Текст книги "Его осенило в воскресенье"

Автор книги: Карло Фруттеро

Соавторы: Франко Лучентини
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 32 страниц)

4

Анна Карла решила: Массимо она прощает… И на сегодня хватит с нее проблем. Пусть этот день будет для нее прекрасным, как цветок.

Она рывком застегнула молнию на коротеньком воздушном платье, села за туалетный столик и посмотрелась в зеркало. Волосы чуть растрепались, но вид вполне приличный. К парикмахеру она пойдет завтра. Впрочем, Джанни Тассо, пренебрегая собственными интересами, сказал ей как-то, что легкий беспорядок в прическе ей даже к лицу – «как ореол». Джанни, без сомнения, человек незаменимый, хотя ласковые имена, которые он дает своим клиенткам, просто тошнотворны. Однажды он назвал «сокровищем» даже эту мегеру Табуссо. Но так и быть, простим и ее!

Кто еще нуждается в прощении? К своему изумлению, она обнаружила, что практически все в чем-нибудь да виноваты и надо простить всех, начиная от самых близких ей людей до случайных знакомых. Временами каждый из них вызывает у нее неприязнь. Даже дядюшка Эммануэле… Хотя нет, кто угодно, только не он. И не его секретарь, всегда такой милый, обходительный. Все же остальные иногда бывают просто невыносимо глупыми (к примеру, ее подруги, в особенности Бона), или бестактными (ее неунывающий поклонник Федерико), убогими (американист Бонетто), тошнотворно сентиментальными (снова Федерико и его подруга Джованна), либо равнодушными и крайне занятыми, как раз когда… (Витторио), либо наглыми, заносчивыми.

Она рассмеялась. Массимо она уже простила. Письма ему так и не написала. Но объясниться с ним необходимо, и – тут она поднялась – немедленно!

5

Вице-префект полиции Пикко говорил с людьми тремя разными голосами. Вежливым и твердым, с некоторой аффектацией он, как представитель власти, беседовал об обычных служебных делах, властным и грозным голосом представителя власти – при расследовании уголовных преступлений и, наконец, неуверенным и мягким – опять же в качестве представителя власти, – когда в преступлении был замешан кто-нибудь из влиятельных горожан. В этих случаях, помимо его воли, в голосе звучала робость.

– Вы понимаете, все это нелепо. Совершеннейшая нелепица, – сказал он голосом третьего вида, когда комиссар полиции Сантамария прочел вслух несколько строк, написанных на голубой бумаге. – Сами посудите, в каком щекотливом положении мы окажемся, если Де Пальма не нападет на след истинного убийцы и не представит конкретных доказательств. Нет-нет, оставьте его у себя, – торопливо добавил он, отводя руку Сантамарии, который собрался было вернуть ему письмо. Затем он поднял трубку. – Так я скажу Де Пальме, что этим несущественным, второстепенным аспектом расследования займетесь вы. – Голос его звучал просительно. Немного помедлив, он уже совсем с другой, решительной интонацией произнес: – Сейчас узнаем, может, они тем временем обнаружили еще что-нибудь важное. Алло! – прорычал он в трубку. – Как дела, Де Пальма?

Комиссар Де Пальма без обиняков ответил, что следствие застыло на мертвой точке. Он, как и подобает в подобных случаях, горестно вздохнул и пообещал принять меры, не уточнив, какие именно.

– Увы, пока ничего конкретного… Проверяем сразу несколько гипотез. Да нет, убитый вовсе не был известным архитектором, а перебивался случайными заработками. Насколько нам известно, и мастерская-то служила ему лишь для весьма сомнительных свиданий… Я лично думаю, что основные поиски следует вести в среде гомосексуалистов и проституток… Что до письма, которое уволенные синьорой Дозио слуги принесли явно из мести, то упоминание о Гарроне в нем наводит на размышления. Нет-нет, я тоже думаю, что пока не стоит… Дело очень тонкое… Да, по-моему комиссар Сантамария – самый подходящий человек… Мы же, как вы увидите из нашего отчета, сосредоточим свои усилия главным образом… Что вы сказали?

– Я сказал, что это недурно – сосредоточить усилия, – ледяным тоном повторил вице-префект Пикко, – но еще лучше добиться быстрых результатов. – И положил трубку.

Де Пальма тоже нажал на рычаг, машинально повертел в руке карандаш и провел ладонью по аккуратно зачесанным волосам.

– Так-то вот, друзья мои, – сказал он, обведя присутствующих взглядом.

– Остается блондинка, – неуверенно произнес Мальяно.

Де Пальма с сомнением пожал плечами.

– Пустая трата времени. Да, кстати, – он повернулся к главе комиссариата, – тех двоих можно отпустить домой.

– Но они остаются в нашем распоряжении?

– Не в моем, – усмехнулся Де Пальма и показал на телефон. – К счастью, эту «приятную» задачу перепоручили Сантамарии.

– И все-таки я бы на твоем месте еще поразмыслил над показаниями Баукьеро, – не сдавался Мальяно. – Особенно насчет трубы.

– Это лишь наша догадка. Баукьеро не сказал, что видел именно трубу.

– Но у него создалось твердое впечатление…

– Которое ему подсказали вы.

– Вовсе нет! – возразил Мальяно. – Он с самого начала заявил, что…

– Паскуале, перечитай его показания, – сухо приказал Де Пальма старшему сержанту оперативной группы, листавшему копии отчета для прокуратуры.

– «Содержание, – начал читать Паскуале, – отчет об убийстве, предусмотренном статьей пятьсот семьдесят пять Уголовного кодекса и совершенном…»

– Нет, только показания Баукьеро.

– А, понятно… Вот «Приложение номер один. Отчет о допросе… и так далее… Перед нами, облеченными юридической… и так далее… вышеназванный свидетель показал, что вчера, примерно в двадцать три часа пятнадцать минут, когда он…»

– Ниже. Там, где говорится о женщине.

– «…Женщину, которая вышла из моего дома. Скобка. Нота бене. При дополнительном допросе уточнил, что не видел своими глазами, как она вышла из дома, но предполагает…»

– К дьяволу эти нота бене, – рассердился Мальяно. – Переходи прямо к описанию.

– «Блондинка вульгарного вида. Довольно высокого роста. Средних лет». Скобка. Дальше снова идет нота бене, – нерешительно сказал Паскуале.

– Пропусти, – сказал Мальяно.

– Читай, читай, – приказал Де Пальма.

– «При дополнительном допросе заявил, что не может точно назвать возраст женщины из-за слабого освещения на улице. И еще по той причине, что, поравнявшись с ним, незнакомка прикрыла лицо большим носовым платком то ли случайно, для того чтобы высморкаться, то ли намеренно, для того…»

– Исправь «то ли» на «либо», – сказал глава комиссариата.

– «…либо намеренно, для того чтобы скрыть лицо от свидетеля. По комплекции женщина показалась свидетелю плотной. В ответ на вопрос свидетель сказал, что не исключает, что это был переодетый мужчина, однако утверждать не берется…»

– Ну как, довольны? – загробным голосом прогудел Де Пальма.

– «…утверждать не берется из-за просторного плаща, о котором будет сказано ниже. Скобка закрывается. На незнакомке был широкий прозрачный синтетический плащ с поясом, оранжевые брюки и темные перчатки. Через левое плечо у нее была перекинута большая сумка, тоже оранжевого цвета, с белой звездой. Скобка. В ходе дальнейшего допроса свидетель не смог припомнить иных деталей касательно подозрительного вида той женщины и добавил лишь, что она была очень сильно накрашена. Это ему удалось заметить до того, как незнакомка прикрыла лицо носовым платком. Скобка закрыта. В правой руке женщина держала предмет цилиндрической формы, длиной сантиметров шестьдесят, завернутый в газету. У свидетеля создалось впечатление…»

– Превосходно! Одни впечатления.

– «…что предмет был довольно тяжелым, скорее всего, железная или свинцовая труба или…»

– Вот видишь. О трубе он сам упомянул! – воскликнул Мальяно. – Мы потом сделали свои выводы, но мысль о трубе пришла ему.

– «…или железная палка», – заключил старший сержант Паскуале. – Дальше читать?

– Конечно! Читай, читай, – сказал Мальяно.

– «Нота бене. В этой связи следует отметить, что во время облав на проституток в окрестных лесах, особенно в районе Ступиниджи, все чаще находят на земле тяжелые свинцовые или железные трубы примерно такой же длины и также завернутые в газету. Проститутки используют вышеозначенные трубы как для защиты, так и для устрашения либо ограбления клиентов. Поэтому не исключено, что сообщенная свидетелем подробность может иметь важное значение при дальнейшем расследовании».

– Я тоже так считаю, – сказал глава комиссариата.

– Возможно, – пробурчал Де Пальма. – Но пока толку от всего этого мало. Потом, если она захватила с собой трубу, то к чему было убивать Гарроне той штуковиной? Зачем ей понадобился…

Мальяно засмеялся:

– По старой привычке!

Все остальные тоже расхохотались.

– Им смешно, – проворчал Де Пальма. Он взял отчет и стал перелистывать его, покачивая головой.

У этого Гарроне в мастерской бывало столько подозрительного народу, что любой раньше мог его прикончить. Удивительно еще, что никто прежде не проломил ему голову этой мерзкой штуковиной. «Порнографическая скульптура из камня высотою в двадцать девять сантиметров и весом в два с половиной килограмма, изображающая мужской половой орган с тестикулами, – прочел он в отчете. – Смерть наступила мгновенно; не раньше чем за час до появления землемера Баукьеро, убитому был нанесен всего один удар в затылок. Из-за тяжести каменного фаллоса трудно сделать определенные выводы о физической силе убийцы».

Да, любой и по любой причине (исключается лишь ограбление) мог укокошить этого Гарроне: проститутка, которой он недоплатил, чем-то недовольный педераст или альфонс, содержатель небольшого игорного дома, сообщник по какой-нибудь афере или другому мелкому преступлению. А это означало, что поиски «среди круга подозрительных лиц» будут крайне сложными и вряд ли увенчаются успехом.

Доктор Де Пальма работал в оперативной группе уже десять лет и знал это лучше других. Конечно, убийства проституток, задушенных на темных улочках, антикваров-педерастов, приконченных одним ударом бутылки по черепу, и даже бродяг, забитых насмерть на берегу По, не всегда оставались нераскрытыми. Но если на след убийцы не нападешь сразу, то потом его, как правило, уже не найти. К тому же Гарроне, понятно, общался не только с темными личностями. Но говорить о «двойной жизни», о знакомых иного социального слоя, с которыми Гарроне поддерживал бы профессиональные или политические связи, не приходилось. Семейные его дела тоже никакой сложности не представляли, и вести следствие в этом направлении было бесперспективно.

Архитектурой Гарроне не занимался давным-давно. Последние проекты, хранившиеся в его мастерской среди всякого старья, были двадцатилетней давности. В доме на виа Пейрон, где он жил со старухой матерью и незамужней сестрой, не нашли ни писем, ни бумаг, которые представляли бы хоть малейший интерес. Обе женщины видели Гарроне лишь за завтраком, обедом и ужином. Они не смогли, а может, не захотели сообщить что-либо полезное. Домой к нему никто не приходил, никто не звонил, и он тоже никому по той простой причине, что в доме давно уже не было телефона. Словом, Гарроне жил как мышь, вернее даже, как крыса: в постоянных «походах» из некогда богато обставленной квартиры на виа Пейрон в жалкую мастерскую на виа Мадзини, 57.

Между тем эту мышь, эту грязную крысу газета назвала «известным и всеми уважаемым архитектором». И это не было просто газетным штампом или эффектным эпиграфом, со злостью подумал Де Пальма. Гарроне непонятным образом сумел проникнуть в круг весьма влиятельных людей или, во всяком случае, поддерживал с ними какие-то отношения. Об этом говорило и письмо, которое принесли те двое в комиссариат. Но проблема эта представляла чисто теоретический интерес, и Де Пальма не собирался ломать над ней голову ради праздного любопытства. Он предпочитал искать среди воров и проституток, бывших заключенных, преступников, выпущенных из тюрьмы на поруки, хотя поиски среди отбросов общества не сулили успеха. А письмом и влиятельными людьми пусть займется комиссар Сантамария, раз уж кому-то надо этим заняться.

6

– А потом так и не написала?

– Нет, не написала.

– Жаль. Было бы любопытно его почитать.

– Едва ли. Я была вне себя. Там были бы сплошные оскорбления.

– Это самое любопытное. Не припомнишь хоть одно?

– Увы. Но фразы были бы убийственные – все с восклицательным знаком. Представляешь, как я была довольна собой! Письмо тебя испепелило бы.

– Попробуй в следующий раз наговорить письмо на пленку и пришли ее мне. А то из лени ты так и не соберешься: пока найдешь ручку, бумагу, конверт, весь гнев улетучится.

– Ручку я взяла. И даже набросала несколько вариантов. А потом бросила.

– Устыдилась собственной жестокости?

– Скорее, наоборот. Когда пишешь, ярость утихает.

– Значит, ты была в ярости?

– Конечно. И не написала тебе только потому…

– Почему же?

– Представила себе, как ты читаешь письмо, донельзя гордый собою. Еще бы, я приняла тебя за серьезного противника! «Бедная Анна Карла, – подумаешь ты самодовольно и снисходительно, – как она страдает, в следующий раз надо будет выбрать выражения помягче. Я ведь просто шучу, а она потом всю ночь не может заснуть».

– Не волнуйся, не буду я выбирать выражения помягче, – с улыбкой сказал Массимо. – Получишь все, что заслужила. Разумеется, для твоего же блага.

– Вот-вот! Это и приводит меня в бешенство. Все, начиная с друзей и кончая парикмахером, пекутся о моем благе.

– Анна Карла!

– Да, я бываю злая, прости. Но побыл бы ты на моем месте. Джанни Тассо – ангел. Однако захоти я однажды разнообразия ради покрасить волосы в морковный цвет, так он наверняка не станет этого делать, скажет, что это нелепо…

– Не сомневаюсь. У него хороший вкус.

– Знаю. Ты мне его порекомендовал, и всякий раз, выходя из парикмахерской, я мысленно тебя благодарю. Но даже ангел Тассо – своего рода цензор. А возьми моих близких. К примеру, дядюшку Эммануэле.

– Твой дядюшка Эммануэле – святой.

– Вот именно! – воскликнула Анна Карла.

– Нет, я хотел сказать, что, когда ни придешь, он сидит в углу и безмятежно читает газеты. Знала бы ты, как я тебе завидую!

– Что правда, то правда. Он очень домашний, уютный. Но вовсе не безмятежный. Читает газеты, а сам прислушивается к разговору. И внезапно может вмешаться и такое сказать! В некоторых вещах он не терпит возражений.

– А Витторио также нетерпим?

– По-своему да. Когда речь идет о лекарствах. Однако он меньше других меня раздражает. Он лишь советует – для моего, конечно, блага – принимать его любимые препараты. Известно тебе, что твои миндальные орехи отвратительны?

– Я их давным-давно не пробовал. Если бы ты вчера предупредила меня о своем визите, я бы сорвал их прямо с дерева.

– Вчера вечером я была в бешенстве. Но потом к утру успокоилась. И вот, очутившись возле твоего дома…

– Случайно?

– Конечно. Чисто случайно.

– А если бы не застала меня?

– Ничего страшного. Позвонила бы сегодня вечером. Я решила не откладывать объяснения. Но поклянись, что я тебе не помешала!

– Сколько в тебе церемонности! Если хочешь, можем перейти на «вы».

– Видишь? Это ты во всем виноват. Своим сарказмом ты меня парализуешь, мне становится не по себе. Начинаю вести себя неестественно, и вот результат!

– Анна Карла, не передергивай карты.

– Ничего я не передергиваю. Права я. Целых два дня промучилась, но теперь твердо уверена: правильное произношение – «Баастн». А значит, я не ошиблась, и всякий раз, когда зайдет разговор о Баастне, я так и буду говорить – «Баастн».

– Анна Карла, не притворяйся эдаким несмышленышем. Любой приказчик в магазине, любой диктор итальянского радио убежден, что правильно говорить «Баастн», и весьма гордится этим. Но ты!..

– Ну и что из этого! Какое мне дело, как называют этот город другие. Важно, что точное произношение «Баастн».

– А если бы я тебе сказал, что завтра вылетаю в Ландон?

– Неудачное сравнение. К тому же есть итальянское название – «Лондра».

– Не вижу никакой разницы менаду двумя этими случаями.

– То есть?

– Очень просто. Итальянцы произносят «Бостон», с двумя открытыми «о». А когда ты изо всех сил стараешься выговорить «Баастн», то получается смешно и нелепо.

– Поверь, мне не стоило никаких усилии произнести – «Баастн». У меня это вышло вполне естественно.

– За все годы, что мы знакомы, я ни разу не слышал прежде, чтобы ты говорила «Баастн».

– Потому что он меня не интересовал. Но когда мне позвонил Федерико и попросил повозить по Турину его подругу, приехавшую из Баастна…

– Признайся, ты подражаешь Федерико. Верно, он там даже жил?

– Конечно, жил. И потому имеет полное право говорить «Баастн».

– Наоборот, как раз потому и не должен бы.

– Но он же привык, бедняга. По-твоему, надо изо всех сил стараться говорить «Бостон»?

– В Италии – да.

– Вот это и было бы неестественно. Видишь, Массимо, ты сам себе противоречишь!

– Если ты стараешься не отличаться от других, это вполне естественно.

– Значит, по-твоему, все жители острова Понца неестественны?

– Понца? При чем тут Понца?

– Все островитяне – бывшие эмигранты, которые вернулись из Америки. Грузчики, каменщики. И все они с утра до вечера говорят «Баастн». Поверь мне на слово.

– Я говорю о людях мало-мальски образованных, а не о грузчиках.

– Выходит, грузчики не такие же люди, как мы?

– Нет, не такие.

– Прости за откровенность, но ты, Массимо, ведешь слишком замкнутую жизнь и потерял чувство реального. В мире существуют не только те тридцать снобов, с которыми ты считаешься.

– Всего тридцать? Ты что, шутишь?

– Ну хорошо. Не будем больше говорить о Бостоне. Но ты меня серьезно беспокоишь.

– Наконец-то мы сказали «Бостон» с двумя «о».

– Я так сказала, чтобы сделать тебе приятное. И покончить с этим глупым спором.

7

Комиссар Сантамария, заложив руки за спину, смотрел через открытое окно на проспект. Утром дул свежий ветерок, но потом воздух прогрелся, и день обещал быть душным и знойным. А Сантамария был в шерстяном костюме. Впрочем, погода так переменчива, что никогда не знаешь, как одеться… Рабочие, которые рыли яму на месте разломанного асфальта, были в майках, их плечи лоснились от пота. Отбойный молот, вспарывая асфальт, неуклонно пробивался к воротам префектуры. Газ подводят, а может, воду. И так каждый год. Не успеет город прийти в себя от зимних холодных дождей, от грязи, слякоти, как начинаются эти чертовы дорожные работы. В летней суматохе, в оглушительном грохоте машин не оставалось места для послеобеденного безделья. А ведь южане жить без этого не могут. Правда, у Сантамарии обычно не бывало ни желания, ни времени посидеть на скамейке в парке и почитать газету, или пройтись по аллее, расстегнув пиджак, или, наконец, постоять и полюбоваться красивыми зданиями на площади. Но порой приятно хоть помечтать об этом.

Комиссар Сантамария вынул руки из-за спины и облокотился на подоконник. В сущности, я не склонен к созерцательности и все проблемы по возможности стараюсь решать сразу, думал он. То, что ему предстояло сделать сейчас, вернее, еще четверть часа назад, само по себе не было трудным. Всего лишь позвонить человеку по телефону. Снять трубку и набрать шесть цифр. Аппарат уже стоял на столе, рядом лежала копия отчета (его он прочел один раз), секретное дополнение к отчету Де Пальмы (его он прочел дважды) и несколько строк на голубой бумаге, которые он успел выучить наизусть: «Дорогой Массимо…»

Обычный телефонный звонок.

Но что он скажет этому «дорогому Массимо»?

Комиссар снова подумал, не нагрянуть ли к нему без звонка, и снова отказался от этой идеи – рискованно и невежливо… Нет, придется позвонить по телефону, подыскав убедительный предлог и извинившись за беспокойство. О вызове на допрос и речи быть не может. В тех сложных делах, которые ему поручают, вызывать уважаемых людей в полицейское управление запрещено.

Но прежде надо закрыть окно: с улицы доносится поистине адский грохот, какие тут телефонные разговоры!.. Он прикрыл окно, но не успел отойти от него, как компрессор умолк. Во внезапно наступившей тишине до него донесся через открытую дверь приемной громкий голос агента Скальи.

– Эти бумаги еще не сданы в архив, старшина!

– Ну и оставь их в шкафу!

Ответ старшины Лопрести тоже скорее походил на крик. Видно, оба даже не заметили, что компрессор выключили. Час назад он и сам в кабинете вице-префекта на робкий шепоток Пикко отвечал по привычке слишком громко.

– Вы их знаете? – спросил Пикко.

– Дозио? Нет. Я знаю лишь, какое они занимают положение, но лично ни с кем из них не знаком. А вот сына синьора Кампи знаю. Кажется, его зовут Массимо.

– Да-да, Массимо. Вот о нем и о синьоре Дозио я как раз хотел с вами поговорить.

– Это как-то связано с убийством на виа Мадзини?..

– К сожалению… не поймите меня превратно… я, собственно, не утверждаю, что тут есть прямая связь… Но к нам попало… вернее, принесли… письмо, в котором…

– Анонимное?

– Увы, нет! Словом, вопрос куда более щекотливый, чем может показаться на первый взгляд… Кстати, при каких обстоятельствах вы познакомились с Массимо Кампи? Он ведь, кажется… Словом, не был ли он замешан в какую-нибудь историю?

– Нет-нет, я познакомился с ним позапрошлым летом, когда произошла кража у него на вилле, на холмах. Вы, наверно, не помните.

– Крупная кража?

– Не особенно. Но из-за общественного положения владельцев виллы…

– …делом занялись непосредственно мы. Теперь припоминаю.

– Его родные были в отъезде, и я отправился с синьором Массимо Кампи, чтобы на месте установить размеры убытков.

– Ага, а я было засомневался. Все это очень кстати и во многом облегчит вам задачу, которая, как вы сами убедитесь…

Тут синьор Пикко вынул письмо, и голос его стал еле слышным.

– М-да, задача крайне деликатного свойства. Потребуется, дорогой Сантамария, проявить предельную осторожность и такт, иначе…

– Да понял я, эти бумаги нужно сдать в архив! – донесся до Сантамарии громовой голос старшины Лопрести. – Но куда же ты дел документы по текущим делам?

– Положил на другой стол.

– Молодец! Теперь уж в них сам черт не разберется!

Голоса в соседней комнате не утихали, а на улице снова стоял грохот – и там и тут с наступлением лета наводили порядок. И как всегда при рассортировке бумаг, между Скальей и Лопрести происходили драматические сцены.

– Другого места не нашел? Стенной шкаф, по-твоему, для чего предназначен?

– В нем и так полно архивных бумаг.

– Полно? Разложить толком не умеешь! Давай их сюда, твои бумаги.

– Может, еще попробовать?

– Сказано тебе, давай сюда!

– Угомонитесь, – не оборачиваясь, сказал Сантамария. Слава богу, и на улице стало тихо, подумал он. И в ту же минуту рабочий у компрессора поплевал на ладони и снова его включил, а немного поодаль глухо загудела бетономешалка.

Сантамария вздохнул. Вниз от проспектов Винцальо и Дука дельи Абруцци до самого стадиона и вверх от Порта Суза и виа Гарибальди до центра повсюду стояли красные оградительные барьеры. А за ними – натужный скрип, уханье машин, дым, пар, груды обломков… При одной мысли об этом вечном беспорядке, о «заплатах» на асфальте Сантамарию охватывала глубокая усталость. Когда же кончатся эти подрядные работы?!

– Вы, дорогой Сантамария, лучше меня разбираетесь в историях с подрядами. А главное, надо учитывать, какие видные люди замешаны в этом тонком деле. Я бы вам рекомендовал действовать предельно осторожно.

Нет, это никак не было связано с советами, которые вице-префект Пикко давал ему только что. «Деликатнейшим случаем» с подрядами ему пришлось заниматься несколько лет тому назад. Но с тех пор слово «работы» неизменно ассоциировалось у него с куда более неприятным словом «подряды». Они напоминали ему о развороченном асфальте, о грудах камня и песка, о черных озерах битума, об огромных желтых и зеленых машинах, о слепящем пламени газосварки. Что и говорить – слово «подряд» застревает в горле и оглушает тебя, даже когда грохот машин утихает.

Но грохот отбойного молота не стихал. Наоборот, вскоре к нему присоединился второй – с перекрестка.

– Отличная подготовка! – донесся до Сантамарии из далекого далека голос полицейского агента Скальи. – Главное – предсезонная подготовка, а не удача.

Старшина Лопрести пробурчал что-то невнятное, но по словам «чемпионский титул» Сантамария понял, что наведение порядка в шкафах на время приостановлено и спор теперь идет уже о другом, о результатах прошлого футбольного чемпионата и об успехах «Ювентуса» – любимой команды Лопрести… Хотя нет, за «Ювентус», кажется, болеет Скалья. Сицилиец по происхождению, Лопрести много лет прослужил в полиции Виченцы и остался верен команде этого города. А вот Скалья родом из Салерно, но он всегда начинал болеть за команду того города, куда его переводили по службе. В Турине он стал болельщиком «Ювентуса».

Сантамария футболом не интересовался. Он и без всяких этих уловок не чувствовал себя в Турине эмигрантом. Во время войны, еще юношей, он сражался в партизанском отряде именно в здешних местах, в долинах Пьемонта. А после войны, поступив на службу в полицию, был направлен в Турин. Таким образом, он вернулся в места партизанской юности.

Треск отбойного молота напоминал ему уже не автоматные очереди военных лет, а перестрелки во время ограблений, совершенных бандой Каваллеро в шестидесятые годы.

Мысли его снова вернулись к делам дня.

Сейчас, когда он вспомнил о войне, ему показалось, что все это было не с ним, а с кем-то посторонним. С той героической поры у него остались друзья. Но это не «полезные знакомства», как наивно полагают некоторые его коллеги. Единственная выгода для него заключалась лишь в том, что он не чувствовал себя чужим в Турине, который освобождал от фашистов и в котором закончил войну победными залпами из «стенов» на пьяцца Виттория.

Славное прошлое позволяло ему также носить усы в отличие от многих сослуживцев, которые сбрили их, чтобы не походить на полицейских-южан. По той же причине его многоопытное начальство поручало ему тонкие дела: ведь он «вхож в высшие круги».

– Итак, Сантамария, вы знакомы со многими влиятельными людьми и сами сориентируетесь. Разумеется, перед законом все равны, но тут необходим такт, точнее, чувство меры, которым вы… ну, словом, не следует делать скоропалительных выводов, к чему порой склонны некоторые из наших менее опытных сотрудников. Вы это и сами прекрасно знаете – ведь во многих сложнейших ситуациях вы показали, что… Я лишь хотел подчеркнуть… Достаточно одного неверного шага, и во влиятельных кругах такого города, как наш…

Сантамария вздохнул, но на этот раз скорее по привычке и даже не без удовольствия. Подобного рода поручения льстили ему, возбуждали его профессиональную гордость. Закрыв окно, он стал набирать номер телефона.