Текст книги "Охота. Я и военные преступники"

Автор книги: Карла дель Понте

Соавторы: Чак Судетич
сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 33 страниц)

Мне не было понятно, как белградские власти смогут сотрудничать еще меньше.

– Статус Косово никак не связан с работой трибунала, – сказала я. – Я убеждена, что нам никогда не заполучить Караджича и Младича. Работа трибунала должна завершиться в 2010 году. Они тянут время. Им и так сделали подарок – «Партнерство ради мира». А вы хотите сделать еще один…

Я была возмущена.

– Только моя служба может определить, готово ли новое правительство к сотрудничеству. Такую оценку могу дать только я. Может быть, Тадич и готов работать со мной… Но вы должны дать мне достаточно времени для такой оценки. Если вы начнете переговоры, а Младич все еще останется на свободе, это в значительной мере осложнит работу обвинения в Хорватии и Боснии.

– Разумеется, – ответил д'Алема, – трибунал должен определить, являются ли действия нового правительства конкретными и эффективными.

– Значит, вы согласны с тем, чтобы я провела оценку, прежде чем вы решите вопрос о возобновлении переговоров?

– Нет, я считаю, что вы можете проконсультировать нас по вопросу о том, являются ли действия нового правительства эффективными.

– Новое правительство должно со мной связаться, – сказала я. – Я готова оценить степень их сотрудничества, если они будут работать в контакте с обвинением.

В заключение д'Алема сказал, что главная проблема – это наличие политической воли: «Если вы боитесь, что они будут ждать завершения работы трибунала, мы готовы продлить ваш мандат и после 2010 года». Я поняла, что продолжать далее бессмысленно. Только Совет безопасности ООН мог продлить мандат трибунала после 2010 года. Италия не являлась членом Совета. Несомненно, эта страна не дала бы и цента на то, чтобы продлить жизнь трибунала хотя бы на день.

Суд по Сребренице продолжался всего два месяца, когда осенью 2006 года Соединенные Штаты сняли все условия для вступления Сербии в программу «Партнерство ради мира». Страны Евросоюза подумывали о том же для возобновления переговоров о стабилизации и ассоциации. В конце февраля 2007 года у обвинения оставалось всего несколько месяцев для представления доказательств по делу против Поповича и других обвиняемых. Младич и его помощник по вопросам разведки и безопасности генерал Толимир все еще оставались на свободе. Благодаря двум свидетелям обвинения я лишний раз убедилась в том, что, несмотря на ослабевающую поддержку трибунала со стороны западных держав, должна и дальше требовать немедленного ареста этих людей.

Всего в нескольких ярдах от моего кабинета за ширмой, которая надежно скрывала его от зрителей, находившихся на галерее, сидел свидетель обвинения, человек, имя которого скрывалось с целью защиты от преследований. В армии боснийских сербов он был шофером. Он подвозил солдатам продукты и напитки во время резни в Сребренице. Этот человек рассказал, как стал свидетелем казни мусульманских мужчин и мальчиков, которых привезли на место казни, где уже находилось немало трупов. А затем произошло ужасное событие:

То, из чего состояла эта груда мертвых тел, уже ничем не напоминало людей… Просто груда мертвой плоти… Но вдруг оттуда поднялось человеческое существо. Я говорю «человек», но на самом деле это был мальчик лет пяти-шести. Я не мог поверить своим глазам…

Человек поднялся и начал двигаться к дороге. На дороге стояли солдаты с автоматами и выполняли свою работу. Ребенок шел прямо к ним. Эти солдаты и полицейские… Эти люди, которые без тени сомнения расстреливали людей… все они… неожиданно опустили свои автоматы, и все, буквально до последнего человека, замерли. Это был всего лишь ребенок… невинный маленький ребенок… покрытый ошметками мертвых тел…

Тот офицер… Уверен, он был подполковником или полковником… Он был… самым высокомерным человеком… Он повернулся к солдатам и сказал: «Чего вы ждете? Прикончите его». Тогда те самые солдаты, которые, не задумываясь, расстреливали людей, сказали ему «У вас тоже есть пистолет. Так почему бы вам ни прикончить его самому? Смелее, потому что мы этого сделать не можем». Все они… просто утратили дар речи. Офицер сказал: «Возьмите ребенка, посадите его в грузовик и увезите. Присоедините его к следующей группе пленных, и тогда мы его прикончим».

Я там был. Я был абсолютно беспомощным. Я был чужаком… просто подвозил продукты… Я не имел никакого отношения к происходящему. Они казнили людей, а я просто подвозил припасы. И они взяли этого ребенка, не те, что расстреливали людей, нет… Другие взяли ребенка на руки… Он сказал: «Бабо», так они называют отцов. Он повторял: «Бабо, где ты?» Ребенок был в шоке. Они посадили его в грузовик Мальчик знал, что его уже везли на грузовике. У него начались конвульсии. Он дрожал и повторял: «Нет, нет, я туда не поеду».

И тогда я вмешался… Я сказал им: «Послушайте, я включу в своей машине свет и музыку, и отвлеку его внимание от того, что произошло. Я включу радио». Я хотел, чтобы ребенок успокоился. Он не понимал, что происходит, кто он такой, кто все эти люди. Я сказал: «Я постараюсь отвезти его туда, куда вы мне скажете». Я сел в машину, включил свет… И это помогло ребенку, потому что для него все вокруг было покрыто мраком…

Я сказал ему: «Иди сюда, иди сюда, иди ко мне». Я сказал: «Смотри, горит свет, играет музыка». Он взял меня за руку и сел в машину… Не хочу, чтобы кто-нибудь еще пережил нечто подобное… Я всегда был сильным мужчиной. Я был твердым и решительным. Меня всегда уважали. Но я не хочу, чтобы кто-нибудь еще пережил это: мальчик крепко схватил меня за руку. Я удивился силе этого ребенка. А потом я сел в машину, оставил его одного на минутку. Мне нужно было завести машину, и я включил музыку, и мы вернулись за остальными… вы знаете, кем были эти остальные… чтобы они могли расстрелять следующую партию.

Всего через четыре дня после этого заседания, 26 февраля 2007 года, на мониторе внутренней связи я снова наблюдала за слушаниями в зале № 1. Показания на закрытом заседании давал молодой человек. Это он, когда ему было всего семь лет, покрытый кровью и грязью, выбрался из груды трупов и пошел к палачам, которые убили его бабо.

Сидя в своем кабинете и слушая показания свидетелей, я почти что слышала громкий вздох облегчения и взрывы зловещего смеха, раздававшиеся со стороны Сербии. Тем утром Международный уголовный суд, штаб-квартира которого, Дворец мира, располагалась всего в километре от здания трибунала по Югославии, принял решение по иску Республики Босния и Герцеговина к Сербии по обвинению в геноциде в период с 1992 по 1995 годы. Иск основывался на том, что Слободан Милошевич вооружал, финансировал и всячески поддерживал проводимую боснийскими сербами политику этнических чисток, которая унесла десятки тысяч жизней, а сотни тысяч людей лишила крова. Тринадцатью голосами против двух судьи Международного уголовного суда постановили, что Сербия непричастна к геноциду в Боснии и Герцеговине, в том числе к массовым убийствам в Сребренице. Большинством голосов было решено, что Сербия «не совершала геноцида посредством действий государственных органов или лиц, чьи действия подпадают под ответственность в рамках международного обычного права». В этом решении президент суда, английский судья Розалин Хиггинс, написала: «Суд постановляет, что акты геноцида в Сребренице не могут быть приписаны государственным органам [Сербии]». Решение было окончательным и обжалованию не подлежало.

Я была потрясена. Я знала, что правосудие не свершилось. С весны 2003 года прокурорская служба получила сотни секретных документов, в том числе стенограммы военных совещаний политических и военных лидеров Югославии. Эти документы ясно доказывали роль Сербии в боснийской войне. Сербия добилась того, чтобы часть этих документов рассматривалась конфиденциально и ни в коем случае не попала в руки судей Международного уголовного суда. Если бы судьи имели доступ к стенограммам заседаний Верховного совета обороны, они бы приняли иное решение. Однако Международный уголовный суд не запросил документы из Сербии. Адвокаты, представлявшие боснийскую сторону, умоляли суд запросить у Сербии нецензурированные документы, но суд отказался, заявив, что «значительное количество доказательств» имеется в трибунале по военным преступлениям. Решение подтвердило, что судьи не видели полных стенограмм заседаний Верховного совета обороны. Двое судей Международного уголовного суда записали особое мнение и критически отозвались о вынесенном решении. Вице-президент суда, иорданец Аун Шавкат аль-Хасауэйни, в своем особом мнении написал, что «к сожалению, суд не выполнил своей задачи», и добавил: «Имеются достаточные основания ожидать, что данные документы могли бы пролить свет на центральные вопросы». Другой судья, высказавший особое мнение, Ахмед Махиу из Алжира, написал, что у судей было несколько «абсолютно неубедительных» причин не запрашивать документы. К числу таких причин следует отнести и страх создать впечатление необъективности суда и нарушения суверенитета государства. Кроме того, если бы Сербия отказалась предоставить документы, суд оказался бы в неловком положении. Все это было бы смешно, когда бы не было столь трагично…

Стенограммы заседаний Верховного совета обороны и другие секретные документы убедительно доказывали, что Сербия контролировала и направляла действия армии боснийских сербов на территории Боснии и Герцеговины. В них раскрывались детали того, как Белград финансировал и поддерживал боснийских сербов. Они показывали, что армия боснийских сербов, формально отделившаяся от югославской армии в 1992 году, фактически оставалась ее придатком. Документы доказывали, что сербские войска, в том числе и подразделения тайной полиции, сыграли важную роль в захвате Сребреницы и подготовке массовых убийств. Может быть, меня осудят за эти слова… Но я должна расставить все точки над i.

Во второй части своего решения Международный уголовный суд двенадцатью голосами против трех постановил, что Сербия «нарушила обязательство предотвратить геноцид», и это относилось к резне в Сребренице в 1995 году. Судья Хиггинс заявила, что белградские власти отлично понимали, что в Сребренице может начаться настоящая резня. Однако Сербия «не продемонстрировала никакой инициативы по предотвращению этих событий и никак не попыталась предотвратить совершенные там преступления». В постановлении говорилось, что утверждения Сербии о своей полной неспособности предотвратить резню, «не выдерживают критики, поскольку известно о влиянии» этой страны на армию боснийских сербов.

Суд постановил, что финансовая компенсация за неспособность предотвратить геноцид в Сребренице не может считаться адекватным средством. Более уместным, по мнению суда, была бы декларация, в которой Сербия признавала свою неспособность исполнить обязательство по предотвращению геноцида.

В тот день мы с моими юристами собрались, чтобы обсудить вопрос о том, можно ли использовать решение Международного уголовного суда для дипломатических усилий по оказанию давления на Белград с целью ареста оставшихся на свободе обвиняемых. Суд постановил, что Сербия нарушила Конвенцию по предупреждению и наказанию преступления геноцида (эта страна стала первой, к которой была применена данная конвенция), так как не смогла арестовать и передать Международному трибуналу Младича и Караджича. Постановление суда давало нам убедительные аргументы, с которыми мы могли обращаться к странам Евросоюза. Неужели они действительно хотят иметь дело с государством, которое нарушило конвенцию по геноциду? А как же быть с убеждениями и принципами? Как быть с принципом «никогда снова»?

27 февраля 2007 года я написала канцлеру Федеративной Республики Германия Ангеле Меркель. В этом году Германия занимала пост президента Евросоюза. В своем письме я указывала на то, что Международный уголовный суд постановил, что Сербия не смогла предотвратить совершение геноцида в Сребренице и не наказала виновных, в том числе Ратко Младича. Я написала: «Как показывает прошлый опыт, только непрекращающееся давление и четкость позиции Евросоюза могут заставить Сербию сотрудничать. Во имя правосудия и торжества закона крайне важно, чтобы Евросоюз придерживался ранее занятой принципиальной позиции, и чтобы переговоры по стабилизации и ассоциации возобновились лишь после того, как Сербия арестует и выдаст трибуналу Ратко Младича».

Через неделю я получила вежливый ответ.

На последней неделе мая 2007 года, через несколько месяцев после парламентских выборов, политические лидеры Сербии наконец-то смогли сформировать новое правительство. В это же время прокурорская служба направила в страну двух опытных следователей по вопросам нарушений прав человека и военным преступлениям. Для наблюдения за усилиями нового правительства по аресту и выдаче последних обвиняемых в Белград прибыли Стефания Фриз и Влатка Михелич. Ситуация начала развиваться.

31 мая 2007 года количество оставшихся на свободе обвиняемых сократилось с шести до пяти. Власти Республики Сербской наконец-то произвели первый арест. Впрочем, особых усилий с их стороны не потребовалось. Местонахождение Здравко Толимира, второго человека после Ратко Младича, выяснили люди Булатовича, а не боснийские сербы. Генерал находился в квартире, расположенной по соседству с домом одного из родственников Младича. Толимир был единственным человеком в армии боснийских сербов, который мог открыто выражать несогласие с Младичем. Он не был коррупционером и всегда жил сурово и просто, как православный монах. Младич ему полностью доверял, и Толимир был ключом к его защите.

Сербы никогда не сообщали мне о том, как был произведен этот арест. Коштуница, несмотря на все обещания, был противником арестов военных преступников. По каким-то причинам, которых я была не в состоянии понять, он хотел создать впечатление, что Сербия не причастна к аресту Толимира. Мы знали, что генерал болен, и что люди Булатовича следят за его врачами и женой. Возможно, благодаря этому и удалось выяснить его местонахождение. Сербский спецназ арестовал Толимира после того, как он отказался сдаться добровольно. Судя по всему, Булатович связался с полицией Республики Сербской и сообщил им, что Младич или кто-то из его близких собирается пересечь границу Сербии и Боснии и Герцеговины. Полиция боснийских сербов прибыла в город Братунац, расположенный на берегу реки Дрина, разделяющей два государства. Сербские власти обеспечили Толимиру переход через реку. Полиция Республики Сербской обнаружила его в полном одиночестве. Он шел в сторону деревни Сопотник. Толимир отказался отвечать на любые вопросы. Его доставили в столицу Республики Сербской, Баня-Луку, и там власти передали его европейскому военному контингенту. По заранее разработанной процедуре войска НАТО доставили генерала в Гаагу. Толимир не жаловался на то, как обращались с ним в Боснии. Командиры натовского контингента рассказали, что он сохранял спокойствие и много говорил о своей жизненной философии и о контроле над разумом. Власти боснийских сербов позднее сообщили мне, что Толимир никогда не принял бы участия в подобном фарсе только для того, чтобы Коштуница мог сказать, что ни один из обвиняемых трибуналом не был арестован на сербской земле. (Один из полицейских даже пошутил, что сербские власти считают Республику Сербскую подходящим местом для хранения «ядерных отходов».)

Арест Толимира застал меня врасплох. Настроение у нас поднялось. Казалось, арест Младича не за горами. На первых слушаниях в судебной палате Толимир был очень раздражен. Он не обращал внимания на приказы судей, не вставал при их появлении. Он снял наушники, через которые транслировался синхронный перевод слушаний. Он не хотел слышать, как секретарь суда зачитывает восемь пунктов обвинительного заключения. Толимира обвиняли в причастности к геноциду и другим преступлениям, связанным с резней в Сребренице. Генерал отказался признать себя виновным и потребовал, чтобы трибунал расследовал его «незаконное задержание и похищение», совершенные «преступной группировкой». Уверена, он чувствовал себя преданным собственным народом. Я не понимала, почему Булатович не задержал Толимира дольше, чтобы допросить его о местонахождении Младича.

В течение нескольких месяцев я планировала длительную поездку в Белград с тем, чтобы мой приезд совпал с формированием нового правительства. Я хотела остановиться в отеле «Хайатт», встретиться с максимально возможным количеством официальных лиц, потребовать от них ареста последних обвиняемых трибуналом и оказать на сербское правительство предельно сильное давление для выполнения им международных обязательств. Арест Толимира за несколько дней до начала моей поездки лишил меня веских аргументов. В правительственных кабинетах Белграда я слышала все тот же знакомый рефрен: «Сербия должна выполнить все обязательства по отношению к трибуналу по Югославии и как можно быстрее». Но на этот раз те же слова произносили сербские министры, шефы полиции и руководители секретных служб.

В понедельник я встретилась с Коштуницей. Несмотря на благожелательную риторику, назвать нашу встречу приятной было нельзя. Коштуница заверил меня, что сотрудничество Сербии с трибуналом вошло в новую фазу. «Последний этап процесса пройдет значительно легче, – сказал он и сразу же напомнил, что координаторы отношений Сербии с трибуналом, Владимир Вукчевич и Расим Ладжич, проделали отличную работу, которая и привела к аресту Толимира. «Все было сделано совместно с Республикой Сербской», – твердил Коштуница. Затем он сказал, что арестовать Младича и других обвиняемых можно было еще год назад, если бы я дала Олли Рену положительную оценку сотрудничества Сербии с трибуналом, и если бы Евросоюз не прервал переговоров о стабилизации и ассоциации с Белградом. «Сейчас все уже было бы решено», – повторил он.

Я поблагодарила Коштуницу за арест Толимира и согласилась с его мнением о том, что сейчас обстановка благоприятствует новым арестам и возобновлению переговоров Сербии с Евросоюзом. Но я чувствовала какой-то подвох… Коштуница продолжал настаивать на том, что Толимира задержали в Республике Сербской, словно ему не было известно то, что я уже знала, или он полагал, что для меня это неважно. Я спросила, почему Коштуница не объявил об аресте Толимира публично, чтобы сербский народ знал, как важно передать обвиняемых в руки правосудия.

«В этом не было необходимости, – отрезал сербский премьер. – Вполне достаточно и того, что было сделано». После этого он снова начал критиковать трибунал и даже выступил в защиту радикального сербского националиста Воислава Шешеля, сказав, что свидетели против него были подкуплены. Подобные заявления были настолько чудовищны, что никто не воспринял их всерьез, за исключением, пожалуй, судьи, председательствующего на процессе Шешеля, корсиканца Жана Клода Антонетти. Монологи этого судьи были настолько своеобразны, что двое других судей, занимавшихся тем же делом, предпочли публично дистанцироваться от них.

«Я продолжаю наставить на полном сотрудничестве», – повторила я. Но Коштуница заверил меня, что арест Младича для Сербии будет гораздо сложнее, чем арест Готовины для Хорватии:

– Мы не знаем Младича. Мы никогда его не видели. Он из Боснии. Его местонахождение неизвестно…

– Младич находится в Сербии, – перебила я. – И даже в Белграде, причем при полном попустительстве властей. Можем ли мы быть уверены, что вы готовы проявить политическую волю и решить эту проблему?

– По Младичу – ответил Коштуница, – конечно, да.

Я не была в этом уверена. У меня не было никаких оснований доверять Коштунице. В конце концов, сербский премьер только что выдал настоящий перл: «Мы не знаем Младича». Однако через несколько часов мы узнали правду об аресте Толимира. Выяснилось, что главный прокурор по военным преступлениям Владимир Вукчевич и чиновник, отвечающий за сотрудничество Сербии с трибуналом, Расим Ладжич, ничего не знали об этой операции. Вукчевич даже подал в отставку, потому что его держали в стороне от процесса принятия решения. «Мы вместе присутствовали на совещаниях, и Булатович лгал нам, – сказал мне Вукчевич. – Почему было не арестовать Толимира в Сербии? Тогда мы доказали бы свою готовность к полному сотрудничеству». В конце разговора Вукчевич признал, что, по его выражению, «неважно, какого цвета кошка, лишь бы мышей ловила». После ареста Толимира мне оставалось придерживаться того же принципа.

В Сербии я пробыла еще четыре дня, вела переговоры с чиновниками и старалась убедиться в том, что арест Толимира не будет последним. В начале встречи с президентом Борисом Тадичем я сказала, что положительно оценю сотрудничество Сербии с трибуналом в ООН и Евросоюзе. Кроме того, Олли Рен уже говорил о том, что Сербия получит от Евросоюза значительную финансовую поддержку. Я не могла не сказать, что, каким бы ни было наше мнение о Булатовиче, арест Толимира состоялся только благодаря его усилиям. Булатович добился результата. Нужно сделать так, чтобы он снова добился успеха. «Булатович может арестовать Младича, и ему нужно позволить это сделать. Давайте подумаем, как закончить всю эту историю». Тадич отнесся к моим словам без энтузиазма. Он не доверял Булатовичу и я его прекрасно понимала: в ходе формирования нового правительства он пытался его сместить. «И вы просите меня оставить Булатовича?» – поразился Тадич, тут же спросив, не вступила ли я в партию Коштуницы.

Я не верила Булатовичу и ясно дала это понять всем вокруг, в том числе и ему самому, еще год назад, до ареста Толимира. Но часы пошли вспять. Люди Булатовича арестовали Толимира. Поддержка трибунала со стороны других сербских министров усиливалась. Мы получили даже пресловутое личное дело Ратко Младича, из которого был изъят всего один документ, оценка его деятельности за 1995 год, год резни в Сребренице. Теперь нужно было арестовать Младича и остальных. Не было смысла менять коней на переправе. Ведь сейчас все, кто отвечал за процесс расширения Евросоюза, следили за каждым движением Белграда: «Мяч перешел в их руки. Мы должны помогать им в меру своих сил».

«Мне нужен Младич, – сказала я. – И немедленно!».

Полиция Республики Сербской вскоре провела обыски в домах двух родственников Стояна Жуплянина. 15 июня вертолеты сербской полиции разыскивали Младича в районе православных монастырей, в горах западнее Белграда. В тот же день сербская разведка получила от прокурорской службы информацию об одной из любовниц Властимира Джорджевича. Ее арестовали за мелкое таможенное нарушение. Во время допроса она сообщила о местонахождении Джорджевича… Генерал скрывался не в России, как мы предполагали, а в курортном городке на побережье Черногории. Джорджевич вернулся из России не позже 2003 года, поскольку у него истекал срок действия паспорта. В Сербии он приобрел подложные документы и, по меньшей мере, часть времени проживал под весьма провокационным именем – Новица Караджич. Он часто бывал в Белграде и даже останавливался в известном отеле «Москва». Знакомые официанты его не узнавали. Жена не узнала его на улице. Джорджевич занимался строительством в курортном городке Будва, на берегу Адриатического моря. В свое время мы с моими помощниками провели там чудесный день, прогуливаясь по мощеным улочкам и наслаждаясь замечательным местным вином. Город переживал настоящий строительный бум, поэтому его наводнили тысячи незарегистрированных рабочих. Джорджевич без труда затерялся среди них.

Черногорские власти даже не подозревали, что Джорджевич находится в их стране. Они не поверили, когда Булатович позвонил и сообщил эту новость. 16 июня сразу после полуночи в Черногории приземлился самолет, на борту которого были сербские полицейские, сотрудники разведки и представители трибунала. Целый день все занимались планированием операции. Полиция захватила одну квартиру в Будве. Джорджевича там не оказалось. Тогда силы были переброшены в другую точку. Джорджевич присматривал за этим домом. Он был в саду.

Через три недели я приехала в Черногорию, и мне было о чем спросить местных чиновников. «Караджич, – сказала я президенту Филиппу Вуяновичу. – Караджич… Джорджевич жил под именем Караджич!» Эти слова звучали, как пощечина. «Как Джорджевич мог жить под таким именем и остаться незамеченным?!»

Вуянович и другие чиновники твердили, что никто в Черногории не занимался розысками Джорджевича. Все считали, что он находится в России. Черногория не получала никаких запросов о нем, хотя по всем другим обвиняемым запросы регулярно поступали. Мне объяснили, что Джорджевич скрывался там, где у него были связи, сформировавшиеся в годы его работы в полиции. Он жил только в тех домах и квартирах, которые принадлежали сербам. Он имел дело только с гражданами Сербии.

«Но его имя! Как можно целый год прожить в Черногории под именем Караджич и не привлечь внимания полиции? Сколько Караджичей живет в вашей стране?» Мне нужно было убедиться в том, что контакты между черногорской и сербской полицией укрепились. Вуянович заверил меня, что власти его страны готовы к сотрудничеству и сделают все необходимое.

«Было бы лучше арестовать настоящего Караджича», – сказал черногорский президент. Он подчеркнул, что главные наши цели – это Караджич и Младич. Вуянович напомнил, как черногорцы внедрили своего агента в православный монастырь, чтобы следить за Караджичем. Черногорцы видели Караджича во время похорон его матери. Вуянович сказал, что черногорские власти продолжают оказывать максимальное давление на членов семьи Караджича. Они запретили выезд из страны 46 лицам, которых подозревали в связях с обвиняемыми, в том числе родственникам Караджича и настоятелю сербского православного монастыря в Милешево епископу Филарету. Затем президент предложил мне немного отдохнуть в национальном парке Тара.

«Все это потом, – подумала я. – Потом…».

Впервые я задумалась о тысячах женщин, которые потеряли своих мужей, отцов и сыновей в Сребренице, во время одной из первых поездок в Боснию и Герцеговину, незадолго до падения режима Слободана Милошевича. Ко мне обратились представители группы «Матерей Сребреницы». Они требовали встречи. Несколько сотен женщин собрались перед входом в здание ООН в Сараево. Охранники отказывались впустить их внутрь. Они сообщили, что я смогу принять только двух-трех представительниц. Могла разразиться катастрофа. Я сказала, что если охрана не впустит женщин внутрь, я выйду на площадь одна. Только после этого мне выделили конференц-зал. Я пожала руки всем этим женщинам, когда они направлялись в зал. Я почувствовала мозоли на их руках. Я видела их ветхую одежду. Я поняла, в каких ужасных условиях они живут. Я думала, что они будут жаловаться на материальные проблемы – с жильем, продуктами, невозможностью найти работу. Они заговорили все сразу, и я не хотела их останавливать… Все они требовали только одного – правосудия. «Вы символизируете правосудие, – сказала одна из этих женщин. – Вы должны судить Милошевича в Гааге». Вы не можете представить себе, насколько я была потрясена. Я почувствовала себя символом неспособности международного сообщества осуществить правосудие.

В следующий раз я встретилась с женщинами Сребреницы на мемориальной службе 11 июля 2001 года. В это время шел суд над Крстичем. Многие женщины похоронили близких, останки которых удалось идентифицировать в течение предшествующего года. Когда я вошла на кладбище, то сразу же услышала гул женских голосов, твердивших что-то на сербо-хорватском языке. Я не понимала ни слова, но я чувствовала неприязненный тон этого гула. К тому времени Милошевич уже был арестован. Но женщины требовали, чтобы трибунал арестовал Караджича и Младича. Мне не оставалось ничего, кроме как выступить. «Почему вы так шумите? – спросила я. – Мы собрались на кладбище. Давайте же помолимся». Я сложила ладони, как подобает истинной католичке: «Давайте помолимся за тех, кто похоронен здесь, и за тех, кто еще не найден». Женщины замолчали. Они раскрыли руки по мусульманскому обычаю и стали молиться. Я тоже развела руки. Мы стояли вместе. Кто-то начал молиться вслух, потом еще кто-то, потом еще…

Десятую годовщину резни в Сребренице в 2005 году я бойкотировала. Вернулась в Боснию 11 июля 2006 года. Среди мусульман я была практически единственной. Женщины стояли на коленях. Но мне дали кресло, и я была единственной сидящей среди сотен коленопреклоненных мусульман. Они наклонялись, касались лбом земли и поднимались. Быть единственной не присоединившейся к мусульманской молитве было неудобно, но я чувствовала, что это великая честь. Накануне моего последнего визита в Сребреницу, 11 июля 2007 года, «Матери Сребреницы» публично заявили, что не желают моего присутствия на мемориальной церемонии, поскольку Караджич и Младич до сих пор не арестованы. Я сказала, что все равно приеду. В тот день шел дождь. Мы с моими помощниками два часа ехали из Сараево. В Сребреницу ведет узкая дорога. По ней шли тысячи людей, утративших интерес к жизни. В их облике чувствовалась нищета, в которую ввергла их войны. Мы шли в окружении охранников, направляясь к залу для ВИП-персон. Здесь я встретилась с послом Германии. Затем появился духовный лидер боснийских мусульман, рейс-уль-улем Мустафа Церич. Он пожал мне руку и тепло приветствовал меня. Церич отлично знал, что «Матери Сребреницы» не хотели, чтобы я приезжала. «Рад вас видеть», – сказал он. Церич был очень вежлив. Он всегда поддерживал работу трибунала, несмотря на настроения, царившие в Боснии. Он всегда выступал за то, чтобы руководители страны ответили за свои действия. Я немного успокоилась. Потом Церич улыбнулся. «Расим Делич, – сказал он, назвав имя одного из наших обвиняемых, бывшего командира боснийской армии. – Он невиновен». Он все еще улыбался, и я улыбнулась в ответ: «Нет, – сказала я. – Это не так».

Церич еще несколько минут удерживал мою руку, продолжая говорить что-то вежливое и приятное. Потом он повторил: «Делич… Он невиновен».

«Нет, – снова ответила я. – Это не так».

Ситуация была почти трагикомической, но доброе отношение муфтия было для меня крайне важно. Он повел себя так, чтобы все это видели.

В тот день мусульмане похоронили останки 435 жертв Сребреницы. Мне дали белый шарф, чтобы я покрыла голову во время молитвы. Было мучительно видеть длинные ряды гробов, покрытых зелеными покрывалами, и родственников, прощающихся со своими близкими, похоронить которых удалось только через 12 лет. После молитвы я вернулась в зал для ВИП-персон. Там уже находились представители организации «Матери Сребреницы» и других женских групп, а также журналисты. «Мне нужно поговорить с вами наедине и не как с прокурором», – сказала Мунира Шубашич, председатель «Матерей Сребреницы». Разговор выдался не из легких.