Текст книги "Его осенило в воскресенье"

Автор книги: Карло Фруттеро

Соавторы: Франко Лучентини
сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 32 страниц)

– Бесполезное дело, я в этом не разбираюсь. Условий может быть тьма. В отделе, да не обидится на меня мой друг Оджеро, царит такая же путаница, как в Древнем Вавилоне. Он, конечно, делает все возможное…

Тем временем в глазах Пеллегрини уже зажегся огонь профессионального любопытства, на что Сантамария втайне надеялся.

– Так, на первый взгляд, – прошептал Пеллегрини с таким видом, словно подглядывает в замочную скважину, – вроде бы нет никаких причин… – Он поднял голову и строго посмотрел на Сантамарию. – Но кто точно может знать? В том и заключается великая сила, а вернее, великая слабость необходимых условий, что могут возникнуть совершенно немыслимые препятствия для осуществления проекта. Приведу вам всего один пример.

Сантамария с величайшим вниманием выслушал рассказ о двух подоконниках для нестандартных окон небольшого старинного здания на проспекте Массимо Д’Адзельо.

– В данном случае, – продолжал Пеллегрини, проведя костяшками пальцев по проекту Гарроне, – в данном случае, если рассуждать чисто теоретически, в силу могло вступить необходимое условие тридцать семь А. Но только из-за этого проект не мог пролежать целый год в Отделе санитарно-технического надзора.

– А что это за условие тридцать семь А?

– Думаю, повторяю, думаю, что оно относится к группе необходимых гидрогеологических условий в сочетании с группой исторических условий, а возможно, и санитарно-гигиенических. Но это, разумеется, предусматривает наличие чрезвычайных обстоятельств, которые в данном случае…

– Видите ли, меня интересуют именно чрезвычайные обстоятельства – прервал его Сантамария.

– Да, но это было бы явной натяжкой, крючкотворством. Вот взгляните сами. – Его палец по диагонали стал спускаться вниз по проекту Гарроне. – Пока я не знаю сути проблемы, мне трудно дать вам окончательный ответ, но в общих чертах я свое суждение о проекте составил. Я сомневаюсь в применимости условия тридцать семь А к данному случаю.

– А нельзя ли все это проверить, раз уж мы здесь? – спросил Сантамария.

Пеллегрини посмотрел на него так, словно тот сквернословил в церкви.

– Тут не хранятся документы Отдела санитарно-технического надзора! – назидательно объяснил он. – Они разбросаны по самым разным местам. Ведь в одном только Турине имеется по меньшей мере десять подотделов. Я уже не говорю о пригородах и о провинции. Уже много лет – учтите, лет, а не месяцев – Оджеро борется за то, чтобы хоть как-то все централизовать. Как вы сами понимаете, если бы все документы были собраны в одном помещении, оборудованном, ну, скажем, по примеру нашего…

– Вы случайно не знаете, где находятся папки той группы, в которую входит условие тридцать семь А?

Пеллегрини болезненно поморщился и мрачно ответил:

– В старом доме на виа делле Орфано, куда этот подотдел был временно переведен в тысяча девятьсот сорок седьмом году. И вот с той поры муниципалитет платит владельцу здания арендную плату. Конечно, повышать арендную плату за старые дома запрещено, но сами подумайте, сколько можно было бы…

– Туда нельзя съездить? Вы не смогли бы поехать со мной?

– С удовольствием.

Когда они садились в машину, Сантамария окончательно понял, что самое большое удовольствие Пеллегрини получает от возможности продемонстрировать на иных примерах полнейшую нелепость и противоречивость бесчисленных необходимых условий, которые устанавливают сложнейшие загадочные связи между горизонтальными плоскостями и вертикальными, между деревьями и водосточными трубами, отделочными плитками и тротуаром. Сантамария смеялся, изумлялся, возмущался, несколько раз даже, будто бы от полноты чувств, стукнул себя рукой по колену, а сам тем временем все прикидывал, велика ли вероятность того, что необходимое условие 37/А наведет его после виа делле Орфане на точный след и что он в воскресенье застанет дома владельцев фирмы «Трессо и Кампана».

Пеллегрини взял у швейцара, который почтительно назвал его «профессор», ключ, поднялся на четвертый этаж и остановился возле темной двери, очень похожей на дверь квартиры Ривьеры. И вообще весь дом и лестница, пропитанная какими-то отвратительными запахами, были такие же убогие, как у Ривьеры.

– Вот мы и пришли, – со вздохом произнес Пеллегрини, открывая дверь.

Он повернул выключатель, и под самым потолком сразу зажглась тусклая желтая лампочка. Сантамария, однако, не разделял недовольства Пеллегрини. В этом унылом помещении, заставленном потрескавшейся мебелью, он сразу почувствовал себя на месте. Туалет с раковиной оказался незапертым. В раковине лежала груда немытых кофейных чашек. Пеллегрини сердито захлопнул дверь туалета и провел Сантамарию в закопченное служебное помещение.

– Хоть бы уж паутину смели, – сказал Пеллегрини, открывая решетчатые ставни. Он брезгливо вытер руки.

Полуразвалившийся, скособоченный шкаф с облупившейся краской, полусгнивший письменный стол времен войны за независимость, две огромные картонные коробки горчичного цвета, обшитые с двух сторон латунью, – вот, собственно, и вся обстановка. В картонные коробки было воткнуто вертикально множество длинных трубок. На одной из коробок черными печатными буквами было написано «Выход», на другой – синими чернилами – «Вход». Пеллегрини выразительно оглядел всю эту рухлядь, как бы предлагая Сантамарии сравнить ее с великолепными секциями на стальных шарнирах, которые тот видел в здании на пьяцца Сан-Джованни, пожал плечами и, покорившись судьбе, направился к шкафу.

– Здесь лежат только документы группы тридцать семь А? – опросил Сантамария несколько минут спустя.

Пеллегрини, продолжая рыться в папках и свернутых в трубку проектах, ответил:

– Когда вы говорите только, вы не учитываете, что и необходимое условие тридцать семь А входит в гидрогеологическую группу. А она подобна реке, которая берет свое начало где-то очень далеко и имеет великое множество притоков, а ее устье – столько же ответвлений, так что невозможно понять, где основной рукав…

– Ого! – воскликнул Сантамария и закурил сигарету.

– Да еще на пути встречаются каскады, стремнины, пороги, отмели… Вы, к примеру, могли бы предположить, что условие тридцать семь А относится и к бензоколонкам?

– Конечно, нет, – подыграл ему Сантамария.

– Между тем, – объяснил Пеллегрини, по-прежнему не оборачиваясь и уверенно плывя по своей порожистой реке, – нет ни одной бензоколонки, которую можно было бы установить без соблюдения условия тридцать семь А. И хотя это может показаться абсурдным, если бы вы захотели вырыть артезианский колодец, вам пришлось бы сначала выяснить, отвечает ли он необходимому условию тридцать семь А. У тридцать семь А десятки щупальцев, а что получается в итоге?

– Что получается в итоге? – послушно повторил Сантамария.

– А то, что прошение или проект застревает в бюрократических каналах и сам проситель становится жертвой межведомственных раздоров и неурядиц…

Он снова принялся перечислять скандальные примеры путаницы и хаоса, а Сантамария автоматически всплескивал руками, успевая поглядывать во двор, где хозяйки развешивали белье.

Затем он сел за письменный стол и стал ждать. От нечего делать выдвинул ящик стола и начал изучать закорючки на больших и малых листах бумаги. На одном из листов, которые, очевидно, служили чиновникам для черновиков, записок и писем, он прочел выведенные четким почерком слова: «Дорогая Джинетта, трагическое известие, которое я должен…» На этом письмо кончалось, и Сантамария так и не узнал, в чем заключалось трагическое известие. Скорее всего, автор письма хотел выразить Джинетте свое соболезнование и мучился над каждой фразой.

Сантамария краем глаза увидел, что рядом, в приоткрытом ящике, лежит тюбик верамона, коробочка с мятными конфетами, маленький бинокль из пластика и книга в желтой обложке. Сантамария открыл книгу и прочел название – «Вероника», автор некая Кэрол Вуд. Он принялся небрежно ее перелистывать, как вдруг внимание его привлекла фраза: «„Еще, еще раз!“ – умоляла старуха».

Тут уж он стал читать дальше.

«„Еще, еще раз!“ – умоляла старуха, которая не могла даже пошевелиться. Но курица, до этого спокойно клевавшая гусениц, что были в изобилии рассыпаны на сморщенных ягодицах хозяйки, вдруг отчаянно закудахтала и вся как-то обмякла. Мулат в ярости свернул ей шею и снова…»

Сантамария открыл титульный лист, ища название издательства (никому не известное издательство «Спирале», Милан), и только теперь заметил, на какой плохой бумаге отпечатана книга.

– Кто начальник этого подотдела? – спросил он у Пеллегрини.

– Реджис.

– Мужчина это или женщина?

Пеллегрини обернулся к нему.

– Бухгалтер Реджис. А почему это вас заинтересовало?

Сантамария положил книгу в ящик стола.

– Да так. Ну, нашли что-нибудь?

– Боюсь, что зря привез вас сюда. Впрочем, если помните, я предупреждал вас, что найти проект, подпадающий под действие необходимого условия тридцать семь А, едва ли удастся… К тому же, если я не ошибаюсь, – по тону его было ясно, что это абсолютно исключено, – тут царит изрядный беспорядок. А беспорядок, как вы уже говорили, рождает новый беспорядок.

Сантамария согласно кивнул и стал перебирать свернутые в трубку проекты, воткнутые в коробку с надписью «Вход», – их было штук тридцать, а затем проекты из коробки с надписью «Выход» – их было поменьше.

– Увы, не могу найти, – сказал Пеллегрини, разочарованный и в то же время довольный тем, что его пессимистические прогнозы сбылись.

– У меня такое ощущение, что проект находится здесь, – сказал Сантамария.

Пеллегрини подскочил к нему, нагнулся и стал лихорадочно рыться в ящике, где валялись груды свернутых в трубку и перетянутых резинкой проектов. Резинка опоясывала серые бланки, прилагавшиеся к каждому проекту, и Пеллегрини принялся стремительно, с хрустом разворачивать эти бланки. Проглядывал их и снова свертывал один за другим. Куда девалась его флегматичность!

– Вы правы! – вдруг воскликнул он, разогнулся и разложил на письменном столе бланк и соответствующий проект.

– Как раз то, что мы искали! Авторы проекта Трессо и Кампана. Разрешение на выполнение проекта дано… в пятницу. Вот тут стоит подпись Реджиса: О. Р.

Сантамария на секунду задумался.

– Что за тип этот Реджис?

– Не понимаю, почему он так долго держал проект у себя, – громко высказал свое недоумение Пеллегрини. – Если даже он счел нужным произвести обследование на месте, что мне лично кажется излишним рвением, если не сказать превышением власти, подобная задержка все-таки остается необъяснимой?

– Что за тип этот Реджис? – повторил свой вопрос Сантамария.

Пеллегрини впервые посмотрел на него с беспокойством.

– Он работает здесь почти двадцать лет, и, насколько мне известно, начальство ему полностью доверяет, – неторопливо пояснил он. – Оджеро всегда отзывался о нем с уважением. Карьеры он не сделал, но это в определенных случаях говорит… в пользу человека.

– Он женат?

– Не знаю, не думаю. Это можно будет проверить завтра утром в отделе кадров.

– Где он живет?

– Кажется, в районе Санта-Рита. Но точный адрес вы найдете в телефонной книге: Реджис, Оресте. Вы хотите сегодня же к нему съездить?

– По-моему, в этом есть необходимость, не так ли?

Пеллегрини зашептал доверительно, словно прихожанин на исповеди:

– Думаете, он знал Гарроне? И они, возможно, даже были, – он с трудом выдавил из себя последнее слово, – сообщниками?

– Этого я не знаю. Но знаю, что Гарроне был убит во вторник, а три дня спустя было дано разрешение на этот проект. Кроме того, мне кажется странным, что оба проекта в основном схожи.

Пеллегрини помог ему разложить рядом оба ватмана.

– Вы правы, господин комиссар, они очень похожи.

– Иными словами, проект Гарроне почти не отличается от проекта Трессо и Кампаны?

– В основном повторяет проект Трессо и Кампаны, да? Вы хотите сказать, что Гарроне не обладал достаточным мастерством, чтобы создать подобный проект?

– Полагаю, что не обладал.

Пеллегрини судорожно сглотнул слюну и слегка покачнулся, словно стоял на краю пропасти. Перед ним проносились видения одно страшнее другого.

– Вы считаете, что налицо случай бесчестной конкуренции и наглого плагиата? Гарроне, вероятно, сумел каким-то образом заполучить у Реджиса проект соперников… Либо принудил Реджиса… Коррупция, не так ли… безусловный факт коррупции. Хотя не исключено, что Реджис сам вступил в контакт с Гарроне, стремясь… Но возможно, кто-то просто воспользовался мягкостью Реджиса. В любом случае Реджис оказался втянутым в темные махинации. Он с преступной целью задержал прохождение проекта по официальным инстанциям. Но в пользу кого? По чьему наущению он действовал?

– Вот об этом я у него и спрошу, – сказал Сантамария, свертывая в трубку проект Гарроне. Пеллегрини стал свертывать второй проект.

– Я не могу поручиться за безупречную честность Реджиса, – пробормотал он. – Незамедлительно наведу справки, но пока что гарантий дать не могу… я не исключаю даже, что он позволил себя вовлечь в более чем… сомнительную авантюру. Впрочем, мы ведь не в Палермо и не в Риме, и инциденты подобного рода… – Он прервался, осененный новой идеей. – Так вы думаете, что это Реджис… убил… убил Гарроне?

– Пока я затрудняюсь ответить на ваш вопрос, – сказал Сантамария и протянул руку ко второму проекту. – Нельзя ли взять и его?

– Пожалуйста.

Сантамария всунул его в проект Гарроне, а Пеллегрини принялся тщательно закрывать ставни, окна, распахнутые дверцы шкафа.

– Мы непременно расследуем дело до конца. Прежде всего я сообщу о случившемся Оджеро, и мы решим, какие меры следует принять. Речь может идти о недопонимании своего служебного долга, о просто легкомысленном поступке или даже – надеюсь, что так оно и было, – об упущении, вызванном царящим здесь постыдным беспорядком. Но без миллионов, – выдохнул он, – без миллионов тут дело не обошлось…

Явно не обошлось, как не обошлось без камней и без двух трупов. Сантамария, присев на краешек стола, барабанил по облупленному его краю двумя свернутыми в трубку проектами. При каждом ударе бумажная трубка подскакивала вверх со слабым щелчком: бум, бум, бум. Внезапно постукивание прекратилось, рука застыла в неподвижности.

Сантамария ошеломленно смотрел на бумажную трубку. Потом поднялся и огляделся вокруг.

– Где здесь телефон?

Теперь он знал точно, кто и почему убил Гарроне и Ривьеру.

3

– Реджис Оресте, район Санта-Рита, – повторил Де Пальма на другом конце провода. – Хорошо, я пошлю Никозию.

– И если он застанет этого Реджиса дома, пусть задержит его до моего приезда любой ценой: пускай придумает какую-нибудь басню, ну, скажем, что проводится референдум об озеленении его квартала. А если не удастся задержать по-хорошему, придется силой. Скажи, чтобы позвонил мне в префектуру.

– У этого Реджиса может быть при себе оружие?

– Не думаю, не тот человек. Я приеду минуты через две, жди.

Когда он прибыл в префектуру (оставив в машине, которая должна была отвезти домой вспотевшего от жары, а может, и от сильнейших переживаний Пеллегрини), Никозия еще не звонил.

– Что там у тебя в руках? – спросил Де Пальма.

– Разве не видишь?

Де Пальма с полминуты разглядывал два свернутых в трубку проекта, а потом хмуро сказал:

– С завтрашнего дня я займусь продажей стирального порошка.

– Утешься, – сказал Сантамария. – Все было не так очевидно, как кажется сейчас.

Он протянул Де Пальме проекты и стал ему объяснять, что, по его мнению, предшествовало убийству на виа Мадзини, как было совершено убийство и что произошло после него. И по мере того как выстраивались в ряд слова и факты, Сантамария убеждался, что, в общем-то, все события последних бурных дней вмещаются в несколько фраз, коротких и примитивных, как отчет в трех экземплярах, который рано или поздно займет свое место в пыльном архиве. Придерживаться фактов – вот суть его работы, его служебный долг. Люди ждут от тебя одного: ты обязан разобраться в сложном переплетении фактов, отыскать ту спичку, которой подожгли лес, и тот камень, который вызвал горный обвал. Подлинная задача полиции заключается в том, чтобы граждане прониклись убеждением, что в этом страшном, непонятном мире можно вопреки всему доверять «фактам». Вот только ты сам по окончании расследования, доказав справедливость своих подозрений, чувствуешь себя опустошенным и понимаешь, что гордиться особенно нечем. Допустим, ты собрал факты, много фактов. Прекрасно, браво. Но ты-то сам в глубине души знаешь, что факты сами по себе ничего не объясняют, их нужно тщательно обдумать, связать воедино. Каждый раз по-иному.

– Что с тобой? Ты недоволен, что все уже кончилось? – спросил Де Пальма.

– Еще ничего не кончилось, – ответил Сантамария.

– Верно. Первым делом я бы послал туда Лопрести проверить, не сбежали ли они. У этих людей какое-то особое чутье на опасность.

Нет у них особого чутья на опасность, подумал Сантамария. Просто они испытывают постоянное беспокойство, страх, и потому их с неодолимой силой тянет куда-нибудь удрать, скрыться.

– Надо будет проверить насчет «фиата-124», – сказал он вслух.

– Но преступники вполне могли взять машину напрокат.

– Все-таки скажи Лопрести, чтобы он проследил за машиной. А ты тем временем…

Зазвонил телефон, это был Никозия.

– Я у синьора Реджиса, профессор. Мы вас ждем.

Значит, ему удалось удержать этого Реджиса мирным путем. Тем лучше. Сантамария свернул в трубку оба проекта и разрешение и направился к двери.

– Ну а ты пока проверь, зарегистрирована ли машина официально.

– Хорошо. И надо бы поставить в известность прокурора.

– Да, нам понадобятся понятые.

– Кстати, ты помнишь, где мы нашли машину Ривьеры? – спросил Де Пальма, провожая его по коридору до выхода.

– В «Балуне»?

– Возле «Балуна», почти совсем рядом с комиссариатом на виа Борго Дора. И мне пришло в голову, что если Ривьера сразу заметил «фиат-124», то, очевидно, владелец поставил его где-то неподалеку.

– И что же?

– Не мешает проверить, не заметила ли чего-либо подозрительного тамошняя полиция и не обратила ли она внимание на эту машину.

– Да, хорошая идея. Я тебе позвоню, как только разделаюсь с Реджисом.

Подойдя к лестнице, Сантамария вдруг остановился и неожиданно вернулся в свой кабинет. Открыл ящик письменного стола, вынул из папки с документами найденный на месте второго преступления трамвайный билет и аккуратно положил его к себе в бумажник.

– Зачем он тебе? – спросил Де Пальма. – Думаешь, он имеет какое-то отношение к делу?

– Никогда нельзя знать заранее, – с улыбкой ответил Сантамария. – Лучше на всякий случай все иметь под рукой.

И торопливо зашагал к выходу.

Никозия совсем неплохо поработал. Лицо у него, как всегда, было страдальчески хмурым, точно ему между бровями вонзили гвоздь. Но это имело свои преимущества в тех случаях, когда Никозии доводилось играть роль торгового эксперта, инспектора страхового бюро, непреклонного служащего воображаемых компаний или ассоциаций. Реджис огорчился, когда увидел, что Никозия поднялся.

– А вы с нами не побудете?

– Ну теперь, когда пришел профессор… – сказал Никозия с таким видом, точно его ждали в десяти других местах, и сам закрыл за собой дверь.

Реджис вежливо и в то же время с достоинством улыбнулся Сантамарии.

– Прошу, пройдемте в гостиную, – сказал он и провел Сантамарию в комнатку с тремя голубыми стенами и одной красной. В центре красной стены висела репродукция с картины Мане «Завтрак на траве». Сантамария сел в предложенное ему кресло возле столика с толстым квадратным стеклом, под которым хозяин хранил крылья бабочек, пожелтевшие листья и небольшую картинку – нагая танцовщица с разметавшимися по плечам черными волосами в момент прыжка.

– Не хотите ли вермута, профессор?

– Нет, благодарю вас.

– Ваш… сотрудник в общих чертах изложил мне суть проблемы. Вы решили спасти уцелевшую зелень, и я целиком поддерживаю вашу инициативу. Так я и сказал вашему помощнику. У меня нет детей, я не женат, но, поверьте, я прекрасно понимаю всю сложность этой параллели «город – природа». – Он тихонько засмеялся. – Я всегда об этом твердил друзьям, еще до того, как… Разрешите, я приведу вам пример? – Он подошел к окну и показал Сантамарии на гигантский параллелепипед, который высился как раз напротив. – Не знаю, где вы живете…

– В старом центре, – ответил Сантамария.

– А! – воскликнул Реджис. – У вас там, должно быть, свои трудности. Но в моем квартале жить стало просто невыносимо. Нельзя допустить, чтобы эти чудовищные, похожие на казармы дома не позволяли людям жить красиво и гармонично, в здоровой атмосфере. Вы сами убедились, это уже не улица, а туннель, пора. Так нет же – все им мало! Строят новые и новые дома-чудища, не считаясь ни с кем и ни с чем. Взгляните еще раз на эту постыдную картину. – Он вертел головой во все стороны, ибо его проклятия были обращены к нуворишам целого квартала, поселившимся в этих гигантских уродах. Высунув голову в окно, Сантамария заметил слева, совсем рядом, крохотную терраску в форме трапеции, встроенную в фасадную выемку. На терраске с трудом умещались складной стул и плетеный столик.

– Это ваша терраска?

– Да, я ее выкроил из спальни, которая прежде была гостиной. Но я предпочел, так сказать, поменять их местами. Знаете, я пытаюсь, хоть изредка, наслаждаться солнцем. Пока его окончательно не закрыли от меня новые дома.

– Можно посмотреть?

– О, пожалуйста.

Они прошли в полутемную спальню.

– Простите за беспорядок, – сказал Реджис, показывая на незастеленную кровать и поднимая двумя руками металлические жалюзи. И здесь стены и потолок были разного цвета, и по шероховатостям можно было понять, что их красил валиком сам Реджис. Справа и слева от двери-окна, выходившего на терраску, висели узкие оранжевые полки, заваленные кипами журналов, книгами, пластинками. Сантамария отметил, что проигрывателя в спальне не было (не было его и в гостиной) и что на нижней полке ночного столика лежит большой бинокль.

– Вот, взгляните, – сказал Реджис, выйдя на терраску, – мы на десятом этаже. Три года назад, когда я сюда переселился, я еще видел горы, тополя, даже коров, которые паслись вдали. А теперь?! Куда ни глянь, всюду бетон, бетон, бетон! Кое-кто называет это людскими ульями, оскорбляя тем самым пчел! Ведь пчелы, вылетев из улья, могут хоть сесть на цветы, отдохнуть, собрать пыльцу. А здесь, в радиусе двух-трех километров, ни травинки, ни маргаритки не осталось… Квартал, – он набрал полную грудь воздуха, – нуждается в зелени, в таком уголке, где дети, старики, молодежь, влюбленные могли бы снова обрести единение с природой, кувыркаться в траве, играть в мяч и даже укрыться вдвоем за кустами… – Он снисходительно улыбнулся покровительственной улыбкой доброго дядюшки, и эта улыбка не скрадывала, а лишь подчеркивала его уродство. На вид ему можно было дать лет сорок. Острый подбородок, толстые синие губы, удивительно высокий лоб и одновременно узкая, приплюснутая головка с шишкой на затылке. Когда он умолкал, его рот оставался полуоткрытым, что придавало Реджису сходство с пеликаном.

По виду он один из тех людей, которые с самого рождения обречены на безвестность и годны лишь на то, чтобы фигурировать в статистических отчетах о числе заболевших во время очередной эпидемии гриппа, о росте потребления, о незначительных переменах в числе голосов, поданных за ту или иную партию. Между тем на совести этого человека двое убитых, и он с полным правом может фигурировать в статистике об усилении преступности.

– Без лишней скромности должен вам сказать, что городское строительство – сфера, в которой я лучше всего разбираюсь, – продолжал Реджис. – Ведь вам, конечно, известно, какую должность я занимаю в коммунальном управлении. Но не вернуться ли нам, профессор, в гостиную? Там нам будет удобнее вместе обсудить ваш план битвы. – Он показал на свернутые в трубку листы ватмана.

– А почему бы нам не остаться здесь? – предложил Сантамария, войдя в спальню и оглядываясь вокруг. – Вполне можно было бы расстелить листы, скажем, на ковре.

Реджис смущенно засмеялся:

– Да, но я не знаю, насколько…

Но затем по достоинству оцепил нелюбовь гостя к формальностям и условностям – верно, к бою надо готовиться на выдвинутом вперед командном пункте.

– Хорошо, поработаем тут. Подождите, я только уберу постель. – Он поправил простыни и подушку и накрыл кровать легким цветным покрывалом.

– Все. Приступаем к работе! – энергично сказал он.

Они сели на кровать, которая жалобно заскрипела, и Реджис потянулся к рулону.

– Итак, в каком положении дело? Очевидно, это предварительный план. А может, он уже пригоден для представления?

– Планов – два, – сказал Сантамария. – Подождите секунду. – Он выдернул проект Гарроне, вложенный в проект Трессо и Кампаны.

– Прекрасно, прекрасно. Всегда лучше иметь альтернативный план, – сказал Реджис, взяв в руки лист ватмана. Развернул его, поднес к глазам и… смертельно побледнел. Он довольно долго просидел неподвижно, казалось, даже перестал дышать, а потом с шумом выдохнул: – Что это значит? Что за неуместная шутка?

– Это значит, что я – полицейский комиссар и что вы попали в крайне скверное положение, синьор Реджис, – произнес Сантамария.

Реджис внезапно вскочил, уронив лист на коврик.

– Покажите ваши документы, – с неожиданной резкостью выпалил он. Сантамария протянул ему удостоверение. Реджис внимательно его изучил, а затем вернул комиссару. – Это верх наглости! – вне себя от гнева воскликнул он. – Недостойный цивилизованной страны способ втереться в доверие! Я как…

– Успокойтесь, синьор Реджис, – перебил его Сантамария. – Лучше подумайте, какие вас ждут неприятности.

– Какие еще неприятности, какие?! Мне нечего бояться, и если вы думаете…

– Синьор Реджис, что вы скажете насчет второго проекта? И насчет разрешения с вашей подписью?

Реджис молча взял разрешение и снова тяжело задышал.

– Кто вам его дал? – наконец прохрипел он.

– Я провел весь день вместе с профессором Пеллегрини в вашем бюро.

Реджис выпучил глаза.

– Пеллегрини… Пеллегрини…

Сантамария догадался, что между двумя отделами идет скрытая борьба, с подсиживанием, протекцией, обидами и страхом потерять место. И он не замедлил этим воспользоваться.

– Профессор Пеллегрини весьма озабочен этим… нарушением служебных установлений, – сказал он. – И крайне недоволен. Но… он еще не решил, какие принять меры. Он в известной мере полагается на мое окончательное суждение, ясно вам, синьор Реджис?.. – Он наклонился и взял бинокль. – Он еще ничего не знаето ваших приватныхразвлечениях…

Реджис молниеносно выхватил у него бинокль из рук.

– То, что вы называете моими приватнымиразвлечениями… – завопил он. Тут голос у него прервался… – То, что вы называете, называете… – прохрипел он.

Он еще сильнее побледнел и вдруг свалился на постель. Пальцы его, словно лапы умирающего паука, судорожно сжимали бинокль, потом разжались. Сантамария с полминуты сидел неподвижно, ожидая, когда пройдет этот мнимый обморок или сердечный приступ. Но потом со вздохом поднялся, подложил Реджису под голову подушку и пошел поискать ликера или минеральной воды. Когда он вернулся, то увидел, что Реджис лежит, приоткрыв глаза, и стонет.

– Паола… – звал он слабым голосом. – Паола.

Сантамария приподнял его и, поддерживая за плечи, заставил выпить немного вина. Реджис сдавленно закашлялся, забрызгав вином свою рубашку и брюки Сантамарии.

– Ну как? Прошло?

Реджис посмотрел на него своими выпуклыми, рыбьими глазами.

– Что случилось? Я попал в аварию? – еле слышно прохрипел он.

– Вы просто потеряли на миг сознание, синьор Реджис. Мы у вас дома. – Реджис все вспомнил, и глаза его мгновенно наполнились слезами.

– Комиссар, – простонал он. – Комиссар. – Точно таким же умоляющим голосом он минуту назад звал неведомую Паолу.

– Мужайтесь, синьор Реджис, мужайтесь. Расскажите мне все, и вам сразу станет лучше…

– Комиссар, моя жизнь…

– Знаю, знаю, – поспешно сказал Сантамария, который по опыту знал, что признания после обморока и слез непременно включают в себя длиннейшие воспоминания детства. Но Реджис схватил его за рукав и приподнялся.

– Моя жизнь – вечный поиск красоты. Вы меня понимаете? Только красоты, и ничего более. Красоты во всех ее формах и проявлениях.

Он снова рухнул на постель, обессилев после провозглашения своего кредо. Сантамария сомневался, позволить ли ему и дальше изливать душу или сразу перейти к сути дела. В конце концов он выбрал компромиссный путь.

– Гарроне разделял… ваши идеи? Выл вашим другом?

– Единственным… – не открывая глаз, прошептал Реджис. – Единственный человек, которого я мог назвать своим истинным другом… Вы не представляете… не можете себе представить.

Сантамария отлично себе это представлял. Он знал, что все маньяки, люди, сбившиеся с пути, извращенцы уверены, что только они одни знают, как нередко тяжела, гнусна и трагична жизнь, сколько в ней постыдного и мрачного. Именно это вечное смакование своего страдания вызывает у нормальных людей отвращение к ним. Они будто присвоили себе монополию на боль и горе. Каждый из них воображает себя распятым Христом. Даже в области вымышленных и подлинных страданий конкуренция стала беспощадной. Близится время невероятных катаклизмов, подумал Сантамария.

– Гарроне приходил к вам сюда? – спросил он, взяв бинокль (сделано в Японии).

– Нечасто, но приходил.

– У вас были бдения на террасе?

Реджис засмеялся мерзким смехом человека с извращенными привычками, который уже не стесняется собеседника.

– Да, несколько раз. Тушили свет и из нашей маленькой обсерватории… – Он показал рукой на окна здания напротив. – Летом кое-то забывает опустить жалюзи и задернуть шторы… – Он сел на кровати, взял с ночного столика пустой конверт и стал им обмахиваться. – Мне уже лучше, – объявил он. – Это было… было, признаюсь вам, как удар в голову. Увы, и я говорю вам это как человеку, а не как полицейскому, до сих пор против нас, ночных бродяг и гомосексуалистов, существует сильнейшее предубеждение.

Сейчас последует «научное» объяснение со ссылками на Фрейда и Де Кинси и с примерами из древней и новой истории.

Сантамария встал и подошел к терраске.

– Вы занесены в списки?

– В какие списки? – не понял Реджис.

– Вас когда-нибудь задерживала полиция нравов?

Реджис напряг все мускулы лица, пытаясь подавить приступ смеха (с чего ему вдруг стало так весело?!), но в конце концов не выдержал и расхохотался, оглушительно громко.

– Не обижайтесь, – захлебываясь, сказал он, – не обижайтесь, но ваши облавы… – Он выпустил из рук конверт, который, словно планер, подлетел и упал у ног Сантамарии, протянул руку, взял со столика стакан воды и отхлебнул глоток. – Простите, комиссар, но если бы вы знали… Я раз пять или шесть попадал в большие облавы, которые вы называете «очистительной операцией». И уж не обессудьте, но ее избежал бы даже паралитик! Для нас это стало приятным спортивным состязанием. Где вы только находите этих ваших загонщиков? В институте слепых?