Текст книги "Охота. Я и военные преступники"

Автор книги: Карла дель Понте

Соавторы: Чак Судетич
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 33 страниц)

Открытию процесса над Милошевичем предшествовала огромная работа по подготовке документов, вещественных доказательств, показаний свидетелей. Мы были готовы к тому журналистскому карнавалу, какой развернулся перед зданием трибунала в день начала процесса. На первом заседании суда я решила обратиться к судебной палате. Я призывала судей к размышлению, просила их представить себе горе и страдания, причиненные людям конфликтом в бывшей Югославии. Достаточно вспомнить хотя бы, что этот конфликт обогатил наш лексикон выражением «этническая чистка», которое стало символом бесчеловечности. Я говорила о том, что закон – это не абстрактная концепция, а живой инструмент защиты наших ценностей и регулирования жизни цивилизованного общества. Мы призваны доказать, что никто не может стоять над законом и попирать международное правосудие.

Я призываю обвиняемого Милошевича признать все обвинения против него. Я делаю это от лица международного сообщества и во имя всех государств-членов ООН, в том числе и государств, возникших на территории бывшей Югославии. Обвиняемый по этому делу, как и по остальным делам, рассматриваемым трибуналом, обвиняется как личность. Мы обвиняем его на основе его личной уголовной ответственности. Сегодня мы не судим ни государство, ни организацию. Мы не собираемся обвинять целый народ в совершении преступлений, даже в осуществлении геноцида. Обвиняя руководителей высшего звена, весьма соблазнительно перенести обвинение на весь народ, но такой ошибки следует избегать. Коллективная вина – не дело прокурора. Наш трибунал не созван для того, чтобы рассматривать коллективную вину…

Великолепный тактик и посредственный стратег, Милошевич стремился лишь удовлетворить собственное честолюбие, и ценой стали невыразимые страдания тех, кто противостоял ему или представлял угрозу для его личной власти. Ваша честь, обвиняемый Милошевич использовал все средства, абсолютно все, во имя личной власти. В его поступках не стоит искать высоких идеалов. За националистическими призывами и ужасами этнических чисток, за высокопарной риторикой и банальными фразами скрывается жажда власти… Жажда власти – вот что двигало Слободаном Милошевичем… а вовсе не личные убеждения, и уж конечно не патриотизм, не честь, не расизм и не ксенофобия…

Суд, который начинается сегодня, будет рассматривать трагические судьбы тысяч жертв Милошевича – хорватов, боснийцев, албанцев… [Но жертвами обвиняемого Милошевича стали не только они]… Я говорю о сербских беженцах, которым пришлось покинуть Хорватию, Боснию, и Косово. Милошевич искусно усиливал и подпитывал их страхи, манипулируя этими людьми ради осуществления собственных преступных планов. Многие заплатили за это своими жизнями, другие потеряли дома и надежду на будущее. Этих мужчин и женщин по праву можно причислить к числу жертв Милошевича, как, впрочем, и всех граждан Федеративной Республики Югославии, которым теперь придется восстанавливать из руин… страну, оставленную им в наследство обвиняемым Милошевичем…

Обвинение намерено доказать личную ответственность Слободана Милошевича за преступления, в которых его обвиняют… В этом заключается задача правосудия. Мы собираемся сделать это бесстрастно, постоянно вспоминая слова Иво Андрича [югославский писатель, лауреат Нобелевской премии], произнесенные им на еврейском кладбище в Сараево: «Если человечество хочет быть достойным своего имени, люди должны вместе выступить против международных преступлений, воздвигнуть мощный и надежный барьер и справедливо наказать всех тех, кто убивал отдельных людей и народы».[19]19
  Дело «Прокурор против Слободана Милошевича», стенограмма судебного заседания, 12 февраля 2002, стр. 1–11, http://www.un.org/icty/transe54/020212IT.htm.


[Закрыть]

Найс, Райнвельд, Грум, Эрц-Рецлафф, а также помогавшие им юристы, полицейские следователи, аналитики, переводчики и администраторы начали четырехлетний марафон. Эти люди представляли тысячи улик, документ за документом, расшифровку за расшифровкой, фотографию за фотографией. Они готовили и допрашивали свидетелей и собирали новые доказательства даже после начала судебного процесса. С самого первого дня Милошевич весьма неуважительно разговаривал с судьями и в особенности с судьей Маем. Он постоянно подчеркивал, что не признает юрисдикции трибунала. К судье Мэю он обращался только по фамилии, «господин Мэй», и ни разу не назвал его «ваша честь». Я помню, как однажды встретилась с судьей Мэем в коридоре. Чтобы не ставить его в неловкое положение, я не стала обсуждать нюансы дела. Я только спросила:

– Судья Мэй, почему вы сразу же не сказали Милошевичу, что не потерпите пренебрежительного обращения к себе?

– Знаете, мадам прокурор, у нас есть куда более важные проблемы, – усмехнулся судья.

– Вы правы, – согласилась я. – Но внешние формальности тоже очень важны.

Первыми свидетелями, которых вызвала прокурорская служба, были жертвы преступлений, совершенных в Косово сербской полицией, военизированными формированиями и подразделениями югославской армии. Я предупреждала, что это тактическая ошибка, связанная со значительной тратой времени. Наш процесс был назван «процессом века», но он же стал и величайшим разочарованием. Во всем мире и в особенности в Сербии и в Косово ожидали, что против Милошевича, человека, ответственного за распад прежней Югославии, будут свидетельствовать люди его уровня: дипломаты, специалисты по международным переговорам, его собственные ставленники. Но вместо этого перед судом предстали жертвы военных преступлений. Многие из них были неграмотными крестьянами и рабочими, никогда не выезжавшими за пределы своих родных деревень и городков. Они не могли противостоять Милошевичу во время перекрестных допросов. В течение нескольких недель те, кому больше всех нужно было видеть этот суд, то есть народы Сербии, Косово и остальных стран бывшей Югославии, не получали информации. Журналисты потеряли интерес к процессу. После событий 11 сентября их интересовали совсем другие темы.

Я созвала совещание, на которое пригласила Найса, Райнвельда, Грума, Эрц-Рецлафф и других членов нашей команды, и сказала: «Это не тот процесс, который мы хотели показать миру». Я не хотела видеть, как Милошевич унижает наших свидетелей. Никогда не забуду один из устроенных им перекрестных допросов. Это было ужасно. Пожилая косовская албанка, которая была не только жертвой преступления, но и политическим лидером своего региона, оказалась не в состоянии отвечать на вопросы Милошевича. Ему быстро удалось подорвать доверие к ней суда. Милошевич пытался представить албанцев террористами. Да, действительно, свидетельница наверняка участвовала в каких-то противоправительственных действиях и не хотела в этом признаваться. Впрочем, каковы бы ни были причины, поведение Милошевича подрывало доверие к прокурорской службе и позволяло обвиняемому вербовать себе политических сторонников в Сербии.

Нам нужно было обсудить изменение тактики. Мне были необходимы свидетели-инсайдеры. Я хотела видеть на суде дипломатов и лидеров международного сообщества, которые во время войны сотрудничали с Милошевичем. Мне не нужны были доказательства расстрелов, изнасилований и других преступлений. Мне были необходимы доказательства, которые связывали Милошевича с этими расстрелами, изнасилованиями и другими преступлениями. Я сказала, что нам не следует приглашать в зал суда множество свидетелей реальных преступлений, вполне достаточно будет представить их показания в письменном виде. Милошевич, если пожелает, может подвергнуть этих людей перекрестному допросу. «Мы даем Милошевичу возможность демонстрировать свою силу. Нам нужно было изменить стратегию», – сказала я. Мои слова явно уязвили гордость некоторых сотрудников. Управлять юристами – значит, управлять эгоцентриками. Но как я могла это сделать, находясь в организации, где плечом к плечу приходилось работать профессионалам из двух различных юридических систем – системы континентального и англосаксонского права? Мне было очень тяжело. Однако такую проблему приходится решать всем, кто работает в трибуналах по военным преступлениям.

После ареста Милошевича и его экстрадиции в Гаагу мы начали получать сигналы о том, что свидетели-инсайдеры готовы вступить с нами в переговоры. Наступил период интенсивной работы. Мы со старшими прокурорами направили юристов и следователей в Сербию и Черногорию. Они должны были обратиться к военным, полицейским и политикам, которые, по нашим сведениям, могли иметь информацию о важных событиях. К нашему удивлению, очень многие согласились дать показания и даже выступить на суде. Нам на руку сыграло то, что в Сербии стали понимать, что Милошевич – преступник, причинивший громадный ущерб родине. Свидетели, которых нашли наши следователи, начали рассказывать о важных документах. Они подсказывали, где можно их найти. Наконец в пятницу, 15 марта, против Милошевича выступил первый серьезный свидетель, лорд Пэдди Эшдаун, член британской Палаты лордов. Он вел мирные переговоры в бывшей Югославии. Лорд Эшдаун рассказал о том, как Франьо Туджман показывал ему карту Хорватии и Сербии, причем Босния и Герцеговина были практически поделены между ними. Он рассказал об убийствах сербов в Косово. Лорд Эшдаун дал важнейшие показания о природе вооруженного конфликта в Косово в 1998 году, поскольку сам был свидетелем операции югославской армии, во время которой были сожжены албанские деревни:

Перед нами развернулся настоящий амфитеатр холмов, и каждая деревня была как на ладони. Мы слышали приказы открыть огонь и видели взрывы. Я сказал [Милошевичу], что то, чему я был свидетелем, нельзя назвать иначе, как боевые действия подразделений югославской армии. Эти действия можно было назвать только карательными, направленными на лишение невинных гражданских лиц их собственности. Военные не делали никаких различий. Подобную операцию нельзя было назвать направленной против вооруженного противника. По моему мнению, она являлась прямым нарушением международного права и наносила огромный ущерб сербам, его народу, а, кроме того, была абсолютно бесполезной… [Милошевич] сначала все отрицал. Он утверждал, что ничего подобного не происходило. Но я сообщил ему, что все это было в действительности. Буквально вчера я видел все это собственными глазами… Помню, как сказал, что подобные действия, на мой взгляд, – откровенное нарушение Женевской конвенции.[20]20
  Дело «Прокурор против Слободана Милошевича», стенограмма судебного заседания, показания Пэдди Эшдауна, 15 марта 2002, стр. 2355, 2380.


[Закрыть]

Наконец-то я могла вздохнуть с облегчением.

На протяжении нескольких следующих месяцев поиск свидетелей по делу Милошевича и сбор важных документов (в частности, записей его бесед с высшим военным командованием, руководителями разведки и полиции) стали главным предметом обсуждения на моих встречах в Вашингтоне, Нью-Йорке и европейских столицах, а также в Белграде, Подгорице, Загребе, Сараево и Приштине. Но при этом мы не прекращали требовать выдачи скрывающихся преступников. Я говорила об этом в октябре 2001 года, когда ужинала с Уильямом Монтгомери, послом США в Белграде. Он полагал, что США и Великобритания прилагают все усилия для ареста Караджича. Но эти слова заставили меня усомниться в его искренности. «Полагаю, Коштуница согласится на то, чтобы Караджич сдался добровольно», – сказал Монтгомери, однако, уточнил, что произойти это может лишь при условии, что трибунал после ареста согласится освободить Караджича до суда. – Для Коштуницы он герой…» Еще интереснее сложилась встреча с французским министром обороны Аленом Ришаром. Мы встретились в Париже, в отеле «Бриен». Ришар по-прежнему был очарован Коштуницей и не утруждал себя дипломатическими любезностями. «Я знаю вашу позицию, – укоризненно сказал он. – Я читал об этом в прессе… Коштуница может изменить Югославию… Ваши следствия и обвинения бесконечны. Настало время подвести черту».

«Да, – подумала я, – но не по другую сторону безнаказанности…»

В начале весны 2002 года мы с советниками вернулись в Вашингтон. Настало время определить, действительно ли Сербия и Черногория эффективно сотрудничают с трибуналом. От этого зависело решение Госдепартамента о предоставлении финансовой поддержки этим республикам. Кроме того, Вашингтон мог повлиять и на другие страны, участвующие в программе международной помощи. Первым нашим собеседником был самый верный сторонник Трибунала в администрации Буша, госсекретарь Колин Пауэлл.

Я сообщила генералу Пауэллу о том, что сотрудничество с Белградом практически заморожено. Кроме выдачи Милошевича, мы в течение года практически ничего не добились. Белград соглашается сотрудничать только в том случае, если ощущает реальное международное давление. Но сейчас, когда начались разговоры о том, что трибунал сворачивает свою работу, Коштуница и другие белградские политики решили, что с сотрудничеством лучше не спешить. Федеральное правительство Югославии, в том числе и министры, которые жаловались на угрозы со стороны Коштуницы, отказывались предпринимать какие-либо действия. Весьма ограниченным было взаимодействие с трибуналом и правительством Сербии под руководством премьер-министра Джинджича. На мои запросы о получении доступа к ряду архивов не поступало никакого ответа. «Вместо этого, – рассказала я, – нам предложили неограниченный доступ к менее важным архивам. По большинству дел сербские и югославские власти предоставляют нам только незначительную информацию. Не стоит и говорить о том, что помощники Милошевича в Белграде с такими сложностями не сталкиваются». Я сообщила Пауэллу о том, что белградские власти удовлетворили только один из 77 запросов о допросе потенциальных свидетелей по делу Милошевича. Мы узнали, что Коштуница лично запугал по меньшей мере одного важного свидетеля, после чего тот отказался от встречи с сотрудниками прокурорской службы. Я говорю о Зоране Лиличе. Этот человек был президентом Югославии. Вместе с Милошевичем он входил в состав Верховного совета обороны, самой влиятельной политической организации, осуществлявшей руководство вооруженными силами Югославии.

Я была уверена в том, что и другим свидетелям советовали не сотрудничать с трибуналом. Более того, федеральные и сербские власти имели абсолютно точные сведения о местонахождении многих скрывающихся от правосудия преступников. Эти люди спокойно жили на территории Сербии или Черногории. Вплоть до самого недавнего времени Ратко Младич с ведома федерального правительства пользовался официальной защитой югославской армии. Я посоветовала госсекретарю Пауэллу не подтверждать готовность Белграда к сотрудничеству. Любые подвижки в отношении принятия Сербии и Черногории в программу «Партнерство ради мира» (программы НАТО по подготовке стран Восточной Европы и бывших советских республик к членству в этой организации) Белград воспримет как знак того, что международное сообщество не собирается оказывать давление на страну и что можно и дальше вести уклончивую политику.

Госсекретарь Пауэлл снова оказал трибуналу всемерную поддержку. Он согласился оказать влияние на белградские власти. «В прошлом году США и я лично отнеслись к процессу сертификации очень серьезно, – сказал он. – Я придаю ему огромное значение и собираюсь уведомить об этом [белградские власти]. Я сообщил им, что мы разочарованы, что нас не удовлетворяет развитие сотрудничества с трибуналом с прошлого года, и что это затруднит процесс сертификации». Однако участие в программе «Партнерство ради мира» – совершенно другой вопрос: «Мы должны учитывать интересы трибунала по Югославии, но с программой «Партнерство ради мира» они не связаны… Здесь нужно учитывать совершенно другие факторы… Можете быть уверены, что США не прекратят давление на Белград с требованием ареста Караджича и Младича, но на их аресте наша поддержка не закончится. Я позабочусь о том, чтобы поддержка трибунала продолжалась и дальше».

В тот же день я обратилась к юридическому советнику госсекретаря Уильяму Тафту с просьбой обеспечить выступления бывших американских дипломатов, правительственных чиновников и военных на процессе Милошевича в качестве свидетелей обвинения. Я гарантировала, что мы сможем представить эти показания судебной палате и обеспечить полную безопасность их конфиденциальных источников. В списке потенциальных свидетелей на тот момент значились вице-президент США Альберт Гор (он согласился дать показания, но ему не позволили этого сделать), госсекретарь Мадлен Олбрайт (она отказалась от дачи показаний), посол США Ричард Холбрук, автор Дейтонского мирного соглашения (посол согласился приехать, но судьи его не вызвали), и генерал Уэсли Кларк. Тафт ответил, что Соединенные Штаты должны рассмотреть каждый запрос. Решение может быть принято только после того, как прокурорская служба предоставит список вопросов к каждому из этих свидетелей. «В настоящее время, – сказал он, – мы выступаем против того, чтобы наши свидетели давали показания публично… Без анализа вопросов невозможно оценить потенциальный риск… Мы хотим точно согласовать диапазон вопросов. Конфиденциальность – ключевой элемент дипломатии. Мы координируем свои действия с нашими союзниками и должны учитывать их интересы».

Ближе к вечеру мы встретились с Грегом Шульте, старшим офицером Совета национальной безопасности по странам юго-восточной Европы. Шульте извинился за то, что когда-то пообещал арестовать Радована Караджича к ноябрю 2001 года. Террористическая атака 11 сентября заставила Соединенные Штаты направить все ресурсы на решение других проблем. Но теперь США вместе со своими союзниками сосредоточатся на аресте Караджича. «Мы снова усилим активность», – пообещал Шульте. Он рассказал о двух неудачных попытках поимки Караджича и сообщил, что Вашингтон усилит давление, чтобы сделать жизнь беглеца максимально затруднительной. «С Младичем ситуация гораздо сложнее, – продолжил мой собеседник. – Это дипломатическая проблема. Мы должны выяснить его местонахождение, чтобы предъявить претензии Коштунице». Через несколько недель Вашингтон объявил, что оценка степени сотрудничества Федеративной Республики Югославия с трибуналом откладывается до конца июня. За это время США собирались усилить давление на Белград и вынудить его к полноценному сотрудничеству.

Отправляясь в Белград 18 апреля 2002 года, я собиралась использовать эту информацию с тем, чтобы убедить правительство арестовать лиц, разыскиваемых трибуналом, предоставить документы, затребованные прокурорской службой, и позволить следователям выявлять и допрашивать важных свидетелей. За неделю до этого федеральный парламент Югославии наконец-то одобрил закон о сотрудничестве с трибуналом. Это был красный день календаря! Но в законе содержалась статья, позволявшая властям арестовывать только тех лиц, обвинение которым со стороны трибунала было предъявлено до вступления закона в силу. (Совет безопасности ООН четыре года назад принял резолюцию, согласно которой никакой местный закон не может препятствовать сотрудничеству.) В тот же день, когда был одобрен закон, один из важнейших обвиняемых совершил самоубийство прямо на ступенях лестницы перед зданием парламента. Бывшего министра внутренних дел Влайко Стоилковича обвиняли в том, что он играл ключевую роль в высылке этнических албанцев из Косово в 1999 году. В Распоряжении трибунала имелись документы, согласно которым он имел непосредственное отношение к перевозке трупов казненных албанцев, в том числе и женщин, к местам массовых захоронений на территории военных баз в Сербии.

Направляясь из аэропорта к зданию сербского правительства, я видела поблекшие транспаранты с надписями «puttana». В воздухе явно ощущалась напряженность… а может быть, кто-то хотел создать у меня такое впечатление. Полиция блокировала боковые улицы. Наш кортеж ехал по главным улицам Белграда, что было весьма необычно. Позже я узнала, что полиция получила информацию о готовящемся покушении. Сообщалось, что в мою машину должен был врезаться другой автомобиль, и это можно было бы представить как обычное дорожное происшествие.

Для привлечения в качестве свидетелей политиков, военных, разведчиков и полицейских необходимо было разрешение белградских властей. Но те проявляли непреклонность. Свидетелям не позволялось разглашать информацию, которая составляла «государственную тайну». Перед каждым допросом потенциальным свидетелям напоминали о том, что разглашение государственной тайны – преступление, преследуемое по закону. После допросов большая часть свидетелей проходила новый допрос относительно сохранения государственной тайны. (Однажды наши следователи получили доступ к архиву полиции. Пожилая женщина-библиотекарь помогала им ориентироваться в документах. Она сказала, что боится, как бы ее не привлекли к суду за то, что она помогала следователям находить нужные бумаги.) Надо сказать, что подобные «государственные секреты» не несли никакой угрозы безопасности Федеративной Республике Югославия. Любой потенциальный враг отлично знал все слабые стороны югославской системы национальной безопасности. Натовские бомбардировки 1999 года настолько подорвали боеспособность югославской армии, что вся информация о положении дел до бомбардировок полностью утратила актуальность. Федеральные власти и даже политики, не имевшие оснований опасаться обвинений со стороны трибунала, боялись другого: они опасались, что свидетели могут сообщить трибуналу информацию о причастности режима Милошевича к войне в Хорватии в 1991 году и к геноциду в Боснии и Герцеговине с 1992 по 1995 годы. Республика Хорватия и Республика Босния и Герцеговина уже подали иски в Международный уголовный суд против Федеративной Республики Югославия, то есть против двух республик, входящих в состав этого государства, Сербии и Черногории. В иске содержалось требование возмещения ущерба, причиненного военными действиями. Свидетельства, доказывающие причастность Милошевича к событиям в Хорватии и Боснии и Герцеговине, могли быть использованы хорватскими и боснийскими юристами для поддержки этих исков. Например, когда мы попросили разрешения допросить генералов югославской армии (в том числе генерала Момчило Перишича, который после Косово порвал с режимом Милошевича и впоследствии был арестован по подозрению в шпионаже, и начальника генерального штаба, генерала Небойшу Павковича), федеральные власти в Белграде отказали наотрез. Еще более опасными, с точки зрения властей, были документальные свидетельства причастности Милошевича к преступлениям, совершенным в Хорватии и Боснии и Герцеговине: например, расшифровки совещаний Верховного совета обороны, на которых Милошевич обсуждал политические вопросы с высшими руководителями армии, полиции и разведки.

Мои попытки способствовать получению разрешений на допрос свидетелей и доступ к документальным доказательствам велись параллельно с международной кампанией по вынуждению Белграда выдать скрывающихся преступников, в том числе Ратко Младича и Радована Караджича. Я хотела добиться результатов за дни или месяцы, а не за месяцы и годы. Всего несколькими неделями раньше во время совещаний в Гааге представители разведки дружественной страны сообщили мне, что Сербия готова выдать Младича Гааге в обмен на обещание защитить от преследования генерала Павковича и принять Сербию в НАТО и Евросоюз. Во время встречи с представителями трибунала в Белграде министр внутренних дел Душан Михайлович подтвердил возможность выдачи Младича. Он сказал: «Я знаю, как это сделать, и могу этому способствовать». Через несколько недель Джинджич сообщил прокурорской службе, что поддерживает выдачу Младича, но для этого необходимо, чтобы Коштуница отдал Павковичу приказ о задержании генерала. Спустя неделю, 28 февраля 2002 года, Младич был официально уволен с военной службы в югославской армии и получил выходное пособие. Прошла еще неделя, и Джинджич сообщил, что Младич вылетел в Боснию и Герцеговину. На протяжении пяти лет Белград настаивал на том, что после этого Ратко Младич на территории Сербии не появлялся.

18 апреля 2002 года я встретилась с федеральным министром юстиции Саво Марковичем, федеральным министром иностранных дел Гораном Свилановичем и министром внутренних дел Сербии Душаном Михайловичем. Разумеется, все они заверили меня, что не имеют представления о местонахождении Ратко Младича. Разговор быстро перешел на принятие нового закона о сотрудничестве. Но мне было очевидно, что все останется по-прежнему, пока кто-нибудь в Белграде, кроме Зорана Джинджича и его союзников, не проявит реальной воли к сотрудничеству. Маркович даже имел наглость заявить, что Федеративная Республика Югославия «выполнила все условия по сотрудничеству с прокурорской службой», и упрекнул меня за то, что служба не выдвигает обвинений против албанцев и преступников других национальностей.

Во время встречи с Михайловичем мы передали ему список из 23-х обвиняемых. Белград должен был арестовать этих людей и передать их трибуналу. Мы узнали, что генерал Никола Ойданич, занимавший во время этнических чисток в Косово в 1999 году должность начальника генерального штаба югославской армии, собирается сдаться добровольно. Мы обсудили возможность встречи со Сретеном Лукичем, который в 1999 году руководил расквартированными в Косово сербскими внутренними войсками. Нам сообщили, что полковник Винко Пандуревич, которого трибунал обвинял в геноциде и других преступлениях, связанных с событиями в Сребренице, более не приезжал в Сербию из Боснии; что Стоян Жуплянин, обвиненный в участии в этнических чистках в западной Боснии и казнях мусульман в концентрационных лагерях летом 1992 года, «исчез»; что Душан Кнежевич, разыскиваемый за преступления, связанные с этническими чистками в западной Боснии, явился в сербскую полицию Весь обвешанный динамитом; что Веселин Шливанчанин, бывший майор югославской армии, обвиняемый в убийствах раненых и других пленных, которых забрали из вуковарского госпиталя, заявил, что не сдастся живым; что бывший полковник югославской армии Миле Мркшич, обвиненный в убийствах в Вуковаре, болен; что Мирлослав Радич, бывший капитан югославской армии, также принимавший участие в вуковарских событиях, собирается жениться на судье белградского суда; что генерал Момчило Перишич безуспешно пытался найти Младича и убедить его сдаться; что Радован Караджич вообще находится за пределами Сербии. После этой удивительной смеси правды, полуправды и лжи, Михайлович спросил, «действительно ли нам нужно» арестовывать Милана Мартича, которого трибунал обвинял в числе прочего в изгнании хорватов с населенных сербами территорий Хорватии и в ракетном обстреле жилого центра Загреба.

Когда встреча закончилась, я испытала истинное облегчение. Кроме того, я ощущала злорадное удовлетворение от того, что заставила и моих советников тоже выслушивать эти пустые обещания и оправдания. Вместе с моим помощником, Антоном Никифоровым, я отправилась в офис премьер-министра Сербии, Зорана Джинджича, которого в тот день не было в Белграде. Меня провели в личный кабинет премьера, где Джинджич установил беговую дорожку, чтобы быть в хорошей физической форме, и устроил небольшой салон для конфиденциальных встреч. Здесь меня ожидал генерал Перишич в штатском. Встреча должна была пройти тайно. Джинджич устроил ее для того, чтобы я попыталась лично убедить Перишича дать показания против Милошевича. «Я хочу от вас только одного, – сказала я. – Вы должны сказать правду перед судом». Перишич явно нервничал. Он говорил очень медленно, без каких-либо эмоций, но очень расчетливо. Генерал отрицал свое участие в хорватских событиях 1991 года. Он сказал, что обсуждал с Милошевичем ситуацию в Боснии, потому что «Милошевич гораздо жестче относился к боснийским сербам, чем к боснийским хорватам или мусульманам». О событиях в Косово он не мог сказать ничего. Перишич объяснил, что участие в процессе над Милошевичем станет нарушением его политического и морального кодекса. Он считал, что Милошевича следует судить в Сербии, а не в Гааге. Он заявил, что будет свидетельствовать против Милошевича в Сербии «за все то, что он сделал сербам». Я спросила Перишича, не связан ли его арест по обвинению в шпионаже с трибуналом и действительно ли он передал американскому дипломату документы, связанные с ним. Перишич отрицал какую-либо связь его ареста с трибуналом. Он сказал, что арест явился результатом политической игры лиц из окружения президента Коштуницы и офицеров югославской армии, которых он назвал ставленниками Милошевича.

Вторая тайная встреча, организованная Джинджичем, состоялась в том же кабинете сразу после ухода Перишича. Я встретилась с генералом Павковичем. К нему у меня было три вопроса. Где Ратко Младич? Готов ли Павкович подвергнуться допросу в качестве подозреваемого свидетеля, то есть свидетеля, которому заранее известно о том, что ему также могут быть предъявлены обвинения? Готов ли он стать свидетелем обвинения в деле Милошевича? Относительно Младича генерал не мог сказать мне ничего нового. Он заявил, что Младич исчез два месяца назад, и с тех пор у него не было контактов ни с ним самим, ни с его посредниками. Павкович утверждал, что югославская армия никогда не защищала Младича и не оказывала ему и его телохранителям финансовой поддержки. Кстати, количество телохранителей Младича Павкович оценивал от 30 до 130 человек. Генерал сказал, что, будучи начальником генерального штаба югославской армии, он запретил Младичу появляться на армейских мероприятиях. Павкович добавил, что полгода тому назад аннулировал специальный пропуск, который предоставлял Младичу неограниченный доступ к материальной базе югославской армии. Теперь, по словам Павковича, Младич мог доверять лишь немногим. Павкович, как и многие из тех, кто согласился на допрос с целью выяснить, какие обвинения могут быть выдвинуты против них лично, не возражал против статуса подозреваемого свидетеля. Он заявил, что готов ответить на все вопросы прокурора, связанные с обвинениями против Милошевича по событиям в Косово. Однако идея дать показания в суде его явно не привлекала. Он сказал, что окажется плохим свидетелем против Милошевича, поскольку «его слова будут, скорее, в его защиту». Сидя напротив генерала, я вспомнила ту роль, которую Павкович сыграл в изгнании этнических албанцев из Косово в 1999 году. Тогда я записала в своем блокноте: «Павкович – обвин.».

Вечером того же дня мы встретились с еще одним важным свидетелем. Коштуница не советовал ему давать показания. Этот человек мог предоставить прокурорской службе ряд документов, которые явно доказывали причастность Милошевича и Югославии в целом к войне в Боснии и Герцеговине. Я говорю о Зоране Лиличе, который был президентом Федеративной Республики Югославии в то время, когда Милошевич возглавлял Сербию. Лилич пришел на встречу в элегантном итальянском костюме и был очень похож на актера Роберта Митчема. Мы встретились в отеле «Хайатт». На встрече присутствовал также мой помощник, Антон Никифоров.