Текст книги "Его осенило в воскресенье"

Автор книги: Карло Фруттеро

Соавторы: Франко Лучентини
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 32 страниц)

7

– Словом, теперь, когда вы знаете все, комиссар, скажите, кто из нас прав.

– Думаю, что вы, синьора. Из известных вам фактов невозможно с точностью установить, говорил ли Гарроне «Баастн» и был ли он знатоком вин и сыров.

После обильной еды он чувствовал блаженную истому, и сейчас, сидя в большущем кресле («Комиссар, признайтесь, на террасе можно умереть от жары, пересядьте в это кресло!»), он сам удивился нелепости своего галантного ответа.

Что он только мелет?! Что делает в этом доме с двумя чужими людьми? Что с ним случилось?

– Спасибо! Спасибо! – заверещала Анна Карла. – Вы ангел, я вам обязана жизнью. Знаете, что я придумала. Отныне всякий раз, когда Массимо начнет понапрасну меня обвинять, мы придем к вам, и вы нас рассудите. Да, вы будете нашим беспристрастным судьей, согласны?

Судьей!.. В их абсурдной игре, напоминающей пинг-понг, он, похоже, станет целлулоидным шариком. Бостон… сыры… Как его угораздило взобраться наверх, будто по каким-то странным ветвям? Внизу остался труп с проломленным черепом, плачущая мать убитого, его увядшая сестра. А куда подевались Де Пальма и Лопрести? И хмурый префект? Весь остальной мир? Бесплотные тени, крохотные призраки, которых отбросили на космические расстояния все эти Фарабино, Саленго, Парелла, Монно, Бона, Воллеро, дядюшка Эммануэле и бесконечное множество других…

Сантамария совсем растерялся, у него вдруг закружилась голова.

Они меня опоили. Заманили сюда и отравили, ведь они убийцы, мелькнула у него мысль. Сейчас ударят по затылку и…

– Вам нездоровится? – встревоженно спросил Массимо. – Если хотите полежать и отдохнуть, не стесняйтесь.

– Нет-нет, благодарю вас. Просто немного болит голова.

– Еще чашечку кофе? – предложила Анна Карла.

– Кофе – это было бы очень кстати. Спасибо. Во всем виновата жара.

В самом деле, видно, жара да выдержанное вино сыграли с ним злую шутку. Но скорее всего, пытаясь выведать побольше у этих двоих, он стал жертвой собственной хитрости. Выпустил джинна из бутылки, и обретшие невероятную силу Саленго, Бонетто, Фарабино, Парелла внезапно размножились и совершенно его подавили. Откуда родилась легенда, будто туринцы мрачны и неразговорчивы?

– Нет-нет, спасибо, кофе достаточно теплый, – машинально поблагодарил он.

Потом выпил кофе, закурил сигарету. Туман перед глазами рассеялся. Конечно, не исключено, что синьора Дозио и синьор Кампи, сговорившись, одурманили его. Но не наркотиком, а фривольной, светской на первый взгляд, но в действительности заранее продуманной, чтобы сбить человека с толку, болтовней.

– Не принять ли вам, комиссар, таблетку аспирина?

Синьора Дозио смотрела на него с искренним сердечным участием.

– Спасибо, боль уже почти прошла.

Нет, они не думали сговариваться и заманивать его в ловушку. Если они его и одурманили, то нечаянно, без всякого умысла.

Он с облегчением вздохнул и одарил обоих широкой улыбкой. Нет, светское общество не меняется.

– Боюсь, я вас вконец утомил, – сказал он.

Анна Карла нахмурилась.

– Но мы вам хоть принесли какую-то пользу? В сущности, мы рассказали все, что знали, однако…

– Нет-нет, уверяю вас, вы были мне очень полезны!

В действительности он знал сейчас не больше, чем прежде. Анна Карла подтвердила все, что вчера рассказал ему Кампи. Архитектор Гарроне был для них условным образцом для сравнения, а представление о нем сложилось у обоих постепенно, по редким, случайным встречам. Анна Карла тоже упомянула о приватном театре, о городской гнили, о Монно, о Фарабино, о Бонетто… Но конкретных фактов в ее рассказе почти не было.

Оба не сумели даже вспомнить, когда именно Гарроне «впервые вошел в их жизнь». По словам Кампи, это произошло три-четыре года назад на нелепейшей выставке туризма и живописи (стало быть, синьор Кампи не всегда избегал повседневной реальности), куда он заглянул, чтобы не упустить нашумевший «фильм ужасов».

– Сами понимаете, такие вещи нельзя не посмотреть. В них бьется сердце города, – пояснил он.

Он был прав. И Сантамария, признав это, сразу приободрился: в сущности, случай был не слишком сложным. Ядро старого, провинциального Турина устояло благодаря неизменным ритуалам, строгой иерархии, в которой все эти Гарроне, Фарабино, Кампи, американист Бонетто, синьора Табуссо и супруги Дозио занимали свое строго определенное место. Но все ли они были картами из одной колоды?

В этом у Сантамарии полной уверенности не было.

– Кто знает, сколько раз вы невольно ошибались, – сказала Анна Карла. – У вас труднейшая профессия. Я бы, верно, от такой работы сошла с ума.

Да, он «плавал» в маленьком, достаточно чистом пруду, каких в Италии сотни. Но, как и все эксперты, видел многое, что ускользало от постороннего взгляда. А уж картина, которую описал Кампи, представлялась ему с полной ясностью. Для светского круга она была более чем типичной.

Пышный художественный салон с бархатом и начавшими осыпаться лепными украшениями. Сто или двести человек медленно переходят от одной картины к другой. Мужчины все в темно-синих костюмах, дамы в причудливых, каких не встретишь больше нигде в Италии, шляпках. И вот одна из дам, дальняя родственница или приятельница Гарроне, воркующим голоском представляет его Массимо Кампи. Добрых десять минут Массимо принужден вести с ним любезную беседу, держа в руке бокал с отечественным шампанским. За эти десять минут «тихого ужаса» Гарроне удается:

1) выдать себя без всяких на то оснований за одного из членов организационного комитета выставки,

2) сделать скабрезный намек по поводу натюрморта с кабачками,

3) под предлогом оказания помощи нуждающимся выудить деньжонок у Массимо Кампи,

4) попросить у него же рекомендательное письмо к генеральному директору фирмы «Кампи и Баратта»,

5) сострить насчет совпадения букв в именах художников Пикассо и Кассинари.

В итоге Кампи из всех двухсот туринских «монстров» именно архитектору Гарроне присуждает премию «Золотой Франкенштейн».

– «Золотой червь», – словно угадав его мысли, сказала Анна Карла.

Она утверждала, что не Массимо, а она сама впервые узнала о существовании Гарроне, с которым ее подруга Бона познакомилась на городских курсах по половому воспитанию детей. Тоже достаточно типичная для Турина сцена: две синьоры прогуливаются под портиками на виа Пьетро Микка, внезапно они сталкиваются лицом к лицу с Гарроне, вынырнувшим из аптеки, и Боне приходится представить Гарроне растерявшейся Анне Карле.

С той минуты Гарроне, по словам Анны Карлы, начал ее преследовать. Сантамария усмехнулся – он снова почувствовал почву под ногами.

– Уверяю вас, синьора, наша встреча была не только приятной, но и чрезвычайно для меня полезной. Мне начинает казаться, будто я знал архитектора Гарроне лично.

Он снова нашел утерянную было нить. Вернее, узелок, который надо распутать. Итак, Анна Карла сказала, что Гарроне ее преследовал. Но из рассказа об их редких и случайных встречах это не вытекало. Утверждение синьоры Дозио было слишком категоричным. Теперь Сантамария окончательно убедился, что Анна Карла всю правду ему не открыла.

8

Тук-тук… тук-тук… тук-тук.

После десяти минут утомительной гребли американист Бонетто сокрушенно опустил руки и поджал ноги к животу. Он ни на метр не продвинулся вперед: фраза, слово, которые убили бы наповал его коллегу Марпиоли, никак не приходили на ум. Вернее, в голове вертелись десятки фраз, но ни одна из них не годилась для конференции Культурного объединения. А завтра в половине девятого он должен был прочесть лекцию на тему «Свежая вода и речные мотивы в творчестве американских писателей от Марка Твена до наших современников». Текст уже был готов и отпечатан на машинке, когда он получил журнал «Критические тетради» за последний семестр. Журнал этот ему регулярно присылали сами издатели. И вот на странице двести двадцать седьмой в краткой рецензии Марпиоли на подборку писем Харта Крэйна он обнаружил низкий, подлый выпад против него, Бонетто.

Американист снова принялся с яростью грести по бумажному морю. Тук-тук… тук-тук… Эту проклятую машинку не мешало бы смазать! Треск и скрип действовали ему на нервы, мешали сосредоточиться и затрудняли работу. Он весь взмок и в конце концов снова прервался. Было нестерпимо жарко. Вот такая же липкая духота обволакивала его, когда он плыл по Миссисипи. Он вынул из кармана большой цветастый платок и принялся утирать им лицо и шею. Потом снял промокшую майку. Сидел, вперив взгляд в пустоту. Несколько вводных слов: «…лишь начало, а не, как утверждает кое-кто, конечный результат».

Краткость придавала выпаду Марпиоли еще большую язвительность и силу. К тому же он хитро использовал самый запрещенный прием: не назвав имени, создал себе превосходное алиби.

Но вся Италия и, к несчастью, вся Америка наверняка сразу поняли, что под взятым в кавычки «кое-кто» подразумевался он, Феличе Бонетто!

Американист вздрогнул. Ненависть, а может быть, порыв ветра обдали холодом его вспотевшую спину. Точно так же, как в тот раз, когда он плыл вверх по течению Гудзона.

Он «налег на весла» и опять понесся на скрипящей каретке. Тук-тук… тук-тук… тук-тук…

«Как утверждает кое-кто…» Подобное гнусное нападение нужно отразить без промедления. На завтрашней конференции. Самого Марпиоли там не будет: у него кафедра в Анконе, а живет он в Неаполе. Зато придет молодой Дарбезио, его верный и подлый клеврет.

Уж он-то слово в слово сообщит Марпиоли, что сказал «кое-кто» на конференции в Турине. Но что же скажет «кое-кто»?

Бонетто, повинуясь внезапному озарению, снял теннисные туфли, которые купил в Кембридже (штат Массачусетс), и толстые белые носки, купленные в Чикаго (штат Иллинойс), всунул голые ноги в удобные мягкие тапочки и радостно взмахнул короткими пухлыми руками. Вросший ноготь на левой ноге беспокоил теперь куда меньше.

«Мой друг Марпиоли, который отнюдь не всегда…» – мысленно начал он контратаку. Нет, мало презрения. «Дабы успокоить моего друга Марпиоли, который…» Нет, пожалуй, лучше так: «Надеюсь, мой друг Марпиоли позволит мне…» А еще лучше: «С позволения Марпиоли…» Вот-вот, ответим ему ударом на удар. Коротко, яростно. «С позволения Марпиоли…» – превосходное начало. Он радостно засмеялся и «поплыл» дальше.

Но что, собственно, Марпиоли должен ему позволить? Вся беда в том, что Марпиоли никогда не занимался американской речной тематикой. Во всей его библиографии, сколько ни ищи, не найдешь ни малейшего упоминания о какой-либо из рек Америки. Этот жалкий человек и серенький ученый понятия не имел о таких вещах. Пруды Торо, болота Фолкнера, океаны Даны и Мелвилла – обо всем этом Марпиоли высказал свои банальнейшие суждения. Но о реках – ни слова. Ни об одной.

Бонетто «опустил весла», обессилев от напряжения и отчаяния. Он не сдвинулся с места…

– Дверь закрой! – закричал он матери. – Не видишь разве, какой сквозняк в комнате?

Мать молча подошла к нему и поставила на стул рядом с уставшим гребцом поднос. Потом вернулась к двери и тихонько ее закрыла.

– Я принесла тебе гоголь-моголь, – робко сказала она из угла полутемной комнаты.

– Да не нужен мне твой гоголь-моголь! – вне себя от гнева закричал Бонетто. Он вскочил со стула, схватил расписанную цветами фарфоровую чашку и сунул ее матери. – Убери ее от меня подальше!

Когда мать ушла, он посмотрел на поднос со стаканом холодного молока и трехслойным сандвичем. Увы, аппетит пропал, и даже заманчивый сандвич его не радовал.

– Кое-кто, – процедил он сквозь зубы. – Кое-кто.

Он снова «оседлал» машинку и лихорадочно забарабанил по клавишам: тук-тук… тук-тук… тук-тук…

9

Теперь, когда Сантамарии явно стало лучше, Анна Карла посмотрела на него с беспокойством. Что скрывать – первым ее побуждением было помочь ему. Она, словно заботливая мать, готова была сводить его в кино, уговорить пройти курс лечения, а потом увезти в горы, подальше от Турина, где он работал целыми днями до изнеможения. Волна нежности и желание защитить его были столь внезапными и сильными, что она даже не успела задаться вопросом, нет ли другой женщины, которая преданно о нем заботится. Обручального кольца он не носит, но это еще не значит, что он холост. Быть может, в полиции кольца не надевают, чтобы легче было в случае необходимости выхватить пистолет или надеть на преступника наручники. Так или иначе, месяц отдыха в Швейцарии ему бы не повредил. Он на время выбросил бы из головы все эти расследования, избавился бы от постоянного нервного напряжения.

Да, комиссара часто постигали неудачи. Видно, они-то и подорвали его силы. Аресты, амнистии, беспрестанные проверки, утомительные допросы, лжесвидетельства… Впрочем, и она многое от него утаила из отвратительного снобизма. Под тем предлогом, что это не поможет делу, она умолчала о весьма непристойной выходке Гарроне. Впрочем, имеет ли она право судить о том, что продвинет вперед расследование, а что нет? Но если она расскажет ему все, он уйдет отсюда с твердым убеждением, что она женщина легкомысленная и тщеславная, которой всюду мерещатся обожатели, поклонники или же преследователи.

– Детская мастурбация, – наклонив голову, сказала она. – Из глупой стыдливости я вам не рассказала о детской мастурбации, комиссар.

Сантамария и бровью не повел, но Массимо, как всегда, все испортил.

– А я как раз удивился, почему ты не упомянула об этой весьма существенной подробности, – проворковал он.

– Да, но ведь… – пролепетала Анна Карла, краснея.

Проклятый Массимо! Теперь комиссар решит, что она покраснела оттого, что ее «поймали с поличным», а Массимо – потому, что ей стыдно об этом говорить. Можно покраснеть и от ярости, но разве им это объяснишь.

– Мне самому не пристало рассказывать об этой детали. Иначе это выглядело бы как осуждение педагогических ошибок передовой мамы, которая в них, правда, раскаялась, – тоном джентльмена и одновременно доброго дядюшки пояснил Массимо.

– До чего вредный человек, – обращаясь только к Сантамарии, сказала Анна Карла. – Обожает передергивать карты. Мне самой осточертели педагогические увлечения Боны. Ведь я не стала посещать курс полового воспитания детей.

– Но жалела об этом. Искушение принять все эти новшества всерьез у тебя было, – сказал Массимо.

– О боже! А вдруг они оказались бы полезными? Нельзя заранее все отвергать. Как вы думаете, господин комиссар?

Сантамария был человеком опытным и не дал втянуть себя в философский спор.

– Я почти ничего не знаю о половом воспитании детей. Там, кажется, рассказывают о пчелах и… бабочках?

– Теперь нет, все давно изменилось! – воскликнул Массимо. – Сейчас начинают с того, что родители ходят голыми перед детьми, а кончают тем…

– Согласна, порой кончают тем, что вступают на виа Пьетро Микка в оживленную беседу с Гарроне о детской мастурбации, – прервала его Анна Карла. – Но Бона…

– Я тебе всегда говорил: зло рождает лишь зло.

– …Бона прекрасно умеет совместить несовместимое. Когда ее захватывает какая-либо идея, она ни о чем другом не способна думать. В такую минуту для нее все равно, с кем беседовать – с Гарроне или с главой ордена доминиканцев. Вы меня понимаете, комиссар?

– Понимаю. Порой это большое счастье быть таким одержимым.

– Вот именно. А я вовсе и не собиралась принимать участие в их высоконаучной беседе и стояла от них поодаль. Но, увы, пришлось…

Она запнулась. Собственно, она рассказывала о самых обыденных вещах. В жизни ей приходилось беседовать и на более щекотливые темы. Но почему-то сейчас она стеснялась, точно институтка.

– Собственно, случай самый пустяковый, так, ерунда. Но для меня… – Она снова прервалась, закурила сигарету. – Словом, вдруг мимо промчалась с ревом машина «скорой помощи», и Бона невольно оглянулась. И тут Гарроне повернулся ко мне, словно только и ждал удобного момента, и весьма многозначительно, с неприкрытой похотью посмотрел на меня. Потом жестом быстро и…

– Недвусмысленно, – пришел ей на помощь Массимо. И показал, что это был за жест.

Сантамария отреагировал самым лучшим образом – закрыл лицо руками.

– С того дня, – продолжала Анна Карла, – всякий раз, когда мы случайно встречались, он улучал момент, чтобы повторить этот непристойный жест и посмотреть на меня с гнусной улыбочкой.

– Какая мерзость, – сказал Сантамария.

– А по-моему, многое тебе подсказало твое богатое воображение, – заметил Массимо.

– Ну и что же? Преследование-то не было плодом моей фантазии. И потом, меня пугал не сам жест, а его взгляд сообщника, точно между нами произошло «нечто такое». Конечно, и это я не могу с уверенностью утверждать, не исключено, что многое мне лишь показалось. Но вы меня понимаете, комиссар. Гарроне видел, что я знаю… Все это очень сложно, но я уверена, что Гарроне испытывал… Точнее, не он…

– Словом, преследование было во многом плодом вашего воображения, но Гарроне знал, что ему удалось внушить вам эту мысль? – сказал Сантамария.

– Да! Именно так. И в этом смысле между нами существовала какая-то связь, вы меня понимаете!

– Связь между палачом и его жертвой! – назидательным тоном сказал Массимо. – Довольно сложный мотив преступления, но сам по себе весьма впечатляющий. Непорочная синьора открывает, что между ней и темным типом существует порочная связь, и в ужасе его убивает.

– Кретин! Ты и Витторио никогда ничего не понимали. Для женщины это всегда неприятно.

– Прости, но как должен был поступить Витторио? Вызвать Гарроне на дуэль?

– Мог хотя бы не смеяться за моей спиной. Ведь он, – Анна Карла с презрением кивнула на Массимо, – сразу рассказал все моему мужу. И с того момента они оба беспрестанно меня преследовали своими насмешками. Хуже, чем Гарроне.

Впервые за три часа Сантамария задал «полицейский» вопрос.

– Ваш муж тоже знал Гарроне?

– Нет-нет, он его ни разу не видел. Но столько наслушался о нем, что, можно сказать, заочно с ним познакомился.

– Понимаю.

– Уж если кто и мог поставить Гарроне на место, так это мой дядя Эммануэле. Он единственный остался истинным рыцарем, и эта история ему очень не нравилась.

– Но он никогда бы не прибег к сильным средствам! Нет, среди твоих мужчин наибольшие подозрения у меня вызывает секретарь дядюшки Эммануэле, – сказал Массимо.

– При чем здесь он?

– Он тоже знал, что Гарроне тебя преследует, не правда ли?

– Возможно, с такими сплетниками, как ты и Витторио… Но почему вдруг он должен был убить Гарроне?

– Потому что он тебя любит, – низким, проникновенным голосом ответил Массимо.

– Ах, перестань! Он на меня даже не смотрит.

Массимо поднялся и с видом адвоката принялся расхаживать по комнате.

– Вы слышали, комиссар? Видите, до какого двуличия может дойти эта женщина? – Он прицелился в нее пальцем. – Ты заметила, что он на тебя даже не смотрит, верно? А ведь ты прекрасно знаешь, что в таком возрасте это неопровержимое доказательство тайной любви.

– В таком возрасте юноша уже достоин всяческого уважения, если он тебя не изнасилует на лестничной площадке, – сказала Анна Карла.

– Только не он! Его любовь чистая, платоническая и мистическая. Ты для него – волшебное создание, богиня, мадонна. Его сокровеннейшая мечта – поцеловать край твоего платья. И вот из городской болотной гнили вылез мерзкий Гарроне и посмел обрызгать тебя слюною, говорить о детской мастурбации, осмелился на непристойные жесты… В мягкой душе твоего юного обожателя поднялась целая буря, гнев религиозного фанатика. – Массимо прищурился и устремил проникновенный взгляд в потолок. – Я вижу его в эти страшные часы: он бродит, словно призрак, по городу, горя жаждой мщения. Сердце его пылает, он не успокоится, пока не выполнит свой долг. Любовь и ненависть нарастают. – Он впился глазами в Анну Карлу и вскинул руки. – Вот он подходит к дому на виа Мадзини, проникает в темный подъезд и застывает, словно ангел мщения, словно неумолимый судья у дверей гнусного Гарроне.

Анна Карла поежилась. В такие минуты она даже побаивалась Массимо. Но Сантамария захлопал в ладоши.

– Нет, я серьезно! – воскликнул Массимо. – Это наверняка убийство на религиозной почве. К тому же лишь тогда можно понять, почему было применено именно такое орудие преступления… Поднявший меч от меча…

Все трое весело засмеялись, и Сантамария почувствовал, что его недоверие тает. В обществе такое случалось часто. Шутка, лукавое подмигивание – и сразу тебе начинает казаться, что ты давно знаешь этих людей, что ты их старый друг и даже один из них.

Убитый архитектор? Грязный тип, расследованием смерти которого должен заняться Де Пальма. А синьор Кампи и синьора Дозио? Два очень вежливых и остроумных человека, которых он извел своими вопросами. Сантамария посмотрел на часы.

– Теперь мне уж точно пора идти. Иначе вы подумаете, что полиция не только сама теряет время попусту, но и заставляет других делать то же самое.

Вставая, он услышал, как захрустел лежавший в кармане брюк конверт с фотографиями.

– Кстати, не могли бы вы дать мне практический совет насчет орудия преступления, – обратился он к Массимо. – Видите ли, мы уверены, что… этот предмет принадлежал Гарроне, но все-таки не исключено, что его оставил убийца. По религиозным или каким-либо иным причинам, – с улыбкой добавил он. – В любом случае нам было бы полезно узнать, что он собой представляет.

Кампи удивленно вскинул на него глаза.

– Нас интересует происхождение этой вещи, – пояснил Сантамария. – Как вы думаете, могла она принадлежать коллекционеру?

– Вы хотите сказать, что это предмет экзотический, сделанный каким-нибудь искусным ремесленником? – спросил Массимо.

– Именно это и пришло мне на ум. Но он мог быть куплен и в «Балуне», это не исключено.

– Если бы ваше предположение подтвердилось, я бы очень удивился, – с улыбкой сказал Массимо. – Некоторые до сих пор идут в «Балун» с тайной надеждой отыскать там картину Ван-Гога. Между тем из уникальных вещей там остались лишь несколько вальдостанских колокольчиков.

Анна Карла вдруг, сама того не подозревая, произнесла фразу, которая сразу вернула Сантамарию в тревожные времена юности.

– А не отвезти ли мне туда в субботу мою бостонскую гостью. Или лучше показать ей Супергу?

Идиллия кончилась. Теперь каждый вернулся в свою сферу, стал чужим и недоступным. Эта субботняя поездка, мелкий эпизод из повседневной жизни унес Анну Карлу с той же неумолимостью, с какой смерть унесла Гарроне. А Сантамария, к собственному удивлению, почувствовал себя бедным шестнадцатилетним юношей.

– Вези ее в «Балун», ты в любом случае ничего не потеряешь. Если у этой американки артистические наклонности, то она уже насмотрелась на наши церкви и немного фольклора ее позабавит. Если же она…

– Почему бы и тебе, Массимо, не поехать с нами? Хоть раз мне поможешь.

– О нет, проси все, что угодно, но только не в «Балун»…

Они спорили, договаривались… а он со своим юношеским прыщиком на лице и с обкусанными ногтями был отторгнут. Проглотив горькую пилюлю, он вынул из кармана оранжевый конверт с фотографиями каменного фаллоса, сделанными в отделе судебной экспертизы.

– Если его не приобрели у перекупщиков из «Балуна», то мне придется обратиться к антиквару или к человеку, разбирающемуся в этих вещах, скажем, к коллекционеру либо к археологу… – Он повертел конверт в руках, так его и не открыв. – Правда, мне не хотелось бы ходить с этой штукой от одного к другому и показывать ее, точно фотографию преступника, которого разыскивает полиция.

– Согласен, – сказал Кампи, – это весьма неприятно. Погодите, а может…

Анна Карла вскинула руку.

– Я, пожалуй, знаю…

Она задумчиво посмотрела на Сантамарию.

– Ты тоже подумала о монсиньоре Пассалакуа? – спросил Массимо.

– Нет-нет… Я вспомнила одну вещь… Впрочем, это так, пустые догадки. Да, ты прав, монсиньор Пассалакуа – превосходный знаток искусства. Возможно, у него самого есть такой же… камень.

Сантамария живо представил себе одного из современных священников, в свитере и с гитарой, который из духа противоречия сделался церковнослужителем. Он давно уже перестал чему-либо удивляться.

– Он тоже персонаж вашего приватного театра?

– О нет, что вы! Монсиньор Пассалакуа сорок лет был миссионером в Океании, в Китае, в Африке, – сказал Массимо. – Это превосходный, высокообразованный человек.

– Да, но, если он представитель старой школы, не возмутит ли его моя просьба?

– Что вы? Он по натуре своей ученый и всегда сохраняет полное спокойствие. Если хотите, я пойду с вами. С радостью повидаю старика! – сказал Массимо Кампи.

– Буду вам очень признателен.

– Тогда я ему сейчас позвоню. Вам удобно будет встретиться с ним завтра утром?

– Вполне.

Массимо Кампи открыл дверь и мгновенно исчез в маленьком коридоре. Сантамария неторопливо положил конверт в карман и принялся разглядывать ковер, пейзаж на стене, белую вазу. Впервые за двадцать лет он не знал, что сказать женщине. Но и она, черт возьми, могла бы прийти ему на помощь – ведь красноречия ей не занимать.

Он неуклюже повернулся к ней.

Несколько секунд они молча смотрели друг на друга. Через большие с льняными занавесками окна в комнату, словно мраморные шарики, ворвались с улицы звуки, раздельные и отчетливые: какой-то водитель переключил скорость, другой негромко просигналил, заплакал ребенок, дорожный рабочий высыпал гравий на асфальт. О господи, что же теперь будет, со страхом подумал Сантамария. Сердце забилось часто-часто. Он вдруг ясно понял, что их пути пересеклись. Еще немного – и они бросятся друг другу в объятия.

На нижнем этаже залаяла собака, с грохотом промчался мотоцикл, и наконец все звуки заглушил рев машин и автобусов. Напряжение спало. Нет, жизнь не так проста, и не существует самого короткого и прямого пути. В субботу вечером она пойдет в «Балун» со своей американкой, а он поедет в Новару к своей подруге Иоле, которая разошлась с мужем и открыла ателье мод. Вот уже восемь лет они в мире и согласии делят «супружеское ложе».

– Чему вы улыбаетесь? – спросила Анна Карла.

– Так, пустяки… Этот день был для меня необычным. И немного странным.

– Для меня тоже, – сказала Анна Карла.

Они смело улыбнулись друг другу. Но между ними пролегла река, и они на противоположных берегах, и страшно свалиться в воду.

– Если монсиньор Пассалакуа не сумеет вам помочь, позвоните мне. У меня возникла идея. Быть может, один человек…

– Итак, завтра в десять утра, – вернувшись, объявил Массимо. – Монсиньор Пассалакуа будет рад нас принять.

Они договорились встретиться в половине десятого.

– Я многое бы дала, чтобы пойти с вами, – сказала Анна Карла.

– Монсиньор Пассалакуа был бы счастлив, но боюсь, он вряд ли захочет говорить о фаллосах в твоем присутствии. Все-таки ты женщина.

– Надеюсь. Но ты мне позвони, как прошла встреча.

Сантамария обрадовался, как ребенок, поняв, что Анна Карла не останется в доме Кампи, а пойдет с ним. У него родилась несбыточная, радужная мечта – они вдвоем проведут послеобеденные часы, погуляют под каштанами, поднимутся в лодке вверх по течению По, зайдут в пустой, чистый кинозал.

– Вы на машине, комиссар? Хотите, я отвезу вас на службу?

– Я еду не на службу, а в ресторан на виа Мария Виттория. Мы пытаемся в точности воссоздать последний день жизни Гарроне и вот узнали, что вчера вечером он там ужинал.

Нет, самого короткого пути не существовало, ничто само не давалось в руки. И вот впервые за годы службы Сантамария понял, чему так отчаянно сопротивляются все преступники, начиная от воров, грабителей, проституток, наркоманов и кончая фальшивомонетчиками, шантажистами, убийцами: они не желают смириться с серостью повседневной жизни, с рутинной реальностью.

– Виа Мария Виттория совсем рядом с моим домом, – сказала Анна Карла.

– Почему бы вам тогда не заглянуть к Воллеро? У него там картинная галерея, – подсказал Массимо. На этажерке темного дерева в беспорядке лежали разные бумаги и письма. Кампи порылся в них, вытащил маленькую изящную карточку и передал ее Сантамарии. – Видите? Он в прошлый вторник как раз открыл новую выставку. – Внизу, под надписью «Живопись и мифология», была цветная миниатюрная репродукция картины «Похищение Европы». – Гарроне, как я вам уже говорил, был неизменным посетителем всех выставок и вернисажей. Он приходил туда «устанавливать контакты», иными словами, одолевал людей своими просьбами и пил за чужой счет мартини. Возможно, и на этой выставке он был.

– Просто превосходная идея, благодарю вас, – сказал Сантамария.

В дверях он пожал Массимо руку и еще раз горячо его поблагодарил. Он немного нервничал: ведь ему предстояло провести тридцать секунд наедине с Анной Карлой в тесной кабине лифта.

Выйдя наконец из кабины, он глубоко и с облегчением вздохнул и вытер лоб платком. Анна Карла улыбалась каким-то своим мыслям.