Текст книги "Нарушенная клятва"
Автор книги: Кэтрин Куксон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 23 страниц)
Час спустя, стоя у окна, Тилли наблюдала, как Джон ведет лошадей к дороге, потом помогает мисс Макджи сесть в седло, садится сам, и они, бок о бок, трогаются в путь – не в сторону Мэнора, а по направлению в Гейтсхеду.
Тилли все еще стояла у окна, когда послышался голос мистера Бургесса, теперь надтреснутый от усталости:
– Через годик или около того они сыграют свадьбу, и все благодаря твоему колдовству.
Часть II
Возвращение домой
Глава 1
Они закончили обедать, выпили по рюмке портвейна, выкурили по сигаре и теперь направлялись в библиотеку – в день своего приезда Мэтью сразу выразил откровенное нежелание проводить вечера в гостиной.
Библиотекой служила длинная комната с лепными украшениями на потолке. Вообще-то лепнина была раскрашена в розовый и серый цвета, но со временем закоптилась от дыма, который частенько вырывался из открытой печки, если порыв ветра задувал в трубу.
Мэтью покашлял, поморгал и, указывая на камин, спросил:
– Когда его в последний раз прочищали?
– Н…н…не могу тебе сказать, Мэтью, н…но он дымит не так уж часто. Это все в…ветер: сегодня он так и воет в трубе.
– А мне кажется, что он воет каждую ночь. – Усевшись в кожаное кресло, Мэтью, вытянув ногу, носком сапога подтолкнул одно из поленьев подальше в огонь, потом откинулся на спинку и обвел глазами комнату.
Она выглядела точно такой же, какой жила в его воспоминаниях. Много раз рисовал он ее в своем воображении во все годы разлуки, но все же комната изменилась, хотя и не казалась меньше, чем прежде, как это обычно случается с комнатами и домами, которые снова видишь после долгого отсутствия. Пожалуй, напротив, комната даже казалась больше, правда, может быть, только по сравнению с тем, что он оставил в Техасе.
Мэтью не мог точно определить, что именно изменилось – не только в этой комнате, а и во всем доме, но он знал точно, что вся земля, лежащая за его стенами, и люди, живущие на этой земле, были чужими ему. Как будто бы, покидая Америку, он покинул родной дом. За последние дни он не раз задавал себе вопрос: «Зачем я вернулся?» Поместье, которым ему теперь приходилось заниматься, было не таким уж большим, не было промышленного производства, о развитии которого стоило бы заботиться и которое было бы связано с поместьем. Вот если бы работала шахта – тогда другое дело… Шахта. Он съездит туда завтра. Он должен что-то делать. Праздность просто сводит его с ума.
Мэтью вздрогнул, когда Джон, угадав его мысли, проговорил:
– Т…тебе все кажется н…не таким, Мэтью. Тебе н…не хотелось возвращаться домой, ведь п…правда?
– Да, Джон, не хотелось. Совсем не хотелось. Здесь и делать-то нечего. Это мертвое место.
– Д…да, согласен, но в г…городах-то – другое дело. Вот ты с…сегодня ездил в Ньюкасл: там жизнь так и бьет к…ключом. Ты н…не можешь отрицать этого.
– Да, с виду жизнь там действительно бьет ключом, но… – Мэтью наклонился вперед и уставился на огонь, – мне кажется, что все эти предприятия, компании, фабрики, шахты – все, что там есть, можно уместить в ореховую скорлупку. – Он резко повернулся к Джону. – Понимаешь, за эти три года я привык к простору, к огромным пространствам, где нет ничего, кроме природы, – это тысячи и тысячи миль. Но когда ты попадаешь в город – о, там жизнь действительно бурлит. Сегодня в Ньюкасле у меня возникло впечатление, что все там топчутся на месте, создают только видимость деятельности. А в каком-нибудь тамошнем городе, таком же, как Ньюкасл – хотя там нет таких городов, как Ньюкасл, во всяком случае, в смысле внешнего вида, – там все торопятся, рвутся вперед, использую время до последней секунды. Это совершенно другой мир, Джон. Никакие слова, никакие объяснения не дадут тебе представления о нем. Надо видеть все это собственными глазами… Эх, давай-ка выпьем по глотку. – Мэтью протянул было руку к шнурку звонка сбоку от камина, но тут же опустил ее, и на его широком лице появилось почти сердитое выражение. – Терпеть не могу звонить женщинам. Если мне придется остаться здесь, я непременно наберу мужскую прислугу. Нельзя организовать нормальную жизнь в доме, где нет дворецкого и лакея – как минимум.
Джон встал и проговорил почти так же сердито, как только что говорил Мэтью:
– Я с…сам принесу п…поднос. А жизнь в доме была о…организована очень даже хорошо и без мужской п…прислуги – притом в течение м…многих лет. Во всяком случае, у отца не было средств, чтобы н…нанимать мужчин, и нам н…не было бы так хорошо и у…уютно в доме, если бы не Тр…Тр…Троттер.
Ну вот, он опять произнес это имя. В конце концов, мужчина должен поступать в соответствии со своими убеждениями, а Мэтью несправедлив к Троттер. Не пробыв дома еще и суток, он заявил:
– Послушай, я не желаю больше ничего слышать о Троттер. А что касается ее возвращения сюда – нет, окончательно и бесповоротно.
Взгляды братьев встретились. Мэтью, откинув голову на высокую спинку кожаного кресла, пристально взглянул в худое, продолговатое, с тонкими чертами лицо младшего брата, с упавшей на высокий лоб прядью прямых волос – черных, в отличие от его собственной светлой шевелюры. Мэтью стригся всего неделю назад, но волосы уже успели отрасти, обещая, при отсутствии надлежащего ухода, вскоре превратиться в подобие медвежьей шапки королевских гвардейцев. Запустив в них пальцы, Мэтью простонал:
– Боже мой, Боже мой, воистину яблоко от яблоньки… Куда отец, туда и ты. В конце концов, что значит разница в одиннадцать лет, когда речь идет о любви?
– Мэтью! – Возмущение Джона было так велико, что на какое-то время он перестал заикаться. – Как ты смеешь? Тр…Тр…Троттер мне как мать… Ч…черт бы тебя п…побрал! М…М…Мэтью! Черт бы т…тебя побрал!
Встав из кресла, Мэтью положил руки ему на плечи:
– Прости. Мне жаль, что все так вышло. Честное слово, жаль. Но вот только… видишь ли, она уже разрушила столько жизней.
Джон с усилием сглотнул; лицо его, минуту назад, словно выбеленное известью, понемногу снова порозовело, но голос его прозвучал весьма жестко:
– Я не согласен с… с тобой. Т…ты не мо…можешь возлагать на нее в…вину за то, что делал и к…как себя вел о…о…отец. А я в…вообще думаю, что она была с…спасением для отца. Б…без нее он п., просто сошел бы с ума.
– Может быть, ты и прав. – Мэтью опять подошел к своему креслу. – И уж, конечно, не надо, чтобы она стала причиной нашего раздора. Послушай-ка, – усевшись, он поднял глаза на Джона, – завтра я собираюсь на шахту. У меня появилась мысль: а не открыть ли ее снова?
– С…снова открыть ш…ш…шахту? Да ведь д…для этого потребуется к…как м…минимум небольшое с. состояние.
– Ну, положим, небольшое состояние у меня есть. Скажем так: пара небольших состояний.
– 3…значит, ты с…собираешься остаться? Осесть в этих местах?
– Пока не знаю. Дядя хочет, чтобы я вернулся. А пока я здесь, возобновление работы на шахте послужит мне зарядкой для мозгов, иначе я сделаюсь таким же, как все тут: начну скакать сломя голову по полям, пить, таскаться по девкам… Хотя против последнего я не возражаю.
– О Мэтью!
– О Мэтью! – передразнил он младшего брата. – Чересчур уж ты праведен, братец. Таких на свете даже днем с огнем не сыщешь.
– Я в…вовсе не п…праведен. Н…на самом деле ты н…ничего не знаешь обо мне. Н…н…но должен же быть к…какой-то предел. Д…должен.
– И каким же образом ты собираешься его установить? – усмехнулся Мэтью.
– Т…ты! Т…ты! – Джон потряс в воздухе кулаком. – Ты просто н…невозможен!
– Ну так что, ты сходишь за подносом или мне позвонить, чтобы его принесла какая-нибудь баба?
Когда Джон вышел, яростно хлопнув дверью, Мэтью, уперевшись ладонями в подлокотники, плотнее вжался в кресло и, не отрывая глаз от пылавшего в камине огня, сквозь стиснутые зубы пробормотал:
– Троттер! Троттер!
* * *
– По-моему, ему недолго осталось, девуля.
– Да, теперь уж недолго.
– Ну, не надо горевать. – Бидди положила руку на плечо Тилли. – Он уже старик и, по всему видать, вполне доволен тем, как прожил жизнь. Все, что ему было нужно – это его книги, и они у него были. И с тобой ему повезло: ты рядом, заботишься о нем.
– Это мне повезло с ним, Бидди.
– Ну да, и тебе повезло, если ты сама так считаешь. И у тебя всегда будет крыша над головой, если ты захочешь жить тут. Это самое малое, что он мог для тебя сделать. Конечно, это место не слишком-то подходит для тебя, но пока что сойдет… Иногда меня зло берет. – Бидди взяла со стула свое длинное черное пальто и, пока Тилли помогала ей облачиться в него, продолжала рассуждать: – Твое место там, и твоего мальчугана тоже. Эх! – Женщина покачала головой. – Никак не пойму, что он за человек. Возвращается из шахты – чумазее некуда: я и своих-то ребят никогда не видала такими. Говорят, он забирается в такие места, куда никто другой не смеет и носа сунуть. И такой уж своенравный! Вот хозяин – тот такого не делал, сколько помню. Конечно, хозяин – он и есть хозяин, своя рука – владыка, но этот… Говорит с тобой так, будто ты грязь у него под ногами, а потом тут же выйдет на двор и болтает с моими парнями, как ни в чем не бывало, словно и сам сделан из того же теста. То заносится так, что и глянуть-то на него боязно, а то вроде бы и сам забывает, кто он такой. А вот мистер Джон совсем другой. Даже пытался извиниться передо мной за братца: сказал, что, мол, там, в Америке, у них жизнь совсем не как наша. Ну ладно, я еще могла бы понять, держись он со всеми одинаково, но уж как он грубит мне и девочкам… О, кстати! Послушай-ка, девуля, что ты думаешь о мистере Джоне и той барышне, которую он обхаживает?
– По-моему, им очень хорошо вместе.
– Вот и я тоже так думаю. Я-то видела ее всего раз, да и то издалека, но вроде бы хорошенькая. Она стояла во дворе, смотрела на лошадей. В дом он ее не повел: Кэти сказала, он, мол, не хочет, чтобы она встречалась с мистером Мэтью, потому что, мол, он имеет зуб на всех женщин. Готова поспорить, что у него там, за морем, была какая-нибудь история, которая плохо кончилась.
– Я бы не удивилась, Бидди.
– Ох. Что это я разболталась, а ведь у тебя дел по горло! – Бидди ловко приколола к волосам шляпку, обмотала шею длинным шерстяным шарфом и надела перчатки того же цвета. – Ладно, девуля, я пошла. Ближе к вечеру заглянут Кэти или Пег. А знаешь, забавно получается, – уже в дверях Бидди вдруг круто обернулась и указательным пальцем ткнула Тилли в грудь, – он ведь знает, что я наведываюсь сюда: видел, как Артур меня подвозит. Он даже как-то по дороге обогнал нас на своем коне. А Кэти говорит, мол, пару раз он следил за ней и даже однажды увязался следом – посмотреть, куда это она ходит. Короче, он знает, что мы Бошам тут, но ни разу не промолвил ни словечка. Забавный парень… Ну ладно, девуля, я пошла. Так, говоришь, доктор сегодня заедет?
– Да, он обещал заглянуть.
– Что ж, конечно, он ничего не сможет сделать, но все-таки хорошо, что он принимает это так близко к сердцу. Не то, что старик Кемп. Ну, все, пока, девуля.
– Пока, Бидди. Смотри, будь осторожна. Если Артура еще не будет на перекрестке, подожди его. Не надо идти всю дорогу пешком.
– Ладно, ладно, не беспокойся.
Когда Бидди исчезла из виду, Тилли, уже успевшая продрогнуть на ледяном ветру, закрыла дверь и подошла к бельевой корзине, стоявшей возле печки. Склонившись над сыном, она взяла в ладони пухлое личики и нежно потрясла его; малыш радостно загукал и ухватился за ее руку. Ему шел уже пятый месяц, он рос не по дням, а по часам и был такой красавчик – сущий ангелочек. Всякий раз, глядя на малыше, Тилли ощущала в сердце сладкий трепет: и когда он бодрствовал, и когда мирно спал в своей корзине. Она сунула в рот ребенку самодельную пустышку – маленький мешочек с сахаром, и мальчик принялся упоенно сосать его, вцепившись ручонками в другой конец.
Подойдя к огню, Тилли помешала половником в кастрюле с супом, который разогревала просто так, по привычке. Самой ей есть совсем не хотелось, а подавать обед мистеру Бургессу не было смысла: он уже два дня не прикасался к еде, он больше не нуждался в ней. Отставив кастрюлю в сторону, Тилли вытерла руки и направилась в спальню.
Старый учитель полулежал, обложенный подушками. Он не повернул головы, когда Тилли вошла, но ощутил ее присутствие – его пальцы, лежавшие на одеяле, пошевелились. Тилли взяла его бледную, холодную руку в свои, и старик прошептал:
– Троттер. Дорогая моя Троттер.
Освободив одну руку, Тилли придвинула к кровати стул и села. Старик поднял на нее глаза и улыбнулся. Тилли не могла произнести ни звука, она почувствовала, как у нее сжимается горло.
– Вот и кончается мое время, дорогая.
Тилли не ответила.
– Мне очень повезло в жизни. Я должен сказать тебе кое-что, Троттер.
Она молча ждала. Наконец он заговорил снова. И от этих слов, произносимых чуть громче, чем шепотом, она почувствовала, что ком у нее в горле растет и она вот-вот задохнется.
– Я любил тебя, Троттер. Любил, как все остальные. Нет, еще больше – так, как тебя любил он. Когда он умер, – умер рядом с тобой, держа тебя за руку, я подумал: «Вот если бы и мне выпало такое… Если бы и мне так повезло». Бога нет, Троттер. Воображать, что он есть – чистое ребячество. Есть только мысль и ее сила, и вот моя мысль сделала так, что мое желание исполняется.
Последнее слово Тилли едва расслышала. Слезы застилали ей глаза – она не в силах была видеть выражение лица мистера Бургесса. Ее душа беззвучно кричала. Но вслух Тилли все же пробормотала прерывистым шепотом:
– Спасибо, что вы были в моей жизни.
Жена священника научила ее читать и писать, но она ни за что не смогла бы дать ей те знания, которыми наполнил ее этот старик – для Тилли он был кладезем всех премудростей. Не было темы, на которую он не мог бы говорить – и все же он был так скромен, что считал себя невеждой. Однажды он сказал ей: «Как Сократ, я могу сказать, что не обладаю знаниями, которыми стоило бы хвастаться, но я чуточку выше других людей, потому что вполне сознаю свое невежество. Я не думаю, что знаю, чего не знаю, но в меру моих скромных сил я стараюсь узнать это».
Тилли не сомневалась, что ей очень повезло, и она целых двенадцать лет была подругой джентльмена. Но все же не он научил ее мыслить. Он научил ее любить – это было совсем другое; он научил ее, что акт любви заключается не только в физическом соединении тел, что физическое наслаждение умаляется наполовину, если в нем не участвует разум. И только мистер Бургесс – вот этот старик, доживавший свои последние часы или минуты, научил ее пользоваться своим разумом. Как-то раз он предупредил ее: «Однажды проникнув с помощью разума за завесу повседневности, ты больше никогда не будешь знать покоя, ибо мысль твоя не успокоится, а поведет к новым приключениям, в новые, незнакомые дотоле сферы, постоянно задавая вопрос „почему". И, поскольку внешний мир не сможет дать тебе верного ответа, ты будешь вечно душой и разумом своим искать истины».
Тилли вспомнила, до какой степени была потрясена, впервые услышав от него, что в мире нет такой вещи, как Бог. Что есть многочисленные боги, созданные разными людьми в соответствии с тем местом, эпохой и условиями, в которых они сами сформировались. Что же касается христианства, то мистер Бургесс уподоблял его надсмотрщику, управляющему рабами посредством бича, сплетенного из ремней, именуемых вероисповеданиями, да еще страха. Того самого, который обладает властью ввергать души в никогда не угасающее, всепожирающее пламя. «Кто посмел бы, – спрашивал он ее, – не поверить в этого Бога, который, отказав тебе в прощении грехов, может швырнуть тебя в ад, откуда никогда не будет выхода?» И сам он, учитель Бургесс, не начни он думать своей головой, уверовал бы в этого Бога – ему совсем не улыбалась перспектива испытать боль и мучения в этом ли мире, в ином ли. Теперь подобные высказывания уже не шокировали Тилли.
Тилли все еще не могла взглянуть на мистера Бургесса, но вдруг почувствовала, что он прижал ее ладонь к своей щеке. Она наклонилась поближе, оперевшись локтем о спинку кровати, и оставалась в такой позе до тех пор, пока рука не затекла.
Наконец слезы перестали литься, а в глазах прояснилось. Тилли осторожно высвободила свои пальцы из руки старого учителя и, склонившись, коснулась губами его лба. Молодая женщина знала, что он уже не может почувствовать этого.
Милый, милый мистер Бургесс. Милый, дорогой друг. Его глаза, остановившиеся прямо на ней, улыбались. Тилли осторожно прикрыла их еще теплыми веками и уже собиралась сложить ему руки на груди, но заколебалась – он не верил ни в какие кресты. И куда бы не летела сейчас его душа, она уж точно летела не в ад. Если на свете есть Бог – а у Тилли на этот счет имелись свои сомнения, и достаточно серьезные, – если действительно есть подобное существо, Оно сейчас наверняка взвешивает на своих весах все то добро, которое сделал за свою жизнь этот человек. Правда, Тилли знала его всего лишь пятнадцать лет, но все это время его единственной целью было помогать людям, помогать им помочь самим себе. И ей он действительно помог помочь самой себе. С его кончиной ее жизнь опустела. Заменить старого учителя она никогда и ничем уже не сможет.
Но, накрывая его лицо простыней, Тилли на какое-то краткое мимолетное мгновение вдруг испытала странное чувство радости. Она представила себе их там, их обоих: смеющихся и беседующих, как это не раз бывало в жизни – Марка и наставника его детей.
Больше она не плакала о смерти мистера Бургесса.
Глава 2
Похоронный кортеж был невелик. Артур, Джимми и Билл Дрю вместе с Фредом Лейберном вынесли из домика дубовый гроб, поставили его на катафалк, и когда он тронулся, Мэтью и Джон Сопвиты сели в свою карету. За ней последовала вторая, в которой ехали все четверо мужчин. Правда, ее с большой натяжкой можно было назвать каретой – это была просто крытая повозка, которой пользовались главным образом для того, чтобы привозить товары из города, а время от времени ее нагружали даже свиными тушами и овощами. Но в этот день она пришлась как нельзя кстати – ветер безжалостно хлестал своими ледяными струями, а низко нависшее свинцовое небо грозило обрушиться снегом.
Бидди, стоявшая рядом с Тилли у окна, тихо сказала:
– Ему повезет, если он окажется под землей до снегопада: того и гляди начнется эта круговерть. Пойдем, девуля, нет никакой надобности стоять тут.
Бидди отошла от окна, но Тилли продолжала стоять, устремив невидящий взгляд на уже опустевшую дорогу. Нечаянная радость, испытанная ею в минуту смерти мистера Бургесса, покинула ее – глубокая печаль заполнила все ее существо. Тилли снова чувствовала себя покинутой, как тогда, когда умер Марк. От печки до нее донесся голос Бидди:
– Я не ожидала, что его милость соизволит явиться. Ты с ним виделась в первый раз?
Тилли не сразу уловила смысл вопроса, и только через несколько секунд ответила:
– Да-да, в первый раз. – Одновременно вспомнив, какое удивление, почти шок испытала она менее чем полчаса назад, лицом к лицу столкнувшись с ним в этой самой комнате.
В нем ничего не осталось от того Мэтью, которого она помнила: и мальчиком, и юношей, и молодым человеком он всегда имел высокомерный вид. Только теперь эта надменность стала еще заметнее, как будто выросла и развилась вместе с его телом. Тилли представляла себе его более высоким, однако он, возможно, недобрал роста из-за того, что так сильно раздался вширь. Серое пальто, распираемое его широкими плечами, казалось вот-вот лопнет; широким было и его лицо, с глубоко посаженными глазами, а его волосы, когда-то золотые, слегка вьющиеся, превратились в густую неухоженную копну. Они были подстрижены, но весьма странным образом – Тилли поняла как выглядит голова Мэтью, когда Бидди однажды сказала, что он подстрижен «под горшок» – на шее и затылке волос не было, а там, где они были, их длина нигде не превышала двух дюймов. Тилли не верилось, что ему всего двадцать пять. Мэтью выглядел лет на десять старше: его голос и манера поведения создавали впечатление вполне зрелого человека. Зрелого и жестокого.
Прежде чем заговорить, он долго рассматривал ее не мигая, а потом произнес, – не приветствие, не слова утешения, – он сказал просто:
– Всем нам когда-нибудь придется умереть, а старик, что ни говори, хорошо пожил.
От этих слов, таких бесчувственных, таких неуместных, в душе Тилли взметнулась волна гнева, и она едва сдержалась, чтобы не наброситься на него и не выгнать прочь. А вот Джон, напротив, явил собой воплощение доброты и учтивости, и его запинающиеся слова пролились бальзамом на ее душу:
– Мне б…будет не хватать его, Тр…Тр…Троттер, но н…не так, как т…тебе. И он о…о…очень любил тебя.
Она не ответила Джону; она не разжала губ, пока братья находились в комнате. И даже когда четверо мужчин подняли и стали выносить гроб, она не проронила ни слова, и вообще ничем не выказала волнения, ибо слезы, пролитые в присутствии мистера Мэтью – она чувствовала это – наверняка отозвались бы каким-нибудь его насмешливым или саркастическим замечанием.
Теперь Тилли хорошо понимала, почему Бидди так трудно ладить со своим новым хозяином. Да разве не было с ним трудно всегда, с самого начала? А Бидди еще надеялась, что она, Тилли, сможет вернуться в Мэнор… Да никогда! Никогда, пока он хозяйничает там.
Тилли подошла к столу. Бидди, накрыв его белой скатертью, расставляла чайные приборы.
– Давай-ка выпьем по чашке чая, девуля, – сказала она, – да и перекусим заодно. Сюда никто не вернется. Парни отправятся прямо на кухню – Кэти соберет для них на стол. Да и мне к тому времени надо бы быть там – дел много. Садись, перестань трудить ноги. Все кончилось.
Какое-то время женщины молча сидели за столом. Потом Бидди тихо спросила:
– Что ты собираешься делать, девуля? Останешься тут?
– Да, Бидди. Все равно я ничем не смогу заниматься, пока он не подрастет. – Тилли обернулась и взглянула на сына. Он заулыбался в ответ на ее взгляд и довольно загукал. – Конечно, если меня никто не тронет, – добавила она.
– Нет, тебя никто не тронет. Уж чего-чего, а этого, думаю он терпеть не станет. А не он, так мистер Джон. Если кто-нибудь из деревни попробует досаждать тебе, этот парень так отделает их плеткой, что неповадно будет.
– Пока в деревне живет хоть один из Макгратов, у меня не будет покоя, Бидди.
– Ну, их осталось раз-два, и обчелся: только старуха да ее сын.
– И его дети.
– Ах да-да, и его дети. Малые-то иногда бывают похлеще взрослых. Но все равно не стоит тревожиться.
Воцарилось молчание, немного погодя Бидди осторожно спросила:
– А что ты скажешь, если он возьмет да и попросит тебя вернуться?
– Он не попросит, и я не вернусь, – холодно ответила Тилли. – Так что не рассчитывай на это, Бидди.
– Да, ты права, девуля: и он не попросит, и ты не вернешься. Но как бы то ни было, теперь это твой собственный дом, и у тебя есть собственные средства. А если ты избавишься от кое-каких книг, тут вообще будет замечательно.
Тилли кивнула:
– Я постараюсь, чтобы тут было замечательно, но от книг избавляться не собираюсь. Я перенесу их на чердак.
– А ведь он так и не забрал те полсотни, что ему завещал хозяин.
– Да, не забрал.
– Теперь они, наверное, твои: ведь он все оставил тебе.
– Может быть, и мои, но я не стану требовать их.
Бидди презрительно фыркнула:
– Если потребуешь, он еще возьмет да и в суд подаст – с такого станется. Знаешь, даже как-то не верится, что он еще совсем молодой парень. С виду-то он постарше моего Генри, а ведь Генри уж под сорок.
Тилли ничего не сказала на это, но про себя подумала: «Какова же жизнь там, в этой Америке, если она способна до такой степени изменить человека?» То есть изменить внешне, ибо внутренне – она ощущала это – Мэтью оставался таким же, каким был всегда: избалованным, самоуверенным, высокомерным. Он должен был главенствовать всегда и во всем, подчинять своей воле каждого, на кого только падал его взгляд, а тому, кто противился этому, приходилось несладко.
Вначале несладко приходилось его нянькам, потом ей. В школе, где он учился, учителям и воспитателям удалось немного прибрать его к рукам, однако ненадолго – студент, изредка наезжавший в Мэнор навестить отца, был по определению его бабушки «выскочкой». Но это определение было не совсем точным – в отличие от подлинных выскочек, Мэтью принадлежал к своему классу не потому, что поднялся из низов, а по рождению. А это были абсолютно разные вещи.
Прошла неделя. Выпало много снега, потом он подтаял, и дороги превратились в грязное месиво. Но сегодня дул холодный ветер и с самого полудня температура падала все ниже. «Если это продолжится, – подумала Тилли, – к вечеру, похоже, ударит мороз, а завтра дороги станут скользкими, как стекло».
Сказав себе, что работа – лучшее лекарство от одиночества, Тилли все эти дни трудилась, не покладая рук, с рассвета до самой ночи, прерываясь только для того, чтобы покормить сына и приготовить что-нибудь перекусить для себя. Снуя вверх и вниз по деревянной лестнице, она перенесла на чердак все книги – по ее подсчетам, около двух тысяч томов – и принялась укладывать их начиная от того места, где стропила смыкались с полом и куда ей приходилось забираться чуть ли не ползком.
Тилли решила, что передняя, не занятая книгами, будет служить ей спальней; главную комнату она полностью освободит от книг, а бывшую спальню мистера Бургесса превратит в кабинет. С прицелом на это она отобрала книги, которые собиралась оставить внизу, чтобы иметь их под рукой, ведь когда закончатся хлопоты в домике, у нее будет только одна забота – ребенок, появится свободное время, которое нужно будет чем-то занять. А что может быть лучше чтения и самообразования? Мистер Бургесс похвалил бы ее, узнав, что она собирается и дальше развивать полученные от него знания. Иногда Тилли становилось не по себе при мысли, что ей придется постоянно быть одной, что не с кем будет поделиться своими успехами…
Она не видела никого из обитателей Мэнора уже четыре дня, и это было довольно странно. Еще она удивлялась тому, что ребенок, ее любимый малыш, и заботы о нем все же оставляют место в ее душе для потребности в общении с другими людьми. Но, тем не менее – это был факт, и он порождал у нее чувство вины.
Тилли взглянула на сына. Он мирно посапывал в своей корзине. В печи ярко пылал огонь. Тилли сделала в комнате небольшую перестановку, перестирала все занавески и накидки, разложила на каменном полу, через равные промежутки, пять из шести ковриков, ранее находившихся у нее, наверху, и в спальне мистера Бургесса: комната стала выглядеть гораздо уютнее.
Сняв платье, в котором она занималась домашними делами, Тилли надела другое – фиолетовое, из рубчатого плиса. Это платье очень нравилось Марку, а мистер Бургесс любил повторять, что оно очень идет ей. Переодевание в середине дня вошло у Тилли в привычку с тех пор, как она стала обедать вместе с Марком. До того, как началась их связь, она всегда ходила в форменном платье прислуги. Но в тот день, когда она впервые села за стол с Марком, он сказал:
– Ты будешь каждый день переодеваться к обеду, Тилли.
Идея понравилась ей и со временем незаметно перешла в потребность.
Ветер переменился, в трубе завыло и заурчало. Подойдя к печи, Тилли взяла несколько приготовленных поленьев и уже собиралась положить их на раскаленные докрасна уголья, но вдруг подумала: «Дрова хорошо прогорели – как раз в меру для того, чтобы испечь лепешку на сковороде. Почему бы не побаловать себя?» Но она терпеть не могла парить, жарить для себя одной, да к тому же уже переоделась. Нет уж, лепешками она займется завтра утром.
Тилли положила поленья в огонь, вытерла руки и подошла к корзине, чтобы взять сына на руки. Но в тот момент, когда она склонилась над ним, в дверь постучали. Видимо, кто-то пришел пешком: она не слышала ни стука копыт, ни скрипа колес.
Тилли открыла дверь и обмерла. На пороге стоял мужчина и, не сводя глаз, смотрел на нее.
– Можно войти?
Отступив в сторону, она взглядом проследила, как он остановился, быстро огляделся, подошел к огню и снова остановился между столом и диваном. Тогда она смогла сделать пару шагов от двери.
– Я пришел, чтобы извиниться. Джон сказал, что в прошлый раз я был груб с вами.
Она продолжала молча пристально смотреть на него, пока он не воскликнул несколько раздраженно:
– Что я могу сказать, кроме того, что пребывание в Америке не улучшило моих манер?.. – И, глянув по сторонам, спросил: – Я могу сесть?
Она, как во сне, сделала еще два шага и, рукой указав на стул напротив дивана, ответила:
– Да, конечно.
Он сел не сразу: сначала жестом преувеличенной учтивости протянул руку в сторону дивана и лишь после того, как Тилли села, уселся сам – лицом к ней и к ребенку, который по-прежнему спал в своей корзине в ногах дивана, поближе к огню.
Тилли ответила на прямой, немигающий взгляд своего нежданного гостя таким же открытым взглядом, но он смотрел на нее так долго, что ей стало неловко. Отводя глаза, она сказала:
– Я знаю вас достаточно давно, Мэтью, чтобы понимать, что вы отнюдь не считаете свое тогдашнее поведение по отношению ко мне таким, за которое стоило бы извиняться. Может быть, вы сразу перейдете к делу и сообщите мне о цели своего визита?
Он улыбнулся, и улыбка разом изменила его лицо: куда только исчезли надменный вид и холодный взгляд! Он моментально сделался привлекательным, даже красивым. А когда он заговорил в ответ, его улыбка перешла в смех.
– Вот это та самая Троттер, которую я помню: прямо к делу, безо всяких околичностей. А теперь, парень, давай-ка разберемся во всем как оно есть. Ты сунул лягушку мне в постель, а я сунула лягушку тебе за шиворот. – Откинув голову назад, он несколько раз кивнул, продолжая говорить: – Да-да. Джон неустанно говорит, что Троттер сделала много хорошего, когда была с нами. Ну а я могу сказать, что Троттер, когда была с нами, сделала пару-тройку не слишком-то хороших вещей. Вещей, которые напоминают о себе и по сей день. Например, кошмарами.
Ее губы беззвучно повторили это слово, потом она переспросила вслух:
– Кошмарами?
– Да, мисс Троттер, кошмарами. Первый из них я испытал, когда находился в интернате. Я поднял на ноги весь дортуар [2]2
Дортуар – коллективная спальня в закрытых учебных заведениях (пансионах, интернатах и т. п.). – Прим. перев.
[Закрыть]своими воплями: мне приснилось, что я весь перемазан какой-то слизью, и по мне ползают лягушки.
Она слушала серьезно и внимательно, в ее глазах появилась тревога.
– Мальчики чуть не начали выпрыгивать из окон, – продолжал Мэтью. – Они решили, что у нас пожар. Но в Техасе было еще похлеще. Представьте себе: полный дом мужчин, каждый из которых за свою жизнь успел побывать не в одной переделке, но уж если я ору, так я ору – они все до одного повскакали и схватились за свои ружья и револьверы. Они подумали, что это индейцы угоняют их лошадей. Представьте себе: десяток мужчин в одном нижнем белье выскакивают из дома в темноту. А ведь это был первый раз за несколько месяцев, когда они сняли верхнюю одежду!