Текст книги "Написано кровью"

Автор книги: Кэролайн Грэм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 26 страниц)

Рекс с трудом подавил зевок, а Монкальм, который все это время просидел рядом с хозяином, улыбнулся той странной улыбкой, которая бывает у собак, – наморщил нос, подтянул брыли и приоткрыл пасть.

На этой позитивной ноте Сью и покинула их, сидящих вдвоем посреди запущенной кухни, но уже не таких удрученных, какими застала по приходе. И все же она боялась, как бы они не рухнули в любой момент обратно в пучину вины и раскаяния.

Сейчас, у себя дома, Сью перестала наконец кусать ногти, слезла с дивана и заходила взад-вперед. Ей нужно придумать способ сделать их жизнь счастливой. А также не допустить, чтобы Рекс бегал по деревне, рассказывая сказки про заговор ирландских террористов.

О, это было слишком для нее одной. Ей требовалось с кем-то разделить ответственность. Получить подтверждение, что она все делает правильно. И чтобы кто-нибудь посоветовал, каковы должны быть ее дальнейшие действия.

Внезапно она остановилась: вот оно! Есть такой человек. Они не особенно дружны, и вообще у них нет ничего общего, но все-таки она тоже член писательского кружка. И значит, ей не может быть безразлично рассказанное Рексом.

Сью села, поставила телефон на колени и набрала номер Лоры.

Лора была рада, что вышла на работу. Случилось несколько приятных событий, и если до прошлого понедельника она бы их даже не заметила, то сегодня, наложившись одно на другое, они почти порадовали ее. Она решила воспринимать их как добрые предзнаменования, вешки, указывающие выход из болота страданий, в котором она так надолго увязла.

Во-первых, по почте прислали два чека. Один – более чем на три тысячи фунтов – от семейной пары, которая долго игнорировала ее письма и выставляемые ею счета, а по телефону отвечала уклончиво. В конце концов Лоре пригрозила подать на них в суд.

Затем Эдриан Макларен, тот самый, что привез бельевой шкаф в своем «Лендровере», пригласил Лору выпить с ним. Она, естественно, отказалась, но, даже отказываясь, ощутила некоторую здоровую щекотку удовольствия.

Но лучше всего был ланч. Лора всегда поддерживала дружеские отношения с владельцами книжной лавки «Черный дрозд». Они иногда отправляли посылки друг друга и по-соседки присматривали за магазином, если кто-то отлучался. Эйвери Филиппс изредка звал Лору на «суп и всякую всячину», как она это называла, и Лора никогда не отказывалась, потому что готовил он прекрасно.

«Что-то не хочется», – ответила она сегодня на приглашение, и это была чистая правда, потому что к часу дня еле ощутимый приятный шум, произведенный выпивкой в голове, стих и она снова впала в тоску. Но Эйвери настаивал, а у нее не было ни сил, ни желания спорить.

Ничего, утешала она себя, поднимаясь по крутым, неотполированным ступенькам, разговаривать ей почти не придется. Речь Эйвери – неостановимый поток. Он никогда не дожидается ответа, ему все равно, ответят или нет.

Довольно-таки пыльное помещение над магазином в основном использовалось как склад. Больше половины его занимали коробки и бандероли с книгами, завернутые в крафтовскую бумагу. На стенах висели выцветшие постеры, расхваливающие давно позабытые бестселлеры. В одном из углов имелись раковина и плита. В оконной нише был красиво накрыт на троих маленький круглый столик. Хрустящая белая скатерть, салфетки, простые, но элегантные бокалы для вина, ресторанные столовые приборы. Бутылка вина, австралийского «каберне совиньон» марки «вольф блас», была открыта, вино дышало.

Тим Янг, партнер Эйвери, придвинул Лоре стул, Эйвери поставил перед ней на белую фарфоровую тарелку чашку с приправленным карри крем-супом из пастернака (к нему шли индийские пшеничные лепешки наан), а еще подал крохотные слойки с тающим козьим сыром и маринованным фенхелем. Потом разлил вино по бокалам, и его аромат божественно смешался с аппетитными запахами острой пищи.

Лора поднесла к губам ложку с супом и тут же опустила ее. Прямо перед ней висел ужасающий постер: из разверстой могилы, окруженной гниющими черепами, поживой червей, вставало громадное привидение о двух головах, с единственным пылающим глазом на каждой. И в каждой из этих двух «пещей огненных» горело и корчилось множество крошечных существ.

– Жуть какая… – Лора отвернулась, ее всю передернуло от брезгливости.

Эйвери оглянулся через плечо, сразу все понял и вскочил.

– Прости, дорогая. – Он немедленно поменялся с ней местами, укорив Тима: – О чем ты только думал!

– О чем всегда думаю, – ответил Том, – о моих диких, страстных ночах с Саймоном Кэллоу[52]52
  Саймон Кэллоу (р. 1949) – английский актер, музыкант, писатель и режиссер, одним из первых среди британских знаменитостей заявивший о своей гомосексуальности в книге «Быть актером» (1984).


[Закрыть].

– Не обращай внимания, дорогая, – сказал Эйвери, устраиваясь на новом месте. – Он никогда даже не встречался с Саймоном Кэллоу. А этот ужас я сниму после ланча.

– О нет, не надо, – запротестовал Тим, – он мне нравится. Напоминает твоего бывшего.

Лора с удовольствием слушала их треп. Сначала она ела чисто автоматически, погруженная в печальные мысли, но никто бы не смог долго хранить безразличие к кулинарным шедеврам Эйвери. Ее нёбо поддавалось деликатному, но упругому прикосновению вина и острого, но нежного супа, и в конце концов еда целиком и полностью завладела ее вниманием.

Когда она вновь включилась в разговор, речь шла о налоговых декларациях, рынке недвижимости и кровожадности банковских менеджеров.

– И ведь это даже не их собственные деньги! – очень громко возмущался Эйвери.

– Успокойся, – поморщился Тим.

– Я совершенно спокоен!

– Ты кричишь.

– Я не кричу. Разве я кричу, Лора? Нет, правда, я что, кричу?

Лора покусывала сочную греческую маслину, пахнущую кориандром, и не ответила. Теперь, когда ланч почти закончился, она почувствовала, как на нее снова наваливается оцепенение одиночества. Отрешенная, ушедшая в себя, она залпом осушила свой бокал.

– Что с тобой, дорогая? – участливо спросил Тим. – Что случилось?

Она посмотрела в его худое, смуглое лицо. Он внимательно глядел на нее. Его глаза – в отличие от глаз его партнера, загорающихся любопытством при малейшем перепаде в настроении собеседника, – были серьезны и выражали глубокую обеспокоенность. Может быть, именно поэтому Лора ответила откровенно. А может, потому, что выпила вина.

– Умер один человек. Друг.

– О, Лора, – Тим перегнулся через стол и накрыл ее ладонь своей, – мне так жаль.

– Ну вот, а мы тут болтаем о какой-то чепухе, – расстроился Эйвери и налил ей еще. – Выпей, милая.

– Может, ты хочешь поговорить об этом?

К собственному удивлению, – ведь она уже однажды договорилась до полного изнеможения, – Лора поняла, что да, хочет. После того полного горечи и злости потока, который обрушился на старшего инспектора, она почувствовала себя еще более несчастной и жалкой. Это все было так не ко времени тогда. Не ей самой захотелось рассказать – на нее надавил закон, безличный инквизитор.

– Этот человек, умерший… вообще-то, его убили… он жил в нашей деревне.

– Так это про него писали в газетах! – воскликнул Эйвери, но, получив пинок под столом, вздрогнул и сказал: – Извини.

– Да, я его любила, – просто сказала Лора. А потом говорить ей стало совсем легко. Она начала с самого начала, с того дня, когда наступила Джеральду на ногу в лавке, и дошла до самого конца, когда поцеловала его, прощаясь на ночь (а оказалось – навсегда) в последнюю ночь его жизни. – Я всегда думала, – грустно произнесла она, – что если кого-то любишь очень сильно и очень долго, он не сможет в конце концов не ответить. Очень… очень глупо.

– О, дорогая, не сдерживайся, – Эйвери достал из внутреннего кармана большой шелковый платок с узором пейсли и протянул ей. – Ну-ка высморкайся!

Лора послушалась.

– При всем моем уважении к покойному, он, наверно, был слеп как крот. Боже мой, да не будь я геем, я бы тебе телефон оборвал. А ты, Тим?

– Безусловно. – Тим встал и легонько погладил Лору по плечу. – Может, кофе?

– Да, пожалуйста. – Ее голова отяжелела от вина. Она взглянула на часы. – Ничего себе! Уже половина четвертого.

– И что? – Он включил в розетку кофемолку.

– Вы растеряете клиентов.

– В такую-то погоду? – улыбнулся Эйвери. Крупные градины отскакивали от стекла.

А что, не осталось ли у них шоколадных конфет, мечтательно сказал он, и Тим поставил на стол коробку с бельгийскими белыми «манон блан». Эйвери опасливо протянул:

– О-о-о, не надо бы мне это есть…

– А чего тогда спрашиваешь, дурачок?

Потом разговор вернулся к недавней трагедии. Тим сказала Лоре, что она знает, где их найти, и если они чем-нибудь могут помочь, хоть чем-нибудь… Эйвери добавил, что она просто обязана в ближайшее время отобедать у них дома, потом спросил, какой из себя этот Дженнингс. Затем Тим поинтересовался, а не думает ли она переехать.

– Переехать? Ты имеешь в виду магазин?

– Нет-нет. Из деревни переехать. Кажется, ты там была не слишком-то счастлива, с тех пор как влюбилась в того парня. И если останешься, все будет тебе об этом напоминать.

И вот, пять часов спустя, Лора сидела в своем хорошеньком бирюзовом гнездышке, обложившись проспектами каустонских риелторов. В десять утра должен прийти агент и оценить ее дом. Быстрота, с которой она откликнулась на предложение Тима, убедила Лору, что она, вероятно, и сама уже в глубине души подошла к такому решению.

Не то чтобы ей стало легко – до этого еще жить и жить, но она почувствовала, что кризис миновал. Теперь, когда Джеральда больше нет и никогда не будет, она постарается любить его не так мучительно. Скорбеть о нем как о старом друге. И возможно, когда-нибудь смирение перед невосполнимой потерей сменится облегчением.

__________

Подойдя к ржавой ограде «Дома у карьера», 13, Брайан, несмотря на физическую смуту и душевный раздрай, подивился странностям здешней нумерации, поскольку от ближайшей каменоломни дом отделяло не два броска камнем, а все двадцать два.

Он неподвижно стоял под высоким стройным деревом с заснеженными, словно присыпанными сахаром ветвями, обесцвеченными инеем и лунным светом. Мороз кусал его за все места. Он часто-часто сглатывал, пытаясь замедлить сердечный ритм и успокоиться. Брайан приходил сюда много раз, в том числе и в ночь убийства Джеральда, но никогда прежде – по приглашению.

Чтобы не терять времени, он прокручивал в голове три сцены, которые после многочисленных переделок все-таки дописал. Они не очень ему нравились. Выходило нечто расплывчатое, как бланманже, суть определяется с трудом.

Когда на одну чашу весов Брайан положил свободу самовыражения своих студийцев, их органичную пластику, слова, идущие из души, а на другую – собственное будущее как преподавателя, то вторая однозначно перевесила. Конечно, он прекрасно понимал, что все кусочки можно восстановить к премьере и даже (у него ноги подкашивались от этой мысли) доработать. Нет, он больше ничего не мог с этим поделать, только надеяться на лучшее.

Все будет хорошо. Обычно к концу репетиции они становились добрыми друзьями. По крайней мере, так казалось ему. Как все заброшенные подростки, да и взрослые тоже, они очень хотели внушать восторг и уважение. Им хотелось быть кем-то. О, как он это понимал… Всей душой им сочувствовал, всем сердцем.

Брайан отогнул рукав и сверился с часами. Не что-нибудь, а «Космополитен», с хронографом! Цифры цвета горохового пюре лоснились и сияли. Его хронограф показывал время в Лондоне, Париже и Нью-Йорке и был водонепроницаем – хоть ныряй с ним на глубину ста метров. Брайан любовно протер стекло перчаткой, и, рискуя отравиться радоном, приблизил циферблат вплотную к глазам. Приятно сознавать, что где бы ты ни был, прогуливаешься ли по парижскому бульвару Осман или ныряешь с маской в Гудзон, случайный прохожий, спросивший у тебя, который час, не будет разочарован.

Брайан почувствовал, что у него замерз кончик носа. Рубашка, которую он в итоге выбрал, оказалась слишком тонкой для такой погоды, даже если поддеть ее под связанный матерью толстый кардиган с рельефными ирландскими узорами-аранами. Майку он решил не надевать. А бейсболка, в вырез которой сзади просунут его хвост, ни капли не греет.

Эди сказала, в девять. Тут минута ходьбы. С детства приученный к пунктуальности, он не мог себе позволить постучаться в дверь хотя бы секундой раньше.

Когда она подошла после репетиции попросить помощи в работе над ролью, его радость была слегка подкрашена скепсисом. Он даже посмотрел, нет ли кого в коридоре, ожидая обнаружить всю хихикающую и фыркающую гопкомпанию под дверьми. Но в коридоре было пусто. И все подозрения окончательно рассеялись, когда, уходя, она сказала ему: «Только остальным не говорите».

От этих слов все его существо забурлило и запульсировало. Приятно, но тревожно. Ах, этот налет таинственности, сообщенный просьбе Эдди ее последней фразой! Это сразу перевело их отношения из обычной сферы «учитель – ученик» во что-то совершенно иное. Он испытал одновременно облегчение и разочарование, когда она добавила: «Начнут смеяться».

Все равно факт остается фактом: скорее всего, они будут одни. И с тех пор, как это было оговорено, воображение его устроило сладострастный бунт. Тщетно он напоминал себе, что цель визита прежде всего педагогическая. Изощренные и пикантные образы упорно преследовали его.

Вот она сидит, положив руки на широко раздвинутые колени, демонстрируя эти свои малюсенькие, ужасно тесные меховые штанишки. Том называет их «твои шорты-мохнатки», намекая на нечто скабрезное. Еще фантазия подсовывала Брайану крупные планы ее ушек: одно нежное, безупречной формы, воплощенное изящество, а совершенная розовая раковина второго нашпигована всяким железом: штифтами, булавками, колечками, дрожащими серебристыми спиралями. Мысленно он вынимал гребень из ее волос, и они растекались по обнаженным плечам горячей лавой.

Заухала сова. Он снова посмотрел на запястье. Уже на полминуты больше! Целых тридцать драгоценных секунд потеряны! Он поискал глазами калитку, не нашел и полез через ограду.

При свете новенького фонаря он разглядел пожухлую траву и вываленный на нее мусор. Ржавый холодильник, дверца от буфета, помятые коробки из-под чая, выпотрошенное кресло, кипа старых телевизионных программок. Рядом с креслом лежала на боку пивная бочка.

Подойдя к дому, Брайан услышал звяканье, а потом – устрашающий лай и рычание. Собака выскочила из бочки и рванула к нему. Брайан вскрикнул от страха и отскочил, взмыв в воздух, как ракета. Удвоив громкость своих вокальных упражнений, пес натягивал цепь и рычал на него с неподдельной яростью.

– Сабр! – На темном фоне вспыхнул прямоугольник света, на крыльце стояла Эди. – Заткнись! Хватит брехать! – Она приоткрыла дверь пошире и улыбнулась Брайану. Тот с завидной скоростью добежал до нее. – Не бойтесь его.

– Боже мой, – Брайан сдавленно хихикнул, – да я ничего не имею против собак, даже наоборот. – Он храбро притворился, будто собирается пойти пообщаться с псом: – Ну что, дружище…

– Все же лучше не пытайтесь его погладить.

– А, да. Понятно.

Она не посторонилась, пропуская его в дом. Брайану пришлось протискиваться, виновато втягивая живот и глубоко вдохнув. У него закружилась голова. Лицо Эди было так близко, что он мог бы поцеловать ее.

Они оказались в комнате, про которую Брайан решил, что это гостиная, хотя места тут было маловато. Много гостей здесь вряд ли разместилось бы. Одной стены не разглядеть за штабелями коробок с наклейками «шарп» и «хитачи». Диван, обитый черным винилом, с поролоном, лезущим изо всех дыр и щелей, выглядел так, как будто его бык пободал. В углу стоял телевизор, самый большой из всех, что когда-либо видел Брайан. Огромный, матово-черный, чудо современной техники. На нем красовалась плетеная корзина с яркими искусственными цветами, оранжевыми и красными, а под ним – видеоприставка. Большой красивый магнитофон играл поп-музыку, очень громко. Повсюду кучками валялась одежда, несколько платьев висели на проволочных плечиках.

Эди, разумеется, и не подумала извиняться за беспорядок в комнате, что сразу произвело на Брайана впечатление. Его мать сразу рассыпалась бы в извинениях, даже если бы одна из лососевого цвета стеганых подушечек, закрепленных липучками на ее диване честерфилд, сдвинулась бы хоть на дюйм.

– Чувствуйте себя как дома.

– Спасибо.

Было очень тепло. Брайан снял куртку, аккуратно сложил ее, пристроил на диван и сел рядом. Он был тронут при виде своей распечатки с текстом, густо исчерканной шариковой ручкой. Нервно кашлянув, он осмотрелся. Что бы сказать? Его взгляд упал на коробки.

– Интересуешься… акустическими системами, Эди?

– Собираем коробки. Для фонда рассеянного склероза.

– Отлично! – Брайан изо всех сил постарался, чтобы она не заметила удивления в его голосе. – Делаете доброе дело, уф-уф-уф.

– Выпить хотите?

– Спасибо.

Она подошла в старому, тяжелому, пятидесятых годов буфету, уставленному сверху какими-то картинками, вазочками с искусственными цветами, открытками, и достала из-за дверцы бутылку. Он раньше таких никогда не видел.

– Кого я сейчас поздравляю с днем рождения, Эди?

– Мою маму. Тридцать один вчера исполнилось.

– Боже мой! – «Ничего себе, – подумал он, – моложе меня». – А она… дома сейчас?

– Не. Сегодня она тягает железо.

Ему очень хотелось спросить, дома ли Том, но тогда все было бы уж совсем очевидно. Где папочка, он и так знал. Мотает срок – десять лет за вооруженное ограбление в Олбани.

– Заткните деревом дырку, Брай.

Он в замешательстве огляделся и заметил в дальнем конце комнаты открытую дверь, ведущую на лестницу. Клэптон прикрыл ее и прислонился к ней спиной, игриво изогнув бровь. Потом ему пришло в голову, что такая поза может показаться угрожающей, поэтому он вернулся на середину комнаты, где и получил свой стакан.

– Ну, пьем до дна, – сказала Эди Брайану, беспомощно застывшему с липким стаканом в руках.

– А что это?

– Бормотуха, – усмехнулась она, – фруктовое вино. Яблоки, лимоны и всякое такое.

– А ты не выпьешь?

– Мне нужна ясная голова, верно ведь?

– Да, конечно, извини.

– Вы поведете меня опасными путями, Брайан.

Скорее желая задушить в зародыше то, что промелькнуло перед мысленным взором при этой фразе, чем ради утоления жажды, он сделал еще один большой глоток, и гремучая смесь взорвалась у него в голове, где-то между ушами.

– Хорошо пошло?

– Отлично. – Он вцепился в спинку стула. – Громолеты, вперед!

– Что вперед?

Разумеется, ей слишком мало лет, чтобы она помнила первый сериал, и слишком много, чтобы заинтересоваться ремейком. Зачем он это сказал? Вот глупость. Еще решит, что он полный кретин.

Эди раскачивалась под музыку, закрыв глаза. Изгиб спины так изящен, вся она так податлива на вид. И в то же время вся – стальная пружина. В лакированных туфельках на каблуках, которые ей чуть-чуть великоваты. «Наверно, мамины», – подумал Брайан, и эта мысль вызвала у него прилив нежности. Он храбро включился в танец, неуклюже переминаясь с ноги на ногу и прищелкивая пальцами, не в такт. Музыку он чувствовал даже хуже, чем диалог.

– Еще выпить? – Она остановилась.

– Да нет, лучше не надо. Спасибо.

– Тогда садитесь.

Брайан огляделся. Единственное в комнате кресло было завалено видео– и аудиокассетами, рваными колготками, бесплатными газетами, и на всем этом чудом держалась тарелка с остатками томатного соуса и подсохшим яичным желтком. Брайан уселся все на тот же диван.

Здесь тоже было полно всякого мусора, но Эди сгребла его и выбросила за спинку. Для этого ей пришлось встать на колени и потянуться вперед, тесная юбка так облепила ее, что Брайан увидел ложбинку между ягодицами. Его немедленно бросило в жар, что он приписал избытку тепла от электрокамина.

– Итак, юная Эди, – да, держаться легко и непринужденно, – чем я могу помочь?

Она плюхнулась на диван рядом с ним.

Ну что ж, и правильно. Ничего такого в этом нет. С чисто практической точки зрения это единственное нормальное место, где можно сесть. Нет никакого смысла садиться за несколько миль от него в шаткое кресло. Если это просто консультация, а судя по всему, так оно и будет, подобная доверительная близость очень важна.

Хорошо бы только он мог ее услышать, слишком уж громко играет музыка. От этого драйвового бита у него череп раскалывался. Он бы с удовольствием попросил приглушить, а то и выключить музыку, но боялся, как бы его не сочли душным дяденькой средних лет.

Эди устроилась на диване, поджав ноги. На ее блестящих черных колготках пошла стрелка, она начиналась на левом колене и уходила вверх, под юбку леопардовой расцветки. Брайан с трудом оторвал взгляд от спущенной петли и приструнил распалившееся воображение, которое уже рисовало ему место, где стрелка кончалась. Потом он снова спросил Эди, что ее беспокоит и чем он может помочь.

Он сказал это очень тихо, зная, что она не услышит, и, к его облегчению, план сработал. Эди встала и выдернула из розетки вилку магнитофона. Огненные цветы на телевизоре тоже поумерили свое сверкание, превратившись в пыльную, бесцветную пластмассу.

– Я хотела сказать… – Она снова села. Неужели на сей раз действительно чуть-чуть ближе к нему? – Я никогда не соберусь с духом, чтобы выступать перед всеми этими людьми.

– Конечно соберешься. Стоит только выйти на сцену, и волнение пройдет. Поверь мне, я знаю.

– И потом, произношение у меня… Небось, она не так говорила. Как настоящий секретарь.

– Твой выговор как нельзя лучше подходит для этой роли.

Еще не завершив своей мысли, он уже понял, что дал маху. Героиня, о которой шла речь, неряшливая, грубая наркоманка, потаскуха, жила на пособие по безработице и обделывала разные делишки в перерывах между торговлей телом. Типаж не очень далекий от покойной тетушки Дензила, которая, если верить племяннику, вошла в историю медицины, издавая предсмертные хрипы вагиной.

– Честно говоря, – пальцы ее правой руки, лежавшие до сих пор на подоле юбки, нырнули под юбку и пропали, – мне эта роль трудно дается. У меня от нее прям титьки зудят. Понимаете, о чем я?

– Прр-ш… – Брайан, загипнотизированный странными движениями под юбкой (она что, гладит себя? чешет живот?), проскрипел: – Прошу тебя, Эди, давай-ка выясним, почему она тебя так раздражает, о’кей? Итак, не задумываясь, раз, два, три – почему?

– Она делает вид, что не запала на Мика, а видно же, что она просто тащится от него. Я бы… я бы просто подошла к нему и так и сказала.

– Ах, да ведь в этом же и вся прелесть игры на сцене, – несмотря на комок в горле, он нашел слова, – в возможности пожить, хотя бы временно, жизнью человека совершенно на тебя непохожего. Понимаешь, Эди, в этом и смысл искусства. Сублимировать грубую действительность.

– Вы очень глубокий человек, Брайан.

Брайан, глубокий почти как презерватив, хотя и не такой полезный, с притворной небрежностью пожал плечами.

– Но когда вы кончите сублимировать, – продолжала Эди, – разве не окажетесь опять там же, откуда начали?

Столкнувшись с таким потрясающим аргументом, Брайан потерял дар речи. Эди некоторое время смотрела на него с надеждой, а потом, разочарованная, отвернулась в печали.

Боже, какие стыдные картины теснились в его воображении, когда он созерцал ее изысканный профиль! У нее в ушах на золоченых жердочках сидели два крошечных попугайчика. Деревянные ярко раскрашенные птички. Над одним из них красовался знак вопроса из всех этих штифтов и гвоздиков, вставленных в проколотые дырки. Все это вызывало у Брайана ненасытное желание. Ему нужно было теребить, покусывать, целовать изувеченную мочку. Он крепко сцепил руки, зажав их между колен.

– Ваша жена знает, что вы здесь, Брайан?

– Нет. – Он изобразил удивление, давая понять, каким странным находит подобный вопрос. – Ее не было дома, когда я уходил. Но я часто отлучаюсь по разным школьным делам. И не всегда сдаю адреса и явки.

– Наверно, это так клево – быть женатым. Иметь свой собственный маленький домик, семью…

– Не верь этим глупостям. – Брайан хихикнул несколько раз, игриво, но и немного печально. – Семейная жизнь может убить мужчину.

– Но вы-то живы.

– Мертвый. Внутри.

Он немедленно пожалел о своих словах. Одно дело – держаться с ней на равных, когда репетируешь. Тут можешь быть сколь угодно открытым. И совсем другое – открывать интимные, хуже того, довольно неприглядные стороны своей личной жизни. Брайану никогда раньше не приходила в голову мысль, что его скорее полюбят, если он покажет глубокое недовольство собственной жизнью и зависть к чужой, отбросив бодрый покровительственный тон, которого держался до сих пор.

– О, Брай… – Эди вздохнула и сочувственно положила руку в кольцах ему на колено. – Мне так жаль.

Брайан вздрогнул. Во рту у него было сухо, как в пустыне. Он скосил глаза на неаккуратно подстриженные и покрытые цикламеновым лаком ногти.

– Все это строго entre nous[53]53
  Между нами (франц.).


[Закрыть], Эди.

– Что «ну»? – не поняла она.

– Я не хотел бы, чтобы ты кому-нибудь об этом рассказывала.

– Да за кого вы меня принимаете? – Так же быстро, как наклонилась к нему, она отпрянула, ее юное лицо мгновенно стало холодным. – Как-то странно вы понимаете себе дружбу.

– О, прости меня! Я не имел в виду… Эди! Не уходи…

Но она уже уходила, петляя по рельефным завиткам узора на пурпурном ковре. Он смотрел на ее чудесно округлые леопардовые ягодицы, которые терлись друг о друга, щечка о щечку, и понимал, что в любую минуту рискует хлопнуться в обморок. Она была уже у буфета и вынимала пробку из бутылки с «гремучей смесью».

– Еще выпьете?

– Да! Да, пожалуйста. Спасибо, Эди. – Он не собирался, но если это вернет ее опять на диван, он мог бы… Что мог бы?

– А потом можем почитать мою роль, если хотите.

Кажется, на сей раз она налила себе тоже. Она улыбалась ему так дружелюбно, как будто их маленькой стычки не было. Эту быструю и, казалось, нелогичную смену настроений, свойственную всем им, Брайану было тяжелее всего понять. Сам-то он всегда надувался и долго не прощал обид.

– Слова у меня… «от зубов отскакивают», – сообщила Эди, – так?

– В самую точку.

– Помните, Дензил еще сказал, что отскакивает от зубов?

– Нет. – Ложь! Прямо сейчас он представлял себе, как она забирается в его джинсы, и ее губы и язык…

Она поставила другую кассету, музыка была медленная, мелодичная, спокойная.

– Нравится?

– Очень.

– Тогда, – она дала ему стакан и села рядом, – цепляйтесь.

– Что, прости?

– Ну, выпьем как друзья.

Она продела свою руку в его, поднесла стакан ко рту, и это движение приблизило их друг к другу. Ее дыхание пахло сигаретным дымом, солью, но более всего чем-то резким, напомнившим ему о школьной лаборатории; он позже понял, что это было грушевое монпансье. Так, притянутые друг к другу, толкаясь и хихикая, они выпили. От волнения Брайан больше расплескал, чем влил в себя.

– Черт, – выругалась Эди. – Все мне на джемпер.

– Прости.

– Пойду вытру.

Вынимая свою руку, она снова оказалась очень близко. Губы нежные, как манго, влажные от выпитого вина, огромные глаза с лиловыми тенями, ресницы так густо накрашены, что торчат, как шипы. Ее удивительные, цвета апельсинового джема волосы были небрежно подобраны, и несколько вольных кудряшек выбивались. Она сидела к нему лицом, положив ногу на ногу, томно допивая свой стакан большими глотками.

Брайан растерянно отвел глаза. Он хотел сказать что-нибудь безобидное, способное перевести разговор на нейтральную почву, в чисто платоническое русло. Но единственная реплика, которая пришла ему на ум (и ушла) была безнадежно неподходящей, могла только поддать жару, а не погасить занимающийся огонь. В голове у него раздавались щелчки, похожие на звук захлопывающегося турникета, и он все-таки произнес:

– У такой девушки, как ты, наверняка есть парень, и он захочет прийти и посмотреть, как ты играешь на сцене.

– Этот? – Эди ухмыльнулась.

Брайан почувствовал ревнивое разочарование. Значит, он был прав и у нее кто-то есть, но от презрительных ноток в ее голосе он получил удовольствие.

– Да что с него толку.

– В каком смысле?

– Да во всех смыслах. Какая-то, блин, «оригинальная низкокалорийная начинка». Ну, понимаешь, да?

Брайан уставился на нее, не понимая ничего. Он слегка поплыл от бормотухи, избытка тепла и постоянной эрекции. Конечно, с мозгами у него было что-то не то, потому что он, хоть убейте, не улавливал связи между неподходящим дружком и начинкой из вафельной крошки в шоколадном драже «мальтизерс». Или, может, дело просто в том, что дружок никогда их ей не покупает?

– Небось, у твоей жены таких проблем нет.

Эди подмигнула ему, но Брайан этого не заметил, потому что смотрел на ее живот, поднимался по невыносимо сексуальной лестнице и уже поднялся до тоненького топика, залитого вином и потому очень плотно прилегающего к телу.

– Тебе, наверно, так неудобно, – онемевшими губами проговорил он, и хотя выражение ее лица не изменилось, он уже знал, что невидимый барьер перейден, теперь он уже не может встать и уйти. И все же он не был готов к тому, что события начнут развиваться с ошеломляющей скоростью.

– Ты прав, – прошептала Эди, – простужусь и умру.

Не отводя глаз от его лица, она завела руки за спину и развязала там что-то или расстегнула. Топ упал, обнажив красивые жемчужно-белые груди с бледно-голубыми просвечивающими венами и возбужденными сосками. Брайан застыл как громом пораженный, в страхе и восторге. Она подалась вперед, высунула язычок, как птичка колибри, и засунула ему в ухо.

Брайан вздрогнул и застонал. У него так закружилась голова, что он испугался, как бы прямо сейчас не потерять сознание.

– Потрогай меня, Брай… Давай же… Скорее…

– О-о-о… Эди…

– Нам нужна твоя рука…

– Они такие красивые…

– Крепче… ущипни их… потри…

– Я так мечтал об этом!

– Ага. И я.

– Я все время представляю, как я тебя…

– Плохой мальчик.

– Это меня так заводит… знаешь…

– Твой-то готов, а, Брайан. Как думаешь, прокатит у нас?

– Да! – воскликнул Брайан, не очень понимая, кто кого должен прокатить, но да, он готов!

– А если чуть пониже?

– М-м-м…

– Я видела, как ты смотрел на мои ноги.

– Такие хорошенькие ножки.

– Хочешь подняться по моей маленькой лесенке, а?

– О да, да…

– Ну давай…

– Эники, беники ели…

– Ты ведь умеешь работать руками, а, Брайан?

– Пока жалоб не было.

– Петтинг и все такое.

– М-м-мгг…

– Вот и добрался до вареников, да?

– О, Эди! – Ее колготки вдруг оказались на уровне лодыжек, а пальцы занялись пуговицами его рубашки. – Что ты делаешь?

– Снимаю это. Все по-честному.

– Я… худой. Никогда не хватало времени подкачаться.

– Ну, не такой уж и худой вот здесь, а, Брайан?

– Ух ты!

– Где нужно, не худой.

– Больно, вообще-то.

– А теперь джинсы.

– А ты уверена, что дверь…

– Нельзя же трахаться в джинсах. – Эди задрала юбку, потом протянула руку и потрогала его бороду.

– О, не надо.

– А это что тут у нас за бугорки?

– Ты не могла бы погасить свет?