Текст книги "Отмщение"
Автор книги: Кэролайн Хаддад
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 27 страниц)
Глава 12
Мичиганский университет
1969 год
Каждый человек – дитя своего времени. Представления о жизни у Одель Хэмптон складывались в пятидесятые годы, а у Грэйс Мэндлин – в шестидесятые.
Грэйс была провинциальной девочкой. Но в те времена, а именно осенью 1969 года, вряд ли бы кто согласился с этим, потому что все, и особенно жители города Гранд-Рапидс в штате Мичиган, считали его достаточно большим городом, а потому называли сити. Правильное значение слова «сити» Грэйс поняла только в Мичиганском университете, куда она прибыла на учебу осенью упомянутого года.
В Гранд-Рапидсе в средней школе Грэйс считалась интеллектуально развитой девочкой, вращающейся в литературных кругах. Так считалось, наверное, потому, что она читала немного больше, чем полагалось по школьной программе, да пописывала статейки в литературный журнал Регентской средней школы. Как позже поняла и сама Грэйс, в ту школьную пору она писала зауряднейшие поэмки, обычно о смерти или всепоглощающей страсти. Из-за этого мать даже хотела отвести ее к психиатру. Но Грэйс нужен был не психиатр, а всего лишь опытный человек, который был бы способен убедительно посоветовать ей прекратить заниматься поэзией.
Еще до поступления в Мичиганский университет Грэйс твердо решила стать писательницей. Поэтому вполне естественно, что она начала писать и в газету «Мичиган дэйли». Лишь в офисе этой газеты Грэйс осознала, насколько она, Грэйс, провинциальна. Большинство журналистов были выходцами из очень больших городов, настоящих сити: из Нью-Йорка, Детройта, Чикаго. Эти люди не страдали излишней скромностью, хватали все на лету, были лишены щепетильности и чувствительности, пронырливы и агрессивны. Грэйс пала духом. Больше шести месяцев продержаться в газете она не смогла. Но за эти шесть месяцев Грэйс получила бесценный опыт. Она поняла, что ей не интересна крикливая политика и всевозможные околополитические движения. Ей больше по душе национальные корни. Грэйс решила посвятить свою жизнь глубинным пластам психологии общества.
Училась Грэйс Мэндлин хорошо. Она не могла пропускать занятия, как это делало большинство ее знакомых студентов. Грэйс посещала буквально все лекции и семинары, писала подробнейшие конспекты. Она подходила к учебе серьезно. Такова Грэйс была по натуре – прилежной, старательной. Но в атмосфере университета она чувствовала себя неуютно. Это было прекрасным местом для учебы, но каждый там барахтался как мог: кто-то тонул, а кто-то выплывал на поверхность. Тонущему здесь никто не протягивал руку – каждый был предоставлен самому себе.
Первый семестр Грэйс жила в отдаленном корпусе «Алиса Ллойд Холл». Это было полезно для здоровья – по нескольку раз в день приходилось быстро ходить в университет и обратно. Из предметов Грэйс выбрала лишь самые необходимые, чтобы больше оставалось времени для… Для чего? Если бы она могла точно сказать! Смутно хотелось чего-то творческого. Но чего именно? Изучать теологию Грэйс не хотела, потому что не верила в Бога. Астрономия тоже не годилась – Грэйс не могла найти на небе даже Большую Медведицу, не говоря уже о менее известных созвездиях. А других предметов, имеющих отношение к тайнам мироздания, Грэйс не обнаруживала.
К началу второго семестра Грэйс так и не смогла найти для себя подходящего творческого занятия. Пришлось выбрать наименее отвратительный предмет, более или менее ей близкий – обзорный курс по английскому языку и литературе. Правда, риторику читал пустоголовый пижон в костюме и галстуке, воображавший о себе Бог знает что, но, невзирая на это, Грэйс поняла, что английская литература – это как раз то, что ей нужно. Кроме того, факультет английского ежегодно присуждал премию Хопвуда студенту, написавшему лучшее сочинение.
Помимо курса английского Грэйс начала изучать историю, без которой образование не может считаться полноценным. Прошла курс французского языка – тоже пригодится. Надо было выбрать еще один предмет. Грэйс выбрала второй курс по ботанике, и это оказалось большой ошибкой. Курс назывался «прикладная ботаника». За него Грэйс не смогла получить более высокой оценки, чем «С», потому что какие-то подлые мошки сожрали растения в ее горшочке, а преподаватели обвинили в этом саму Грэйс, мол, это ее ошибка. Потом Грэйс решила изучить еще что-нибудь полезное, что может пригодиться в жизни. Поразмышляв, она остановилась на начальном курсе по социологии – «социология I».
На первой лекции по «социологии-I» профессор, с виду добродушный джентльмен, демократично встал среди студентов, показывая им учебники и книги по социологии, которые они должны приобрести. Но одновременно он дал понять, что требовать будет жестко. Опечаленные студенты решили, что оценок выше «С» по этому предмету получить никому не удастся. Грэйс, выходя после лекции в холл, услышала разговор группки парней, храбро толковавших о том, что беспокоиться тут на самом деле не о чем – у них в компьютере записаны ответы на все экзаменационные вопросы этого профессора, а билеты у него не меняются годами. Поняв это, Грэйс решила подружиться с кем-нибудь из этих пареньков. Неплохой будет бизнес – ответы на билеты в обмен на свидание. Правда, серьезные отношения устанавливать с кем-нибудь из этих лопухов бессмысленно, ни одного достойного среди них не видно.
На семинар по социологии Грэйс чуть не опоздала, влетела в аудиторию, когда уже звенел звонок. Села на первое попавшееся свободное место – справа в первом ряду. Так она оказалась прямо перед Томми Паттерсоном и уставилась в его гипнотизирующие глаза.
Глаза у него были карими. Но это еще ни о чем не говорит. Можно ли как следует описать его глаза? Они обладали способностью вселять в душу тепло или холод. Сам по себе Томми производил несколько иное впечатление – взъерошенные волосы и мятая спортивная рубашка, в общем – неряха. Но схожим образом одевались все ассистенты по социологии. Так они самоутверждались. Им, наверно, виднее, ведь они социологи.
У Томми были красивые густые усы и маленькая бородка. Взирая на него не мигающими от восхищения глазами, Грэйс думала – вот настоящий интеллектуал. Ее гипотеза нашла себе подтверждение в первых же словах Томми, прозвучавших из его необыкновенно красивого рта: «Это наука об ограничениях».
Грэйс взволновалась. Ограничения – как ей это знакомо! Разве ее не ограничивали всю ее жизнь? Родители, учителя и прочие. А здесь в Мичиганском университете она почувствовала еще одно ограничение – ей не хватает знаний, чтобы разобраться в самой себе. Произошло богоявление – Грэйс прозрела, вдруг поняла, что перед ней сейчас стоит человек, у которого есть ответы на все мучившие ее вопросы.
Властитель Сердец хорошо играл свою роль.
Семинары Томми Паттерсона не имели ничего общего с лекциями профессора. Томми всегда говорил о «нас», разглагольствовал в том духе, что мы – я и вы – противостоим системе, а система – это совокупность сумасшедших правил и условностей, таких как обязательное посещение занятий, воспитание у студентов стремления к высоким оценкам, подчинение преподавателям и прочие ограничения, за которыми, как за дымовой завесой, университет скрывает свою бестолковость.
Томми выступал против соглашательства.
– Однажды я хотел согласиться, – вешал Томми на семинаре. – Я хотел влиться в систему, подчиниться ей, но система чуть не сломала меня. Больше я не хочу быть конформистом. Лучше я буду жить своим умом, прислушиваться лишь к самому себе. Социология – это наука об обществе. Но о каком обществе? Мы, все находящиеся здесь в этой аудитории, можем образовать отдельное общество. Мы можем стать племенем со своими собственными обычаями и законами. Мы никому не позволим лишить нас нашей индивидуальности. Мы не согласимся!
Его все любили. Обожание усилилось после того, как перед промежуточными экзаменами Томми принес студентам список вопросов, которые «могли», как он выразился, прозвучать на экзамене. Он стал всеобщим другом. В общении между ним и любым студентом не было официальных обращений, не произносилось слов «мистер Паттерсон» и «мисс Мэндлин», а говорили просто «Томми» и «Грэйс», «Томми» и «Джим» и т. д. Возможно, Томми приворожил Грэйс еще и тем, что он был одним из немногих среди преподавателей, с кем можно было общаться на равных. А остальные преподаватели считали ниже своего достоинства открывать свои двери простым студентам.
По курсу «социология-1» Грэйс получила «В». Это было перед самым всплеском войны во Вьетнаме, во время которого призывать в армию стали даже неплохо успевающих студентов, из-за чего у всех, даже у тупоумных, обычными оценками стали «А» и «В». До этого оценка «В» считалась довольно высокой, а «С» – средней. Поэтому Грэйс была счастлива. «Социология-I» и Томми Паттерсон оставались с той поры одними из лучших ее воспоминаний.
После этого Грэйс снова увидела Томми осенью 1970 года, когда вернулась в Мичиганский университет после летних каникул. В первом семестре второго курса Грэйс начала делать робкие шаги к настоящему творчеству – записалась на курсы поэзии. Это было замечательно – ты еще не признанная поэтесса, а профессор уже разбирает твои стихи. Студенты, посещавшие эти курсы, были похожи в одном – все они страстно мечтали посвятить свою жизнь этому ремеслу. Или, быть может, не ремеслу, а искусству?
Однажды во вторник после полудня, когда на улице было промозгло и сыро, на профессора напала хандра. Он предложил студентам сделать пятиминутный перерыв и перебраться для продолжения лекции из «Ангел Холла» к студенческому клубу. Все обрадовались, почувствовали профессора своим человеком, товарищем. Студенты беспорядочной гурьбой проследовали по улице вначале к кафетерию, где подкрепились кока-колой, потом подошли к огромным дубовым щитам, на которых были увековечены имена знаменитых выпускников университета и перечни их заслуг.
Во время этого прекрасного урока на свежем воздухе Грэйс увидела Томми – он стоял в окружении своих друзей-студентов, тоже проводил семинар на природе. Грэйс помахала ему рукой, он заметил ее и махнул в ответ.
Хоть и на открытом воздухе, но урок все же продолжался весь положенный час. Однако всему есть конец. Занятия окончились, и ученики Томми начали разбредаться. Грэйс не стала выслушивать последние слова профессора поэзии и подошла к Томми.
– Привет, – сказала она ему, как только последний оставшийся около Томми студент закончил свою фразу.
Карие глаза Томми сфокусировались на Грэйс.
– Привет, – сказал он, – что у вас за урок?
– Поэзия, – завлекательно улыбнулась Грэйс.
Он удивленно приподнял брови, округлились карие глаза.
– О, интересно было бы почитать что-нибудь из твоих стихов.
– В самом деле? – Сердце ее растаяло и потекло, как ртуть из разбитого градусника.
Он предложил ей встретиться. Все это произошло так естественно, что Грэйс даже не сразу поняла, что он назначил ей, по сути, их первое любовное свидание. Какое свидание?! Такая мысль ей даже не приходила в голову. Ведь они просто друзья. Вернее сказать, он был ее ментором – это слово Грэйс узнала совсем недавно. Короче говоря, они вместе пошли в «Сад» на французский фильм. Томми сказал, что фильм ей понравится, а потом они могут пойти к нему познакомиться с ее поэтическим творчеством.
Позже, возвращаясь к себе в общежитие, Грэйс наконец обрела способность соображать и призадумалась – может быть, она нравится Томми Паттерсону? Может быть, она нравится ему не как хорошая студентка, а как женщина? Какая глупость! Она ведь еще только на втором курсе, а он давно выпускник, умный, способный, подающий большие надежды. Но все же это не столь уж и странно, не правда ли? Чего в жизни только не бывает! Грэйс захватили романтические мечтания, чувства зрели для любовной сети.
Французская порнуха – пардон, фильм – был слишком французским: всякие непристойности, голые женские груди, ужасы. Мужчины трахали женщин, женщины чувственно постанывали. Грэйс, сидя рядом с Томми, замирала от смущения. Как она будет смотреть ему в глаза после такого фильма? Но когда фильм кончился и зажегся свет, Томми сказал всего лишь:
– Предыдущий фильм был лучше.
Грэйс пыталась успокоиться, отделаться от возбуждения, вызванного слишком откровенными сценами французского фильма. Пора мне уже становиться взрослой, внушала она себе, не надо слишком сильно реагировать на такие вещи. Это же всего лишь фильм. Ну и что, что на экране двое любят друг друга? Правда, в этом фильме совокуплялись втроем, но не в этом дело.
Томми снимал меблированную комнату в доме-пансионе, рядом с мужским студенческим клубом, называемым здесь братством.
– Мне нравится смотреть на их шалости, – сказал Томми с видом взрослого, снисходительно наблюдающего детскую игру, когда Грэйс обратила внимание на близость братства. Потом он предложил ей содовой и спросил: – Итак, ты принесла стихи?
Собираясь в общежитии на свидание, Грэйс тщательно сложила свежеотпечатанные на машинке листки со своими стихами и положила их в сумочку. И вот час настал. Она протянула Томми свои творения. Он включил настольную лампу и удобно устроился в кресле, а Грэйс нервно присела на краешке страшно потертого дивана.
– Какая прелесть, – забормотал Томми, – не ожидал, что стихи будут такими хорошими.
Когда Томми поднял голову от листков со стихами, Грэйс показалось, что глаза его увлажнились от слез.
Томми еще раз перечитал стихи, на этот раз изучал их долго. Потом заговорил, проливая ей бальзам на душу:
– А знаешь, еще тогда, когда ты посещала мой семинар, я понял, что ты не такая, как все. В тебе чувствовалась необыкновенная одухотворенность, утонченность души, особенное изящество. Это чувствовалось в каждом твоем движении, даже в том, как ты сидела, как внимательно меня слушала, будто поток чистейшей росы орошал твою золотистую кожу. – Он тихо вздохнул и улыбнулся: – Знаешь, те женщины в фильме не имеют и половины того, что есть у тебя. Им не хватает твоей свежести.
Грэйс покраснела.
– Они на самом деле не так хороши. Я имею в виду мои поэмы. Я знаю, что могу писать лучше. Я пока совершенствуюсь.
– Ты очень хорошо совершенствуешься. – Он встал, подошел и протянул ей листки с поэмами. Грэйс, не вставая, аккуратно сложила их в сумочку. А он все стоял возле нее. Когда она закрыла сумочку и начала поднимать глаза, ее взгляд вдруг остановился приблизительно в том месте, где у Томми была ширинка. Под штанами отчетливо выпирало нечто. Если бы Грэйс не была тогда неопытной девственницей, она знала бы, что это означает, поняла бы, что Томми в тот момент чувствовал. Он спросил: – Можно сесть рядом с тобой?
– Конечно, – улыбнулась она.
Томми сел, не зная, куда деть свои руки, с трудом пытался удержать их на своих коленях.
– Я чувствую… – произнес он и умолк.
Смутившись от затянувшейся тишины, Грэйс спросила:
– Что?
– Я чувствую твою ауру.
– Мою ауру?
– Она касается меня своей неясной границей. Можно мне сесть ближе, чтобы окунуться в нее?
– А я не чувствую своей ауры, – созналась Грэйс.
– Давай я покажу тебе ее. – Он осторожно взял ее правую руку и приложил к ее сердцу. – Это центр твоей сущности. – Тут Томми уткнулся лбом в свою руку, а рука его охватила ее грудь.
– Мне неудобно, – вымолвила Грэйс.
– Не будь эгоисткой, Грэйс. Кстати, это имя тебе очень подходит. Тебе следует раздвинуть границы своей сияющей ауры, позволить пребывать в ней другим.
На самом деле, конечно, ему хотелось раздвинуть ей ноги, а не ауру, но к тому времени ее ноги никогда ни перед кем еще не раздвигались. Впервые у нее это случилось с Томми, но много позже. Он входил в ее «ауру» медленно, осторожно и умело, особо не настаивая, и получалось так, будто именно Грэйс напрашивалась на свидания. И даже тогда, когда она потеряла с ним девственность, некоторое время оставалась, по существу, еще неопытной девочкой.
Глава 13
Свадебные колокольчики
Любовь. Настоящая любовь. Это явление случается чаще, чем солнечный день в июне.
Такую любовь Грэйс Мэндлин нашла в лице Томми Паттерсона. Вначале Грэйс хотела всего лишь показать ему свои поэмы и испить из неиссякаемого источника его мудрости. Но Томми придал их отношениям иное качество – дружба переросла в любовь. В слепую любовь. Такую любовь надо приравнять к смертному греху, ибо она вызывается неистребимой глупостью женщин, упрямо ищущих ослепительное, настоящее-настоящее счастье. А приводят такие поиски обычно к пустой квартире без детей и без мужа.
Но разве Грэйс тогда понимала это? Она любила. Она жила, ничего не замечая вокруг, с затуманившимся от счастья взором, с головой, задурманенной мыслями о ласках и нежности. В поэмах ее отразились новые чувства, новая непривычная действительность. Ее поэмы, как нахально выразилась одна студентка, стали «липкими». Ерунда, думала Грэйс, в этих поэмах описана настоящая любовь, искреннее сексуальное влечение.
Своим родителям Грэйс не писала о том, что влюбилась. У них были старомодные представления о любви, они считали, что любовь бывает одна и на всю жизнь. Если бы Грэйс написала им, предки сразу примчались бы из своего Гранд-Рапидса посмотреть на ее возлюбленного. Родителей она, конечно, любит, но способны ли они понять весь интеллектуальный блеск Томми Паттерсона?
Она начала подозревать, что любовь сделала ее невыносимой для окружающих. Через несколько месяцев отношений с Томми Грэйс заметила, что подруги стали чуждаться ее – избегают садиться с ней за один стол в столовой, при ее появлении переводят разговор на другую тему, а то и вообще не дают говорить ей. Любовь всепоглощающа, человек замыкается в узком мирке. Грэйс втайне подсмеивалась над подругами: если бы эти девственные простушки могли оценить, что это такое – чувствовать себя настоящей женщиной!
Да, любовь пробуждает лучшие чувства, любовь – источник совершенства. Но любовь – это и сумасшествие. Потому что в нашем мире ничто не совершенно, даже любовь. Грэйс, как водится в таких случаях, верила, что у нее идет все по-другому. Как же дико была она уязвлена, когда однажды в душе при студенческой библиотеке одна ее знакомая великовозрастная студентка как бы между прочим поинтересовалась, расчесывая светлые волосы:
– Видела я тебя с Томми. Какой метод он применил к тебе, ауру или флюиды?
– Для чего? – невольно выдал я свое удивление Грэйс.
– Как для чего? Чтобы затащить тебя в постель.
– С чего ты взяла, что ему удалось затащить меня в постель? – Грэйс, конечно, регулярно бывала у Томми в постели. Но какой удар! Как неприятно, что эта девица догадывается о происходящем!
– Ха! А чего же еще ему от нас надо?!
Эта немолодая блондинка, решила Грэйс, себя не уважает. Ведь Томми мог выбрать себе женщину и ее возраста. К чему ему волочиться за молоденькими студентками? Но Томми выбрал ее, Грэйс. А аура у нее действительно есть, иногда она ее чувствует. Эта аура даже струится из ручки, когда она пишет поэмы.
Но все-таки, в самом деле, можно ли полностью доверять Томми? Эта мысль стала первой трещиной в ее безоглядной любви. Конечно, думала Грэйс, та болтливая блондинка несет чушь, но что, если она сказала правду, будто Томми спит и с другими женщинами?
Нет, это полная ерунда! В это невозможно поверить. Томми ведь любит ее. Он же сам говорил ей об этом, говорил так много раз.
Сомнение – это сорняк, столь же пагубный, как и жимолость. Стоит ему появиться, и уже трудно найти средство, чтобы избавить от его удушающих объятий любовь. Сомнения все больше и больше одолевали Грэйс. Но как развеять эти сомнения, как заговорить на эту тему с человеком, столь же благородным, как рыцари Круглого Стола короля Артура? Об этих рыцарях Грэйс знала из курса по истории мифов.
Однажды вечером Грэйс решила взять быка за рога, как она это назвала, а говоря понятнее – вытащить из Томми всю правду-матку. Это решение пришло к ней после особенно тяжелого для нее совокупления на мятых белых простынях. Или, может быть, их лучше обозвать грязновато-белыми мятыми простынями? Или немного короче: на грязной и мятой постели? Грэйс, как поэтесса, была крайне придирчива к выражениям. Она посчитала, что слово «простыни» должно присутствовать обязательно, ведь в поэмах влюбленные всегда сходятся именно на белых простынях. Но почему только на белых? Грэйс, великая мастерица слова, недоумевала – разве у влюбленных нет денег, чтобы купить себе для разнообразия разноцветные простыни? Или белый цвет символизирует чистоту любви? Или на белом легче заметить грязь, ведь любовь, должна быть гигиеничной?
Короче, не будем морочить голову, а объясним все по порядку. Несколько недель назад, когда Грэйс была целиком поглощена светлой любовью, когда блондинка в душе еще не заронила сомнение в ее душу, тогда ничто не могло поколебать святой уверенности Грэйс в чистоте любви Томми. Но уже тогда с первыми солнечными лучами, освещающими невольников телесной близости, идущих к вершинам идеальной любви, Грэйс начинала чувствовать, что в их отношениях с Томми как будто чего-то не хватает. Чего именно? После семи дней мучительных размышлений Грэйс пришла к выводу, что не хватает только оргазма. Ее оргазма.
– Я не испытываю того, что должна испытывать, – сказала она однажды Тому. О том, что она должна испытывать, Грэйс прочитала еще в детстве в зачитанной до дыр книжице «Всегда желтый».
– Это наступит со временем, – ласково успокоил он. – Вначале ты должна привыкнуть к сексу, моя маленькая сладкая девственница.
Уже не девственница, подумала Грэйс, впрочем, без особого сожаления – она не считала большой жертвой потерю целостности своей драгоценной девической принадлежности. Ведь Грэйс собирается стать писательницей, а для этого нужен опыт. Вот она и прилагает неустанные усилия для приобретения опыта. Но разочарование не покидало ее, наоборот – овладевало все больше и больше с каждой новой встречей с Томми в постели.
Что же это такое – оргазм?
На первых порах «настоящей любви» Томми прежде, чем перейти к последнему акту любви, долго массировал ей шею и грудь, гладил живот, ласкал между ног. От этого Грэйс расцветала в предвкушении большего. В самый первый раз Грэйс даже подумала – если бы не было этой боли, тогда, может быть, я кончила бы, выражаясь по-простому?
После первого раза их соития в постели стали регулярными, а характер их со временем изменился. Томми много работал над диссертацией, писал статьи, одну из них приняли к публикации. На занятия любовью оставалось очень мало времени. Грэйс стала получать от Томми лишь скоротечные ласки сосков плюс четыре, пять, редко шесть пиханий органом в известное отверстие. Она при этом не чувствовала ничего. В этом она, конечно, стала бы винить себя, а не Томми, если бы не та блондинка, наболтавшая, будто Грэйс не одна пользуется дарами любвеобильного Томми.
После этого у Грэйс появились сомнения. Она вновь и вновь прокручивала в голове все свои подозрения, словно Пенелопа за рукоделием. Может быть, из-за других женщин у Томми не остается сил для меня? – изводилась Грэйс. Или, может быть, он бережет энергию своих чресел для другой девственницы, уже намеченной им себе в жертву?
Так продолжалось до того самого вечера, которому можно дать известное политическое название «Я обвиняю!»
Томми отрицал все. Нет, нет, отпирался он, она у него одна-единственная женщина, он клянется. И чтобы доказать это, он сделает то, чего страстно желал с того момента, когда впервые увидел ее – он на ней женится.
Выйти замуж?!
Все, что ей хотелось получать от Томми, – одну только его верную любовь, чтобы он не разбрасывал оргазмы повсюду с другими женщинами. А замуж она пока не собирается, это ей ни к чему. Она еще слишком юная, ей надо закончить учебу. Более того, что на это скажут ее родители?!
Томми заулыбался, увидев ужас на ее лице. Он сказал свое веское слово, и теперь отпираться приходится уже ей.
Выйти замуж.
Правильный ли это шаг – выйти замуж за Томми?
Закончив разборку, Грэйс вернулась к себе в общежитие, взяла чистый лист бумаги, вверху провела горизонтальную черту, а посредине – вертикальную. В самом верху написала: «Выйти замуж». Две образовавшиеся колонки обозначила словами «за» и «против».
За: Томми взял мою девственность. Он любит меня. Я люблю его. Он выпускник. Карьера его будет успешной. Если я выйду за него замуж, это улучшит наши отношения в постели. Может быть, я испытаю оргазм.
Против: Действительно ли он хочет на мне жениться? Выходить замуж страшно. Родителям он не понравится. Надо закончить колледж.
Подумав, Грэйс дописала в обе колонки:
За: Не выходить замуж за Томми плохо – ведь она потеряла девственность, это не понравится другим мужчинам. Хорошо ли кочевать от мужчины к мужчине, из постели в постель?
Против: Мои родители республиканцы.
За: Свадьбу можно утаить от родителей, сказать им об этом позже. Познакомившись с Томми лучше, они полюбят его. Разве такое не бывает? Кроме того, как это будет романтично! Потом можно будет рассказывать об этом детям и внукам.
В начале весны Грэйс Мэндлин и Томми Паттерсон расписались в административном здании округа Уоштенау, находящемся в деловой части города Анн-Арбор, штат Мичиган. После этого они поехали в Гранд-Рапидс ошарашить новостью ее родителей. К этому времени Грэйс убедила себя, что родители должны прийти от Томми в экстаз. Она все-таки вышла замуж не абы за кого, а за выпускника университета, да еще готовящегося получить ученую степень по социологии, а значит, ему уготовано блестящее будущее.
Прием родителями молодоженов, сияющих от блаженства, оказался несколько холоднее, чем Грэйс рассчитывала. Мать, добропорядочная пресвитерианка, пыталась сохранять приличия, но отец произнес слова, достойные точного цитирования: «Что это за дерьмо такое – социология?»
От родителей Грэйс уезжала в слезах. Но, честно говоря, в глубине души она не жалела – все люди искусства должны страдать, значит, и она тоже. Все это потом окупится, станет материалом для будущих книг. Итак, в гостях у родителей побывали, а теперь впереди любовь достойного человека и надежды на прекрасное будущее.