Текст книги "Его осенило в воскресенье"

Автор книги: Карло Фруттеро

Соавторы: Франко Лучентини
сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 32 страниц)

12

Почти все покупатели уже разошлись, и в толпе образовались зияющие пустоты, словно в нее угодили снаряды. На площади здесь и там валялись всевозможные вещи, что делало ее похожей на поле боя, в панике покинутое побежденными.

Но те, кто купили громоздкие вещи, возвращались, чтобы погрузить их на машины. Поэтому в переулках, прилегающих к площади, пешеходам стало передвигаться еще труднее, идти можно было только гуськом. Лелло оказался рядом с Бонетто, Анна Карла шла впереди, о чем-то оживленно болтая с Шейлой, а Массимо плелся сзади.

Лелло было приятно идти рядом с таким крупным ученым. С ним надо говорить о чем-нибудь очень серьезном, думал про себя Лелло, подыскивая достойную для уважаемого собеседника тему.

– Хочу поблагодарить вас за вчерашнюю лекцию, – начал Лелло. – Для меня, человека, который занимается совсем иными вещами, это было подлинным открытием. Я никогда не думал, что рыбная ловля… я хотел сказать, общечеловеческое значение рыбной ловли…

Американист Бонетто взглянул на него с недоумением.

– В каком смысле? – спросил он.

– Именно в том, который вы ей придаете. Конечно, не в буквальном. Как я уже говорил, я занимаюсь совсем иными проблемами, но мне кажется… Ну, хотя бы в символическом смысле? Как вы считаете?

– Возможно.

– Но я говорю о символике в ее современной трактовке. Я имею в виду не устаревшие частные или всеобщие аллегории. Вы не читали комментарий Маркетти к «Божественной комедии» Данте?

Бонетто отрицательно покачал головой.

– Собственно, я это лишь в качестве примера, – обескураженно пробормотал Лелло. – Я хотел только…

– Простите, одну минуту, – сказал Бонетто, остановившись и выудив из корзины маленького деревянного Пиноккио.

– Сто лир, – сказала владелица корзины. – Он совсем новый.

– Понятно, – сказал Бонетто, потеряв всякий интерес к игрушке.

– Либо возьмем Павезе. Я, собственно, литературой не занимаюсь, но…

– Простите, но чем вы занимаетесь? – спросил Бонетто, бросив деревянную куклу обратно в корзину.

– Пятьдесят, – поспешно сказала женщина.

– Феличе! Лелло! – звала их Шейла, размахивая рукой.

Вместе с Анной Карлой и Массимо она остановилась на перекрестке и, когда подошли американист Бонетто с Лелло, уже покупала «Скорбящую мадонну».

– But how much?

– И сколько же? – машинально перевел американист Бонетто.

Владелец лавки, старик в темном фартуке, боясь прогадать, никак не решался назвать цену.

– Very old. [13]13
  Очень старинные (англ.).


[Закрыть]Все это, – он показал на остальные картины и почерневшие стенки лавки. – Very, very old. Старинные. Семнадцатого века. Comprendr? [14]14
  Понимаете? (искаж. франц.)


[Закрыть]Сем-над-ца-то-го!

– Seventeenth century, – несмело перевел Лелло.

– But how much? – засмеялась Шейла.

– Сорок тысяч, – сказал старик. – Фортизаузенд.

Шейла снова посмотрела на картину.

– Красивая мадонна, – с улыбкой сказала она Анне Карле. Вынула из сумки кошелек, открыла его, повернулась к старику. – Две тысячи, согласны?

– Три, – сказал старик.

Шейла отрицательно покачала головой, протянула ему две тысячи лир и жестом велела завернуть картину в газету. Потом улыбнулась Лелло, который стоял, разинув рот от изумления.

– No seventeenth century, – невозмутимо объяснила она. – Rubbish.

– Какой там семнадцатый век, ерунда, – перевел американист Бонетто.

Лелло густо покраснел, и Анна Карла, заметив это, постаралась перевести разговор на другую тему.

– Ну, а что теперь будем делать? – спросила она. – Хотите еще немного побродить или пойдем обедать?

– Обедать, – сказала Шейла, снова взяв под руку Бонетто. – А потом Египетский.

Американист Бонетто несколько смущенно объяснил, что обещал после полудня сводить Шейлу в музей Египетского искусства. Но так как тамошнее собрание удивительных творений Древнего Египта едва ли не самое полное в Европе, они хотели бы быть в музее не позже трех часов.

– А, прекрасно! – воскликнула Анна Карла. Разумеется, она знала, что музей закрывается в два часа. Бонетто и сам это прекрасно знал. И сказала, что ей тоже в три надо уехать. – А вы не хотите с нами пообедать? – бросила она Массимо, словно невзначай.

Тот вопросительно посмотрел на Лелло.

– Вообще-то, – сказал Массимо, – мы с Лелло совсем мало побродили по рынку. Но уже поздно… Да и пообедать нам где-то надо. Так что…

Лелло угрюмо молчал.

– Тогда сделаем так, – торопливо сказала Анна Карла. – Вы еще немного погуляйте. Я тем временем подгоню сюда машину и позвоню домой, чтобы меня не ждали к обеду. А потом встретимся на этом же месте.

– Либо на Коттоленго, – предложил Бонетто. – Ведь Шейла еще не видела пьяцца Коттоленго.

– Хорошо, – сказала Анна Карла, посмотрев на часы. – Значит, в час на пьяцца Коттоленго?

– Да, – сказал Массимо, не глядя на Лелло.

Анна Карла ушла, после чего Шейла и американист направились к Коттоленго. Старик продавец вернулся в свою лавку.

Лелло с горькой усмешкой рассматривал законченные картины.

– Прости, – сказал он наконец, повернувшись к Массимо, – какая в этом была необходимость?

– В чем? – сухо спросил Массимо.

– Обедать вместе с ними, – ответил Лелло, ласково взяв Массимо под руку. – Ведь мы и минуты не побыли вдвоем.

Массимо ничего не ответил.

Главное – сохранять спокойствие, – подбодрил себя Лелло. Не будем делать из этого трагедии. Скорее всего, Массимо чем-нибудь расстроен, а может быть, всему виной погода. Он и сам утром проснулся в скверном настроении из-за резкой перемены погоды.

– Кстати, ты мне ничего еще не рассказал о твоей вчерашней поездке. Как там наша виллочка? – игривым тоном заговорил он.

– Ну, ремонт подвигается, – ответил Массимо, высвободив руку, чтобы переложить плащ.

– Вот как?

– Основные работы уже закончены. Но ты же знаешь, как всегда бывает с внутренней отделкой. То с одним задержка, то с другим.

– A-а, понятно, – протянул Лелло.

Он хотел было спросить, будет ли все-таки ремонт закончен к июню. Но почувствовал, что лучше не досаждать Массимо расспросами. Наверно, он из-за этих самых задержек и нервничает.

– Главное, чтобы были вода и свет. А если останется отделать стены или что-то там докрасить, то с этим на время можно смириться, не правда ли, Массимо?

– Что? А, конечно. Вода уже есть.

– Вода? – удивился Лелло.

– Да, а вот с электроустановкой дела неважные. Не мне тебе рассказывать, как это обычно происходит. Электрик сваливает вину на столяра, тот – на землемера, а землемер не торопится. В итоге работа стоит.

– Но разве в прошлый раз ты мне не говорил, что… – Лелло запнулся на полуслове. Помнится, Массимо ему говорил, что электрическая установка уже работает. Может, он ослышался или что-то спутал. Лелло остановился. – Впрочем, мне просто показалось… Кстати, о землемерах, – переменил он тему разговора. – Я вовсе не такой дурак, каким, видно, меня считают твои друзья…

Массимо засмотрелся на длинные ряды керамических блюд, по большей части разбитых, которые вперемешку с другой посудой лежали на длинном куске грубого полотна.

– Что?.. Какие друзья?

– Этот твой Бонетто.

– Да я с ним почти незнаком. Что он тебе такого сделал?

– Начнем с того, что я на его лекции чуть не подох с тоски. И потом, сколько в нем самодовольства, надменности. Слова нельзя сказать, чтобы он… В своей области он, возможно, и знаток, но, к примеру, в итальянской литературе совсем не разбирается.

– Не разбирается, совсем?..

– Да, совсем. Но что с тобой? Ты устал? Хочешь, вернемся к машине?

– Нет-нет. Я залюбовался этим керамическим блюдом. Красивое, не правда ли?

– Какое?

– Вон то, с желтовато-синим ободком. Шаль, что от него уцелела лишь половина.

– Да, жаль… И эта Шейла! Смотрела на меня, словно учитель на нерадивого ученика, как будто это я сказал, что та мадонна – семнадцатого века. Конечно, в живописи я не слишком хорошо разбираюсь, но отличить старинную картину от современной мазни все же в состоянии.

Они пошли дальше по быстро пустевшему переулку.

– Кстати, раз уж мы заговорили о землемерах. Помнишь мою гипотезу о причинах убийства Гарроне?

– О причинах чего?.. А, конечно!

– Так вот, это уже не просто гипотеза. Я провел расследование.

– Не может быть! – воскликнул Массимо.

– Нет, может, и нечего заранее смеяться. Не исключено, что в понедельник вы от изумления рты разинете – ты, супруги Ботта, Фольято и все остальные.

– Да? А почему именно в понедельник?

– Это пока секрет… Который час?

Он взглянул на часы и поморщился.

– Дойдем до пьяццетта и повернем обратно? Машину я у Арсенала поставил. Вон в том месте.

Он повернулся и замер.

– Что ты там увидел?

Лелло пожал плечами:

– Так, мне показалось… Словом, ерунда.

Они направились к пьяццетта.

– Ох! – воскликнул Лелло.

– Что это?

– Фонарь от старого фиакра. Идем. Уж его-то я не упущу.

Они перешли через улицу. Кривой и проржавевший фонарь валялся на земле рядом с прочим хламом. Лелло наклонился и поднял его.

– Оригинальный, правда? Надо будет лишь вставить стекло, покрыть черным лаком, и получится чудесная лампа. Верно?

Он повернулся к молодому парню в красной майке, который с мрачным видом курил сигарету, прислонившись к стене.

– Сколько? – спросил Лелло с таким видом, словно он интересуется лишь из чистого любопытства.

Парень что-то процедил сквозь зубы.

– Сколько? – недоверчиво переспросил Лелло.

– Десять тысяч, – сказал Массимо. – Отдай ему этот фонарь и пойдем.

Лелло насмешливо засмеялся и положил фонарь на прежнее место.

– Вы просто оговорились, не десять тысяч, а десять лир, не так ли? – пошутил он. – Ну назовите же настоящую цену!

Парень ленивой походкой подошел, взял фонарь и бросил его на груду хлама. Вернулся, снова прислонился к стене и закурил.

– Ну и наглец! – прохрипел Лелло.

– Брось, плюнь ты на этот фонарь, – сказал Массимо. – Зачем он тебе?!

Лелло позволил увести себя, но, пройдя несколько метров, обернулся и с яростью повторил:

– Ну и наг… – Не договорив, он вдруг остановился как вкопанный и впился глазами в грузовик, который стоял на перекрестке. – Он до сих пор не ушел!.. – с изумлением сказал он.

– Кто? – не понял Массимо.

– Мне и на этот раз не удалось хорошенько его разглядеть, но он явно за мной наблюдал, спрятавшись за грузовик.

– О ком ты говоришь?

– Невероятно! – прошептал Лелло. Еще раз взглянул на грузовик, груженный стульями, и повернулся к Массимо. – О Рино. Он со вчерашнего дня меня преследует.

– Рино?

– Да.

– Не может быть!

– Сегодня ты только и знаешь, что говоришь «не может быть», – сухо заметил Лелло. – Мне не до шуток. Представь себе, вчера вечером…

Они обошли безлюдную площадь и повернули назад.

– Где-то это даже трогательно, – сказал Лелло.

– Пожалуй.

– Но в то же время очень неприятно.

– Надо думать.

– Ты что, мне не веришь?

– Ты о чем?

– О том, что его внимание мне неприятно. По-моему, ты был бы рад, помирись мы с ним, ну признайся!

Массимо ничего не ответил.

Лелло судорожно сглотнул слюну:

– Прости, я пошутил. Но ты сегодня какой-то… чужой.

Массимо угрюмо молчал.

Лелло понял, что взял неверный тон. А главное, сейчас неподходящий момент для выяснения отношений.

– Я сегодня с утра сам почему-то нервничаю, – вздохнув, сказал он. – Может, это от резкой перемены погоды.

– Возможно.

– И потом, этот подонок! Заломить такую цену! Да ему этим фонарем голову мало разбить.

– Это уж точно.

Когда они снова проходили мимо, фонарь лежал на прежнем месте, но продавца не было – он накрыл лоток клеенкой и куда-то ушел.

– Прости, Массимо, но почему ты все-таки сказал: «Зачем он тебе?» Конечно, десяти тысяч он не стоит. Но если его подновить, он, мне кажется, будет выглядеть совсем неплохо.

– Да я и не спорю.

– Почему же тогда?..

– Что почему?

– Ты меня даже не слушаешь… Я говорю, почему же ты тогда сказал: «Зачем он тебе?»

– О боже! – вздохнул Массимо. – Не помню, разве я это говорил?

– Говорил, говорил. Так и сказал: «Зачем он тебе?»

– Ну хорошо. Наверно, я имел в виду, что он тебе не нужен. Куда ты его повесишь? В прихожей у тебя висит датская лампа в виде глобуса. А в коридоре…

– Но я хотел его купить не для себя.

– Прости, но откуда же я мог знать?

– Это для виллы в Монферрато.

– А-а!

– Ведь мы и собирались в «Балуне» выбрать что-нибудь для виллы. А ты об этом даже не вспомнил. Я сразу подумал, что этот фонарь словно создан для виллы в Монферрато. Его можно было бы повесить у входной двери.

– А, ну да.

– По-моему, тут нечего акать и нукать, – мрачно заметил Лелло.

Они снова дошли до перекрестка, перешли на другую сторону.

– Послушай, Лелло…

– Да? – придушенным голосом сказал Лелло.

– Боюсь, мы опаздываем…

– Э, нет! – воскликнул Лелло. – Раз уж начал, договаривай. Если не хочешь брать меня на твою виллочку, так прямо и скажи.

– При чем здесь это?

– При том!

– Я только хотел сказать, что там уже есть свет, и над дверью, и над воротами. Вот и все.

Лелло остановился, медленно повернулся к Массимо лицом:

– Но разве ты только что не говорил?.. Разве ты мне сам не сказал перед этим, что с электроустановкой. Может, у тебя вообще нет никакой виллы!

Он покачал головой и истерически захохотал. Да так громко, что синьор Воллеро, который в этот момент вышел из переулка, вскинул глаза, испуганно вздрогнул и спрятался за углом.

– А ведь… а ведь я знал, я сразу догадался. Понимаешь, сразу.

Массимо прислонился к стене антикварной лавки и мрачно разглядывал тротуар.

– Что ты понял? – еле слышно спросил он.

– Все!!! – завопил Лелло. – Все!!!

Синьор Воллеро отпрянул назад. Вопль застиг его в тот самый миг, когда он высунулся, чтобы посмотреть, с кем спорит молодой человек в желтом свитерке. Он вновь поспешно спрятался за угол, так ничего и не разглядев. Он твердо решил дождаться, когда эти двое уйдут. Молодого человека он видел в кафе на пьяццетта. Но вот второй? То, что они остановились как раз возле лавки антиквара, не сулило ему ничего хорошего. Он попытался хоть что-то уловить из слов молодого человека, который продолжал кричать как одержимый.

Кажется, приятель молодого человека (его компаньон?) утверждал прежде, что эта вещь (картина?) у него есть, а на самом деле ее у него и не было вовсе. И еще он говорил, что он у кого-то был (у антиквара? у обладателя частной коллекции?), а сам никуда не ездил. Похоже, компаньон надеялся, что молодой человек туда заглянет (проверить, есть ли у антиквара эта картина? Не подделка ли это?). Между тем он (молодой человек) понял все с самого начала. Но у него было полно других дел (значит, его компаньон был искусствоведом или выдавал себя за такового), и ему было, в сущности, наплевать на эту картину. А потому привет, и мы вас больше знать не хотим. Но пусть он (бесчестный компаньон?) не думает, что будто обвел его вокруг пальца, – он сразу обо всем догадался!..

Тут вопли стали потише. Компаньон, видимо, даже и не пытался возражать, молчал. А может, он вообще взял и ушел?!

Нет, Массимо не ушел. Стоял, прислонившись к стене, и неотрывно смотрел на тротуар. Когда Лелло умолк, он на миг закрыл глаза.

– Нет, это не так, – сказал наконец Массимо еле слышным голосом.

– Что не так? – с надеждой в голосе спросил Лелло.

– Я хочу сказать, что вилла в Монферрато у меня есть и вчера я там был. Но ты угадал. И мне очень жаль.

Массимо говорил спокойно и отчужденно.

– Не понимаю, – пролепетал Лелло.

В первый момент он и в самом деле ничего не понял. Главное, подумал он, что Массимо сказал правду. Ну, а ссорились они и прежде. Раз Массимо побывал на вилле, значит…

– Ты угадал истинную причину, и мне очень жаль.

Ах вот оно что! Лелло отступил и покачнулся, как после сильного удара.

Мгновение он стоял неподвижно, потом повернулся и быстро пошел прочь, не разбирая дороги.

Когда синьор Воллеро, успокоенный тишиной, отважился выглянуть из-за угла, то увидел, что молодой человек уже приближается к пьяцца Коттоленго.

Второго (бесчестного компаньона) не было видно, должно быть, он давно уже ушел. Синьор Воллеро взглянул налево, потом направо – на перекрестке никого больше не было. Вот и чудесно, наконец-то путь свободен. Переходя на другую сторону, он подумал, что, если даже лавка еще закрыта, он сможет пока порыться среди самых больших картин, выставленных снаружи. Он подошел к лавке антиквара. Ага, вон изящная старинная рама, и, кажется, неплохо сохранившаяся.

Он обошел вокруг пирамиды картин и… застыл в изумлении.

13

Лелло не чувствовал ничего, кроме гула в ушах. Мысль работала ясно, он смотрел на происшедшее, точно со стороны. Он по-прежнему шагал быстро, а куда – и сам не знал, лишь бы уйти подальше от того места.

Но, добравшись до пьяцца Коттоленго с ее павильонами и толпами покупателей, понял, что дальше идти не в силах. Не хватало мужества подойти к машине. Для этого ему надо было свернуть направо, как раз туда, где его уже должны ждать Анна Карла и американист Бонетто с этой Шейлой. Либо он мог вернуться назад, но тогда рисковал столкнуться с Массимо.

Впрочем, на это мне наплевать, подумал он. Теперь, когда между ними все кончено, история с Массимо показалась ему вдруг далекой, словно прошло уже много лет. Он не собирается убиваться из-за этого типа. Все обдумает, взвесит с беспристрастностью стороннего наблюдателя и решит… Его раздражали толпы покупателей, они мешали ему сосредоточиться и спокойно во всем разобраться. Он поднял глаза и посмотрел на затянутое тучами небо и на два серых здания приюта «Коттоленго» прямо перед собой. Прекрасно, что все прояснилось, – по крайней мере он знает теперь, что между ними все кончено, и навсегда. Он постарается забыть об этом и больше уже не вспоминать.

Сбоку от зданий приюта высокие железные ворота бывшей фабрики, превращенной в склад, были открыты, и дальше за ними виднелся темный проход. На одной из стен еще можно было разобрать надпись:

«Балун, переработка промышленного и железного лома».

Лелло был здесь однажды и помнил, что за темным проходом есть большая открытая площадка. Там стоит совсем уже развалившаяся мебель, пришедшие в негодность холодильники, прогнившие магазинные прилавки, разбитые полки и шкафы, а под металлическим навесом громоздятся ящики всевозможных размеров.

Все это предназначалось на слом, а пока любой мог войти и купить что-либо за бесценок.

Лелло вошел туда. К воротам была пристроена стеклянная будка. В ней сидел колченогий старик и что-то ел из миски. Чуть дальше семья южан вполголоса обсуждала, стоит ли купить готовую обрушиться пирамиду кухонной мебели. Другие покупатели рассматривали кресла и дырявые диваны.

Но во внутреннем дворе, который оканчивался металлической решеткой, было тихо и безлюдно. Лелло углубился в узкий проход между двумя рядами разбитых шкафов, покрутился на узком пятачке, заставленном канцелярскими столами, и пошел дальше наугад, следуя всем извивам и внезапным поворотам этой тропинки в лесу всякого хлама.

Шел он медленно, ни о чем не думал. Остановился и стал бесцельно рассматривать прожилки и узелки в стенке шкафа. Я же собирался обдумать наши отношения с Массимо, напомнил он самому себе. Если я хочу обрести душевный покой, то должен вновь и вновь повторять себе одно и то же: с Массимо покончено навсегда. И окончательно с этим примириться.

Он пошел дальше, попытался сосредоточиться, но мысли разбегались… На память приходили только несущественные подробности. К примеру, записка, которую он оставил в дверях и которую Массимо даже не прочел. Лекция Бонетто вчера вечером, мучительный разговор с Анной Карлой.

«А ведь я решила, что уже наступило лето».

«Да. Но в Турине обычно…»

Он отвлекся на миг от грустных мыслей и посмотрел на мальчишку в комбинезоне, который внезапно вынырнул из-за угла. Мальчишка сверился с листом бумаги и пошел вдоль поставленных друг на друга комодов, помечая некоторые из них мелом. Место было, оказывается, не такое уж безлюдное. Кто-то шел по соседней дорожке, а немного впереди пожилая супружеская пара что-то обмеряла. У самой изгороди ему встретилась супружеская чета помоложе с маленькой девочкой. Возвращаясь назад, он увидел высокого парня, потом женщину в траурном платье, которая, нагнувшись, ощупывала полки холодильника. Мужчина, с виду пенсионер, разглядывал огромных размеров буфет без единого стекла.

– Простите…

Мужчина посторонился, пропуская его, но взгляда от резной дверцы буфета так и не оторвал.

Зачем ему такая махина? – подумал Лелло. Хотя, может, буфет раньше принадлежал ему, и он каждую субботу приходит сюда, как другие приходят на семейную могилу?

«Зачем он тебе?»

Ему показалось, будто слова эти произнес человек, стоявший совсем рядом. Он вдруг отметил, что шум в ушах прекратился.

«Я хочу сказать, что вилла у меня есть».

Лелло очутился перед глухой стеной. Он свернул на еще более узкую и темную дорожку, совершенно безлюдную. Он ничего уже не видел и не слышал. Перед глазами стояла вилла с садом, на которой он никогда не бывал, но представлял ее себе живо и ярко.

«Вчера я там был».

Вот Массимо стоит в саду и беседует с землемером, который ему говорит, что все работы закончены.

«Мне очень жаль, Лелло».

Наверно, Массимо и в самом деле было жаль с ним расставаться, но иначе он, видимо, поступить не мог.

«Ты угадал истинную причину, и мне очень жаль».

Так прямо и сказал. И – всего наилучшего.

– Кончено. Все копчено, – с дрожью в голосе повторил Лелло. – Больше незачем об этом думать. Нужно уехать. Но куда? Зачем?

Лелло с тоской глядел на темный конец узкого коридора.

Нет, он был не в силах успокоиться. На что бы он ни взглянул, все казалось ему отвратительным. Горы канцелярских столов с правой стороны напоминали о службе, о Фольято, о супругах Ботта; старый промышленный холодильник напомнил о рынке на пьяцца Мадама Кристина, о виа Бертоле, о продовольственных магазинах возле его дома. Он вспомнил, что завтра воскресенье, и ему стало совсем тошно. Его ждал длиннющий ряд унылых воскресений с опустевшими улицами, мрачными барами, задернутыми жалюзи на окнах, вопящими стадионами.

О боже! – с ужасом подумал он. Неужели все кончено?

Он все медленнее шел вдоль глухой стены, между горами рухляди, стараясь отдалить тот момент, когда у него не останется и этой последней, иллюзорной защиты от неумолимой жизни, от однообразных серых будней. Если можно было бы и дальше идти вперед, туда, куда тебя ведет дорога… Но стена уже кончалась. У низкого металлического навеса с громоздившимися стеной поломанными столами дорожка поворачивала налево и вела прямо к выходу.

Нет, нет, не сейчас!

Он сделал еще несколько шагов по главной дорожке и остановился. Он задыхался, ноги стали ватные. Стоял, прислонившись к груде разбитых ящиков, в нескольких метрах от ворот, где о чем-то громко спорили южане… от площади, откуда доносился нестройный шум… от города, где жизнь шла своим чередом, как прежде… точно ничего не изменилось. О боже, что же будет теперь?! – подумал он в отчаянье. Это было последнее, о чем он успел подумать.