубоко зарылась в подушки, а голос, по-прежнему отягощенный горечью, продолжал свое шипение.
– Я не смогу. Я не перенесу; в этом доме не может быть двух хозяек. Она к этому стремилась. Мне следовало бы догадаться.
Теперь он выпрямился и глубоко вздохнул.
– В этом ты права: двух хозяек быть не может; нам придется переезжать. – Проговорив это, он медленно повернулся и вышел из комнаты, оставив ее сидящей в постели в прямом положении; ее большие белые зубы неистово кусали длинный наманикюренный ноготь среднего пальца.
– Ты – дура.
– Да, я это знаю, Майк.
– Я ведь тебе нравлюсь?
– Никто больше вас не нравится мне.
– Со мной будет нетрудно жить, и я не буду спрашивать с тебя многого.
– Я это знаю. Я все это знаю, но такое решение… ну, оно приведет к осложнениям, к далеко идущим последствиям.
– К чертовой матери этот предлог! Как ты уже, видимо, знаешь, я сказал об этом нашему Джо, и он – за. Он мог бы сказать: «Боже мой! Ты, отец, в своем уме?», но он не сказал. Даже понимая, что в денежном отношении он и его половина понесут потери, он не сказал ничего такого. Единственное, что он сказал: «Надеюсь, все случится, и, если случится, учти, я отказываюсь именовать ее мачехой». Ты возбуждена, девочка; видно, повздорила.
– Да, можно сказать, что повздорила.
– Не буду спрашивать, кто твой оппонент; и держу пари, это касается нашего с тобой вопроса, потому что, если бы это случилось, ей пришлось бы перестать совать нос, не так ли?
– Да, так. Но мы оба забываем, что то, что бьет по ней, в конечном счете бьет по Джо.
– К черту эту логику. Итак… – Майк подковылял к окну, облокотился одной рукой о подоконник и почесал другой рукой затылок.
– Коробка с милыми рождественскими подарками летит вверх дном на втором брачном предложении в моей жизни.
Когда он медленно повернул голову, чтобы взглянуть на нее, они оба улыбались, и он сказал:
– Иди сюда. – И когда Бетти встала рядом, он повернулся спиной к подоконнику и оперся на него ягодицами, чтобы не упасть, затем, взяв ее руку, сказал: – Хочу, чтобы ты пообещала мне одно в качестве своего рода компенсации за нечестный трюк, который ты надо мной проделала.
– Что именно?
– Ты не уйдешь и не покинешь нас; ты не сбежишь к этой леди Мэри или как там ее величают. Ты говорила, что в прошлом месяце получила от нее письмо, в котором она пишет, что хочет купить дом, и недалеко отсюда, как я понимаю. У меня свои идеи относительно ее намерений. Старые люди всегда эгоистичны, а она – решительная старая колода, если таковые бывают; поэтому я хочу, чтобы ты обещала мне одно: какова бы ни была атмосфера внизу – при этом он посмотрел на пол, – ты не покинешь этот дом.
– О, Майк, какой жесткий приказ! Ведь когда я писала ей, я наполовину пообещала, что приеду погостить к ней на неделю-две во время своего отпуска.
– Этому нет препятствий. Проводи с ней хоть все свои отпуска, но считай своим этот дом. – Теперь Ремингтон-старший дернул ее за руки, привлек поближе к себе и, глядя ей в глаза, сказал: – Я не могу без тебя, девочка. Я оглядываюсь назад, и жизнь показалось пустой, пока ты не вошла в нее. Я не могу объяснить свои чувства: страстная любовь осталась в прошлом; то же можно сказать и о любви вообще; но я всегда особо полагался не на любовь, а на симпатию, и вот! Ты мне нравишься, девочка.
Когда Бетти, опустив голову, молча стояла перед ним, он поспешно зашептал:
– О, не плачь, не плачь. Но в какой-то степени приятно видеть, как женщина плачет из-за моих слов. Знаешь? Последней женщиной, которая из-за меня плакала, была моя мать. Ну, полно, полно. Вытри глаза, а то наш Джо увидит тебя и подумает, что мы уже поженились и что я хочу воспользоваться брачными привилегиями и принуждаю тебя к этому.
– О, Майк, Майк! – Она засопела, высморкалась, а затем добавила: – Кстати, я не пожелала вам счастливого Рождества.
– Счастливого Рождества, девочка!
– Счастливого Рождества, Майк! – Она медленно нагнулась к нему и прижалась своими губами к его губам, и на мгновение он стиснул ее так неистово, что она чуть не потеряла равновесие.
Спустя несколько секунд Бетти была уже на площадке и спускалась по лестнице. Он говорил раньше, что он еще мужчина, и из краткого объятия она пришла к выводу, что он действительно мужчина, да еще какой.
Она – дура. Да, дура! Она отказалась, может быть, от единственного шанса в своей жизни стать женой, хозяйкой дома… и находиться в крепких мужских объятиях.
3
– Разве не красивый вид?
– Чудесный. Просто чудесный.
– Не кажется ли вам, что я поступила умно, выбрав этот дом?
– Вы во всем поступаете умно, леди Мэри.
– Да, это так. Скажу без лишней скромности; да, я умно поступаю во всем, и так было всегда. И во время покупки я вела себя умно. Поскольку он был меблирован, я сделала вид, что мне не нравится: не мой стиль, сказала я; а я знала, что у них не будет времени освободить помещение и выставить мебель на аукцион, так как через десять дней они уезжали в Южную Африку. Они решили оставить мебель, но желающих не оказалось. Сначала я была для них счастливой находкой, а потом – она наклонилась к Бетти и похлопала ее по колену – последним шансом. И к тому же при доме была и Нэнси, и их повар – миссис Бейли из поселка, расположенного где-то неподалеку, и я купила коттедж «Вид на долину» с прекрасным видом прямо на Тевьот; так они указывали и в рекламном проспекте. И здесь я намереваюсь пребывать до конца своих дней… конечно, если у меня будет хорошая компаньонка.
Бетти взглянула на старую леди, сидящую в плетеном кресле на лужайке, окруженной с двух сторон красочным цветением. Далее располагались заросли кустов, деревья, а прямо впереди за длинным и пологим лугом протекала река, не очень большая, но сверкающая и извивающаяся, как угорь.
За ними находился дом. Одна часть фронтона была покрыта диким виноградом с розовыми, а в перспективе – алыми листьями, а с другого фронтона свешивались огромные гирлянды листьев глицинии – свидетельство того, что цветение в весенний период тянуло их вниз.
С фасада дом имел восемь окон – по два с каждой стороны от главного входа и четыре над уровнем двери, все глубоко посаженные в грубой каменной стене. Хотя дом назывался коттеджем, он состоял из восьми основных комнат, не считая кухонных помещений, и длинного чердака, окна которого выходили на заднюю сторону дома.
Бетти приехала накануне поздно вечером, и прием, оказанный ей старой леди, не только тронул, но и согрел ее, успокоил ее расшатанные нервы, а ей пришлось признать, что нервы расшатались у нее за последние месяцы. После того отнюдь не радостного Рождественского дня вплоть до последних нескольких недель в их отношениях с Элен наметился глубокий раскол, и Бетти понимала, что, если бы не была столь необходима сестре и если бы не существовало трудностей в воспитании ребенка или если бы не препятствие в лице истинного хозяина дома, Элен давно бы вежливым тоном выдала ей увольнительное предписание.
Но несколько недель тому назад отношение Элен переменилось; на деле два или три раза возникали ситуации, когда, казалось, она была готова извиниться за свое поведение. Однажды младшая сестра схватила ее за руку и начала что-то говорить, но еще до того, как Бетти хотела спросить, в чем дело, она повернулась и выскочила в сад. Бетти не последовала за ней, так как усмотрела в этом отголоски стратегии сестры времен детства: будучи ребенком, провинившись, она пыталась извиниться, затем убегала и запиралась в комнате для занятий, а к тому времени, как ее удавалось уговорить выйти, приходилось самим извиняться перед ней.
Она думала, что Элен обрадует новость о том, что она собирается на две-три недели к леди Мэри, но, хотя она открыто и не высказывалась на этот счет, она не желала этой поездки – об этом свидетельствовало ее поведение.
В летние месяцы Элен взяла за правило в одиночку ездить в Лондон. Иногда она останавливалась у своего дяди Хьюз-Бэртона, иной раз – у своей школьной подруги. Бетти удивляло, что Джо не противился таким визитам, в течение которых Элен зачастую отсутствовала по две-три ночи кряду; но в такие моменты он сам возвращался с завода не раньше восьми-десяти часов вечера. Затем были визиты к Бруксам, участившиеся после того, как в апреле Хейзл родила ребенка, по странному стечению обстоятельств в тот же день, что двумя годами ранее родился Мартин, и это совпадение вывело Элен из себя. Бетти вспомнила также, как разгневалась Элен, когда Джо, остановив автомобиль у ворот при виде Хейзл, сидящей на улице с ребенком, вышел из машины, взял ребенка на руки и принес его назад к машине, спросив:
– Разве она не красавица?
К тому ж девочка, несомненно, красивая. Практически без признаков цвета кожи ее отца.
И тем не менее ей приходилось признаться себе в том, что временами она понимала позицию Элен по поводу привязанности Джо к Дэвиду и его жене. Даже с учетом того, что они с Дэвидом вместе росли, даже с учетом его сострадания к этому человеку, – даже с учетом всего этого его отношения с ним и с его женой были необычными: казалось, он любил их… любил его. Когда мысль об этом впервые зародилась в ее голове, она смутилась, но это помогло ей взглянуть на ситуацию глазами Элен, и она не могла не симпатизировать ей, во всяком случае в этом вопросе…
– О чем вы думаете, уставившись в одну точку?
– О, ни о чем, просто так; здесь так тихо, так спокойно.
– Иногда слишком спокойно. Эта глупая мисс Уоткинс вообразила, что я приехала сюда умирать. Думаю, она готовилась к похоронам.
– Видимо, это проявление ее заботы о вас.
– Ничего себе забота! Нечего тогда было называться компаньонкой; она скорее действовала как политик: можно было предположить, что именно она протащила этот законопроект о предоставлении молодым женщинам права голоса. Тем утром прошлым летом она прямо махала над головой газетой и визжала: «Мы можем делать это в 21 год!» – Теперь леди Мэри вновь подалась вперед и схватила Бетти за руку: – И вы знаете, что я ей сказала? – И хриплым шепотом, с ликованием на лице она продолжала: – Знаете, что я сказала? «Успокойтесь, женщина. Вам уже сорок, и пора бы знать, что вы можете делать это в любом возрасте, конечно после четырнадцати».
И когда леди Мэри откинулась на спинку кресла, подняв лицо к небу и смеясь, Бетти закрыла рукой рот, сотрясаясь всем телом.
Распрямившись, старая леди продолжала тираду против своей бывшей компаньонки:
– Ее мать была суфражисткой: права для женщин, равенство и все такое прочее; дураков много, именно дураков. Я никогда бы не позволила, чтобы кто-либо из мужчин был равен мне. По своим умственным способностям любая женщина в состоянии затмить и обвести вокруг пальца любого мужчину, если у нее достаточно здравого смысла, чтобы приложить к этому ум. Равенство! Вот что я вам скажу, девочка. Мой отец был грубиян, а мать тяжелым человеком. Слуги его ненавидели, а ее любили. Когда слуга ему не подчинялся или всего-навсего оправдывался перед тем, как быть уволенным, он хлестал его кнутом, в буквальном смысле слова хлестал кнутом, сбивая с ног. Он владел кнутом, как эти ковбои. На днях я думала о нем и о том, как бы он отнесся к миссис Бейли, когда она встала у обеденного стола, выставив бюст с выражением гордости на лице, и сказала, что ее сын поступил в Оксфорд. «Он будет учиться в Раскин-колледже, мэм!», – проговорила она таким тоном, будто я старалась помешать ему. Заметьте, я сдержалась и не сказала: «Да это колледж для рабочих, там нет ни одного джентльмена». Во мне много от моей матери, и я сказала: «Вы должны гордиться, миссис Бейли», а она ответила: «Времена меняются, мэм. Да, меняются. Пришло время гордиться. Никто не будет теперь презирать его». Тогда-то я и подумала об отце и его кнуте, и на какое-то мгновение мне стало грустно, так как я поняла, что времена действительно изменились: во времена моего отца никто не посмел бы говорить подобным образом своей госпоже.
– Уверена, она не хотела вас обидеть. – Тон Бетти был холодным.
– Почему вы всегда защищаете этих людей? Знаете, вы чем-то напоминаете мне мою мать, только она была красавицей и обладала шармом… О! Я не хочу вас обидеть, у вас есть шарм. Хотя вы и не можете претендовать на красоту, у вас, несомненно, есть шарм. Но моя мать была человеком с характером. Они оба были с характером. Знаете? Они частенько сражались как кот с собакой. Что там говорить о бедняках в субботу вечером – мои родители не имели равных в том, чтобы перекричать и переколотить друг друга.
Теперь она вновь откинулась на кресло и снова подняла лицо к небу, продолжая:
– Припоминаю один случай. Это произошло после вечеринки в доме. Ирен, моя сестра, и Нед, мой брат, убитый в Индии, – мы наблюдали с верхнего балкона. Мы всегда забирались туда, когда они устраивали разборки, на этот раз была очередь моего отца. Он накинулся на мать за то, что она с кем-то флиртовала. Я как сейчас помню ее. Она выплыла из спальни, задрав голову, с лицом, светящимся смехом, и сказала: «Знаешь, Генри, что ты можешь сделать, – поцеловать меня в задницу», на что отец проревел: «Я не целую то, что могу стукнуть ногой», и мы наблюдали, как он поднял сапог и приземлил его на ее пышные ягодицы, и она распласталась на полу лицом вниз. И что же потом, по-вашему, он сделал? Поднял ее и отнес назад в спальню.
Они любили друг друга. Очень любили! Это был счастливый дом. Когда мы жили там, когда они были вместе, это был счастливый дом! Я ненавижу неискренних людей, думаю, и вы тоже? – Она повернула голову и взглянула на Бетти, но девушка лишь улыбнулась ей, ожидая продолжения, и оно не заставило себя ждать.
– Сара, вы знаете ее, – леди Ментон, она неискренняя. Да, это так! По крайней мере стала таковой с тех пор, как вышла за Джеймса. Молитвы во время завтрака, обеда и чая. Она была совсем другой девочкой, когда мы жили в Индии; Сара тогда не была «мем– сахиб», отнюдь нет. Она не носила по четыре нижних фланелевых юбки, иногда вообще обходилась без них. В жаркую погоду мы обычно ходили на холмы. – Теперь она повернулась в кресле и взглянула прямо на Бетти, и ее лицо покрылось несметным количеством морщинок, когда она начала тихонько напевать брюзжащим содрогающимся голосом пародию на «Если бы эти губы могли сказать».
Если бы холмы могли говорить,
А мужья бы видеть
Эту замечательную картину
А-мо-раль-нос-ти.
Они вновь непринужденно смеялись, и Бетти сказала:
– Знаете что, вы порочная женщина, леди Мэри.
– Знаю, девочка, и принимаю это как комплимент. Кстати, вот я что подумала: как насчет того, чтобы вам научиться водить автомобиль?
– Я умею водить автомобиль. Во время войны некоторое время я водила грузовик.
– Правда? Ну и ну! Замечательная новость. Я собираюсь купить автомобиль, и вы поможете мне выбрать его и покатаете меня по этой красивой сельской местности. Раньше я всегда считала, что на Севере нет мест, достойных для осмотра. Теперь же я воочию убедилась, что они есть. И по правде говоря, вы можете держаться Юга; так, я считаю, будет лучше. – И она провела перед собой рукой, как бы включая сюда всю сельскую местность. – Это – красоты пересеченной местности, а ровных мест очень мало. На автомобиле мы можем добраться до Хоука в этом направлении, – она вскинула одну руку, – или до Келсо в том направлении, – и она вскинула другую руку, – или обратно в Келсо и снова через границу. Через торфяник и болота. Меня туда возили, красота неописуемая. Я никогда даже не предполагала ранее, что такие места существуют, а я немало покаталась в свое время. Какую машину вы предпочитаете?
– Минутку, леди Мэри. – Голос Бетти был тих, а слова тщательно подобраны. – Я ведь вам говорила. Две недели, самое большее – три.
– За две-три недели мы можем объездить много мест.
– А что вы будете делать с машиной потом?
– Я, – голова старушки качалась из стороны в сторону, – я найму шофера.
– А где вы его поселите?
Последовало секундное молчание, затем лицо старушки сморщилось в приступе ликования, и, держа Бетти за колено, она сказала:
– Я заставлю его спать с Нэнси под угрозой высечь его до полного изнеможения!
Пока она тихо и беспомощно смеялась, Бетти проговорила:
– На этих условиях ему придется сдаться.
– Не пора ли пить чай?
И на этот неожиданный вопрос Бетти ответила:
– Еще больше получаса, можно вздремнуть.
– Кто желает вздремнуть? Я желаю разговаривать. – Тем не менее леди Мэри прислонила голову к спинке кресла, затихла и через несколько минут задремала.
Бетти взглянула на нее. Платье, которое она носила, было модным сорок лет тому назад. Оно было одним из двух десятков других, лежавших в сундуках в подсобном помещении. Девушка поняла, что старая леди имела привычку вынимать сразу семь платьев, ежедневно менять их в течение недели и продолжать в этом ключе в течение месяца; затем заменять их новыми семью. По ее собственному признанию, она – женщина богатая, но почему же она так одевалась? Видимо, потому что хотела выглядеть оригинально и тем самым привлекать к себе внимание; если она начнет одеваться по современной моде, то будет выглядеть – пока не откроет рта – как обычная старая леди.
Почему она нравилась ей? Временами она была остра на язык, и ее властные манеры могли отпугивать, если не понять, что за ними скрывается. Мэри Эмберс нравилась ей, по ее мнению, потому что она прекрасно понимала, что скрывается за всем этим: одиночество, растраченная впустую жизнь, острый ум, осознававший бесплодность жизни, но тем не менее испытывающий страх перед смертью, потребность в уходе и любви.
Да, она могла заботиться о ней и любить ее. Ей было легко полюбить ее. Так почему же, почему не остаться? И более того, леди Мэри не откажется от своих слов, она сделает так, как говорит, и обеспечит ее материально. Теперь, когда ей уже за тридцать, годы промчатся быстро, очень быстро; не успеет она и оглянуться, как ей будет сорок, затем пятьдесят; и что тогда?
В Сочельник Бетти отказалась от гарантированного будущего, а теперь ей предоставлялся еще один шанс облегчить тревогу, во всяком случае ее души. Неужели она окажется дурой и во второй раз? И как все было бы здесь по-другому; сама обстановка навевала спокойствие. Ничто не будет раздражать ее. Язык старой леди, разумеется, не станет раздражителем, а будет скорее лишь своего рода забавой. Но главное облегчение – это не видеть Джо, не слышать его, не сидеть напротив него за завтраком.
Иногда девушке казалось, что все в доме должны знать ее отношение к нему; но она понимала, что это – вздор; никто не знал ее чувств. Она сама не осознавала глубины своих чувств до того момента, как взяла в руки Мартина.
Она спрашивала себя, что в нем такого, что врезалось ей в душу с первой же встречи. Это не его внешность, хотя она любила сидеть и смотреть ему в лицо и наблюдать, как его губы изгибаются в улыбке или смехе. Может быть, это взгляд его глаз? Ведь они добрые, если он не терял терпение, когда их блеск разил как сталь. Нельзя сказать, что он особо выделялся среди остальных мужчин внешним видом или фигурой; но все же выделялся. Его личность воздействовала на людей: для одних он был хорошим парнем, для других – раздражительным, тяжелым человеком. Но все соглашались в одном – он не дурак. И тем не менее он проявляет слепоту в вопросах, касающихся Элен. Но слепота ли это? Нечаянно услышав их ссору, Бетти стала думать, что он знает о ее сестре больше, чем она себе представляла. Возможно, истина заключается в том, что он хочет и далее оставаться слепым. Майк как-то сказал по этому поводу, что-то о его нежелании проснуться.
А потом, ведь есть Майк. Уйдя из дома, она потеряет Майка, а в ней с каждым днем возрастает чувство по отношению к Майку, очень похожее на любовь, но не любовь; во всяком случае не та любовь, которая должна существовать в ее понимании; и все же это – то, чего она лишится, потеряв с этим связь.
Бетти вздохнула, вновь откинулась назад и взглянула на окружавшее ее спокойствие. Она должна все взвесить за предстоящие две недели, прежде чем окончательно принять решение о переезде к леди Мэри.
