Текст книги "Написано кровью"

Автор книги: Кэролайн Грэм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 26 страниц)

Она никогда не думала прежде, что можно одновременно верить и не верить во что-то. Она знала, что Джеральд мертв. Полиция сообщила ей об этом. Ведется следствие. Похороны, которые, правда, еще кто-то должен организовать, разумеется, состоятся, и очень скоро. Еще вчера ей пришлось поверить, что он мертв.

Так почему же сейчас она так уверена, что стоит пойти в «Приют ржанки», и Джеральд окажется там, откроет дверь и поздоровается в своей обычной манере, печально, сухо и преувеличенно вежливо? Лора уже не в первый раз задумалась, любила бы она его так сильно и неотступно, если бы он с самого начала не выставил табличку «По газону не ходить»? Что толку теперь об этом гадать.

Она пошла в ванную, приняла душ, завернулась в халат и стала подыскивать, что бы надеть, но без всякого энтузиазма. Объемные, как шаровары, серо-зеленые шерстяные брюки, горчичного оттенка шелковая блузка, просторная дубленка в тонах слоновой кости. Каштанового цвета ботфорты, янтарные бусы, волосы перевязать черной бархатной лентой. Легкий искусный макияж, и капля духов «Кабошар». И все это – удивляясь самой себе и абсолютной неискоренимости навыков и привычек.

Позавтракала она ледяным «фернет-бранка». Есть пока не хотелось. Слегка кружилась голова. Интересно, остался ли еще в крови алкоголь, безопасно ли садиться за руль? Она толком не ела уже три дня и не смогла бы проглотить ни кусочка, даже если бы приготовила себе что-нибудь. У нее в горле как будто образовалась преграда, преодолимая только для сорокаградусных напитков.

Она поставила пустой бокал рядом с хрупкими фарфоровыми черепками, аккуратно сложенными в раковину вчерашним недотепой-полицейским. И что, по его мнению, она должна с ними сделать? Склеить эпоксидкой? Одному богу известно, почему он решил готовить кофе в бульонных чашках севрского фарфора.

Уже готовая выйти из дома, Лора вдруг вернулась и открыла дверь в желтую гостиную. Комната выглядела по-зимнему холодной и тусклой, какой-то металлически серой. Впервые она увидела гостиную чужими глазами, какой та могла показаться Барнаби, например. Такая миниатюрная, тщательно обставленная, можно сказать, чопорная. Только портрет на стене живой. Тяжелые складки бархата на бедре юноши светились сами по себе, помимо золотистого фона всей картины. Поддавшись непонятному порыву, Лора наклонилась и приложила ладонь к полным скорби зеленым глазам.

Зазвонил телефон. Она не стала брать трубку. Наверно, это просто Сью. Звонит каждый день после убийства, все зовет Лору на чашку кофе. Хочет как лучше, разумеется, но что-то в утонченной натуре Лоры противилось излишне пафосной манере поведения. Добрых полдня толочь воду в ступе, перебирая подробности вечера перед смертью Джеральда, бесконечно вопрошать, почему, да по какой причине, да как же это вышло. Еще она боялась, что не сможет справиться с собой и заплачет на людях.

Она вдруг подумала, что больше не должна ходить в писательский кружок. И так вечно путала, что предъявляла на предыдущем собрании, а потом боялась разоблачения, но все были так заняты собственной писаниной, что этого ни разу не случилось.

Выйдя на улицу, Лора вздрогнула, лицо защипало от холода. Какой-то воробей, недооценив стужу, разогнался, чтобы плюхнуться в купальню для птиц, и теперь яростно перебирал лапками, скользя по льду. Напомнив себе разбить лед по возвращении, Лора осторожно направилась к гаражу, то и дело наступая на хрустящий ледок, затянувший лужи.

Юридическая контора Джослина, Тибблза и Делани занимала первый этаж элегантного таунхауса постройки восемнадцатого века, одного из шести в ряду, в самом центре города. Сзади эти дома теснила приходская церковь Святого Варфоломея. Дверь, покрашенная в лакричный цвет, с двумя кадками крокусов по бокам, блестела, как черное стекло. Какого-то приверженца старины посетила богатая идея восстановить перед домом историческую мостовую из булыжника, уложенного на цемент. Для ног это был сущий ад, наверняка пострадала не одна лодыжка. По крайней мере, так думал старший инспектор, пробираясь к полированным, не менее опасным, чем булыжники, ступенькам.

Их встретила и попросила подождать полная дама средних лет, с грубоватой, под стать булыжнику, внешностью, но теплой, несколько рассеянной улыбкой. Она провела их в приемную, обстоятельную и внушающую доверие: стены обшиты деревянными панелями, мебель добротно-тяжеловесная, на низких столиках – массивные стеклянные пепельницы и несколько выпусков «Ежеквартального юридического обозрения». На одном из респектабельных кожаных полукресел, туго набитых, с декорированной пуговицами ромбовидной стежкой на спинке, свернувшись клубком, крепко спал полосатый кот, который изредка подергивал во сне ушами. Трой кивнул в его сторону:

– А это, должно быть, младший компаньон, Тибблз.

– Ни слова о котах в моем присутствии!

– Как думаете, успею я выкурить сигарету?

– Нет.

Барнаби оказался прав. Не успел он договорить, как две панели разошлись и к ним вышел мистер Джослин, невысокий человечек с пухлой, подушковидной грудью и маленькими ручками и ножками. Он напомнил Барнаби напыжившегося голубя. Весь он был каким-то серым: и рукава со штанинами в тонкую полоску, и жидкие, тщательно распределенные по голове волосы, и более пышные кустики волос, торчавшие из ушей. Даже ногти его имели синюшно-серый оттенок. Складывалось впечатление, будто из него выкачали все жизненные соки, и теперь, вконец иссушенный, он чуть ли не шелестит при ходьбе.

– А, вот и вы! – воскликнул он, как будто это они заставили его ждать, а не наоборот. – Проходите, проходите.

Они расположились в кабинете, таком же скучном и чопорном, как приемная. Мистер Джослин сел за письменный стол, безбрежный, будто поле для регби, и почти пропал из виду.

– Да, ужасно, ужасно, – сказал он.

Барнаби от души понадеялся, что не каждое слово будет повторяться дважды, иначе они тут до морковкина заговенья просидят. Он так понял, что слова мистера Джослина относились к смерти его клиента.

– Очень любезно с вашей стороны, мистер Джослин, не настаивать на соблюдении обычных формальностей.

– Только в случае убийства, старший инспектор. Исключительно в случае убийства.

Мистер Джослин подгреб к себе мраморного окраса папку, открыл и вынул конверт с завещанием. Когда он разворачивал плотные листы пергамента, они так хрустели, как будто горели на костре. Разгладив листы и пробежав их глазами, адвокат сообщил:

– Согласно распоряжениям мистера Хедли, все имущество, которым он будет владеть к моменту своей смерти, а также все денежные поступления от его земельных владений отходят в равных долях Колледжу Эммануэль в Кембридже и Центральной школе искусств и дизайна Святого Мартина в целях учреждения двух стипендий для молодых людей выдающегося таланта, ограниченных в средствах, но желающих посвятить себя литературе и изобразительному искусству. Из завещания ясно, что оба учреждения осведомлены о его содержании.

– Итак, речь идет о большой сумме?

– Именно. Мистер Хедли с умом вкладывал деньги. Международные паевые трасты, гарантийные денежные счета, специальные сберегательные счета, освобожденные от налога, казначейские обязательства. В общем и целом набегает около восьмисот тысяч фунтов. Не считая стоимости дома, разумеется.

С трудом скрывая удивление, Барнаби спросил, когда было составлено завещание.

– Тринадцатого февраля тысяча девятьсот восемьдесят второго года. Единственная поправка – перемена душеприказчика. Когда мистер Хедли переехал в Мидсомер-Уорти, ему потребовался юрист для оформления перехода прав на недвижимость, и он обратился к нам с просьбой заняться его делами в случае его смерти.

– Кто был прежним душеприказчиком?

– Тот, кто зарегистрировал завещание.

– Могу я узнать адрес этой фирмы? А также адрес мистера Хедли, который он предоставлял в то время.

Мистер Джослин достал из внутреннего кармана серую перьевую ручку. Он отвинтил колпачок, аккуратно надел его на противоположный конец ручки, вынул из папки с бумагой для черновиков листок. Убедившись, что с одной стороны на листке уже писали, он прокашлялся, как будто собирался не писать, а говорить, и нацарапал несколько строчек. Потом сложил листок, еще раз и еще, и только затем передал старшему инспектору крошечный квадратик.

– Могу я спросить, мистер Джослин, хорошо ли вы знали своего клиента?

– Нет, мало знал. Он приходил сюда по делам, только что мною упомянутым, и больше я его никогда не видел.

– Ясно. Надо сказать, его инвестиции очень продуманные. Вы не знаете, он не пользовался услугами финансового консультанта?

– Понятия не имею. – Мистер Джослин, явно очень довольный тем, что ничем не может быть полезен в этом вопросе, добродушно посмотрел на них обоих.

– Мы так поняли, судя по тому, что говорил сам мистер Хедли, он переехал сюда из Кента…

– Вряд ли меня касается, откуда он приехал, старший инспектор, – светясь от счастья, ответил мистер Джослин. Потом, на случай, если у посетителей осталась хоть какая-то надежда, добавил: – Это меня не касается.

Чем более бесполезным для следствия он оказывался, тем теплее становилось отношение юриста к следователю. Дав быстрые отрицательные ответы на еще несколько вопросов, он уже просто лучился радостью. Когда пришло время прощаться, он просиял, и серебряная искра, яркая, но вполне в цветовой гамме мистера Джослина, сверкнула между его передними зубами.

Войдя в кабинет, Барнаби сразу заметил фотографию в рамке. Трое детей, два мальчика и девочка, одетые ярко, смеющиеся, жизнерадостные. Девочка, уцепившись за перекладину, висела вниз головой и качалась. Они отлично проводили время, и старший инспектор на секунду задержался, просто потому, что было приятно на них посмотреть.

– Ваши внуки, мистер Джослин?

– Нет. – Наконец хоть какая-то краска! На бескровных щеках мистер Джослина появился нежный румянец. – Мои дети. Снято, когда дочери исполнилось пять лет. В прошлом месяце.

– Ну и ходок! – усмехнулся Трой, когда они с шефом снова ковыляли по скользким булыжникам. – Неудивительно, что выглядит лет на сто. К машине?

– Я бы не возражал погреться. Может, выпьем кофе в «Бантерз»?

– «Бантерз»? – Трой удивленно уставился на шефа.

– Почему нет?

Сержант знал почему, но пошел. Они расположились в уютном местечке среди медных чайников, охотничьих рожков и конской сбруи с медными бляхами. Официантки были одеты в черные викторианские платья до середины икры и переднички, похожие на белые восклицательные знаки, а на голове у них красовались низко надвинутые на лоб наколки, сосборенные, как складчатый край открытого пирога. Но они были молоды, умело накрашены, работали так же быстро и хорошо, как в «Макдональдсе».

В многолюдной теплой тесноте зала пахло мокрой одеждой, тостами и свежемолотым кофе. В «Бантерз» не водилось всякой там ерунды под шапкой вспененного молока с шоколадной крошкой. Солидные кофейники, молочники и сахарницы из посеребренного никеля, расписанные цветами чашки и блюдца и серебряные ложки с фигурками апостолов на черенке.

Трой налил кофе им обоим, положил себе три кусочка сахара и грел пальцы, обхватив чашку. Потом откинулся на спинку стула и с огромным удовольствием стал обозревать улицу в просвете между присборенными кретоновыми занавесками. Ибо что может быть лучше, чем сидеть в тепле и сухости и наблюдать, как твои сограждане, дрожа от холода и натыкаясь друг на друга, бредут сквозь ветер и дождь? Не бог весть какое удовольствие, готов был признать Трой, но почти так же приятно, как в ливень пронестись в автомобиле мимо толпы на автобусной остановке. Особенно если подобраться поближе к затопленному водосточному желобу.

Официантка подошла, сказала: «Пжлста», поставила на стол старомодную, в три яруса, фарфоровую этажерку с пирожными и ушла. Барнаби блаженно прикрыл глаза, но тут же понял, что вряд ли сможет и дальше сидеть с закрытыми глазами, и снова открыл их, поклявшись себе, что смотреть ни на что не будет.

Пирожные. Большие, пухлые профитроли, сочащиеся кремом. Аккуратные лепестки шоколада, попеременно белого и темного, а между ними – крошка миндального печенья, пропитанная ликером. Завитки зеленого марципана, напоминающие цветную капусту. Шарики из молотого миндаля, меда и розовой воды. Квадратики песочного печенья с миндалем и молочной помадкой. «Наполеон», прослоенный свежепротертой малиной вместо джема и crème pâtissière[45]45
  Заварной крем «патисье» (франц.).


[Закрыть]. Лимонные и апельсиновые пышки, посыпанные сахарной пудрой. Ванильные меренги с влажными маленькими завитками каштанового пюре, тарталетки с кремом франжипани.

– Ням-ням, – промурлыкал сержант Трой. Он угощался чем-то напоминающим небольшой печеный плотик, покрытый кофейной глазурью, на котором сидели три большие улитки из мягкой нуги. – Еще кофе, шеф?

– М-м-м… – Барнаби изучал верхний ярус, самый маленький круг этой божественной башни-искусительницы. Ему показалось, что от лежащего наверху толстеют меньше. Ну, для начала, они… меньше размером. Главное, не смотреть вниз.

Трой так понял, что «м-м-м» значит «да», и налил еще кофе. Барнаби выбрал себе два тоненьких печенья, скрепленных желто-коричневой массой.

– Это, по-моему, не очень интересно.

– По мне, достаточно, – проворчал старший инспектор, откусывая. О боже, да тут сливочное масло. И пралине! И уже ведь поздно класть обратно. Ничего, он урежет свой ланч. И в конце концов, он знал, на что идет, когда отправился сюда.

– Уже посмотрели адрес, шеф?

Барнаби развернул тугой маленький квадратик и передал Трою. Тот прочитал:

– Саут-Вест-один, Кавендиш-билдингс, тридцать два. Это ведь Виктория[46]46
  Виктория – район в центре Лондона, где находится одноименный вокзал.


[Закрыть], так?

– Да. Возможно, многоэтажный дом.

– Итак, если он жил там в восемьдесят втором году и переехал в Мидсомер-Уорти в восемьдесят третьем, когда же обретался в Кенте?

– Откуда я знаю.

– По крайней мере, теперь нам известно, что Грейс умерла раньше февраля восемьдесят второго года.

– Не обязательно. В наши дни люди иногда исключают из завещаний самых близких. Быстро… – Барнаби схватил этажерку с пирожными. – Те две женщины хотят пересесть. Поставьте это на их столик!

– Но вдруг мы захотим…

– Не захотим.

– А я вот, может, и захочу.

– Делайте, как я сказал!

Ухмыляясь, Трой убрал этажерку со стола. По возвращении он застал Барнаби гоняющим последнюю крошку пирожного пальцем на тарелке и что-то бормочущим себе под нос.

– Вы что-то сказали, сэр?

– Я о деньгах думаю. Чертова уйма денег. Если еще стоимость дома прибавить, сколько получится? Миллион пятьсот тысяч?

– Минимум. Ничего такой куш. И всего в получасе от Вест-Энда.

– Итак, речь идет о почти миллионе фунтов.

Барнаби показалось очень трогательным, что человек, страстно мечтавший, но неспособный написать что-то стоящее, ничего, если судить по картинам в его гостиной, не понимавший в искусстве, щедро жертвовал на него свои деньги.

– Вот именно. Да, счастливчик. Ну… – добавил сержант, будучи человеком справедливым, – в каком-то смысле.

– Хедли, безусловно, был служащим гораздо более высокого ранга, чем мы себе представляли.

– Не обязательно. Возможно, ему просто повезло с инвестициями. Если ты готов рискнуть, можешь неплохо приподняться. – Трой, будучи пайщиком «Бритиш газ и телеком», был уверен, что знает, что говорит.

Снова подошла официантка.

– Еще кофе, джентльмены?

– Нет, – быстро ответил Барнаби, – спасибо, – и описал, как мог, съеденное.

Она взялась за блокнотик, подвешенный к поясу на шнурке.

– Значит, biscuit du beurre de praline[47]47
  Печенье с масляным кремом пралине (франц.).


[Закрыть], – она улыбнулась Трою, – и a deux jeunes filles sur la bateau.

– A для домашнего употребления? – спросил сержант, широко улыбнувшись в ответ.

– Две девушки на плоту.

– Сегодня у меня счастливый день!

– Семь фунтов двадцать. – Она оторвала листочек, а старший инспектор полез за бумажником. – В кассу, пожалуйста, – попросила девушка, составила грязную посуду на поднос, подняла его легко, как перышко, и уплыла.

Барнаби посмотрел ей вслед. У нее были прекрасные волосы, сияющий водопад до талии. Он подумал о Калли. Как там она? Придет ли ей в голову послать открытку до конца гастролей? Может, и нет.

Он протянул руку и попытался взять счет, который сержант изучал с некоторым недоверием.

– Что с вами?

– В столовой за эти деньги мы могли бы взять две порции сосисок, яйца, жареную картошку, две порции бейквеллского пирога, суп и чай.

– Верно, – Барнаби натягивал пальто, – но мы не узнали бы, как они называются по-французски, верно?

Они пристроились в конец очереди к кассе, изысканному, кованому устройству, которое старомодно звякало, выдавая сумму. Совершенно не цифровой стиль. Вид у Троя по-прежнему был огорошенный.

– За счет конторы, Гевин.

– Очень мило с вашей стороны, шеф.

– Отнюдь нет. Воспользуюсь нашей скидкой. Восемь фунтов на напитки.

– С сегодняшнего дня, – объявил маленький Бор, – хочу, чтобы друзья называли меня Бунтарь.

– Да нет у тебя друзей.

– А вот и есть, – хотя голос Борэма звучал уверенно, лицо у него было смущенное, – просто я пока не знаю, кто они.

– Ты ж непрошибаемый, как эт самое у монашки, – сказал Дензил.

Произнося это, он чувствовал себя носителем узурпированной у Брайана власти. Труппа решала для себя вопрос, что важнее: сила или популярность. Как и следовало ожидать, оказалось, что популярность никуда не годится.

– Первое, что ты должен сделать, – сказал Ворот, иллюстрируя выбор силы, – это послать ответку.

– Быстрота плюс неожиданность и трах во все дырки. – Том разрубил воздух ударом каратиста. – Но главное – быстрота.

– Точно, – согласился Дензил. – Никогда не трахай завтра того, кого можешь трахнуть сегодня.

– Тогда, – подвела черту Эди, откидывая назад буйную мандариновую гриву, – будет тебе респект.

Брайан вздрогнул в упоительном страхе при мысли о высвобождении всей этой дикой энергии, безудержной, иррациональной, оглашающей ревом субботнюю ночь, бьющей бутылки, прыскающей краской из баллончика на машины, погружающей подбитые железом ботинки в мягкую, незащищенную плоть. А он в это время нежится дома под одеялом, в тепле и уюте.

– Ненавидеть людей, – говорил Дензил с улыбкой, которая блуждала по лицу, не достигая губ, – полезно. Дает цель в жизни.

– Точняк, – согласился Ворот. – Я лично годами бы ненавидел.

Брайан знал, что положение учителя обязывает его протестовать против этих проявлений деструктивного аморализма и прочесть им небольшую духоподъемную проповедь. Вы только вредите себе такими настроениями. (Неверно.) Что было бы, если бы мы все делали что вздумается? (Мир был бы в сто раз интереснее. Вот что!). Он ничего не сказал.

– Интересно, а каково это – убить кого-нибудь?

– Я был близок к этому. Очень близок.

– И я. – Маленький Бор уклонился от занесенной над ним руки Дензила.

– У моего папаши брат работал на букмекера, а тот ему не заплатил. Сейчас сидит. И будет мотать срок, сколько Ее Величество пожелает, а это реально круто[48]48
  В случае серьезных правонарушений судья имеет право приговаривать осужденного к тюремному заключению на неопределенный срок – «пока будет угодно Ее Величеству».


[Закрыть]. – Ворот объяснил, почему это реально круто.

– Ты говоришь ерунду! – Брайан наконец созрел для протеста. – Ты даже увидеть королеву не можешь! Так, нам действительно пора продолжить. Осталось меньше десяти минут.

– Они хоть продвинулись с этим убийством, Брайан? – спросила Эди.

– Не так уж далеко, насколько мне известно.

– Они спрашивали вас, что вы делали, когда его убивали? Ну, типа, есть ли у вас алиби.

– Они всех спрашивали.

– Представляете, совсем рядом с вами, по соседству…

– Вы слышали, как он кричал, Брайан?

– Нет!

Брайан, которому представилась тошнотворная картина, побледнел и попытался вернуть себе инициативу. Он уже хотел пригрозить, что уйдет, потом вспомнил, чем его угроза обернулась в последний раз: это их как ветром сдуло, он даже договорить не успел. Потом три недели упрашивал снова собраться.

– Ну, так что же вы делали?

Брайан взглянул на Эди. Несмотря на крутые повороты в разговоре, он точно знал, что она имела в виду, когда спросила. Клэптон нахмурился, как будто не мог припомнить. Как будто это не отпечаталось навеки в его сердце.

– Проверял контрольные. Крепко спал. Одно из двух.

– Надеюсь, вы можете это доказать, – сказал Дензил.

– Его жена подтвердит. Правда?

– Они прикроют друг друга.

– Я бы не удивился, – выдал Том, послюнив палец и пригладив шелковистые волоски на предплечье, – если бы они обтяпали это вместе.

– Что заставило вас на это пойти, Брайан? – прицепился Дензил. – Деньги?

– Любовь, – пропела Эди, обхватила колени руками, улыбнулась и выпятила губы. От ее улыбки, даже недоброй, ангелы пели.

Брайан воздел руку к часам на стене спортзала:

– Как видите, время опять кончилось. В пятницу мы не собираемся, так что у вас есть целых три дня, чтобы выучить роли.

Сдавленные смешки. Ушли всей ватагой, но не успели качающиеся двери спортзала закрыться за ними, как Эди вернулась, поникшая и как будто испуганная. Клэптон, пожалуй, раньше никогда не оставался с ней наедине. Она казалась меньше обычного и стояла вывернув колени иксом, так что носки ее ботинок почти соприкасались.

– Брайан, я ужасно волнуюсь.

– Почему, Эди? – Сердце загрохотало у него в груди. Боже, как она невероятно прелестна! И как она беззащитна! Непослушная маленькая девочка.

– Можно поговорить с вами?

– Я здесь именно для этого.

– У меня серьезные проблемы, Брайан. Вы должны мне помочь. Я не знаю, как мне быть.

Сью стояла, положив руку на садовую калитку, и с тревогой оглядывала дом Рекса. Занавески на всех окнах были задернуты. Те, что на окне слева, особенно ее волновали. Она знала, что лишь четыре всадника Апокалипсиса помешали бы Рексу сесть за работу над opus magnum[49]49
  Великий труд (лат.).


[Закрыть] в одиннадцать утра, а сейчас был уже час дня. Из трубы не поднимался дымок, сегодняшнее молоко стояло рядом с вчерашним на крыльце. Сливки выпирали замерзшими столбиками из-под красной и серебристой фольги крышек.

Одно это уже заставило бы неравнодушного соседа задуматься, но Рексу в этом смысле не повезло. С одной стороны от него стоял дом, куда приезжали только отдохнуть, с другой – жила энергичная молодая пара. Эти двое целыми днями работали в городе, а в выходные развлекались в обществе других молодых энергичных людей. Они и двух слов не сказали с Рексом, с тех пор как сюда переселились.

Сью толкнула железную калитку и пошла к дому, ее сабо громко цокали по дорожке. Обычно любые звуки поблизости вызывали бурную реакцию Монкальма, но сейчас все было тихо. Она осторожно постучала в дверь медным молоточком и стала ждать.

Через пару минут, раздумав стучать еще раз, она решила зайти через кухню и обошла дом. Сад Рекса – две узкие полоски пожухлой травы, какие-то древние розы, которые давно выродились в шиповник, и пяток ягодных кустов в поломанной загородке – в нескольких местах был помечен следами недавних визитов Монкальма. Она вспомнила, что уже два – нет, три! – дня не видела, чтобы собака и ее хозяин прогуливались вокруг Зеленого луга. От волнения она часто задышала.

На кухне в нос Сью сразу ударила вонь протухшего мяса. Света, проникавшего сквозь давно немытое оконное стекло, было достаточно, чтобы разглядеть несколько тарелок и мисок на липком линолеуме. У раковины скопилось множество пустых молочных бутылок, а в раковине – горы грязной посуды. Бутылки тоже были немытые. В одной из них еще оставалось молоко, вернее, зеленовато-серый сгусток, похожий на гомункулуса. Сушилку надежно погребли под собой пустые банки собачьих консервов. Что-то выскочило из угла и пропало под плитой.

– Эй! Есть кто живой?

В прихожей появился Монкальм. Сью обхватила себя за плечи и съежилась. Она давно изучила приветственные ритуалы пса и вовсе не хотела опрокинуться навзничь на липкий пол. Но пес не собирался на нее бросаться, даже бежать к ней не собирался. Он медленно трусил, слегка постукивая когтями по линолеуму.

Монкальм вошел в кухню и остановился. Постоял, грустно глядя на Сью, потом повернулся и побрел обратно, правда, однажды приостановился и оглянулся посмотреть, следует ли она за ним.

В кабинете было еще темнее, только узкая лимонная полоска света пробивалась сквозь щель между задернутыми занавесками. Пройдя дальше, Сью обо что-то споткнулась. Она наклонилась и подняла с пола картонную тубу – коробку из-под печенья. Там таких несколько валялось, а еще прозрачные пакеты и блестящая оберточная бумага.

Сью несколько раз бывала в этой комнате раньше, но не помнила, где выключатель. Пошарив рукой по стене, она случайно столкнула с полки блюдо медалей. Послышался грубый, недовольный окрик. Совсем рядом, прямо ей в ухо. Сью подпрыгнула от неожиданности и тоже вскрикнула.

Теперь она разобрала чьи-то неясные очертания, смутную фигуру в кресле с высокой спинкой. Человек сидел лицом к холодному камину. Вообще-то фигуры было две, потому что Монкальм припал к полу у ног хозяина.

– Рекс! – позвала она.

– Кто это?

– Это Сью.

– Уходите. Уходите!

Сью подошла ближе, и это не доставило ей удовольствия. Казалось, из комнаты выкачали весь воздух – осталось одно зловоние, как в логове.

Она включила старую металлическую армейскую лампу с парусиновым абажуром, и бесконечные ноги Рекса дернулись, как будто через них пропустили ток. Отвернувшись от света, он забился еще глубже в свое кресло. Но даже так часть его лица оставалась видна, и это была печальная картина. В каждую складку белой, как бумага, кожи забилась грязь, слезы, смешанные со слизью. Скулы и подбородок покрывала белая щетина.

Шелковые снежно-белые волосы Рекса, которые парили в воздухе, когда он шел, словно наслаждаясь своим собственным, отдельным от владельца существованием, теперь облепили голову плоскими, жирными прядями. Она повторила:

– Рекс!

– Оставьте меня в покое.

– Что случилось? В чем дело?

– Ни в чем.

– Вы заболели?

– Уходите.

– О, пожалуйста, не говорите глупостей! – от волнения Сью заговорила резче, чем хотелось бы. Она опомнилась и мягко произнесла: – Как же я могу уйти и оставить вас в таком состоянии?

Наклонившись, она положила ладонь ему на колено, потом решила, что это чересчур смело, распрямилась и, неловко приткнувшись к стулу, попыталась обнять его за плечо. Казалось, он высечен из мрамора. Все было тщетно. Если бы он был ребенком, она бы просто крепко обняла его. Собака принюхивалась, прислушивалась, ждала.

Так прошли несколько минут, потом у Сью заболела рука. И еще она обратила внимание на какой-то монотонный, неприятный звук. Это Рекс скрипел зубами. Через несколько секунд Монкальм стал делать то же самое, неуклюже водя челюстью туда-сюда, как будто трудясь над огромной костью.

Сью разогнулась и беззвучно заговорила сама с собой. Эта привычка иногда пригождалась перед лицом угрозы, когда ей чудилось, что окружающий мир ведет себя враждебно или непонятно. «Ну, успокойся. Ты же способная. Ладно, допустим, в такой ситуации ты раньше не бывала, но это не значит, что ты не сможешь с ней справиться. Итак, первое».

Насчет первого шага у нее не было сомнений. Она внесла молоко с крыльца, вернулась в кухню и поставила кипятиться воду в большом металлическом чайнике. Наполнила его до половины, чтобы помыть посуду. А маленькой кастрюльки хватит на чай. Она нарочито громко гремела посудой, когда делала все это. Открыла краны на полную мощность, грохнула чайник на газ, надеясь напугать существо, которое юркнуло под плиту, когда она пришла, чтобы больше не вылезало.

Чай, дешевый, похожий на порошок, хранился в жестяной коробке с изображением коронации Георга VI. Процессия тянулась по всем четырем сторонам чайницы: золоченый экипаж, открытое ландо, игрушечные, с негнущимися ногами солдаты, всадники в алых мундирах и киверах, похожих на красные пожарные ведра.

Пока заваривался чай, Сью заставила себя понюхать миски, расставленные на полу, чтобы разобраться, что можно оставить, а что следует выкинуть в мусорное ведро. В конце концов она решила выбросить все и отнесла на задний двор вместе с пустыми консервными банками. Что мешает ей сходить в магазин и купить еды для собаки?

Вилки и ложки рядком лежали на старых газетах. Костяные ручки пожелтели от времени, лезвия ножей разболтались и дребезжали. Она выбрала наименее потертую чайную ложку, нашла в кухонном шкафу кружку, убрала с молока слой замерзших сливок и налила его в кружку. Взяла кружку, пакет с сахаром, блюдце и пошла к нему.

Рекс, казалось, так и сидел все это время, не двигаясь. Сью села напротив.

– Сколько сахара?

Не получив ответа, стала припоминать, сколько Рекс клал, когда они собирались писательским кружком. Насколько ей помнилось, очень много. Она положила три чайные ложки, помешала и держала кружку, пока металлическая ручка не стала жечь пальцы. Тогда она пристроила кружку на каминную полку. Немного чая налила в блюдечко и поставила на пол, Монкальм подошел, опустил серую морду, понюхал блюдце, но пить не стал.

– Выпейте чаю, Рекс, – попросила Сью, – пожалуйста. – И добавила, вдруг сообразив: – Он ведь не станет пить, пока вы не попьете.

Рекс повернулся и посмотрел на нее в упор. И если прежде вид его расстроил Сью, то сейчас огорчил еще сильнее. Потому что он не узнавал ее. Смотрел диким взглядом, как будто перед ним был совершенно незнакомый человек.

Она снова взяла кружку, вложила ему в руки и поднесла ко рту.

– Ну, пожалуйста… Глоточек за Сью, – так она говорила детишкам в садике.

Рекс отпил немного, и Монкальм немедленно начал лакать, разбрызгивая чай огромным языком, так что в блюдце быстро ничего не осталось. Сент-Джон сделал еще несколько глотков и отставил кружку в сторону.

Сью снова спросила, не заболел ли он. Рекс ничего не отвечал, пока она не предложила:

– Вызвать доктора?

Рекс энергично замотал головой.

– Но что-то же надо делать.

– Со мной все в порядке.

– А с Монкальмом? – не отступала Сью. – С ним не все в порядке.

При этих словах Рекс беспокойно заворочался в своем старом, обитом красным бархатом кресле, заелозил взад-вперед, прижав руки к груди.

– Он ведь ничего не съел из того, что вы ему оставили.

И тут Рекс закричал, пустота в его глазах сменилась ужасом осознания. Он попытался встать, уцепившись за камин. Но его повело вперед, и он непременно упал бы, не подхвати его Сью. И хотя он казался совсем ветхим, этой ветхости было довольно много, и Сью сама зашаталась, когда попробовала усадить его обратно в кресло, одной рукой обнимая его за талию, а другой – упираясь ему в грудь.

На кухне кипел большой чайник. Сью слышала, как подпрыгивает и клацает крышка, расплескивается кипяток. Возможно, уже залило газ.

– О боже! Рекс! Пожалуйста… сядьте… – Она подвинула его еще на шаг ближе к креслу. – Сядьте, ладно? Пожалуйста…

Сел как раз Монкальм. А Рекс выпрямился, пошел к двери, споткнулся, но успел схватиться за край стола для военных игр. Сью оставила его там, а сама побежала в кухню.