Текст книги "Том 22. Коварная красотка "

Автор книги: Картер Браун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 30 страниц)

– Я уже все испробовал, – грустно произнес Гроссман. – Не хотелось бы применять последнее средство.

– В том-то и проблема, – сочувственно откликнулся Бенни. – Приходится делать то, чего совсем не хочется. Не беспокойтесь, мистер Гроссман, теперь я сам позабочусь о нем.

– Будь осторожен, Бенни, – мягко проговорил Гроссман. – Мы не можем себе позволить ни малейшей ошибки.

– Конечно, – кивнул Ламонт. – Как я уже сказал, предоставьте это мне. Думаю, мы не станем больше докучать вам, босс.

– Хорошо, – неопределенно сказал Гроссман. – Ты мне все подробно расскажешь потом?

– Естественно. – Бенни вновь спокойно кивнул. – Сразу же, как только закончу.

– Хорошо. – Минуту Гроссман смотрел на меня, нервно кусая губы. – Очень сожалею, что дело приняло такой оборот, Уилер, поверьте!

Он быстро направился к выходу, массивные плечи опустились, словно он нес за спиной тяжелый груз. Одна из деревянных дверей открылась, а затем мягко закрылась за ним.

– Это что, новое развлечение какое-то? – спросил я. – Вы всех своих гостей так разыгрываете?

– Разыгрываем? – удивился Бенни.

– Надеюсь, у тебя есть разрешение на ношение оружия, – непринужденно проговорил я. – Иначе могут быть большие неприятности. Я бы, может, и отнесся к происходящему со всей серьезностью, но дело в том, что капитан Паркер из нашего отдела знает, что я сейчас здесь. К тому же охранник у ворот видел, как я входил, и дворецкий тоже. Моя машина до сих пор стоит внизу. Вот такие дела.

– Это не шутки, лейтенант, – дружелюбно сказал Бенни. – Попробуй только что-нибудь выкинуть, и я вскрою тебя быстрее, чем хирург. Руки за голову, живо!

Я выполнил то, что было велено. Он вытянул из моей кобуры револьвер, положенный каждому полицейскому, и отшвырнул его в сторону. Затем тщательно обыскал меня свободной рукой, проверяя, не спрятал ли я под рубашкой пистолет.

– Спустишься вниз, – продолжал он, – выйдешь на улицу, к своей машине. Если мне придется по дороге всадить в тебя пулю, я это сделаю. Я не шучу. Поэтому лучше не делай того, что мне не понравится, ладно?

Он шел позади, буквально дыша мне в затылок, держал оружие в кармане, чтобы его не было видно. Когда мы дошли до лестницы, я услышал доносящуюся из верхней комнаты скорбную вагнеровскую музыку.

– Это босс, – с уважением произнес Бенни, когда мы стали спускаться. – Его всегда что-то эдакое изнутри разбирает. Чувствителен, просто беда!

– И жив еще к тому же, – буркнул я.

Мы добрались до прихожей; там нас кто-то ждал. Я узнал этого невзрачного типа в очках без оправы и потерял всякую надежду спастись бегством. То был личный секретарь Гроссмана, рекордсмен по быстроте перемещения в пространстве – Уолкер.

– Лейтенант, – нетерпеливо проговорил он, – мне нужно сказать вам пару слов. – Минуту он с беспокойством глядел на Ламонта и кусал губы. – Я…

– Поберегите это до завтрашнего заседания, – оборвал я. – Там и расскажете, как вы похищали девушек на улице и привозили сюда, чтобы ублажать хозяина!

– Но это неправда! – сказал он тонким голосом. – Все девушки, которые оказывались здесь, шли на это добровольно и с ними всегда хорошо обращались, были щедры!

– Вам незачем убеждать меня. Докажете это присяжным.

Когда мы подошли к входной двери, дворецкого поблизости не было, а шляпа моя лежала на стуле. Я подхватил ее и, выйдя из дома, спустился по мраморным ступеням к своему «хили». Как только я сел за руль, Бенни сразу же плюхнулся на сиденье рядом со мной. Мы подъехали к воротам – они оказались открытыми, поэтому мы быстро, не останавливаясь, продолжили свой путь.

– Мы куда-нибудь направляемся или будем кружить по улицам? – осведомился я.

– Поедем к тебе домой, – небрежно бросил Бенни, – может, устроим вечеринку.

Автоматический пистолет, который он держал в правой руке, упирался дулом мне в ребра.

– Ты серьезно?

– Конечно. – Он захватил воздух двумя пальцами левой руки. – Ты ведь живешь на девятом этаже, да?

– Ну так что? – спросил я.

Соединив пальцы, он потер между ними кусочек воздуха.

– Далеко до земли, – лениво пробурчал он.

Минут через сорок мы оказались в моей квартире.

Бенни настоял, чтобы я вошел первым, сам последовал за мной и тщательно закрыл за собой дверь.

Я закурил, прошел в комнату и повернулся к нему.

– До сих пор не могу поверить, что это не розыгрыш, – сказал я. – Ведь если это всерьез, то ты, должно быть, не в своем уме. Неужели ты надеешься выйти сухим из воды?

– Так убеди меня, – предложил он.

– Если ты застрелишь меня, это будет убийство, и ты окажешься с трупом на руках. Уолкер видел, что ты выходил из дома вместе со мной, и охранник видел нас вдвоем в машине.

– Совершенно верно, – успокаивающе проговорил Бенни. – Ты предложил подвезти меня в город и высадил у бара на Пайн-стрит, где я сейчас попиваю виски с тремя своими приятелями.

– Ты можешь состряпать алиби, – согласился я, – но кто тебе поверит?

– А я не прошу никого этому верить, – улыбнулся он. – Им нужно будет лишь доказать обратное. Не выпить ли нам, а?

– Ладно, – безнадежно вздохнул я. – Вижу, ты покрепче, чем кажешься. И ты, и Гроссман.

– Мне виски со льдом.

– Немножко содовой? – по привычке спросил я.

Он передернул плечами:

– Ты думаешь, я стану травить себя всякой дрянью?

Я готовил выпивку под дулом пистолета, четко отслеживающим каждое мое перемещение по комнате. Бенни взял у меня стакан и опустился на тахту, движением пистолета приказав мне сесть в глубокое кресло напротив него.

– Ну что, – он поднял стакан, – выпьем за тех, кто понесет твой гроб, а?

– Думаю, за это можно выпить, – ответил я. – Но тебя я не причислял к этой шестерке.

Виски, как всегда, было превосходно, и я прикончил его почти одновременно с Бенни. Он предложил повторить, я вновь налил нам обоим и вернулся в кресло.

– Если мы собираемся провести так всю оставшуюся жизнь, то, может, нам выпить еще и джина? – сказал я наконец.

– Ждать недолго, – почти извиняясь, ответил он. – А ты, верно, хочешь выпить за второго гробовщика?

– Я хочу, чтобы ты немножечко подумал своей башкой, – холодно проговорил я. – Сколько у тебя шансов? Ты полагаешь, что эти штучки испугают меня так сильно, что я не смогу завтра давать показания?

– Я сам способен, дружище, подсчитать свои шансы, – ласково уверил он меня, – если это улучшит твое самочувствие. Мы не спускали с тебя глаз с тех пор, как ты увел эту Тил из гроссмановского дома.

– Я в этом не сомневался, – ответил я.

– Ты, конечно, огреб себе неприятностей, – продолжал он. – Еще до этого сестра пропавшей девушки говорила, что ты решил с ней побаловаться, не спросив ее об этом сначала. Потом сама Лили была убита прямо здесь, в твоей квартире, после того как ты привез ее от босса. Я слышал, как ты сегодня рассказывал боссу о том, что случилось днем на пикничке. Дружище, тебя ждут очень большие неприятности!

– И все они подстроены тобой и Гроссманом!

Бенни встал, медленно качая головой.

– Вот здесь ты ошибаешься, но, черт побери, почему я должен зарабатывать язву, стараясь убедить тебя?

Он взял со стола бутылку, подошел ко мне и наклонил ее так, что мой полупустой стакан мгновенно доверху наполнился чистым виски.

– Пей, приятель, – сказал он, усаживаясь обратно на тахту. – Нам нужны еще четверо, чтобы нести твой гроб.

– Ничего нового ты мне пока не сказал, – заметил я.

– Как раз сейчас собираюсь. – Он показал свои крупные зубы. – Я хочу, чтобы ты оценил, какие заботы я на себя взваливаю ради тебя, дружище. Ты сумеешь оценить по достоинству, тебе ведь тоже приходилось организовывать такие дела, а?

– Ну, так расскажи, что особенное ты для меня состряпал? – Я стиснул зубы.

– Конечно расскажу, – заверил он. – Как раз к этому и иду. – На дне его стакана оставался глоток виски. – За третьего гробовщика, а?

– Давай, давай! – прорычал я.

– Ну, пей. – В голосе его звучала обида. – Если ты не хочешь выпить со мной, на кой черт я буду оказывать тебе услугу и удовлетворять твое любопытство?

– Ладно, – проворчал я и отхлебнул еще немного виски.

– Так-то лучше, – одобрительно отозвался он. – Будь поласковей. Как я говорил, тебе грозят большие неприятности, и нас это радует. О том, что Лили Тил была в доме босса, известно только с твоих слов, как и о том, что ты не убивал ее.

– Ты забываешь о ее сестре Луис, – сказал я. – Завтра она расскажет о Лили.

– Да, – кивнул Бенни, – но, если тебя там не будет, кто подтвердит, что это так? Это будут лишь ее слова, верно?

– Этого хватит, – ответил я. – Более чем, даже если сегодня ночью меня убьют.

– Никто не собирается убивать тебя, дружище, – возмущенно проговорил он. – Ты покончишь жизнь самоубийством.

– Выпрыгнув в окно?

– Вот чем ты мне нравишься, – с одобрением произнес Бенни. – Ты быстро схватываешь, не надо тратить время попусту.

– Почему ты решил, что я на это соглашусь?

– Ты либо выпрыгнешь сам, как подобает джентльмену, либо я пристукну тебя, а потом вышвырну в окно. Мне без разницы.

– И ты думаешь, это сойдет за самоубийство?

– Конечно, – сказал он. – Хочешь знать почему?

Свободной рукой он залез во внутренний карман пиджака и достал глянцевую фотографию, держа ее так, чтобы я мог видеть, но не мог дотянуться до нее.

Это было фото Лили Тил – Лили в костюме Клеопатры. Но некоторые части и детали этого наряда были изъяты. И хотя на ней оставались побрякушки: тиара на голове, браслет вокруг одной лодыжки, обручи из чеканного золота с крошечными серебряными колокольчиками на бедрах, – она была совершенно голой. Понизу шла надпись. «Моему дорогому и любимому Элу, – гласила она, – который сделал меня своей богиней любви, – здесь я вся твоя навеки». Подпись «Лили» залезала на правый край изображения.

– Да кто поверит, что это писала она? – спросил я Ламонта.

– Любой эксперт подтвердит, – мягко выговорил он. – Это действительно она писала, дружище. Когда ты в первый раз пытался надавить на босса, он забеспокоился и попросил меня провернуть пару вещей. Я заставил ее подписать фотографию на всякий случай. Уже тогда стало понятно, что от тебя могут быть неприятности. Босс всегда фотографирует девушек – всех, которые бывают в его доме, – у него это вроде хобби. Чтобы их приодеть, он использует тот хлам, что собрал у себя наверху. – Бенни внезапно засмеялся. – Примерно год назад была одна дама – такая аппетитная красотка, каких ты и в фильмах никогда не видел. Так босс заставил ее снять всю одежонку, забраться в железные рыцарские доспехи и так фотографировал.

– И это смешно? – раздраженно спросил я.

– Ты не дослушал до конца, а в нем вся соль, – с сожалением сказал Бенни. – Прежде чем взяться за камеру, он убрал нагрудный щиток.

– Вот теперь я могу смеяться, – сказал я. – И где же эти снимки?

– Хочешь еще выпить?

– Мне больше не надо, – ответил я.

Он пожал плечами:

– Думаю, это не имеет большого значения, тебе этой фотографии хватит… да. Я растолкую тебе, дружище, коротко и ясно. Когда эту картинку найдут здесь, у тебя на тахте, то, естественно, решат, что ты прятал даму в своей квартире все то время, пока ее искали, и по каким-то своим соображениям – может, вымогал деньги – старался приплести Гроссмана. И тогда не потребуется много времени, чтобы сообразить, что ты ее и убил.

– А кто же убил меня, что они об этом подумают? – презрительно бросил я.

– Никто, – терпеливо объяснил он. – Они будут знать, что ты совершил самоубийство. Босс заявит, что ты сегодня вечером приходил к нему домой с угрозами: мол, если он не отстегнет тебе пятьдесят кусков или около того, то ты дашь на суде показания, что нашел девушку у него в доме. Он скажет им, что велел тебе убираться, пока он тебя не вышвырнул, а ты отказывался уходить, и тогда ему пришлось позвать на помощь меня. А я им расскажу, что доехал с тобой до города, чтобы убедиться, что ты не попытаешься вернуться и не станешь докучать боссу. Потом они найдут этот снимок со словами, полными любви и нежности, написанными рукой самой Лили. Они найдут тебя лежащим на обочине, и от тебя будет разить виски, а в желудке окажется столько этой замечательной жидкости, что станет ясно – ты был не очень-то трезв. Думаю, вряд ли кому-то потребуются дополнительные объяснения. – Бенни поднялся почти что бодро. – Ну вот, теперь ты знаешь и можешь выбирать, дружище. Ты сам выйдешь погулять в окошко или мне придется тебя оглушить и вышвырнуть?

– Пойду, – медленно проговорил я. – Но тебе не удастся выйти сухим из воды, Бенни.

– Я сам позабочусь о себе, приятель, – сказал он. – Хочешь выпить за последнего гробовщика, прежде чем отправишься туда?

– Отчего бы и нет? – уныло согласился я.

Я стоял и держал стакан, пока он наливал туда виски, потом повернулся и направился к проигрывателю.

– Ты соображаешь, черт возьми, что делаешь? – заорал он.

– Немного музыки, пока я пью виски, – ответил я. – У тебя что, совсем нет сердца?

– Ладно, – нехотя согласился он. – Я могу потерпеть музыку, только если это не сводящий скулы джаз, который так любит слушать босс.

Я выбрал «Хмурое воскресенье» Билли Холидей, потому что оно как раз подходило под настроение, поставил пластинку и включил вертушку. Бенни нетерпеливо наблюдал, пока я пил остатки виски.

– Эта хреновина работает? – рыкнул он.

– Конечно, – ответил я, – просто требуется время, чтобы она нагрелась.

Он хмыкнул, потом спиной попятился через комнату к окну и бросил быстрый взгляд вниз, на улицу.

– Прекрасно, – констатировал он и распахнул окно во всю ширь.

– Что-то действительно, видимо, случилось с проигрывателем, – пробормотал я и повернулся к аппарату.

Случилось всего-навсего то, что я не включил вращение диска, а только поставил пластинку на центральный стержень. Машина заработает автоматически, когда я ее включу, – пластинка опустится, звукосниматель медленно повернется и станет снижаться до тех пор, пока не коснется поверхности диска, мягко встанет, и игла войдет в канавку. На это уйдет примерно секунд восемь после того, как я нажму кнопку.

– Я не собираюсь ждать, пока ты починишь эту штуковину, – сжато выразил Бенни свою мысль.

– Кажется, я понял, в чем дело, – с надеждой проговорил я. Все пять регуляторов громкости я повернул до упора. – Я не собираюсь слушать музыку до конца, Бенни, – сказал я тихо. – Я просто хочу, чтобы она играла, когда я пойду.

– Ну-ну! – рявкнул он. – Я сейчас разрыдаюсь!

Я нажал кнопку, диск стал медленно вращаться на требуемой скорости, и я двинулся через комнату к окну. Бенни внимательно наблюдал за тем, как я иду, все время держа меня на прицеле.

Я двигался, считая секунды, и, когда оказался рядом с Бенни, уже досчитал до шести. До окна оставалось всего два шага.

– Не нужно теперь останавливаться, дружище, – хрипло проговорил он. – У тебя нет никаких шансов изменить решение…

Восемь секунд истекло, и она грянула. За последние несколько лет я вложил в эту аппаратуру не менее трех тысяч баксов, и она с лихвой отплатила мне в одну эту последнюю, девятую секунду. Весь удачно вложенный капитал хлынул щедрым потоком через усилитель и пять встроенных в стену колонок с их почти предельным диапазоном. Они дали такие дивиденды, какие мне и не снились.

Оглушительный рев одновременно вырвался из пяти динамиков. Эта агония звуков, просверливая чувствительные барабанные перепонки, лезла в уши, обжигая мозг нестерпимой болью. Бенни взвыл, лицо его исказилось мукой. Выпустив пистолет, он инстинктивно зажал руками уши, стараясь остановить, перекрыть парализующий звук. Правой рукой я ударил его в живот – дважды, без передышки, в одно и то же место. Рот Бенни открылся, издавая вопли, которые я не слышал, тело согнулось пополам. Я схватил его за лацканы пиджака и развернул так, что он оказался спиной к окну. В его мертвых глазах наконец появилась жизнь: в них вспыхнул отчаянный страх.

С губ Бенни срывались какие-то отчаянные мольбы, пока я держал его, а поток безжалостных мучительных звуков долбил по барабанным перепонкам. И тогда я вспомнил, кто он такой и что он творил, и слепая безудержная ярость вдруг охватила меня. Крепче вцепившись в пиджак, я поднял Бенни в воздух. Он оказался даже легче, чем я ожидал. Рот его перестал выплевывать слова, а только беззвучно вопил. Мне стало противно касаться этого подонка, и я отшвырнул его с внезапным бешенством. Ноги его еще цеплялись за подоконник, а тело по инерции валилось вниз, болтаясь в воздухе, который он всегда так любил пробовать на ощупь. Я видел, как сначала колени, потом ступни медленно сползли с подоконника и исчезли. Тогда я зажал уши ладонями, бросился через комнату к проигрывателю и выключил его.

Некоторое время тишина казалась еще более мучительной, чем шум. Я зажег сигарету, и звук чиркнувшей спички заставил меня подпрыгнуть от боли. Когда зазвонил телефон, я подскочил чуть не на метр. Я поднял трубку и сказал: «Уилер», что прозвучало неестественно громко.

– Слушай, ты, умник, – зарычал мне в ухо дрожащий от гнева голос. – Что ты там, черт возьми, вытворяешь?! Это что, съезд глухих диск-жокеев?

– Простите, – сказал я, – это случайность.

– Случайность! – взвизгнул голос. – У меня до сих пор краска со стен слезает! Попробуй еще раз так сделать, кретин, и я вызову полицию!

– Не беспокойся… кретин, – ответил я ему. – Полицию я вызову сам.

Прежде чем позвонить Паркеру и рассказать ему о Бенни Ламонте, мне нужно было кое-что сделать. Взяв фотографию Лили Тил с нежной надписью, сделанной ее собственной рукой, я поднес к ней горящую спичку. Когда от фото осталась горсточка пепла, мне стало гораздо спокойнее. Как сказал Бенни, то, что Лили Тил держали силой в доме Гроссмана, было известно только с моих слов и лишь мои уверения, не более, имелись для того, чтобы доказать, что я ее не убивал. Я, конечно, верил и Брайену, и Паркеру, и Лейверсу, как собственным братьям. Я верил им так же, как они верили мне. Вот почему я, не медля ни минуты, сжег эту фотографию!

Глава 12

На протяжении следующих двух дней, пока шли заседания Большого жюри, я в основном слонялся по коридорам, вначале ожидая, когда меня вызовут, а потом – чем все кончится. Многие плохо понимают, что такое Большое жюри. Хотя оно может заседать в помещении суда, как теперь, это все же не суд. Можно назвать это слушанием дела, но почти никто не слышит, что там говорится. Все сохраняется в строгой тайне, и цель присяжных состоит в том, чтобы выслушать свидетелей и решить, достаточно ли основание, чтобы передать дело в суд. Поэтому я был внутри, только когда сам давал показания, а остальное время провел перед закрытой дверью, не имея возможности заглянуть туда даже краем глаза.

В то первое утро шел дождь. Я приехал к зданию суда рано и вместе с множеством репортеров, впустую теряющих время, топтался перед главным входом, бросая в лужи на каменных ступенях лестницы промокшие недокуренные сигареты одну за другой. Вокруг топталось столько голубей, что можно было подумать, будто у них тоже проходит здесь какое-то свое заседание.

Процедура Большого жюри символизирует, что даже крысы в добрых старых Соединенных Штатах Америки заслуживают заботы, защиты и покровительства, и в общем-то, я думаю, так оно и должно быть. Но когда Гроссман вышел из своего «роллс-ройса» и стал подниматься по ступеням, мне пришлось приложить все усилия, чтобы не разорвать его на части прямо здесь. Потом я решил, что ему полезно сначала немного по-корчиться перед присяжными, поэтому просто стоял, сунув руки в карманы, и пристально смотрел на него. В какой-то миг он взглянул вокруг из-под намокших полей шляпы и увидел меня, и тут наконец мне было чему порадоваться, потому что он даже сбился с шага. Он явно еще ничего не знал о Бенни.

За хозяином на почтительном расстоянии шла вместе с шофером крупная женщина – гроссмановская кухарка, как я догадался. Она выступила подобно воинственной суфражистке[9]9
  Суфражистка – защитница женских прав, сторонница равноправия женщин.


[Закрыть] минувших лет, геройски подставляя лицо дождю, словно это была не вода, а каменья и стрелы оппозиции. Всем своим видом она говорила, что она более привержена закону, нежели своему хозяину, и я очень надеялся, что так оно и есть.

Множество незнакомых лиц проплывало передо мной чередой, может быть, это были члены жюри. Потом я увидел Брайена. Он прошел чуть не задев меня, бесстрастно глядя перед собой, и единственное, по чему вы могли бы догадаться, что он несет в руках не обычный портфель, – это побелевшие от напряжения пальцы и та сила, с которой он сжимал ручку. Пот на лице легко было принять просто за капли дождя.

Я растоптал свой пятнадцатый окурок и полез в плащ за следующей сигаретой, когда к самой лестнице подрулило такси и из него вышла «невеста Франкенштейна». Вся ее голова была замотана бинтом, в белой марле оставались лишь щелки для глаз, рта и носа – этот наряд защищал от дождя получше любого плаща. Две женщины в белых халатах резво выскочили следом и заняли свое место по обе стороны от этого создания, держа его за руки так, словно это была хрустальная ваза.

Когда, медленно карабкаясь вверх, они поравнялись со мной, я послал Грете «уилеровский особый» – это мой лучший «ночной» взгляд, в конце его нужно медленно прикрыть одно веко, как бы подмигивая, но лишь слегка и исключительно смеха ради. Трудно было понять, проник ли этот взгляд сквозь марлю, но одна из медсестер получила изрядную его долю, это точно. Она лихорадочно схватилась за пальто, словно вдруг обнаружила, что оказалась на улице в одном бюстгальтере, и послала мне дрожащую, боязливую улыбку.

Из другого такси вывалился человек с докторским чемоданчиком и поспешно бросился за женщинами вверх по ступеням. Теперь, видимо, собрались все, кому уготовано было выступить в первом акте, вплоть до исполнителей эпизодических ролей, поэтому я занялся собой.

Я уведомил служащего, что Уилер явился и ждет вызова, после чего прошел по коридору мимо больших двойных дверей комнаты служебных заседаний за угол, в мужской туалет. Я знал наверняка, что понадоблюсь только после Греты, и правильно рассчитал, что Брайен сначала пригласит Гроссмана и его кухарку, – он постарается достичь драматического эффекта, явив забинтованного зомби потом, а не сначала.

Мужской туалет примыкал к комнате заседаний, и я надеялся, что мне удастся что-нибудь разнюхать, посидев там часок-другой. Может, я услышу что-то через вентиляцию в стене, или вдруг парочка членов жюри забредет сюда, переговариваясь между собой, как сенаторы в уборной в Вашингтоне.

Я зашел в одну из кабинок и взгромоздился на то, что там обычно бывает. Сначала я стоял, прислушиваясь к звукам в вентиляции, потом уселся в позе Будды и стал ждать тех членов жюри, которые, по моим расчетам, придут сюда поболтать, увидев, что никого нет. Через некоторое время я понял: все, что я могу поиметь, – это поза Будды и мозоли на ногах. Из вентиляции доносилось дразнящее гудение голосов, но ни одного слова нельзя было разобрать. А члены жюри явно так увлеклись происходящим, что не могли оторваться даже на минуту в перерыве между показаниями свидетелей.

Поэтому я плюнул на все и стал шагать туда-сюда по коридору, словно отец, ожидающий рождения ребенка. Парочка репортеров остановила меня, пристав со скучными и утомительными расспросами, но я ответил, что еще не время пить боржоми.

Наконец меня пригласили, и, пока я входил в зал и давал клятву, волнение мое немного улеглось. Грета, а вернее, Луис Тил как раз в благоговейной тишине выходила через маленькую дверь, и все внимание присяжных еще было приковано к ней. Она стала гвоздем программы.

Брайен для начала задал мне несколько вопросов и сел, чтобы вместе с другими выслушать мои ответы.

Я рассказал о ловушке, в которую заманила меня Луис Тил, и о последовавшем увольнении из полиции. Потом я изложил события той ночи, когда я проник в дом Гроссмана и нашел там Лили. Те несколько секунд, пока я описывал, как была одета Лили Тил, обычно размеренная, спокойная машинка секретаря трещала непрерывными лихорадочными очередями. В заключение я поведал о том, как Лили была убита в моей квартире. Затем по просьбе Брайена я удалился тем же путем, что и Грета. Уходя, я слышал, что Брайен объявляет перерыв на обед.

Греты нигде не было видно, и я решил, что Брайен позаботился о том, чтобы ее сразу же увезли к нему домой в целях безопасности. Я протолкался к главным дверям комнаты, надеясь заловить Брайена, но он исчез. Так что мне ничего не оставалось, как тоже отправиться обедать в бар Эрни или гриль-бар через квартал за углом.

Перекусил я быстро и вновь вернулся в здание суда, чтобы, пока не началось заседание, разведать что-нибудь о ходе слушания, как делает это хороший полицейский сыщик, каким я и являюсь. Я даже забрался на этаж выше, дабы посмотреть, нельзя ли как-нибудь спуститься по наружной стене, притворившись, что моешь окна. Но шансов на успех не было. Спускаясь в старом скрипящем лифте, я предпринял последнюю попытку разузнать, что происходит за заветными дверьми. Прямо передо мной в лифте стояла дама из жюри, которая вела протокол, – все ее девичьи грезы и мольбы остались, как я видел, без ответа, – и я, как бы случайно толкнув ее, попытался завязать знакомство. Но моим чувствам к ней не суждено было продвинуться дальше ее широкой кормы, потому что, когда она в испуге оглянулась, я понял, что ошибся, что это вовсе не та секретарша, а, должно быть, ее сестра. Торопливо согнав с лица обольстительную улыбку, я с невинным видом воззрился поверх ее головы.

В конце концов я отказался от бесплодных попыток и скоротал время дневного заседания так же, как утром, – рассматривая прибывших. Правда, теперь среди них не было никого знакомого, видимо, это были те добровольцы, о которых упоминал Брайен.

Я вернулся в бар Эрни, пропустил пару стаканчиков виски и помучил игровой автомат, такой допотопный, что, наверное, он стоял здесь с тех времен, когда по Пайн-Сити еще разъезжала конная полиция. Так прошло еще примерно полчаса, но сомнения, терзавшие мою душу, не давали мне покоя, призывая действовать.

Я заехал в отдел, взял ключ от квартиры Луис Тил и отправился в Гленшир. По ступенькам я поднялся тихо, чтобы никого не потревожить, и зажег свет в квартире, морщась от спертого, затхлого воздуха. Так я и стоял посреди гостиной, куря для успокоения и стараясь понять, что меня сюда привело. Поскольку меня не осенило сразу, я стал искать ответ.

В спальне было две кровати, два стенных шкафа, два одинаковых комода, но только один туалетный столик с зеркалом. Я заглянул в шкафы, в столик, но ничего интересного и заслуживающего внимания не нашел. Верхний ящик одного комода был набит всяким хламом, настоящим старьем, не таким, как у Гроссмана. Пустые футляры от губной помады, использованные пудреницы, драные чулки, неимоверное количество заколок, коробочки из-под витаминов. А еще множество упаковок от лекарств – успокаивающих, болеутоляющих, – думаю, у соседней аптеки дела шли превосходно, пока обе Тил были живы. Я вспомнил, как Луис говорила, что они обе страдали от приступов мигрени.

На самом дне ящика я обнаружил нечто упакованное в коричневую бумагу и еще не распечатанное. Я снял обертку и увидел пакет, наполненный аспирином и транквилизаторами. Там же лежали рецепт и чек, и, мельком взглянув на них, я увидел сумму покупки и фамилию фармацевта. Затем я стал разбирать дату, отпечатанную внизу, – 15 мая. Вот тут я и понял, что искал.

Пятью минутами позже я уже входил в аптеку за углом. На ней висело большое объявление, что она работает круглосуточно. Так оно и должно было быть, ведь Лили Тил в ту субботнюю ночь покупала лекарства примерно в одиннадцать тридцать.

Из задней комнаты мне навстречу заторопился мужчина. Выглядел он как образцовый американский аптекарь, словно сошедший с первой страницы рекламного буклета, чтобы меня обслужить. Аккуратно круглящееся брюшко проступало под белым халатом, густые седые волосы гладко причесаны и только возле ушей вьются легким облаком. Даже очки были такой формы, которая еще лет пятнадцать назад вышла из употребления. Все в аптекаре указывало на пренебрежение к моде и житейским благам.

Но то была лишь видимость, и, когда он подошел ближе, иллюзорный образ сразу поблек. Близко посаженные глаза даже сквозь стекла очков излучали алчность, а не радушие. Годы и необходимость лаяться из-за множества неоплаченных счетов превратили его рот в пасть, а когда я увидел его улыбку, я решил, что каждый вечер он достает свои зубы и драит их изо всех сил какой-нибудь силиконовой пастой, чтобы они блестели на следующий день.

– Добрый вечер. – От сладости его голоса внутри у меня все склеилось. – Чем могу быть полезен?

– Лейтенант Уилер, – представился я и сверкнул перед ним своим полицейским жетоном (никто и не подумал отнять его у меня после увольнения).

Его глазки-буравчики мигнули, зубы спрятались, но тут же, словно солнце, появились вновь и почти ослепили меня своим сиянием. Что было на уме у этого человека?

– Лейтенант? – переспросил он.

– Отдел по расследованию убийств, – пояснил я. – Хотелось бы задать вам несколько вопросов о Лили Тил. Она часто приходила сюда, так ведь?

Он вздохнул с явным облегчением:

– О да! Я читал об этом в газетах…

– Вы, наверное, уже устали отвечать на вопросы о ней. К вам ведь приходили из полиции, когда она исчезла?

– А, да, конечно. Да-да, они приходили, – припомнил он.

– И вы рассказали им все, что знали?

– Не так уж много. Они спрашивали, в какое время она приходила, и все.

– И в какое же? – спросил я, просто чтобы проверить.

Но аптекарь забыл обо мне. Он следил за парочкой женских задниц у фонтана напротив и не отрывал взгляда до тех пор, пока они не плюхнулись в кожаные кресла. В буквальном смысле слова раскатал губы, да и зубы тоже, и все остальное.

– В одиннадцать тридцать? – настойчиво повторил я.

Он рассеянно повернулся ко мне:

– Да, верно. В одиннадцать тридцать. – Аптекарь сдавленно фыркнул. – Если вы знали этих двух девушек, лейтенант, то понимаете, что не заметить их, когда они приходят и уходят, невозможно. Понимаете, что я имею в виду?

Я уклонился от локтя, которым он доверительно тыкал мне в бок.

– Лили в тот вечер что-то купила?

– Аспирин и транквилизаторы. – Его глаза вновь устремились к девушкам у фонтана.

– Она один раз приходила в тот день?

– Да.

– А ее сестра, Луис? Она в тот день была у вас?

– Нет. Луис я не видел перед этим дней пять или шесть. Помню, я даже спрашивал у Лили, здорова ли сестра.

– Вы можете присягнуть, что Лили приходила тогда один-единственный раз, а Луис вообще не была у вас в ту субботу?

Наконец-то я безраздельно завладел его вниманием.

– Присягнуть? Вы имеете в виду, перед судом?

– Вот именно. Если нам это потребуется.