Текст книги "Отмщение"
Автор книги: Кэролайн Хаддад
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 27 страниц)
Глава 20
Почему не я?
Грэйс Мэндлин сидела в аудитории, внимательно слушала и пыталась понимать все. Она осознавала, что сильно отстала от всех здесь присутствующих, а потому работать ей придется изо всех сил. Сочинения ее выглядели убого и примитивно по сравнению со сложными лабиринтами мысли в изощренных опусах прочих студентов, обучающихся на семинаре начинающих писателей при университете штата Айова. Все студенты принимали в работе семинара самое деятельное участие, часто выступали с мест, говорили что-то умное и замысловатое, а Грэйс только молчаливо присутствовала при этом. Что делать? – постоянно задавала она себе один и тот же вопрос. Нельзя же все время молчать. Как научиться красиво выражать свои мысли?
А мысли у Грэйс в течение предыдущих шести месяцев были сосредоточены исключительно на одном вопросе – как выжить? Дело в том, что администрация колледжа, черт бы ее побрал, проинформировала Грэйс, что сразу попасть в число официальных участников «семинара короткого рассказа» ей не удастся, если только она не докажет всем, что чрезвычайно одарена, талантлива и прочее в этом же духе. По высокомерному виду одного из чиновников Грэйс поняла, что она в категорию чертовски талантливых не попадает.
И почему она столь сумасбродна? Зачем она приняла это необдуманное решение? Сидела бы спокойно под крылышком у Одель и не мучилась бы всей этой ерундистикой. Но менять решение поздно. Работа в магазине «Маршалловы поля» уже брошена, Грэйс уже в Айове. Дороги назад нет. А ждать зачисления в программу писательского семинара надо как минимум целый семестр.
Грэйс сняла квартиру в одном из новых зданий Айова-Сити, купила автомобиль. Все это заметно истощило ее накопления, поэтому она устроилась на работу официанткой. Грэйс знала, что многие настоящие писатели и писательницы в свое время работали официантами или официантками. Так решила поступить и будущая писательница Грэйс – ведь она на этой работе будет прислуживать не столько другим, сколько самой себе, набираясь необходимого жизненного опыта. Писателю жизненный опыт позарез нужен. Правда, в конце каждого рабочего дня усталая Грэйс не могла сказать себе толком, какого именно опыта она набралась в этот день. «Жизненный опыт» чувствовался лишь в побаливающих от долгого хождения ногах. Вдобавок посетители вели себя зачастую по-хамски, а студенты не давали чаевых. Ну и пусть. Многие знаменитые писатели испытывали в начале своей карьеры трудности. Грэйс готова была страдать.
Но с настоящими страданиями Грэйс столкнулась на писательском семинаре. В сравнении с другими слушателями семинара двадцатипятилетняя Грэйс была далеко не самой молодой, но чувствовала себя маленькой глупой девочкой. Ее основная трудность заключалась в том, что в своей жизни она не видела ничего такого, что могло бы до основания потрясти читательские души.
На семинаре было двенадцать участников. Один из них ветеран войны во Вьетнаме. Он не смог представить свой рассказ вовремя из-за пристрастия к героину, а когда он наконец прочитал на семинаре свое непритязательное произведение, напоминающее «Гонку преследования», профессор Лесли Браунло назвал рассказ ветерана хемингуэевским. Грэйс, если бы у нее спросили, назвала бы это иначе – рассказом психбольного. Как же ей далеко до Мистера Вьетнама!
Был на семинаре и отказник от призыва в армию – он предпочел провести год в тюрьме, лишь бы не воевать во Вьетнаме. Этот человек писал рассказы о жестоких тюремных нравах, о поножовщине, изнасилованиях, любовных историях. Вот какой у людей жизненный опыт! Разве официантка такое напишет?
На этом порождающем комплексы семинаре Грэйс обычно сидела с убежденной лесбиянкой, которую звали Мишель. На самом деле по своей природе Мишель была гетеросексуальной, но мужчин она ненавидела, считала их презренными угнетателями женщин. Но и женщин эта лесбиянка недолюбливала, потому что все они, по ее выражению, «тугомыслящие». Впрочем, не все, исключение составляла сама Мишель – у нее с головой было все в порядке, по крайней мере, так она говорила. А вот с телом и сердцем у Мишель происходили «блуждания».
Мишель со всеми ее отклонениями и выспренной демагогией представлялась Грэйс все же более симпатичной, чем звезда семинара Сара, которой Лесли Браунло предсказывал великое будущее. Рассказы Сары казались Грэйс слишком длинными, тяжелыми и скучными. Так же тяжело и изматывающе тянулись дни Грэйс в Айове. Один из рассказов Сары нудно описывал, как старая женщина поправляла гладиолусы в вазе.
– Это рассказ о жизни, не так ли? – сказал Лесли. – О том промежутке между жизнью и смертью, который мы называем временем.
Другой рассказ Сары повествовал о десятилетнем мальчике, обучающемся на плотника. Он сделал стол с ножками разной длины, а потом бесконечно подпиливал то одну, то другую ножку, но стол все никак не хотел стоять ровно, почему-то все время шатался.
– Герой этого произведения, – с глубокомысленным видом прокомментировал Лесли, – несмотря на все свои старания приспособиться к традиционным требованиям, обнаруживает в себе неспособность к конформизму, не желает подчиняться давящей на него системе, не хочет загонять себя в привычные рамки. Сара, ты изобразила это с подлинным мастерством.
Может быть, они спят вместе? – думала Грэйс о Лесли и Саре, не в силах найти другое разумное объяснение происходящему. Сомнения в этом окончательно развеялись, когда в журнале «Нью-Йоркер» появился один из более чем странных рассказов Сары. Более того, редакция журнала даже не заставила Сару отредактировать ее «выдающееся» творение! По сравнению с таким достижением попытки Грэйс публиковаться в «Скандалах» выглядели достойными жалости.
Первый рассказ, прочитанный Грэйс на семинаре, обличал лицемерие. Кстати, этот порок, по ее мнению, был присущ некоторым участникам семинара. Рассказ повествовал о мужчине и женщине. Они жили вместе, нарочно не сочетаясь законным браком, – этим они бросали вызов обществу. Оба имели отношение к искусству. Он был художником и имел патологическую страсть к мертвым животным. Он ловил животных, убивал их, рисовал, а потом разбрасывал вокруг своего дома. Такими картинами этот художник приобрел широкую известность в определенных кругах. Его подружка изготовляла художественные изделия с эмалью, нечто вроде финифти, но успеха не имела, зарабатывала она мало. Тем не менее бросать свое искусство женщина не собиралась. Мужчина якобы пытался вдохновлять ее, но получалось почему-то наоборот. В конце концов всей домашней работой стала заниматься женщина, а мужчина продолжал потрошить коз в ванне. Потом мужчина заставил женщину прекратить работу над ее проектом, а вместо этого делать украшения, которые можно продать на рождественской выставке художественных изделий. Рассказ заканчивался тем, что женщина окончательно потеряла веру в свой талант и забеременела. Именно это, как вдруг выяснилось, и надо было мужчине.
– Лиф посмотрел на свою женщину любящим взором, – читала Грэйс последний абзац своего рассказа. – Эрика подняла на него глаза и поняла, что предана. Она предана сама собой.
Грэйс положила аккуратно отпечатанные листки своего рассказа на стол, взглянула на лица студентов. Наступила полная тишина. В начале чтения рассказа Грэйс нервничала, но по мере продвижения к концу постепенно набиралась уверенности. Теперь в наступившей тишине Грэйс стояла спокойно, совершенно убежденная в том, что написала первоклассный рассказ.
– В этом рассказе не очень хороший язык, – нарушила затянувшуюся тишину Маргарита, у которой действительно с языком были трудности. – Язык рассказа слишком… э-э-э… м-м-м… слишком прост. Так люди говорят в быту. Такой язык мы каждый день слышим на улице. Зачем тогда людям читать такие рассказы?
– Понимаешь… – начала было объяснять Грэйс.
– Тебе надо обогатить словарный запас, – перебила ее Маргарита.
– Но язык рассказа…
– Где же художественные образы? – вставила Сара.
– Образы есть, – вмешался Вильям, – но их просто не видно, столь они невыразительны. А эти трупы животных… Боже мой!
– Непонятно, зачем она жила с этим типом? – завела свою обычную волынку Мишель. – Ведь с самого начала было ясно, что он хочет убить ее. Он хотел убить ее душу. Ведь это символизируют мертвые животные!
– Зачем ей было беременеть? Ведь ее ребенка могут призвать в армию и бросить в мясорубку войны, – высказался ветеран войны во Вьетнаме.
– Никак не возьму в толк, почему она работала с эмалью? – признался Ячейка Номер Один. – Что подразумевается под эмалью? Что она символизирует?
– Ничего особенного не символизирует, – попыталась Грэйс вставить хоть слово.
– Грэйс, – не дал ей договорить Лесли Браунло. Все замолкли, прислушиваясь к его образцовому произношению. – Я думаю, что присутствующие здесь хотят сказать, что твое произведение не оригинально. Все это уже было описано раньше. Любовь как предмет литературы уже исчерпала себя. Любовь давно в прошлом.
– Любовь в прошлом? – удивленно переспросила Грэйс.
– О нет, конечно, для коммерческой литературы она жива. Но мы занимаемся серьезной литературой. Мы пытаемся продвинуть литературу на новые высоты. Мы должны уметь описывать каждую секунду нашего бытия. Мы хотим показать всю важность самых обычных поступков. Твой рассказ в лучшем случае можно назвать мелодрамой. Давайте не будем поступаться нашими принципами. О'кей?
После чтения рассказа на семинаре Грэйс заметила, что ее начали сторониться. Участники семинара бегали от нее как от чумы, если употребить это избитое выражение, которого ни в коем случае старались не употреблять «изысканные» молодые писатели. Начиная с этого момента все разговоры на литературные и окололитературные темы, если не считать семинаров, шли в отсутствие Грэйс. Все ясно дали понять, что не считают Грэйс настоящим писателем.
Ближе к концу срока обучения Лесли Браунло подошел к Грэйс для беседы с глазу на глаз. Это произошло после того, как Грэйс прочитала на семинаре второй свой рассказ, фантастическую историю о женщине и ее коте-поводыре. Этот рассказ, разумеется, тоже был раскритикован участниками семинара. Так вот, после этого Лесли подошел к Грэйс и выразил надежду, что она может добиться успехов в какой-либо иной области, но только не в литературе.
– Но я же знаю, что стану писательницей, – упрямо ответила Грэйс.
В его взгляде было явное неодобрение.
– Может быть, вам попробовать себя на журналистском поприще? Просто я хочу, чтоб вы поняли, что студенты нашего семинара относятся к своему призванию серьезно. Многие из них собираются получить ученую степень. Впоследствии они смогут преподавать в других университетах, где будут с успехом проповедовать правильные понятия о писательском мастерстве. Грэйс, боюсь, я не могу рекомендовать вам пойти этим путем.
Возможно, Грэйс поверила бы своему авторитетному преподавателю и даже выучила бы эти его слова наизусть, если бы в тот же день она не зашла в одну из библиотек университета Айовы, где можно было найти все литературные журналы, включая самые незначительные, и все-все газеты. Там Грэйс наткнулась на нечто чудовищное – на первой странице «Нью-йоркского книжного обозрения» красовалась восторженная рецензия на книгу Томми Паттерсона «Десять лет в пустыне: духовные поиски смысла жизни». Томми величался «ведущим голосом грядущего поколения». Несколько слов было сказано и о Грэйс. Ее обозвали пустышкой!
Ах так?! Тогда она останется в Айове! Грэйс всем докажет, как они заблуждаются! Она талантлива. Она знает это. Грэйс Мэндлин докажет это.
Глава 21
Лица в зеркале
Они покинули Эдем Айовы вместе, изгнанные из цветущего рая. Ева была белой, Адам – черным. Так началась история их совместной жизни.
Грэйс Мэндлин встретила Даррела Темпельтона на семинаре, который назывался «Изучение эпоса». К этому времени Грэйс еще не писала эпических произведений, но надеялась, что когда-нибудь будет писать. А пока в «Обозрении Север-Юг» опубликовали второй ее короткий рассказ. Грэйс вырвала из журнала страницы со своим рассказом и послала их Лесли Браунло, надеясь, что он изменит свое опрометчивое мнение о ее способностях. Но в ответ она получила записку со словами: «Я вижу, у вас еще плохо получается». Грэйс бесилась: недоумок! Наглый осел!
Но теперь Лесли Браунло значил для нее меньше – у Грэйс появился источник существенно более сильных впечатлений, источник более важный, чем ее писательское ремесло. Это был Даррел Темпельтон. Встреча с ним на семинаре «Изучение эпоса» лишний раз убедила Грэйс в могуществе и милосердии Купидона, подстерегающего нас порой в самых неожиданных местах.
Грэйс сидела в аудитории с высоким потолком, где окна второго этажа почти соприкасались с ветвями древнего дуба, и в голове у нее даже мысли не было завести любовника, когда вдруг вошел Даррел. Он начал с Грэйс то, что впоследствии превратилось в бурный дуэт двух душ. Он спросил, над чем она сейчас работает. Это был распространенный в их среде вопрос – все что-то писали, недаром же они посещали писательские семинары. Хотя это конкретное занятие семинара касалось умения работать с писательским блокнотом.
В то время Грэйс ни над чем не работала, а только пока думала, сплетала нити будущего рассказа. Чтобы хоть что-то ответить, Грэйс сказала, что работает над темой «женщины и концепция их свободы». Это был достаточно уклончивый, а потому безопасный ответ. В Айове в то время многие женщины ломали головы над новыми, откуда-то подсунутыми им проблемами. Революция во взглядах на прежние ценности вдруг откуда ни возьмись свалилась на них, заморочила их бедные головы, и многие не знали, как быть.
– А ты? – спросила она в ответ.
– Борьба за освобождение негров.
Тоже уклончивый и безопасный ответ. Оба проявляли повышенную осторожность. Может быть, именно поэтому Грэйс никогда за все время их связи не признавалась ему в том, что в действительности ее больше всего волнует тема любви, а он так и не признался ей, что его волнует отчуждение негров. Если бы Грэйс и Даррел с самого начала были немного честнее друг с другом, то сразу поняли бы, что между ними нет ничего общего. Но оба начали болтать о свободе, и для разговоров появилась общая и неисчерпаемая тема. Поначалу они вместе ходили пить кофе в перерывах между занятиями. Потом начали ходить в кино и театр. Ходили и на поэтические чтения, где выдавали публике искрометную трепотню по поводу образов или красочности тех или иных выражений, но выпендривались больше друг перед другом, чем перед публикой. А потом дошли и до постели.
Что же ее привлекло тогда в Дарреле? Об этом Грэйс позже задумывалась по ночам, вернее, в те ночи, когда лежала на «белых мятых простынях» рядом с очередным мужчиной. Слава Богу, думала Грэйс, что теперь она «лежит» с мужиками совсем не так, как в былые времена с Томми Паттерсоном. А гораздо лучше. Итак, что же ее привлекло в Дарреле? Черный цвет его кожи? Вряд ли. Кожа у Даррела была достаточно светлой, он мог сойти и за сильно загоревшего белого. Тогда, может быть, разница культур? Тоже вряд ли. Мать Даррела была школьной учительницей, а отец автослесарем в Детройте. Тогда что же? Ум Грэйс агонизировал в самокопании и самоедстве. Что же? Может быть, она просто-напросто не способна разобраться в мужчинах?
Может быть, ей просто хотелось любить? Она любила любовь? Любила свою дерзость любить Даррела? Они были непривычной парой, революционной парой даже по меркам студенческого городка. Когда они шли вместе по улице, на них все оглядывались. Это возбуждало Грэйс. В ее понятии это означало, что она что-то значит. Она считала, что приобретает этим репутацию освобожденной женщины искусства. Она не такая, как другие. Она выделяется. Этим надо гордиться.
Оскорбительные взгляды людей, оскорбительную тишину, водворявшуюся при их появлении, всю неприязнь окружающих Грэйс и Даррел делили поровну. Оба верили, что в страданиях вырастает мастер, а потому охотно страдали. Это, может быть, одна из причин, почему они соединились.
Боль. Особенно большую боль Грэйс испытала в тот день, когда Даррел пришел к ней с известием, что получил стипендию имени Рейзмана для завершения своей новеллы. Грэйс была потрясена.
– Ты даже не сказал мне, что подавал заявление на получение этой стипендии, – сказала она.
– Я не хотел говорить тебе об этом, боялся что не пройду по конкурсу из-за своего цвета кожи, и ты бы тогда переживала за меня. Я всего лишь хотел уберечь тебя от лишних переживаний.
– Но ты ведь знал, что я тоже подавала заявление, – упрекнула его Грэйс. – Ты же видел, как я писала его. Помнишь, ты сам послал мое заявление и анкету в комиссию?
Они стояли и смотрели друг другу прямо в глаза. В этот момент в их отношениях образовалась первая трещинка.
– А ты получила эту стипендию? – спросил он.
– Пока не знаю.
– Все уже знают.
В сердце Грэйс заползли черные-черные мысли, чернее, чем кожа Даррела. Шипящая зависть подсказывала, что Даррел прошел по конкурсу исключительно благодаря своему цвету кожи. Расовым меньшинствам теперь всюду дорога. А между тем эту стипендию заслужила именно Грэйс, в этом она ни капли не сомневалась. Ведь она такая одаренная, такая талантливая. Все это враки, что она пишет макулатуру, легкое чтиво, не достойное звания настоящей литературы. Нет, Грэйс знает, Грэйс уверена всей душой, что она многого стоит. Ей есть что сказать читателям. Просто она пока не знает, что именно она будет им говорить.
– Послушай, – сказал Даррел – Я ухожу с семинара в конце семестра.
– Почему? Чем тебе не нравится эта теплая, уютная, убийственная обстановочка?
– Им уже нечему учить меня. Мне пора искать свой собственный голос.
Грэйс расстроилась пуще прежнего. Разве не эти самые слова она все время искала? Искала, но не могла найти. Их нашел другой человек. Другие формулируют ее мысли. Да, ей тоже надо найти собственный голос. Она чувствует, что может что-то сказать читателям, но это пока под спудом, пока она не может обрести себя, свой голос.
– Ты можешь уйти со мной? – спросил Даррел. – Я понимаю, как это тебе нелегко, но ты мне необходима. Я вряд ли смогу писать, если тебя не будет рядом.
Могла ли Грэйс отказаться? Могла ли она допустить, чтобы писатель Даррел не написал новеллу? Грэйс мудро решила, что допускать этого никак нельзя.
– Даже не знаю, хочу ли я замуж, – произнесла она неуверенно, явно давая понять, что поддастся уговорам без излишних трудностей.
Даррел принял озабоченный вид.
– Я… понимаешь… Поженимся когда-нибудь потом. Это ведь не срочно? Вначале уедем отсюда.
Уже тогда Грэйс могла бы сообразить, если бы не врала сама себе – разве не врут себе женщины, когда влюбляются? – что Даррел вовсе не собирается жениться на ней. Более того, не собирается жениться на ней никогда. Впрочем, если бы Грэйс поняла это, даже в этом случае у нее нашлись бы оправдания, чтобы сотворить еще одну глупость. Разве законный брак не отмирает? Разве законный брак не является всего лишь старомодной условностью, которая имеет значение лишь для мещан? Грэйс и Даррел – люди революционные, творческая интеллигенция. На кой черт им придерживаться мещанских стандартов? Грэйс без колебаний пойдет за Даррелом хоть на край света. Ее звезда всегда будет светить рядом с ее революционной любовью.
Так Грэйс с Даррелом уехали в Чикаго. Квартиру они сняли в районе Чикагского университета, где непривычная комбинация их цветов кожи меньше обращала на себя внимание окружающих. Через два месяца жизни в Чикаго сбережения Грэйс кончились. Стипендия имени Рейзмана позволяла не умереть с голоду только одному человеку. Двоим прожить на нее было невозможно.
– Я не могу бросить свою новеллу, – сказал Даррел.
Так Грэйс снова пришлось зарабатывать себе на жизнь – она опять устроилась в магазин «Маршалловы поля». Прежнего места ей получить уже не удалось, да она и не стремилась к этому. Она хотела такую работу, пусть и с меньшей зарплатой, чтобы оставалось больше свободного времени для бесценного вклада в американскую изящную словесность. Так Грэйс стала работать продавщицей.
Новая работа вполне позволяла Грэйс заниматься писательским ремеслом. Каждое утро она вставала в шесть часов и писала до восьми тридцати. Потом одевалась и ехала на автобусе в магазин «Маршалловы поля», где работала полный рабочий день, а иногда и больше. Возвращалась домой, готовила ужин на двоих – для себя и Даррела. Мыла посуду, стирала белье, смотрела телевизор, а потом проваливалась в глубокий сон без сновидений. Таким сном спят смертельно усталые люди. Прямо удивительно, какие неисчерпаемые силы может демонстрировать эмансипированная женщина! Вот он, освобожденный женский труд!
Трудовой подвиг Грэйс не пропал даром. Она была вознаграждена лицезрением литературного расцвета ее возлюбленного Даррела. Отрывки из его новеллы начали публиковаться в разнообразных газетах и журналах. Парочка приходила в радостное возбуждение – Даррел Темпельтон становится литературной звездой, а Грэйс греется в лучах его нарастающей славы!
Грэйс прямо-таки умоляла Даррела дать ей почитать плоды его творчества, но он не позволял ей, говорил, что ее преждевременные комментарии могут сбить его с мысли, а потому пусть она читает лишь опубликованные отрывки. Это казалось ей странным – разве между ними нет самой интимной близости? Почему Даррел. ей не доверяет? Но она довольствовалась опубликованными отрывками, хвалила их и вдохновляла Даррела на дальнейшее творчество. Тем временем, к удивлению Грэйс, «Женский домашний журнал» опубликовал ее незамысловатую статью «Продавщицы: разве они не люди?». Но еще больше удивило Грэйс то, что редакция журнала попросила ее прислать им еще одну статью. Чудны дела твои, Господи! Видимо, надо писать не о выдуманной, а о реальной жизни. Это у Грэйс получается лучше.
Но что она знала о реальной жизни? Они с Даррелом жили в выдуманном ими мире иллюзий, в сказочном мире их необычной любви. Обрывки реальной жизни Грэйс видела лишь на работе в магазине да во время визитов (вместе с Даррелом) к Одель Хэмптон в ее шикарный дом в Гленко. Одель до сих пор половину времени в году проводила без мужа. Си, как обычно, болтался Бог знает где в поисках нефти. Одель и Си Хэмптоны были одними из немногих людей, наживавшихся на разразившемся нефтяном кризисе. Большинство американцев стояли за бензином в длинных очередях, ругались, тратили массу нервов и времени лишь для того, чтобы наполнить бак автомобиля полностью. А Одель начала подумывать о пристройке к дому.
Это время и в других отношениях благоприятствовало Одель. Юлии исполнилось четырнадцать лет, она перешла в среднюю школу. А Люк пошел в первый класс начальной школы.
– Я наслаждаюсь свободой, – сказала однажды Одель, когда осталась наедине с Грэйс на кухне.
В это время Даррел и Си смотрели телевизор в гостиной.
– Скоро тебе придется искать работу, – брякнула, не подумав, Грэйс.
– Зачем? – не поняла Одель.
– Ну… – Грэйс удивилась, как Одель может не понимать такой простой вещи. – Твои дети уже ходят в школу. Тебе ведь скучно одной сидеть дома.
– У меня хватает хлопот, – рассмеялась Одель. – Полчаса в день уходит на уборку дома. Еще надо ходить по магазинам. Читаю. Работаю в своем саду. Посещаю курсы рисования, а недавно записалась на аэробику. Так что скучать мне некогда.
– Но ты же ничего не делаешь, – настаивала Грэйс.
– Грэйс, я только что перечислила тебе, что я делаю.
– Я не это имела в виду. У тебя нет карьеры.
– Как это нет? Я жена и мать. Разве это не карьера для женщины?
Грэйс тяжко вздохнула. Ну как этой домохозяйке объяснить?
– Одель, я имею в виду настоящую карьеру.
– Такую, как у тебя? Работать продавщицей, чтобы содержать своего сожителя? – уточнила Одель.
– Это же временная работа, наша карьера только начинается. В ближайшие недели у Даррела выйдет книга.
– А потом?
– Потом он будет писать следующую книгу. И я тоже буду что-нибудь писать.
– Кстати, мне понравилась твоя статья о продавщицах, хотя я, честно говоря, не считаю их за людей. – Потом Одель приняла более серьезный вид. – Послушай, Грэйс, не обожгись снова. Как бы тебе опять не пришлось пострадать из-за слепой любви.
– Ты просто не понимаешь наших отношений с Даррелом.
– Я вижу больше, чем ты думаешь. Ты для него все делаешь, ты ослеплена глупой романтикой. А что, если однажды он уйдет от тебя?
– Даррел не такой, он не уйдет.
– Бывает и коровы летают. Грэйс, естественный порядок вещей другой. Мужчина должен работать, а женщина сидеть с детьми.
– О Господи! Одель, ты будто проспала последние десять лет.
– Часть этих лет, между прочим, я вынуждена была работать после того, как сбежал мой бывший муж. Я сама содержала себя и свою дочь. Грэйс, ты думаешь, что мир изменился. Нет, мир все тот же. Ты всегда должна следить за собой, потому что мужчины всегда заглядываются на хорошеньких женщин. Сколько волка не корми, он все в лес смотрит. Мужчины всегда смотрят на сторону.
– И Си такой же?
Одель жестко улыбнулась.
– Во-первых, и среди мужчин встречаются исключения. Во-вторых, я никогда не задаю ему глупых вопросов, с кем он проводит время в своих командировках. Он дает мне любовь и материальную обеспеченность. Я даю ему дом и детей. Мы хорошо друг другу подходим. А что ты имеешь от своих отношений с Даррелом?
С того памятного разговора Грэйс избегала оставаться на кухне наедине с Одель. Грэйс внушала себе: Одель не понимает одной вещи – любящая женщина готова жертвовать всем ради любви. Да, сейчас Грэйс жертвует собой ради Даррела. Но придет время, и будет наоборот – Даррел пожертвует собой ради Грэйс.
В тот день, когда из издательства пришел толстый пакет с гранками книги, Даррела дома не было – он на два дня уехал в Айову доложить о публикации своей книги и провести по этому поводу семинары. Грэйс, конечно, знала, что нехорошо вскрывать чужие пакеты, но так была возбуждена долгожданным событием, что разорвала пакет на клочки, разметав их по всему полу на кухне. Любовно пролистнула недавно отпечатанные страницы из манильской бумага. На титульном листе кричала надпись:
«Ахмед Джемаль Мохаммед
ЯРОСТЬ В ЧЕРНОМ И БЕЛОМ
Книга Революции»
Какого черта он взял себе такой псевдоним?
На странице с посвящением написано: «Моим братьям и сестрам, борющимся за свою Родину».
Грэйс вздрогнула от пронзившего разочарования – почему он не посвятил книгу ей? Грэйс поняла бы, если бы он посвятил книгу своим родителям. Кстати, она их ни разу не видела, только разговаривала с ними по телефону. Судя по этим разговорам, они очень приличные люди. Но кто такие эти «братья и сестры»? У Даррела нет братьев и сестер, он единственный ребенок в семье.
Грэйс перевернула страницу.
Глава 1
«Я родился и воспитывался христианином, но теперь я свободен».
Сильное начало, подумала Грэйс. А что дальше?
Она сидела на кухне, забыв о времени, глубоко погруженная в книгу Даррела. Зазвонил телефон – звонили из магазина, интересовались, почему она опаздывает на работу. Грэйс ответила, что заболела. Ну и что, что голос ее не похож на голос больной? Она заболела на самом деле. Грэйс не врала. Она заболела от книги.
Сюжет был несложным. Главный персонаж книги Дик Стомп, бедный негритенок из гетто, поступил в Мичиганский университет. Там он встретил богатую белую девицу из города Бентон-Харбор. Дик думал, что это любовь, но для девицы это было всего лишь развлечением, запретным плодом. Он был для нее просто жеребцом. Она была типичной американской богатой сукой, беззастенчиво потешающейся над обездоленными. Она провела Дика по всем кругам деградации, от секса к наркотикам, от наркотиков к работе лакеем на рождественском сборище в доме ее богатого папаши. Когда-то, когда Дик был еще чистым и неиспорченным, а это было в детстве, когда он жил в гетто в своей среде, тогда он считал Америку своим добрым домом. Но столкновение с белыми привело Дика к иным взглядам. Белая Америка разъедала негритянскую душу, оскопляла ее, ввергала в рабство. Негр может обрести свободу только среди себе подобных. Месть белым должна быть одна – негры должны все больше плодить черное потомство. Осознав все это, Дик перекрестился в иную веру, в религию революции, и взял себе новое имя – Ибрагим Али Кемаль. Книга была написана в виде воспоминаний негра, брошенного в тюрьму за убийство своей ненавистной белой сожительницы. Он убил ее, когда она в очередной раз поехала на своем «порше» в негритянское сердце Детройта в поисках наркотиков, но не столько наркотиков, сколько новых жертв ее алчной похоти; в поисках черной биомассы, чтобы совратить ее и испоганить своими пороками. Эту суку, эту белую сожительницу звали Грэйс Гольдштейн.
На следующее утро глаза у Грэйс были красными – то ли от слез, то ли от чтения всю ночь напролет великого творения рейзмановского стипендиата. Раньше Грэйс никогда не удостаивалась чести быть описанной в книге. И вот дожила – вот он, ее чудовищно искаженный образ, образ суки с жестоким сердцем. Даррел даже не удосужился придумать ей какую-нибудь другую внешность, все точно списано с Грэйс. Странно, почему он тогда дал ей другую фамилию – Гольдштейн? Чтобы избежать судебного иска? Или это дань черному антисемитизму? Надо будет спросить у Даррела.
Она не вышла на работу второй день подряд, хотя это почти наверняка означало, что ее уволят. Грэйс с болезненным нетерпением дожидалась Даррела. И он появился, в четыре часа пополудни.
– Привет, крошка, – сказал он, – как поживаешь?
Какое у него банальное приветствие, подумала Грэйс. Почему она не замечала этого раньше?
– Я прочла книгу! – В эти слова она вложила все, что в ней накопилось.
– Что прочла?
– Я прочла твою книгу. Тебе прислали ее из редакции, а я от нетерпения вскрыла пакет и прочитала.
Дик изменился в лице. Вид у него был озадаченный и, как с некоторым удовольствием заметила Грэйс, виноватым. Посмотрим, что он скажет в свое оправдание? Глаза Дика суетливо забегали по комнате, как бы ища спасения.
– Разве ты не знаешь, что нельзя читать чужую почту? – сказал он наконец.
Каков скользкий тип, а?!
– Так арестуй меня за это, ты, ублюдок!
– О, я вижу, ты сейчас не в настроении.
– Ты подлое дерьмо!
Дик покрылся нервным потом.
– Грэйс, – начал он, запинаясь – Грэйс, позволь мне объяснить тебе, какое у меня было трудное детство.
– Ты из среднего класса, Даррел. Ты не из трущоб. Ты из того же слоя общества, что и я. Мы оба из Мичигана. Мы любили друг друга. Разве не так?
– Знала бы ты, что значит быть негром…
– А ты знаешь, что значит быть женщиной? – перебила его Грэйс. – Женщиной, которая работала на тебя? И после этого такое отношение ко мне? В каком виде ты выставил меня в своей книге, Даррел? Чем я заслужила такое к себе отношение? Своей любовью?
