Текст книги "Справедливость-это женщина"
Автор книги: Кэтрин Куксон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)
Она ответила спокойно:
– В этом случае они должны знать; они не дети.
– Она – ребенок. – Теперь Майк возвысил голос. – Она считает себя неоперившимся птенцом, и так и будет до старости. Я знаю людей такого типа! Это я точно тебе говорю.
Глаза Бетти прищурились, а в голосе обозначилось презрение, когда она произнесла:
– В таком случае, имея о ней такое мнение, почему вы проявляете двурушничество в ее присутствии? Вы всегда так обходительны с ней.
– Это ты бьешь не в бровь, а в глаз, не так ли? Хорошо, положим, я двурушник, но я рассуждаю так: ему и так достается; я не собираюсь подливать масла в огонь. Он думает, что она мне нравится. Ну и пусть думает, а я выговорюсь с кем-нибудь, а лучше тебя никого нет, поскольку тебе тоже она не нравится.
– Майк!… Она – моя сестра и…
– Перестань, девочка! Это не для меня; не пытайся показать, что ты так ужасно неумно смотришь на вещи. Меня бесит, что мы стараемся разыгрывать из себя маленьких Иисусов и любить друг друга – в широком смысле слова! Бесит. Но когда тебе вдалбливают в голову, что раз ты рожден одной и той же матерью и вырос в одном и том же доме, то ты должен любить каждого члена семьи, о Боже! На этом фоне слабоумные проявляют больше разума. Покажи мне семью, все члены которой всегда любили друг друга, и я скажу, что это – семья лицемеров… А теперь иди. – Он отвернулся от нее и махнул рукой назад по направлению к ней. – Спускайся вниз и разыгрывай роль забитой прислуги своей сучьей сестры, но в этом случае не обвиняй других, что они такие же лицемеры, как и ты.
Бетти повернулась и вышла из комнаты; но по ту сторону двери она задержалась на мгновение, опустив голову, закрыв глаза, потирая пальцами взад и вперед бровь. «Забитая прислуга». Да он тоже бьет не в бровь, а в глаз; так это и есть, она – «забитая прислуга».
Бетти нравился Майк. Очень нравился, но слишком часто в его присутствии она чувствует себя так, как будто ее грубо анатомируют в прозекторской. Она устала от всего этого. Казалось, она находится на передовой между четырех различных лагерей: лагеря кухни; лагеря первого этажа; лагеря, состоящего из одного человека здесь наверху; и лагеря коттеджа. И по странному стечению обстоятельств именно этот лагерь, находящийся за пределами дома и кажущийся самым счастливым, является основной причиной инакомыслия в доме.
В этот момент ее охватило желание быть с леди Мэри, так как там ей пришлось бы угождать лишь одному человеку. Может быть, она забитая прислуга, но с леди Мэри она была бы в распоряжении человека, который бы ей адекватно платил за исполнение роли прислуги, а не заставлял чувствовать, что она должна считать служение за счастье, как это делала ее сестра.
Бетти уже вышла на лестничную площадку, когда увидела Элен и Джо, спускающихся по главной лестнице. Они шли рядом: он смотрел на нее, а она – на него. Как сказал Майк, «пробуждение будет медленным»… Возможно, он и не пробудится никогда.
Что ж, она надеялась, что она достаточно взрослая и может желать, чтобы Джо оставался в состоянии сна вечно, но для человеческой природы как таковой это тоже довольно трудно.
Вся жизнь трудна, и она обнаружила это не сегодня и не вчера.
Часть III
1
Наступило Рождество 1928 года. В доме сиял свет. В каждой комнате потрескивал огонь, и молодой Пэт Коллинз, помощник Дэвида по садовым делам, трудился в течение всего дня, обнося дровами и углем все комнаты – от нижнего этажа до чердака.
В холле висел остролист и белая омела, а между двумя длинными окнами гостиной стояла двухметровая елка, украшенная свечами и стеклянными игрушками, а вокруг бадьи, в которой она находилась, лежала груда пакетов в красочной упаковке.
Во всем доме царило возбуждение, и Элла, спешившая на кухню, сказала Мэри:
– Знаешь что? Такое чувство, как будто не Рождество, а канун Нового года.
Мэри тоже с самого утра суетилась. Она заканчивала покрывать глазурью несколько небольших тортов и сказала не задумываясь:
– Я ведь тебе говорила, как и в прошлом году, это потому, что она с юга; они там не очень отмечают Новый год; для них Рождество – это все, мы же считаем, что Рождество – это для детей, а Новый год – время для увеселения.
– Жаль, что он еще не очень большой, чтобы насладиться елкой. Ба! Как же красиво она ее разукрасила! Ничего не скажешь. Думаю, нас ожидают хорошие подарки.
– Я сказала тебе, Элла; занимайся своим делом и отойди от дерева.
Элла повернулась к Даффи, сидящему на деревянном стуле у огня, с ногами на каминной решетке, с трубкой во рту, засмеялась, глядя на него, и, махнув рукой в его сторону, сказала:
– А ты, дядюшка Джимми, как ты думаешь, для чего у меня глаза? Кстати, о глазах… – Она понизила голос, подошла к столу и, наклонившись через него к своей тете, воскликнула громким шепотом:
– Вечером на ее бюсте будут глаза.
– На бюсте? – Мэри перестала выдавливать из тюбика глазурь и сказала: – На бюсте? О чем это ты?
– Как о чем? Жаль, что вы не видите; когда она спустится вниз, на ней будет прозрачная накидка. Вот! – Затем она прикрыла рот рукой, распрямилась и, бросив взгляд в сторону, кивнула своему дяде и закончила мысль: – Ты прямо отпадешь, дядюшка Джимми.
Даффи вынул изо рта трубку, снял одну за другой обе ноги с решетки и спросил:
– Что значит «отпадешь»?
– Ее грудь, ее бюст, – Элла указала пальцем поочередно себе на груди, – они практически свисают наружу.
– Элла! Думай что говоришь.
– Да ведь это так, тетушка Мэри: она одевала свое платье, на нем вообще почти нет верха. Воротник-стойка, и они торчат как сливовый пудинг. Я… я смотрела на них в зеркало, и она спросила: «Что-нибудь не так, Джейн?» – Она очень удачно подражала ее голосу. – А я ответила: «Нет, мэм. Нет, мэм». И когда я вышла из комнаты, я слышала, как мистер Джо выходил из гостиной, и она что-то ему сказала, но я не расслышала, после чего она рассмеялась… она такая противная.
– Я тебе велела думать, что говоришь. Болтнешь что-нибудь, а она подслушает.
– Да пусть… О! – Она протянула руку, взяла со стола отломанный кусочек торта и, откусив его, медленно покачала головой, посмотрела в дальний угол кухни и сказала: – Не знаю, о чем думает мистер Джо, выставляя ее другим мужчинам на обозрение.
Мэри подняла поднос, на котором лежали пирожные, и, повернувшись, пошла с ним к буфету, а проходя мимо мужа, обменялась с ним многозначительным взглядом.
Элла собиралась еще что-то сказать, когда дверь кухни отворилась и вошла Нелли Макинтайр и, подойдя прямо к Элле, спросила, потрясенная:
– Ты видела ее?
– Да, видела. Что скажешь?
– Что сказать? – Нелли качала головой, пока белый накрахмаленный чепец не сполз набок; затем, поочередно взглянув на присутствующих, высказалась: – Буду откровенна и не стану извиняться перед вами, мистер Даффи, за сказанное. Думаю, что, если бы она так выворачивала груди своему ребенку, как это делает сегодня для всеобщего обозрения, он бы так не плакал.
Воцарилось секундное молчание, пока Элла не похлопала Нелли по плечу, рассмеявшись и проговорив:
– Здорово! Ты права, права. Она права, тетушка Мэри, права, права.
Мэри выпрямила свое полное тело, сложила руки на линию, где должна была находиться талия.
– С вами двумя никто не спорит, но лучше было бы оставлять свое мнение при себе и помнить, что у вас хорошая работа, а от ее слова многое зависит.
Девочки взглянули друг на друга, вздохнули и вместе вышли из кухни, но в холле Нелли ухватила Эллу за руку и утянула ее через коридор в комнату для завтраков. Там, закрыв за собой дверь, она зашептала:
– Я слышала, как мисс Бетти ее осудила.
– В отношении грудей?
– Да. Думаю, что да, потому что она сказала: «Это же всего-навсего небольшой обед, Элен, а Леви очень консервативны», на что госпожа сказала: «Настало время встряхнуть их, не так ли?» Затем мисс Бетти сказала: «Это не Лондон, Элен», а госпожа ответила: «Да, ты права, они так… провинциальны, меня от них тошнит. Если не строить здесь жизнь по-своему, то можно умереть». После этого мисс Бетти сказала: «А Джо видел?» Госпожа ответила: «Конечно, видел». Тогда мисс Бетти сказала: «Но не на тебе. Не раздражай его, Элен». На это госпожа рассмеялась и сказала: «Чтобы мои груди раздражали его! О, что ты в этом смыслишь, Бетти?» Затем мне пришлось сматывать с лестничной клетки, потому что мисс Бетти поспешно вышла из комнаты.
– Значит, они не берут с собой мисс Бетти?
– Не берут, но ведь она же никогда не ездит с ними.
– Вообще-то да. Но сегодня канун Рождества и званый обед…
– Она одела новое платье.
– Надо же! Мисс Бетти?
– Да, шерстяное, бледно-розового цвета. Она в нем такая хорошенькая… хорошенькая, как, впрочем, и всегда. Даже не верится, что они – сестры, верно?
– Не верится: одна как куколка, другая как лошадь. Но я знаю, какую бы из них я выбрала.
– И я знаю, и я знаю.
Они кивнули друг другу, затем, как заговорщики, выбрались из комнаты.
Было девять часов. В доме стояла тишина. Они уехали больше часа тому назад среди всеобщего веселья, и Джо сказал:
– Жаль, что ты не едешь с нами.
Бетти не поверила ему; не напомнила и о том, что ее и не пригласили, но подумала, как это любезно с его стороны. Он был добрый, этот Джо. За его взрывным и несколько иррациональным поведением скрывалась глубокая заботливость. Та самая заботливость, которая и делала его иррациональным. Мэри, Джейн и Нелли ушли в поселок к родственникам. Идти пешком было бы далеко, но Дэвид вернулся из дома Дэна, где он оставил Хейзл, чтобы довезти их на машине, и в доме остались только Даффи, Майк, ребенок и она сама, и он казался неестественно пустым.
Бетти взяла из кухни свой ужин, но вместо того, чтобы есть в столовой, принесла его в гостиную и ела, сидя у пылающего огня, рассматривая на протяжении всей трапезы елку.
На следующий год Мартин уже будет бегать вокруг нее; он будет играть на полу с поездами и автомобилями и строить кирпичные домики; в своих мыслях ее отношение к нему было совершенно ясным. Она любила ребенка, чувствуя даже порой, что он принадлежит больше ей, чем Элен. Если заботу и внимание считать основными критериями при определении родителей, то ребенок – ее. И все же она не сомневалась, что Элен любит его, по крайней мере, когда он счастливый и улыбающийся.
Окончив ужин, Бетти опять легла в кресло и стала смотреть вокруг. Сколько рождественских праздников провела она в одиночестве? Сколько – в домах других людей? На протяжении скольких рождественских праздников она испытывала все возраставшее чувство одиночества? Недавно Майк сказал, что «мы не можем быть Иисусами и любить всех». Он был прав, любить можно лишь одного человека. Существуют разные виды любви, но любовь, о которой она мечтала, которая была ей нужна, мог дать лишь один человек.
Бетти отчетливо вспомнила предпоследнее Рождество. Она находилась в коттедже своей кузины Кэтрин, испытывая страстное желание встретить кого-нибудь, кому она действительно нужна. Она не думала тогда: как хорошо было бы влюбиться, поскольку это было бы катастрофой. Но вот наступило еще одно Рождество, и ее положение стало катастрофическим.
Она заставила себя подняться и, медленно подойдя к камину, взглянула на свое отражение в висящем здесь круглом зеркале в золотом обрамлении. Ее волосы выглядели приятно; они были темно-коричневого цвета, жесткие и, как все жесткие волосы, вились от природы. У нее карие круглые глаза, не очень большие; нос прямой, но большой; лучшей деталью ее лица является рот, он тоже большой, а губы полные и красивой формы. Но эти крупные черты нуждаются в крупном обрамлении, и ее лицо выглядит слишком большим; но для ее фигуры оно не слишком большое, потому что фигура также крупная. Она ростом 1 м 75 см, да еще и широкая, и, что совсем плохо, эта ширина – мясистая. Но она не жирная. Нет; это она решила для себя: она не будет жирной; она следила за своим рационом и очень редко пила алкогольные напитки.
Да вот еще и имя – Беатрис. Оно звучит громоздко, заполняя как бы ее целиком; но оно подсократилось на «Бетти», а Бетти звучит по-детски, в ней никогда не было ничего детского.
Она на мгновение закрыла глаза, прежде чем отойти от зеркала, взять поднос и поспешно выйти из комнаты. Когда она открыла боком обитую зеленым сукном дверь кухни, то увидела, что Даффи дремлет на стуле у огня, поэтому она осторожно поставила поднос на край стола у двери; затем, потихоньку выйдя из комнаты, поднялась по лестнице и вошла в детскую.
Ребенок спал в своей кроватке. Он сбросил с себя одеяла, и его пухлые ноги лежали на них. Кулачок одной руки был сжат и вдавлен в щеку. Нагнувшись над ним, Бетти осторожно поправила одеяла, затем нежно дотронулась губами до его брови, и это пробудило в ее сердце боль, что всегда бывало, когда она дотрагивалась своим телом до его тела.
Поддав огня и поставив на место каминную решетку, она прошла в свою комнату. Комната была очень удобной, все было под рукой, и у нее возникло желание спокойно посидеть у камина, пока не вернутся девочки, а затем идти спать. Но есть же еще Майк. Он сидит там наверху, в одиночестве, возможно ожидая ее; ведь сегодня Сочельник, а в Сочельник никто не должен оставаться один.
Она разделила расческой волосы посредине. Она всегда причесывала волосы на прямой пробор, полагая, что это уменьшает длину ее лица. Вынув из ящика чистый носовой платок и брызнув на него несколько капель духов, она засунула его за манжету платья, затем вышла и поднялась по чердачной лестнице…
– Я думал, уж ты не придешь.
– Мне нужно было сделать пару дел.
– Но прошло уже полтора часа, как они ушли.
– Да, да, я знаю. – Бетти подняла брови и кивнула ему. – Но ведь нужно иногда помыться, переодеться, посидеть, посмотреть на себя, подумать.
Майк нежно улыбнулся, сказав:
– Заходи давай и располагайся. – Затем, подавшись вперед в своем кресле, он поджал губы, медленно кивнул головой, оглядев ее, и заметил: – Мне нравится, тебе это идет, подчеркивает твою фигуру. Знаешь, у тебя хорошая фигура.
– Как у верблюда… во всяком случае, так думают другие верблюды.
– Ха! Ха! Ха! – Его смех был заливистый и громкий. – Ты меня радуешь, Бетти, тебе это известно? Ты всегда меня радуешь, потому что у тебя есть дар смеяться над собой, а это бесценное качество.
– Да, я всегда готова поделиться шуткой.
– Да, девочка. Да, девочка. Иди сюда. Взгляни– ка. – Он указал на незашторенное окно. – Посмотри-ка на это небо там наверху. Видишь звезды. Чем не вид? Знаешь, было время, когда такой вид испугал бы меня, но не теперь, потому что я знаю, что рано или поздно буду где-то среди них.
– Надо же! А я-то думала, что вы не верите в Бога.
– А кто говорит о Боге? Бог не имеет к этому никакого отношения. Это не тот парень, которого ты и другие считают Богом.
– А откуда вы знаете, кого я считаю Богом?
– Я не знаю. – Он кивнул ей. – Но к этому вопросу мы вернемся в свое время… Почему ты не поехала с ними сегодня вечером?
– Потому что меня не пригласили. – Теперь она опустила перед ним голову.
– Все приглашены к Леви. Он хороший парень; у них приятная семья. Ты встречалась с ними.
– Да, да, я знаю, и они приглашали меня заезжать к ним в любое время, но… но это – вежливость своего рода…
– Но не в этой части страны. Если люди говорят «заезжай», значит, заезжай… Сыграем?
– Да, да, конечно.
Бетти принесла стоявший у стены небольшой столик и поставила его перед ним, после чего подняла верхушку покрытия и вынула из нижнего ящика колоду карт. Затем уселась напротив Майка и, начав тасовать карты, спросила:
– Завтра вы спуститесь вниз?
– Да, думаю, придется – рождественский обед и все такое прочее. Много никчемной болтовни; совершенно бессмысленной.
– Вам нужно чаще спускаться вниз; вы проводите здесь слишком много времени.
– А ради чего спускаться? И потом – что я могу увидеть из гостиной или столовой? А если я на втором этаже, то в лучшем случае увижу часть сада и подъездную аллею. Нет уж, здесь мое местожительство отныне и до конца дней.
– Не говорите глупостей.
– А кто говорит? Я не жалею себя, не подумай; здесь, наверху, иной мир; у меня две мастерские, ванная, спальня и вот это. – Он обвел рукой вокруг гостиной. – Что еще нужно?
– Вы слишком одиноки здесь наверху. – Она закончила раздачу карт, а он поднял свои карты и, взглянув на них, проговорил:
– Если человек не в состоянии выносить собственную компанию, ему трудно выносить чью-то еще.
– Вы отделяетесь от людей. Когда последний раз вы были на заводе?
Он закинул назад голову и задумался.
– Года два с половиной или три тому назад.
– Вас он больше не интересует?
– И да и нет.
– Что вы имеете в виду?
– По правде говоря, я хотел дать возможность Джо самому пошевелить мозгами, посмотреть, что он может сам; у меня не было желания сковывать его действия. Я хотел, чтобы он проводил в жизнь собственные идеи, а если бы я продолжал работать, наверняка сказал бы: «Послушай, так делается уже много лет и будет по-прежнему делаться и дальше», или что-то в этом роде. Мне пришлось бы продемонстрировать, кто остается боссом. Когда же я не работаю, я не теряю своего лица, если некоторые из его идей оказываются лучше моих.
Они смотрели друг на друга улыбаясь, и она медленно покачала головой и, подражая его голосу, произнесла:
– Вы – странный парень.
– Да, так говорили и раньше, девочка, я – странный парень. Для начала принеси-ка тот поднос. – Он указал на буфет. – Наступает Рождество, так что начнем, как положено…
Было уже половина двенадцатого, и за последние два часа Бетти трижды спускалась вниз – два раза, чтобы присмотреть за ребенком, и третий раз, когда она услышала, что девочки возвращаются. По этому случаю она вошла в кухню и, широко раскрыв рот, с одухотворенным взглядом произнесла: «Веселого вам Рождества!», – и все четверо повернулись, посмотрели на нее и хором ответили: «И вам веселого Рождества, мисс!». Затем все засмеялись, и она покинула кухню, чувствуя себя необычно счастливой.
Теперь она сидела у камина рядом с креслом Майка, с вытянутыми ногами, обутыми в тапочки, и закинутыми за затылок руками. Она издала тихий горловой смешок и проговорила:
– Вы знаете, я слегка опьянела.
– Держись, девочка; у нас еще все впереди, мы только ополовинили бутылки. – Он указал на свой край стола, где стояли три бутылки – портвейн, виски и джин.
– Говорят, нельзя смешивать напитки, но какое приятное чувство быть пьяной. Я никогда не чувствовала так себя раньше, Майк. Я могла бы любить всех… всех.
– Я думал, ты всегда любишь всех, Бетти.
– О нет, Майк. – Она повернула голову. – О нет. Вы же сами говорили, что я лицемерка, я и есть такая, я двуличная.
– Это к тебе не относится; ты – самая искренняя женщина, которую мне довелось встретить в жизни.
– О нет, вы ошибаетесь, Майк. Я действительно двуличная, поскольку иногда мне хочется распрямиться и сказать Элен, что я о ней думаю, а что делаю я? Ничего. Лишь говорю: «Да, Элен. Нет, Элен. Ты права, Элен».
– Это не лицемерие, девочка, а дипломатия. То, что называют дипломатией.
– Да, да, думаю, вы правы. – Она вздохнула и кивнула ему. – Да, это дипломатия. Так я буду относиться к этому в будущем… дипломатия. И все же я двуличная. Да, двуличная. – Она опустила руки, соединила их на коленях и, глядя на них, продолжала: – Я двуличная, поскольку продолжаю разыгрывать роль доброй сестры Бетти, а в душе я совсем не такая. Я завидую Элен. Вам это известно, Майк? Я завидую ей, поскольку у нее есть Джо… есть Мартин… и этот огромный дом. Она всегда получала то, чего хотела, эта Элен, и… и мне нужно бы только радоваться этому. Я внушаю себе, что должна радоваться, но не радуюсь. Не радуюсь, Майк!
Теперь Майк наклонился к ней, положил руку на ее колено, посмотрел в глаза и тихо проговорил:
– Ты теряешь ориентацию, девочка; тебе нужно замуж.
– Да. Я знаю это, Майк, знаю, но кто возьмет меня? – Она снова поперхнулась.
– Тот, кто не совсем законченный идиот, девочка. Знаешь что? – Он сжал ее колено настолько сильно, насколько ему позволяли его шишковатые пальцы. – Если бы мое тело не было скрюченным и я был бы на десять лет моложе, я бы сам сделал тебе предложение.
Это вызвало у нее сильный приступ смеха, затем, наклонившись к нему, она сказала:
– Знаете что? Знаете что, Майк? Если бы я была на десять лет старше и не совсем потеряла рассудок, я бы поймала вас на слове и сказала: «Большое спасибо, сэр». И знаете еще что, Майк? – Ее глаза сверкали, а губы на мгновение сжались, она икнула, издала смешок и прошептала: – Я собираюсь вам кое-что сказать. Смешно, да? Но знаете, кем я втайне всегда хотела быть? Никогда не догадаетесь. Гадайте хоть тысячу лет… Любовницей! Разве не смешно? Я никогда и не мечтала о замужестве; нет, никогда; просто быть любовницей. Разве это не предел? – спрашиваю я. Я представляю, как я нежусь в роскошных спальнях, заметьте, в собственных спальнях; для меня все покупается, всевозможные роскошные вещи… самые дорогие. – Она замолчала, опустила на грудь голову, чтобы подавить подступающий смех. – Я одеваюсь в ниспадающее не-глиже, в крепдешины. Да что в крепдешины! В самые изысканные шелка. И вот входит он – герой, тот, кто оплачивает все это. И вы знаете? Вы знаете, Майк? Я ни разу не осмеливалась открыть перед ним лицо, ни разу. Ни разу не осмеливалась сделать это и, видимо, знаю почему.
Теперь она распрямилась, ее смех смолк, она взяла со стола полупустой стакан портвейна, взглянула в него, потом добавила:
– Этот фарс каждый раз заканчивается, когда я смотрюсь в зеркало и вижу, какой я предстану перед ним, и ночами я задаю себе вопрос: «Почему?» И отвечаю: «Это несправедливо, несправедливо». И я жалею себя, поскольку, по моему мнению, не важно, как выглядит женщина для внешнего обозрения, внутренний механизм остается тот же. А как вы считаете, Майк? Те же эмоции кипят у некрасивых и безобразных, как и у красавиц. Разве это не так? Я даже пришла к выводу, что страсти, кипящие за неприглядной внешностью, сильнее, намного сильнее. Много лет тому назад, когда я смотрела на Элен, то находила утешение в том, что убеждала себя, что Бог действовал в отношении всех одинаково, по своему обыкновению: красивых он лишал мозгов, а некрасивых компенсировал избытком серого вещества и личностью. Но, – она слабо улыбнулась, кивнув Майку, – я считала, что Он поступил крайне несправедливо, не предоставив нам права выбора, поскольку знаю, что предпочла бы…
– Бетти.
– Да, Майк?
– Послушай меня, Бетти. Послушай внимательно.
– Да, Майк.
– Ты слушаешь?
– Да, да, Майк, да, слушаю.
– Я хочу, чтобы ты вышла за меня замуж. Послушай, послушай. Я серьезно. Я не стар, что касается возраста. Мне пятьдесят два, и я не совсем конченый как мужчина. Понимаешь, что я имею в виду. Выходи за меня, Бетти.
– О!… О, Майк! – Она глубоко сглотнула, крепко закрыла глаза, откинулась на стул и не произносила ни слова; и ничего не предпринимала, чтобы остановить текущие по щекам слезы. Лишь сделав глубокое глотательное движение, она заговорила, но ее голос походил скорее на шепот: – Мы оба пьяны. Не забывайте этого, Майк, мы оба пьяны, но… тем не менее благодарю вас. Действительно благодарю, от всего сердца. Мужчинам– мужчинам я могу нравиться, я знаю, а женщины меня используют, но никто еще меня не любил. Мы такой тип, такие женщины, как я, мы – своего рода рабочие пчелы у маток-королев этого мира… таких, как Элен, а для некоторых мужчин мы как бы друзья, и поэтому я никогда, никогда…
– Прекрати ныть, я… я не совсем пьян, скорее вообще не пьян. Я умею держать себя, и сейчас я достаточно трезв, чтобы знать, чего хочу. Я имею в виду то, что говорю. Ты выйдешь за меня замуж?
Теперь Бетти поднялась со стула и стояла и смотрела на него, вытирая с подбородка слезы; когда она смогла говорить, то тихо сказала:
– О, Майк. Майк!
– Ты выйдешь за меня?
– Задайте мне этот вопрос утром, Майк. Спокойной ночи.
– Хорошо. Спокойной ночи, девочка; и не бойся, я задам тебе этот вопрос завтра утром, рождественским утром.
Она нетвердым шагом направилась к двери и тихонько открыла ее, потом остановилась и повернулась в его сторону.
– Это была лучшая ночь в моей жизни. – Затем она вышла, спустилась по лестнице и вошла в свою комнату. Она не стала раздеваться, а медленно опустилась на кровать и, зарыв лицо в подушку, зарыдала, как не рыдала никогда в жизни.
