Текст книги "Написано кровью"

Автор книги: Кэролайн Грэм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 26 страниц)

История Лайама

Им просто повезло. Полицейский на мотоцикле, страстный фанат «мерседесов» и счастливый владелец модели 230ТЕ выпуска 1989 года, взял на заметку объявленную в розыск машину. Разъезжая вечером по городку Сент-Джаст, он заметил автомобиль, неспешно двигавшийся в противоположном направлении. В салоне было два человека, за рулем сидел мужчина.

При первой же возможности патрульный развернулся и последовал за машиной, держась на почтительном расстоянии и выжидая. У водителя есть дело в городе или он здесь проездом? Машина поехала по дороге на Боталлак. Полицейский уже хотел связаться по рации с ближайшим постом, как вдруг «мерседес» повернул налево и пропал в узком боковом переулке. Патрульный двинулся за ним, приглушив двигатель.

«Мерседес» припарковался около маленького коттеджа, совсем рядом с яростно грохочущим морем. Мужчина и женщина вышли и стали выгружать из багажника картонные коробки. Ветер трепал длинный шарф женщины, вынуждая то и дело отбрасывать его с лица.

Макс Дженнингс сначала был удивлен (как позже передали Барнаби) неожиданным визитом полиции, затем напуган, когда узнал, зачем пожаловали копы, и явно возмущен тем, что должен вернуться в одно из ближайших к Лондону графств, чтобы ответить на несколько вопросов, вместо того чтобы удовлетворить любопытство стражей порядка на месте, в Корнуолле.

– Все можно было решить гораздо проще, – говорил он в допросной каустонского отделения полиции. – Я мог бы подъехать в полицию Сент-Джаста. Или, на худой конец, мы поговорили бы по телефону.

– Боюсь, это было невозможно, мистер Дженнингс, – сказал старший инспектор Барнаби. – Дело ведется здесь.

– Я все еще не могу поверить. Как ужасно… – Дженнингс взял пластиковый стаканчик с кофе, сделал глоток и поморщился, давая понять, что недоволен качеством напитка. Затем он глубоко вздохнул, сделал взволнованный жест рукой, словно собирался еще что-то сказать, но вместо этого просто повторил: – Ужасно. Боже, какая страшная смерть…

– Вы уверены, что не знали о случившемся до сегодняшнего дня?

– Я уже говорил вам. В коттедже нет ни телефона, ни радио, ни телевизора.

– Но в машине наверняка есть радио.

– Сегодня мы впервые воспользовались машиной. Еду и все, что нам могло понадобиться, мы привезли с собой. И нам хватило до сегодняшнего утра. Сегодня мы обнаружили, что кончились хлеб и молоко.

На любой вопрос у него находился готовый ответ. Неудивительно: за шесть часов езды можно было все придумать. Не то чтобы утверждения Дженнингса выглядели совсем уж невероятными. Если он добрался в Корнуолл не позднее вечера следующего дня и с тех пор не покупал газет, его удивление могло быть вполне искренним. Конечно, при условии, что он не убивал – в противном случае у него имелось еще больше времени, чтобы заготовить ответы на все вопросы.

Дженнингс открыл темно-зеленый кожаный портсигар, собираясь достать бледно-коричневую, с золотистым ободком сигариллу. Услышав, что в участке не курят, он без всяких препирательств положил портсигар на стол, но вид у него при этом был весьма недовольный. Элегантность портсигара и его содержимого поразили Троя. Гораздо больше, чем подруга Дженнингса, которая сейчас комкала носовой платочек за дверью кабинета. Прямые темно-русые волосы, старомодное пальто из верблюжки, почти не накрашена. Знаменитый писатель мог найти себе и получше. Только и хорошего, что звали ее не Барбара, а Линдси.

– Так что вы хотели у меня узнать? – Макс Дженнингс с легким нетерпением бросил взгляд на наручные часы, такие же стильные, как и прочие его вещи.

– Я хочу, чтобы вы рассказали все, что знаете по этому делу.

– Что ж, тогда это не займет много времени, – пожал плечами Дженнингс. – Абсолютно ничего.

– Похоже, вы были последним, кто видел мистера Хедли живым…

– Предпоследним, старший инспектор. Давайте придерживаться фактов, договорились?

– Я надеюсь, что придерживаться фактов будем мы оба, – парировал Барнаби и получил колючий взгляд в ответ на свою шпильку. – Могу я узнать для начала, когда именно вы покинули «Приют ржанки»?

– «Приют» чего?

– Коттедж мистера Хедли.

– Честно говоря, я не помню. Поздновато уехал.

– Может быть, вы помните точно, когда приехали домой? Тогда мы могли бы вычислить время вашего отъезда.

– В одиннадцать или в двенадцать. Я безнадежен во всем, что касается времени. Спросите кого-нибудь другого.

– Вы ушли последним?

– Насколько я помню, да.

– И в каком состоянии вы оставили мистера Хедли?

– Он был жив и здоров.

– И в хорошем настроении?

Впервые Дженнингс надолго замолчал. Он оглядел свои оливкового цвета ботинки, потом – постер на противоположной стене комнаты, где лишенная тела рука норовила залезть в открытую дамскую сумочку.

– Трудно сказать. Он не показался мне человеком, склонным откровенно проявлять свои чувства.

– О чем вы с ним говорили, когда все остальные разошлись?

– О писательстве. Меня за этим и позвали.

– Вы часто принимаете такого рода приглашения?

– Как правило, не принимаю, но Мидсомер-Уорти под боком. К тому же я подумал, это может оказаться забавным.

– И как, оказалось?

– Нет. Настоящий пантеон скуки.

– Может быть, расскажете нам…

– Ради бога! Какое касательство мои впечатления имеют к этому жуткому событию? Нам тогда пришлось бы всю ночь тут просидеть…

– Ваша точка зрения, как постороннего человека, может быть нам необычайно полезна. Мне интересны не только ваши впечатления об отдельных членах кружка, но и, что называется, подводные течения. Возможно, напряженность, натянутость между кем-то из них, которую вы уловили в течение вечера.

– Связанные с Хедли, вы имеете в виду?

– Не обязательно.

Макс обратил свой взгляд к другому постеру и на сей раз рассматривал его долго и внимательно, словно проникаясь уверенностью, что добровольная организация «Соседская вахта» может значительно облегчить его жизнь. Сержант Трой, до этой минуты подпиравший дверь, взял себе оранжевый виниловый стул и сел за спиной у шефа. В комнате было очень тихо. Тишину нарушало разве что шипение магнитофонной ленты и скрип ножки, когда Дженнингс ерзал на стуле…

– Человеку вашей профессии, – Барнаби вернул разговор на прежние рельсы, – необходим зоркий глаз и острый слух. Ваше сырье – это люди, не так ли? Вы наверняка что-то заметили тем вечером.

– Там была рыжеволосая женщина – боюсь, я забыл, как ее зовут, – явно влюбленная в Хедли. И несчастливо влюбленная, судя по всему. Отвратительный человечек по имени Клэптон. Безнадежен, ни на что не годен и, подозреваю, совершенно бездарен. С женой-размазней. Милый старичок, такой рассеянный, что, по-моему, опасно отпускать его куда-нибудь без сопровождающего, и страшная, злая, как цепной пес, особа на монументальных ногах толщиной с колонну Нельсона, поклоняющаяся тому, что она называет «истинно английской кровью». – Дженнингс переводил взгляд с одного полицейского на другого. – Вы думаете, что кто-то из них потом вернулся и прикончил его?

Барнаби, не без некоторого удивления, признал, что да, именно так он и думает.

– Вы, единственный из всех, с кем я разговаривал, не предположили, что имело место ограбление.

– О, ни один литератор, знающий толк в своем деле, не удовлетворился бы такой версией. Слишком банально. Где сюжет?

– Почему вы приехали поговорить с этими людьми, мистер Дженнингс?

– Вы меня уже спрашивали.

– Ваш агент откровенно не хотела мне верить. Подразумевалось, что ничего подобного вы никогда не делаете.

– Тейлант? Зачем, черт возьми, вы с ней разговаривали?

– Мы пытались вас разыскать. После того, как ваша жена сказала нам…

– Вы были у меня дома? – слова выскочили у него изо рта спутанным клубком, как будто его язык настолько онемел, что не смог не то что придать каждому из них нужную форму, но и просто отделить их друг от друга.

– Разумеется. Миссис Дженнингс, кажется, думает, что вы уехали в Финляндию.

– Боже милостивый. Что вы ей сказали?

– На том этапе мы ничего не могли ей сказать. И в любом случае она вряд ли была в состоянии что-то воспринять.

– Это ваш мистер Ставро, – сообщил Трой, – рассказал нам о том, что вы делали, вернувшись от мистера Хедли. Он говорит, что вы велели разбудить вас пораньше, поскольку собираетесь в Хитроу. Также он сказал, что в ту ночь вы вернулись домой в час, а не между одиннадцатью и двенадцатью, как вы предположили.

– Я же говорил, что никогда не знаю, который час.

– Значит, эти красивые часы пропадают зря, сэр.

Дженнингс, казалось, не услышал последней реплики.

– Вы… Вы были у меня дома еще раз? Говорили с моей женой?

– Нет.

– Итак, она считает…

– Что вы обманываете ее в Хельсинки. – Выговаривая эту фразу, Барнаби даже поразился, насколько она соответствует истине.

Он вспомнил горькую, усталую улыбку женщины, ее глаза, в которых было написано, что она больше не может, просто не может, но знает, что будет еще много-много чего. Увидел ее бронзовые руки и ноги, опутанные холодным огнем драгоценностей. Увидел, как ее тело разрезает гладь воды. Туда-сюда, вверх-вниз, будто сверкающая, брошенная в тесный бассейн тропическая рыба.

Измены Дженнингса – его личное дело (если только не связаны с делом, которое они расследуют) и никак не должны занимать Барнаби. И все же на долю секунды он испытал одновременно жалость и отвращение и не дал себе труда скрывать ни то, ни другое.

Дженнингс тут же начал оправдываться, к большому удивлению старшего инспектора. Писатель показался ему человеком самодостаточным и независимым от чужого мнения.

– Это не то, что вы думаете, – промямлил он.

– Правда, мистер Дженнингс?

– Если вы действительно интересовались мною, то, возможно, знаете, что у нас с женой был сын и он умер маленьким. В этом году ему исполнилось бы девять. Его смерть страшно повлияла на Аву. Она очень изменилась. Замкнулась в себе, а иногда впадает в бешенство. Некоторое время провела в лечебнице. Она не подпускает меня к себе ни физически, ни эмоционально. Я не смог утешить ее, и некому было утешить меня. Это был и мой ребенок.

Вообще-то я не донжуан, но в конце концов – больше от одиночества, чем от чего-то другого – я вступил в связь с одной женщиной. За долгое время мы очень сблизились, и должен признать, что теперь я не могу себе представить жизни без нее. Я собирался все рассказать жене, но Линдси и слышать об этом не хотела. Она сказала, что Ава уже хлебнула столько горя, что ей на всю оставшуюся жизнь хватит. Мы с Линдси вместе пять лет, если можно назвать так уворованные часы, иногда выходные. И впервые за это время мы позволили себе нечто вроде настоящих каникул. Коттедж принадлежит друзьям Линдси. Мне было очень хорошо эти дни, но она все никак не могла успокоиться. Все боялась, как бы чего не случилось. – Дженнингс опять взялся за свой кофе, уже холодный, заглянул в стаканчик и поморщился: – Боже, какой ужас! – Было совершенно ясно, что за ужас он имеет в виду. Убийство Джеральда Хедли, похоже, его совершенно не занимало. – Надеюсь, история с Линдси не попадет в газеты, старший инспектор? Вряд ли это имеет какое-то отношение к вашему расследованию.

– Это не в нашей власти, сэр.

– Не верю, – усмехнулся Дженнингс и, не получив ответа, устало поднялся. – Что ж, если бы кто-нибудь показал мне, где вы поставили мою машину…

– Не думаю, что она вам понадобится прямо сейчас, сэр.

– Что, простите? – Дженнингс, уже направившийся было к двери, остановился и удивленно спросил: – Еще не все?

– Боюсь, что еще далеко не все.

Старший инспектор, больше позабавленный, нежели раздраженный такой фальшивой наивностью, зафиксировал на записи время и обстоятельства, при которых прервался допрос, и отключил магнитофон.

– В таком случае я должен поговорить с Линдси. Уговорить ее поехать домой.

– У вас пять минут, – ответил Барнаби и подумал, совсем как Трой чуть раньше: «Слава богу, что она Линдси, а не Барбара», – но боюсь, мы не можем позволить вам говорить наедине.

– Почему это, черт возьми?

– Таковы правила.

– Никогда о таком не слышал! Я буду жаловаться. На самом высоком уровне.

– Разумеется. Но думаю, выясните, что наши требования абсолютно законны.

Когда Дженнингс вернулся – гораздо позже, чем через пять минут, – вид у него был несчастный и расстроенный. Барнаби снова включил магнитофон, но ему стоило немалых усилий вернуть Дженнингса к делу Хедли. Когда Макса спросили, настаивает ли он на присутствии его адвоката, он вообще не отреагировал. Пришлось повторить.

– Нет, спасибо. В выходные и праздники я плачу ему полторы сотни в час.

И первым делом Барнаби задал вопрос, который должен был вызвать шок:

– Скажите, мистер Дженнингс, вы встречались с Джеральдом Хедли до вечера прошлого понедельника?

– Что? Я не совсем вас… – Все он понял. Все прекрасно расслышал.

Барнаби не сводил глаз с лица подозреваемого, наблюдал, как тот старается выиграть время, как вибрирует его мозг, пытаясь сделать выбор между признанием и отрицанием. «Почему старый тормоз все отказывался уходить домой? Может, Джеральд попросил его не уходить? Если да, то как он это объяснил ему? Полиция наверняка уже говорила с Сент-Джоном. Что он им рассказал? А может быть, осталось письмо или что-нибудь другое в бумагах убитого, например дневник, из которого ясно, что мы с ним как-то были связаны? Лучше не рисковать».

– Да, я знал его. Очень мало. Мы познакомились несколько лет назад.

– Может быть, именно поэтому вы и приняли приглашение?

– Отчасти. Думаю, мне было любопытно, как у него все сложилось. У такого человека, как он.

– Поэтому вы и постарались задержаться дольше остальных? Чтобы вспомнить старые времена?

– Да.

– А вовсе не затем, как сказали ранее, чтобы поговорить о писательстве?

– И поэтому тоже. В конце концов, мы оба имели к этому отношение.

– В разной степени.

Макс Дженнингс пожал плечами:

– И все же мы оба писали.

– Похоже, вам было непросто улучить момент для разговора.

– Что вы хотите этим сказать?

– Насколько мне известно, вы задержались дольше большинства гостей, потом симулировали уход, а после при помощи нехитрой уловки вернулись обратно, избавившись от спутника.

– Что за книжная чепуха! Я забыл перчатки.

– Понятно. Но зачем вам потребовалось, войдя, запирать дверь на засов?

– Я этого не делал.

– И если вы вернулись только для того, чтобы забрать забытую вещь, почему спустя час все еще были там?

– Мы разговорились. Такой ответ подходит?

– О прошлом?

– В основном.

– Мистер Хедли расстроился?

– Не понимаю…

– Я сформулирую яснее. – Барнаби наклонился вперед, поставив локти на стол и придвинув свое лицо ближе к лицу Дженнингса: – Вы довели его до слез?

Макс Дженнингс сначала смотрел на Барнаби, потом чуть не свернул себе шею, чтобы взглянуть на Троя. Он переводил взгляд с одного полицейского на другого, изо всех сил стараясь изобразить, что совершенно ошеломлен таким нелепым обвинением. Но не ответил он ни слова, а глаза его блестели, и в них читалась крайняя обеспокоенность.

Они начали допрашивать Дженнингса всерьез. Включились оба, и ритм был задан жесткий и безжалостный:

– Почему вам потребовалось во что бы то ни стало остаться с Хедли наедине?

– Почему убитый боялся вас?

– Он не…

– Он так боялся, что умолял Сент-Джона ни под каким видом не уходить из его дома, пока вы там.

– Все отмечали, что он был очень напряжен.

– Что он не проронил ни слова.

– Что он был взведен…

– Как часовая пружина…

– Он пил.

– Вряд ли вы вправе обвинить меня…

– Зачем вы солгали о времени вашего возвращения домой?

– Я не лгал. Я ошибся…

– Зачем вы солгали о том, что едете в Финляндию?

– Я объяснял уже…

– Когда вы узнали, что дом, якобы принадлежащий друзьям вашей любовницы, будет свободен?

– Точные даты, мистер Дженнингс. Когда вы об этом узнали?

– Некоторое время назад.

– Какое время?

– Пару месяцев назад.

– До того, как приняли приглашение Хедли?

– Ну… да.

– Удобно.

– Что вы хотите этим сказать?

– Иметь возможность вот так вдруг исчезнуть.

– Сразу после убийства.

– Удачно домик подвернулся…

– Очень удачно…

– Зачем вы взяли всю одежду, в которой были в тот вечер, с собой?

– В этом костюме мне удобно. Я часто надеваю его.

– Что стало с коричневым чемоданом?

– С коричневым…

– Принадлежавшим Хедли.

– Его не оказалось на месте. Его нет и среди ваших вещей.

– Да почему он должен быть среди моих…

– Где он, мистер Дженнингс?

– Избавились от него по дороге в Хитроу?

– Что вы взяли из ящиков комода?

– Не помню я никакого комода…

– В спальне.

– Не был я ни в какой спальне.

– Вы в этом уверены?

– Я вообще не поднимался наверх.

– Почему вы не связались с полицией, раз знали о том, что Хедли убит?

– Да не знал я!

– Это вы говорите, – сказал Трой. – Ваша подруга, возможно, совсем другое запоет.

– Боже мой! – Дженнингс гневно вскочил, как будто на него накинулись с кулаками. – Если с ней кто-нибудь попробует обращаться так, как со мной сейчас, я сверну ему шею!

– Сядьте.

– А мне больше нравится стоять. Полагаю, я имею право стоять, если я хочу? – Он некоторое время сверкал глазами на полицейских и отчаянно размахивал руками. Потом сел, до странности напряженно, на самый кончик стула, как будто подчеркивая временный характер своего пребывания здесь.

– Поставьте себя на наше место, мистер Дженнингс, – произнес старший инспектор, и хотя слова его можно было истолковать как примирительные, в голосе не звучали мирные нотки. Интонация была ровная и холодная. – Известно, что Хедли боялся вас. Боялся до такой степени, что попросил защиты, пусть и у человека слишком слабого, чтобы его защитить. Несмотря на это – и благодаря вашим уловкам, – он все-таки попадает в положение, которого всеми силами стремился избежать. На следующее утро его находят мертвым, а вы – последний, кто видел его живым, – исчезаете. Предварительно солгав жене о том, куда направляетесь. По какому-то уж очень прихотливому совпадению вы оказываетесь в коттедже у черта на куличках, и коттедж, видите ли, отрезан от всего окружающего мира. Послушайте, вы действительно думаете, что мы вчера родились?

Дженнингс молча выслушал это бесстрастное подведение итогов и некоторое время молчал. Потом заговорил, нервно и как-то неуверенно:

– Да, я понимаю, как странно все сошлось против меня. Но сам по себе, к несчастью, ни один из перечисленных вами фактов не доказывает моей вины. Разве все это не косвенные улики?

Он был прав, но поскольку Барнаби руководил не общественным туалетом, а отделением полиции, он вовсе не собирался облегчать подозреваемому жизнь, а потому вместо ответа лишь мягко улыбнулся и опять перевел разговор на прошлое:

– Даже если невероятно растянуть границы возможного и признать, что все это – случайные совпадения, остается ваше давнее знакомство с Хедли. Я надеюсь, вы больше не станете утверждать, что знали его очень поверхностно?

– Наше прошлое знакомство не имеет отношения к делу. Даю вам слово.

– Боюсь, я не могу доверять вашему слову, мистер Дженнингс. И даже если то, что вы говорите, правда, все равно вы – единственный известный нам человек, знающий что-то о прошлом Хэдли. Я уверен, вы не захотите намеренно чинить препятствия расследованию.

– Естественно, не захочу.

– Особенно если учесть, что помогать нам всеми доступными способами и в ваших интересах.

– Да, я это понимаю.

Его подвижное лицо выдавало напряженную работу мысли. Барнаби следил за тем, как он взвешивает и высчитывает, прикидывает, что вот здесь есть шанс проскочить, а там – тупик, и все это – на фоне растущей с каждой минутой неуверенности. Словно бы наблюдаешь, как человек пытается читать карту в полной темноте. Наконец Дженнингс сказал:

– Хорошо. Но мне нужно покурить, умыться, что-нибудь съесть и выпить чашку приличного чая – если это был лучший кофе, который вы можете предложить.

Разговор возобновился через полчаса. Дженнингса сопроводили в мужскую уборную, где он ополоснул водой лицо, побрился и выкурил пару своих сигарилл. Трой с удовольствием согласился их попробовать, когда ему предложили, но был сильно разочарован. Горькие, а запах… бр-р… как у прелых листьев. Он выкурил половину, а остаток, вспомнив о хороших манерах, загасил в унитазе, прежде чем выбросить.

Когда все опять собрались в допросной, служащая полиции внесла поднос с сэндвичами, тремя чашками чая и графином свежей воды. Поднос был большой и явно не легкий, но Трой не сделал попытки принять его из рук женщины. Хотите равенства – получите! Поднос с тяжелым стуком утвердился на столе.

Дженнингс немного поел, выпил чаю и откинулся на спинку стула. Вид у него был уже не такой напряженный.

– Итак, – сказал он, – с чего мне начать?

– С начала, – ответил Барнаби, которого, судя по всему, не смутила безмятежность подозреваемого. Он чуть подвинул свой стул, чтобы оставшийся сэндвич оказался вне поля его зрения, потому что есть хотелось ужасно и сэндвич отвлекал бы его, – с того, как вы познакомились с Хедли.

– Хорошо. – Дженнингс помолчал, и лицо у него при этом было задумчивое и мрачное. И все-таки в его молчании чувствовалась какая-то странная радость предвкушения. Максу было приятно, что природный дар позволит ему с должным блеском поведать о жизни персонажа и предъявить разгадку его тайны. – Я познакомился с Джеральдом на вечеринке по случаю моего тридцатилетия. Одна девушка из «Бартса», где я тогда работал, привела его.

– «Бартс»? – переспросил старший инспектор. – Вы имеете в виду госпиталь Святого Варфоломея?

– Я имею в виду Би-би-эйч.

– А-а. – Эта аббревиатура ничего не говорила старшему инспектору.

– Рекламное агентство «Бартл, Богл, Хегерти». Я работал у них копирайтером. Снимал квартирку в Мэйда-Вейл[63]63
  Мэйда-Вейл – район на западе Лондона.


[Закрыть].

– И вы подружились?

– Не сразу. После той вечеринки я не видел его несколько недель. Потом мы с ним столкнулись – якобы случайно, но, как я потом понял, вовсе нет – у касс на станции метро Уорик-авеню. Я так и вижу, как он опускает монеты в автомат. Безупречные брюки из шерстяной фланели с идеально заглаженными стрелками, темно-синий блейзер, рубашка с открытым воротом и шейный платок. Ему еще и сорока не было, а выглядел он как актер, подобранный агентством на второстепенную роль полковника в отставке. Оказалось, что нам в одну сторону, и мы заговорили о литературе. Этой темы мы коснулись и в первый раз, когда только познакомились, но коротко, ведь это было на вечеринке. Джеральд посещал курсы писательского мастерства в городском благотворительном колледже для взрослых. Я же, как и почти каждый, кто работал в рекламе, бился над своим первым романом. Перед тем как выйти на Кензал-Грин, он спросил, не сможем ли мы и дальше видеться и беседовать.

Моим первым побуждением было отказаться. Мне кажется, бессмысленно обсуждать сам процесс письма. Это совершенно особенное и очень одинокое дело, и заниматься им надо в одиночку. Как плаванием и ездой на велосипеде. Но что-то в этом человеке заинтриговало меня. Я бы назвал это сосредоточенной осторожностью. Он был самый осмотрительный человек, которого я когда-либо видел. Поэтому я согласился, главным образом – из любопытства. Мне хотелось узнать о нем побольше.

Я предложил выпить, чтобы сделать общение непринужденным, и он, по-моему, очень обрадовался. Тогда мы провели вместе минут двадцать. Потом он сказал, что у него встреча, и убежал. Мы встретились еще несколько раз. Однажды пообедали у него дома. Совершенно бесцветная квартира в доме рядом с Вестминстерским собором. В основном говорили о любимых авторах. Он всегда подходил к литературе с чисто технической точки зрения. Считал, что книгу можно разобрать, посмотреть, как она сделана, а потом собрать что-то подобное. Как двигатель автомобиля. Загадочной природы литературы он не понимал совсем. Того, что лучшие произведения живут собственной тайной жизнью, которая просто проскальзывает у читателя между пальцев…

Барнаби нетерпеливо заерзал:

– Кажется, мы отклоняемся от основной темы, мистер Дженнингс.

– Вовсе нет. Все это имеет значение, как вы очень скоро поймете. Он прочитал мне несколько своих рассказов. Rigor mortis, инспектор. Трупное окоченение. Аккуратно отпечатано. Есть начало, середина и конец – и с первой до последней строчки мертвечина. Ему я этого не сказал. Я-то никогда не читал никому своих текстов. Мне было бы неуютно. Они слишком дороги мне. Как одному из этих ужасных блумсберийцев[64]64
  Речь идет об элитарном кружке английских интеллектуалов, писателей и художников, выпускников Кембриджа, который начал собираться в 1905–1906 гг. в лондонском районе Блумсбери.


[Закрыть].

Так вот, мы изредка встречались, это длилось около трех месяцев. Я задавал всякие личные вопросы, как их обычно задают новому знакомому, но он отвечал всегда неохотно, чуть ли не клещами из него приходилось вытягивать. Я узнал, что он воспитывался к Кенте, был единственным ребенком в семье, родители его принадлежали к среднему классу. Они оба умерли. Он посещал бесплатную среднюю школу, потом была скучная государственная служба. Я никак не мог понять, в чем тут дело: то ли мне отказала способность препарировать людей, извлекая их тайны на свет божий, то ли он редкостный зануда и нечего там искать. Честное слово, таких полно. Короче говоря, в какой-то момент я понял, что потратил на него достаточно времени, и решил положить этому конец.

«Бездушный мерзавец, – подумал сержант Трой. – Хотя истории этот парень рассказывать умеет. Не выдав пока ничего захватывающего, уже подсадил слушателей на крючок. Все время дает понять, что вот-вот что-то случится».

– Как мистер Хедли отнесся к вашему решению?

– Разумеется, я постарался все смягчить. Намекнул, что это временно. Отговорился тем, что подписал договор и должен приналечь, не то потеряю работу. Да и службу в рекламном агентстве я не оставлял, так что времени совсем нет. Это была вполне уважительная причина. После того как я все это изложил, он дал отбой. Ничего не сказал, совсем ничего. Просто последовало тяжелое молчание, а потом – гудки.

– Должен заметить, мистер Дженнингс, – вставил Барнаби, – вы очень хорошо помните все эти давние события.

– Я помню это очень ясно из-за того, что случилось дальше. Прошло с полчаса. Я собирался уходить. Я уже тогда познакомился с Авой и собирался вести ее обедать в «Ле Каприз»[65]65
  «Ле Каприз» – знаменитый лондонский ресторан, существующий с 1947 г.


[Закрыть]. Раздался звонок в дверь. Это был Джеральд. Он ворвался в квартиру, пробежал мимо меня. Его лицо, белое как бумага, всегда такое гладкое, непроницаемое, было перекошено. Казалось, он сошел с ума. Волосы стояли дыбом, как будто он сам или кто-то другой таскал его за вихры, глаза бегают. Он как будто меня не видел. Ходил туда-сюда странной, неровной походкой, делая время от времени рывки, как будто кто его пришпоривал. Потом стал кричать, задавал бессвязные, отрывочные вопросы, делал какие-то заявления, говорил невнятно, искажая слова до полной неразборчивости. Я пытался успокоить его. Но всякий раз, как я пробовал заговорить, он прерывал меня и опять задавал эти свои вопросы. Зачем я так поступаю? Что плохого он мне сделал? Я хочу убить его?

Потом он упал в кресло и стал задыхаться. Отчаянные хрипы, борьба за каждый вздох. До тех пор я, хоть и злился, что меня задерживают, но был лишь слегка взволнован этим внезапным взрывом эмоций. Теперь же по-настоящему встревожился. А вдруг у него припадок? Я нашел виски, налил ему, заставил выпить, налил еще. Думаю, я решил, что, если его напоить, он успокоится и я смогу узнать, что, черт возьми, с ним происходит. Он выпил залпом, половину пролив на рубашку и брюки. Его одежда и без того выглядела так, как будто неизвестно где валялась. Одной запонки не было. Шнурки на туфлях завязаны кое-как. Я пошел в спальню звонить Аве. Он заплакал.

Я оставил дверь в спальню полуоткрытой и следил за его отражением в зеркале, а он меня видеть не мог. Он взял шарф, висевший, вместе с моим пальто, на спинке стула. Я, помню, подумал, что он хочет вытереть шарфом лицо и, значит, совсем уж съехал с катушек, потому что обычно его манеры были до смешного изысканны. Но вместо этого он прижался к шарфу щекой, а потом губами.

Тут Макс Дженнингс замолчал, поднялся со стула, налил себе полстакана воды и выпил. Лисьи черты лица Троя исказились от отвращения.

– Возможно, – продолжал Дженнингс, снова усевшись, – на моем месте вы бы уже давно все поняли. Не думаю, что я был такой уж неискушенный. Просто мне и в голову не приходило, что Джеральд испытывает подобные чувства. Во-первых, в его манере поведения и внешности не было ничего позволявшего предположить гомосексуальность; по крайней мере, я, как гетеросексуал, этого не заметил. Кроме того, во время нашей первой встречи он был с девушкой. Так или иначе, вы понимаете, что теперь мне вдвойне хотелось от него избавиться. И по возможности – не дожидаясь признаний с его стороны. Поэтому я вошел в гостиную, бойкий такой придурок, и сказал, что звонила моя девушка, всыпала мне по первое число за то, что заставляю ее ждать, поэтому я должен немедленно убираться из дома.

Он не обратил на мои слова никакого внимания. Я не знал, что делать. Я даже не мог заставить себя дотронуться до него. Попробовать выманить из кресла и вывести за дверь. А оставлять его у себя в доме я, конечно, не собирался. Я решил вызвать такси, сказать водителю, что приятелю стало плохо, и попросить помочь мне сдвинуть его с места. Но когда я снял телефонную трубку, Джеральд вскочил, подбежал ко мне и выхватил ее. «Не выгоняйте меня!» – воскликнул он и разразился слезами, потом упал на ковер и обхватил руками мои колени. Он чуть не сшиб меня с ног. Это было дико, абсурдно, даже смешно, но одновременно очень меня испугало. Он был довольно крупный мужчина, кстати.

Дальше я говорил всякие дурацкие и бесполезные слова вроде: «Успокойтесь, Джеральд!» и «Соберитесь, пожалуйста», пытался отойти от него, но он полз за мной на коленях. Потом он схватил меня за руку, и вот тут все изменилось. Потому что в этом прикосновении не было даже и намека на сексуальность. Это был просто жест отчаяния, как если бы человек в полной безнадежности цеплялся за край обрыва. Я перестал ощущать угрозу и помог ему встать. Мы пошли на кухню, я его усадил, сварил ему кофе. Предупреждая признания и откровения любого свойства, я дал ему понять, что сама мысль о связи с мужчиной мне отвратительна. Что одно слово из этой оперы – и я вообще отказываюсь иметь с ним дело. Разумеется, я и так собирался с ним развязаться, но понимал, что он точно не уйдет, если я так прямо и скажу.

Как только я решил для себя, что теперь потрачу на этот экстравагантный и довольно неприятный инцидент ровно столько времени, сколько нужно, чтобы в нем разобраться, мне стало легче. Джеральд немного расслабился, хотя волнение его не оставляло. К этому моменту он был совершенно пьян. Не будь он пьян, сомневаюсь, что случилось бы то, что случилось.

– И что же это было, мистер Дженнингс?