Текст книги "Охота. Я и военные преступники"

Автор книги: Карла дель Понте

Соавторы: Чак Судетич
сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 33 страниц)

«Basta, – тихо сказала я своим помощникам. – Andiamo[31]31
  «Достаточно, мы уходим» (итал.).


[Закрыть]». Я потянулась за своей сумочкой от Луи Вуиттон, поднялась и направилась к двери. Свиланович встал у меня на пути. Мои помощники даже не успели подняться с кресел.

«Bon, vous-venez?[32]32
  «Ну, вы идете?» (итал.).


[Закрыть]» – сказала я, прежде чем они пришли в себя. Обвинительные заключения и ордера На арест остались у Свилановича.

На следующий день в белградских газетах были опубликованы все детали моего разговора с послом Монтгомери. Теперь читающая газеты сербская публика (надо сказать, что это не самая большая часть населения) знала о том, что известные генералы оказались обвиняемыми. Лукич, Джорджевич, Лазаревич и Павкович знали, что их разыскивают. Мне было интересно, откуда произошла утечка информации. Швейцария и швейцарский посол не были заинтересованы в обнародовании этих сведений, не было это и в интересах американского посла. Впрочем, впоследствии посол, словно ни о чем не помня, говорил журналистам, что я проявила полное непонимание политических реалий в Сербии и делала только то, что он мне советовал. Судя по всему, сербы, а может быть, тот, кто был заинтересован в компромиссе, установил в резиденции швейцарского посла подслушивающее устройство. Как бы то ни было, я решила, что более нет смысла хранить обвинительные заключения и ордера на арест в тайне.

Прежде чем я составила запрос на обнародование обвинительных заключений, мне позвонил посол Пьер Проспер из отдела Госдепартамента по военным преступлениям. Он звонил из Вашингтона. Посол просил меня не предпринимать никаких шагов по обнародованию документов. Он пытался заключить какую-то сделку с сербами: арест и выдача Младича в обмен на разрешение судить четырех генералов в Белграде. Хотя Проспер никогда не сообщал прокурорской службе о подготовке какой-либо сделки, никогда не консультировался с нами и никогда не считался с независимостью трибунала, мы об этом знали. Всего через несколько часов я должна была отправиться в США и в течение четырех дней встретиться с ним в Госдепартаменте. Я не хотела поддаваться давлению, поэтому составила запрос, прежде чем вылететь из Амстердама в Нью-Йорк.

9 октября 2003 года я сообщила Совету безопасности все то, о чем говорила правительственным чиновникам в Белграде.

Я собиралась сообщить о том, что в сотрудничестве Белграда с [Международным трибуналом] наметились положительные сдвиги, – сказала я. – Но это было до моего визита в Белград на прошлой неделе. Теперь я этого сказать не могу. Белград не стремится к сотрудничеству и не проявляет готовности совершить непростые шаги, необходимые не только с точки зрения трибунала. Власти не понимают необходимости сотрудничать с трибуналом, особенно, когда приходится принимать жесткие решения или предоставлять важные документы. Мы постоянно сталкиваемся с препятствиями и негативным отношением.

Я также сообщила Совету безопасности о занятой мной позиции относительно стенограмм заседаний Верховного совета обороны.

Я с пониманием отнеслась к желанию Сербии обеспечить защитные меры в отношении ряда материалов и даже направила правительству письменные обязательства касательно дела Милошевича.

Совершенно ясно, что защитные меры должны находиться в пределах разумного и не противоречить общественным интересам и принципу прозрачности судопроизводства. Вызывает сожаление тот факт, что запрошенные документы начали поступать в мой офис лишь в последние месяцы и только в результате выдачи судебной палатой соответствующих ордеров, а не в результате моих запросов о помощи и не добровольно…

В деле Милошевича и других делах я ощущаю явное желание властей утаить важные материалы, которые доказали бы причастность белградских властей (прежнего режима) к преступлениям, совершенным в Боснии и Герцеговине. Белград ссылается на интересы национальной безопасности, но в действительности такой подход ограничивает и замедляет доступ трибунала к важнейшим доказательствам. Это противоречит интересам правосудия и истины и не способствует скорейшему завершению процесса.[33]33
  Доклад Главного прокурора Международного уголовного трибунала по бывшей Югославии Совету безопасности ООН, 9 октября 2003 года.


[Закрыть]

Проблема разыскиваемых обвиняемых также оставалась нерешенной, хотя ряд обвиняемых, занимавших невысокое положение, сдались добровольно. Более половины из 17 разыскиваемых оставались на свободе, в том числе и Ратко Младич. Эти люди находились на территории Сербии и Черногории. Власти признавали, что семеро из них живут в Сербии. Мои сотрудники передали сербским властям точную информацию, которая позволила бы их арестовать. «К сожалению, – продолжала я, – мы получаем весьма ограниченную информацию о ходе розысков и арестов, и информация эта неубедительна». Власти Республики Сербской до сих пор не нашли и не арестовали единственного обвиняемого. Караджич ездит из Республики Сербской в Черногорию и обратно. Похоже, что в полиции и армии Республики Сербской все еще есть люди, которые активно защищают и поддерживают разыскиваемых обвиняемых и тех, кого подозревают в совершении военных преступлений.

На следующий день мы с моими советниками посетили Вашингтон. Посол Проспер снова заговорил об обвинениях в адрес четырех сербских генералов. Я сказала ему, что сербы давно знали о готовящихся обвинениях, и Белград даже наградил этих людей, которых трибунал обвиняет в причастности к массовым этническим чисткам, осуществленным прямо под носом США во время натовских бомбардировок 1999 года.

Проспер объяснил, что Вашингтон добивается от сербов ареста Младича.

– Я хочу решить эту проблему до конца года, – сказал он. Джорджевич – нет проблем… Павкович – пусть его сначала осудит Сербия… Лукич и Лазаревич – серьезная проблема. Для обвинительных заключений сейчас не время. Документы должны оставаться в тайне.

– Политические проблемы будут всегда, – возразила я. – Если обвинения будут обнародованы, сербы больше не будут пытаться арестовать Младича.

– Мы не можем допустить, чтобы эти документы помешали нам арестовать Младича. Неужели вы не можете подождать несколько месяцев? Вы же ждали два месяца, прежде чем обнародовать имена обвиняемых?

Я объяснила, что уже направила запрос на обнародование обвинений.

– Я не признаю политических мотивов. Обнародование обвинений приведет к арестам, а сербы не хотят арестовывать генералов. Я уверена, что утечку информации в прессу организовало правительство. В общем, это больше ни для кого не секрет…

– Наша главная задача – арестовать Младича, – повторил Проспер. – Они обязались поймать его до конца года.

Госсекретарь Колин Пауэлл тоже помнил, что Живкович и Свиланович обещали арестовать Младича. Он попросил меня еще раз обдумать политическое положение Сербии. Он просил не обнародовать обвинения. Но я никогда не отзывала собственных запросов. Перед отъездом из Вашингтона я сообщила послу Просперу о своих надеждах на то, что генерал Лукич не руководит спецподразделением, которое должно арестовать генерала Ратко Младича. Это было бы странно: один сербский генерал, которого обвиняют в массовых этнических чистках, убийствах и сокрытии тел гражданских жертв, охотится на другого сербского генерала, обвиняемого практически в том же самом… При этом никто из представителей трибунала не имеет возможности даже наблюдать за ходом операции.

20 октября судебная палата обнародовала обвинения против Лукича и трех генералов, обвиняемых в причастности к насилию в Косово. В Вашингтоне было раннее утро, но посол Проспер позвонил мне, чтобы выразить свое неудовольствие. Очень скоро и посол Монтгомери начал критиковать меня за то, что я не прислушалась к его советам. 31 октября Проспер прибыл в Гаагу. Он сообщил, что Вашингтон разочарован нашей поспешностью. Обнародование обвинений в адрес четырех генералов достойно сожаления и несвоевременно. Проспер заявил, что обвинения могут помещать операции по захвату Младича. «Вы знали, что для вас в Вашингтоне всегда была открыта дверь, – сказал он. – Теперь придется стучаться».

Разговоры о «неподходящем времени» и «политических сложностях» напомнили мне те случая, когда я просила у Соединенных Штатов помощи в аресте лиц, обвиняемых трибуналом. Я вспомнила, как мне говорили о сложностях подобных операций. Я вспомнила, как директор ЦРУ Джордж Тенет и Колин Пауэлл рассказывали мне, как сложно было захватить Мануэля Норьегу в Панаме после того, как США осуществили вторжение в страну. Я вспомнила, как Тенет и сотрудники Совета национальной безопасности объясняли, что США не делятся разведывательной информацией ни с кем, и даже с Международным трибуналом. Теперь мы оказались в классической ситуации, когда левая рука не знает, что делает правая. США ничего не сообщали нам о ходе операции по аресту Младича. (Могу только предположить, что они отлично знали, что мы никогда не согласимся с их подходом.) США без всяких проблем делились информацией с властями Сербии и Черногории, а ведь в разведках этих стран работали люди, совершившие военные преступления, укрывающие военных преступников и связанные с организованной преступностью! Нам же оставалось лишь ориентироваться по звездам и подвергаться критике, когда мы неизбежно сталкивались с чем-то, что поджидало нас в темноте.

Были и более удачные попытки придержать трибунал. Через несколько недель посол Монтгомери сообщил прокурорской службе о новой совместной операции по поимке Младича. Посол считал, что сотрудничество с местными властями складывается великолепно. Он описывал попытки активизировать усилия по аресту разыскиваемых и рассказывал, как хорошо удалось наладить оперативное сотрудничество с силами НАТО в Боснии и Герцеговине. Впрочем, Младич так и не был арестован. Через три месяца представилась возможность арестовать Караджича, и это стало проверкой способности сил НАТО реагировать в режиме реального времени. Информатор сообщил члену следственной бригады трибунала о том, что ему известно местонахождение Караджича. Это произошло близ боснийской деревни Заовине, возле границы с Сербией. «Обратитесь к натовцам, – сказал мне наш следователь. – Обратитесь к натовцам!» Это были не просто слухи. Информатор видел Караджича и проследил его путь до самого дома.

Мы сразу же позвонили в НАТО и получили ответ, не прямой, а через посольство в Гааге. Из НАТО нам сообщили, что они не могут ничего сделать. У них недостаточно информации по дому. Где он находится? Каковы обстоятельства присутствия Караджича? Сколько в доме окон? Сколько дверей? Они не могут послать вертолет со спецназовцами по погодным условиям.

Так ничего и не произошло.

Через несколько месяцев натовские солдаты ворвались в дом православного священника, отца Иеремии Старовлаха, чтобы арестовать Караджича. Дверь выбили направленным взрывом. Отец Старовлах и его сын Александр были серьезно ранены, их пришлось подключать к системам жизнеобеспечения.

К концу января 2004 года суд над Милошевичем приблизился к завершению обвинительной части процесса. Однажды судья Мэй, который всегда отличался ясностью речи, начал запинаться и произносить странные и бессвязные слова. Слушание закончилось. После заседания мы гадали, не случился ли у судьи микроинсульт или нечто более серьезное. Вскоре стало понятно, что члены судебной палаты в курсе происходящего. Судьи объявили об отмене слушаний, назначенных на следующую неделю в связи с болезнью Милошевича. 5 февраля судья Робинсон подписал приказ о графике слушаний, которые должны были пройти до завершения обвинительной части. Согласно приказу, обвинение получало еще семь дней на представление доказательств, то есть примерно 27 часов чистого времени. В приказе говорилось, что «в интересах правосудия» обвинение должно завершить свое выступление к 19 февраля 2004 года. Оставшееся время заняли пять дней слушаний, которые длились с девяти утра до пяти часов дня. Мы с моими сотрудниками расценили этот приказ как попытку судебной палаты позволить обвинению завершить представление дела в отведенные сроки и соблюсти правила, определяющие то время, которое судебная палата может заседать в отсутствие одного из заболевших судей.

Вскоре до нас дошли слухи, что у судьи Мэя обнаружена опухоль мозга. Я решила обратиться к президенту трибунала, судье Теодору Мерону, чтобы обсудить этот вопрос. Во время короткой беседы Мерон объяснил, что все судьи знали о болезни судьи Мэя и старались принять меры к тому, что она не повлияла на ход суда над Милошевичем. Таково было волевое решение судебной палаты. 10 февраля 2004 года слушания продолжились. Судья Робинсон сделал первое заявление в связи с болезнью судьи Мэя: «Судья Мэй нездоров. Заседание будем вести мы с судьей Квоном в соответствии с условиями правила 15 bis». Во время перерыва между выступлениями свидетелей Милошевич говорил о том, что судебная палата решила отговориться нездоровьем судьи Мэя, чтобы увеличить продолжительность рабочего дня и повысить нагрузку на обвиняемого, не принимая во внимание его кардиологическое заболевание.

Милошевич: Я прошу вас, господин Робинсон, вас и только вас, принять во внимание тот факт, что господин Мэй болен и не может присутствовать, и в то же самое время в предыдущем заявлении вы подтвердили, что болен и я. Однако вы постановили, что мы должны работать дольше. Я не совсем понимаю, что вы имеете в виду. Как, по вашему мнению, секретарь должен помочь мне в подобных условиях готовиться к процессу и вести его правильно? Вы признаете право одного человека на болезнь, и это вполне логично. Однако вы не признаете того же права, когда дело касается меня. Не могли бы вы объяснить мне этот факт?

Судья Робинсон: Приказ говорит сам за себя. Палата признает, что, поскольку вы больны, будет вполне обоснованно, чтобы секретарь оказал вам всю необходимую помощь, и я ожидаю, что он так и поступит. Палата исходит из мнения о том, что важно завершить обвинительную часть процесса в течение следующих двух недель. На этом данный вопрос можно считать закрытым.[34]34
  Дело «Прокурор против Слободана Милошевича», стенограмма судебного заседания, 10 февраля 2004 года, стр. 31 709


[Закрыть]

Ни Милошевич, ни его советник, не возражали против того, что теперь в зале суда находятся только двое судей. В тот день заседание продолжалось по графику и шло с переменным успехом. В воскресенье 22 февраля 2004 года судья Мерон выпустил пресс-релиз с сообщением о том, что судья Мэй подал заявление об отставке, которая и будет принята 31 мая 2004 года.[35]35
  Пресс-релиз 824е Международного уголовного трибунала по бывшей Югославии (ICTY), «Заявление судьи Теодора Мерона, президента Международного трибунала, об отставке судьи Ричарда Джорджа Мэя», 22 февраля 2004 года.


[Закрыть] Через три дня после появления пресс-релиза обвинение продолжило представление доказательств.

По просьбе Милошевича эксперты суда составили запрос в судебную палату с требованием опровергнуть обвинения против него по причине отсутствия достаточных доказательств. Наша команда день и ночь работала над ответом на данный запрос. Вину Милошевича явно доказывали документы и стенограммы заседаний Верховного совета обороны, видеозапись поздравлений Милошевича в адрес Йовицы Станишича, Френки Симатовича, убийцы Джинджича Милорада Луковича и «красных беретов», успешно справившихся с заданиями на территории Боснии и Хорватии. Кроме того, значительную роль играли показания важных свидетелей, таких, как Зоран Лилич и Милан Бабич, дипломатов и других официальных лиц, которые, подобно генералу Уэсли Кларку, вели переговоры с Милошевичем. Дермот Грум, Джеффри Найс и другие юристы, опираясь на эти материалы, стремились доказать вину Милошевича и его причастность к геноциду.

16 июня 2004 года место судьи Мэя занял лорд Ян Бономи. Он сидел рядом с судьей О-Гон Квоном. Председательствовал судья Патрик Робинсон. Председательствующий объявил о своем решении отклонить запрос о завершении дела. Судьи постановили, что судебная палата получила достаточные доказательства, чтобы при отсутствии обоснованного сомнения, утверждать следующее:

Слободан Милошевич и руководство боснийских сербов принадлежали к совместному преступному предприятию (joint criminal enterprise), целью и задачей которого являлось уничтожение части боснийских мусульман как группы.

Целью совместного преступного предприятия было совершение преступлений, отличных от геноцида, но Милошевичу было абсолютно ясно, что следствием данных деяний станет геноцид части боснийских мусульман как группы, совершенный остальными участниками совместного преступного предприятия, что и произошло.

Участники совместного преступного предприятия совершили акты геноцида в муниципальных образованиях Брчко, Приедор, Сански Мост, Сребреница, Биелина, Ключ и Босански Нови.

Милошевич оказывал пособничество и подстрекал или был соучастником геноцида, поскольку знал о существовании совместного преступного предприятия и оказывал его участникам существенную помощь, сознавая, что целью и намерением данного предприятия являлось уничтожение части боснийских мусульман как группы.

Милошевич руководил рядом людей, которые, как ему было известно или должно было быть известно, намеревались совершить или совершили геноцид части боснийских мусульман, как группы. Милошевич не предпринял необходимых мер для предотвращения геноцида или наказания виновников.

Масштаб и характер нападений сербов, их интенсивность, значительное количество мусульман, убитых в семи муниципальных образованиях, задержание мусульман, жестокое обращение с ними в местах заключения и повсеместное преследование лиц, способствовавших выживанию мусульман как группы, также являются факторами, указывающими на совершение геноцида.[36]36
  Дело «Прокурор против Слободана Милошевича», Судебная палата, решение по запросу об оправдании, 16 июня 2004 года.


[Закрыть]

Судебная палата отвергла запросы по прекращению дела относительно обвинений по событиям в Косово и Хорватии.

Не без мстительного чувства я вспоминала, как Найс, Блуитт и другие сотрудники прокурорской службы осенью 2002 года убеждали меня отозвать обвинение в геноциде и решить проблему на уровне прокурорской службы, а не на уровне судебной палаты, избавив Милошевича от полной ответственности за преступления, совершенные во время войны в Боснии. Фрагменты головоломки, доказывающие его причастность, сложились правильно. Как отнеслись бы к нам те, кому удалось пережить ужасы геноцида, тысячи матерей, потерявших своих сыновей, тысячи жен, потерявших мужей, тысячи детей, потерявших родителей, если бы мы не проявили решимости собрать убедительные доказательства и представить их в суде? Прошло два года, прежде чем мы поняли истинное значение этого важнейшего испытания. Судья Ричард Мэй скончался в Оксфорде 1 июля. Погребальная служба проходила с тем же достоинством и благородством, какое он всегда демонстрировал в зале суда. Мы были бесконечно благодарны этому человеку за его вклад в работу трибунала, за его остроумие и силу воли. Когда молитвы, гимны и выступления закончились, члены семьи, представители юридического сообщества и политики вышли из церкви и собрались на газоне. Я оглянулась и увидела, как гроб с телом судьи устанавливают на катафалк. Автомобиль медленно тронулся к кладбищу. За гробом шла только вдова судьи Мэя, леди Радмила. Все остальные остались у церкви, а затем начали расходиться. Мне было очень странно видеть, как эта великолепная, исполненная достоинства женщина одна провожает любимого мужа к месту последнего упокоения. Она казалась такой одинокой…

За несколько месяцев до этого мы с братьями провожали в последний путь нашу мать. Она была похоронена на кладбище в Биньяско. Анджела дель Понте перенесла обширный инсульт и скончалась в возрасте 83-х лет. Однажды я пришла навестить ее в больнице. У меня было ощущение, что женщина, лежащая передо мной на постели, не моя мать, какой я ее знала. Моя мама уверенно водила машину, ее волосы развевались на ветру, она вечно ругала нас за то, что мы охотимся на змей, учила меня правильно ходить и делать реверанс… А теперь она не могла ни двигаться, ни говорить… Она была уже не с нами. Я сказала своему брату Флавио, что приеду только на похороны. Гроб с телом матери был установлен в нашей библиотеке на один день и одну ночь. Такова традиция. Месса проходила в церкви Сан-Рокко, а на кладбище все, кто пришел на похороны, бросили в могилу по цветку.

Я всегда старалась как можно чаще навещать маму и звонила ей практически каждый вечер до того самого дня, когда она потеряла сознание. Мы всегда говорили о Марио. Она рассказывала о своих садоводческих успехах и неудачах. Мы обсуждали ремонт ее «гольфа». Она передавала мне последние сплетни Биньяско и Тичино. Мама редко спрашивала о моей работе, а я не любила говорить об этом. Но однажды она сказала мне: «Ты такая жесткая. Почему ты так жестока с этими людьми? Почему ты так сурова?»

Глава 9
Борьба в Кигали: 2002–2003 годы

2 апреля 2002 года, через шесть лет после задержания Теонесте Багосоры, трибунал по Руанде открыл судебное заседание. Рассматривалось дело руандийских военных, обвиняемых в геноциде. Это было самое крупное и важное дело трибунала по Руанде. Таким же было дело Милошевича для трибунала по бывшей Югославии. Полковник Багосора был фактическим руководителем армии Руанды. После ракетной атаки на самолет с президентом Жювеналем Хабьяримана 6 апреля 1994 года все политические решения в стране принимал именно он. Геноцид начался практически сразу же. К сожалению, в день открытия суда Багосора и еще трое обвиняемых отказались выйти из камер в знак протеста, поскольку их адвокат не получил переведенных на французский язык отчетов экспертов, подготовленных для обвинения, и показаний свидетелей обвинения. Судьи позволили прокурору произнести вступительную речь, но отказались принудительно приводить Багосору и остальных обвиняемых в зал суда.

«Четверо обвиняемых являются одними из главных виновников геноцида, – сказала я во вступительной речи. – Кто ответит за почти миллион смертей в течение нескольких месяцев? Кто несет ответственность за остальных жертв – изуродованных, замученных, изнасилованных, оставленных умирать?» В обвинительном заключении говорилось, что Багосора и другие обвиняемые – часть группы высших офицеров хуту, которые на протяжении нескольких лет планировали систематическое истребление тутси и умеренных хуту с целью сохранения в стране политической власти экстремистов хуту. Багосора был категорически против мирных переговоров с руководством тутси в 1993 году. Он покинул зал, заявив, что возвращается в Руанду «готовить апокалипсис».

Казалось нелогичным, чтобы лидерам руандийских тутси, так страшно пострадавшим от геноцида, захотелось сорвать суд против обвиняемых в этом преступлении хуту и в частности против полковника Багосора. Однако в начале июня 2002 года руандийское правительство, в котором преобладали тутси, ввело новые правила выезда из страны для граждан. Причина их введения не имела ничего общего с регулированием перемещений руандийцев в целом. Власти Кигали, разумеется, все отрицали, но складывалось впечатление, что новые правила призваны ограничить свободу передвижения свидетелей, направлявшихся из Руанды в трибунал в Аруше. Несмотря на постоянные просьбы, руандийское правительство отказалось одобрить временную выдачу ряда свидетелей, показания которых были крайне важны для обвинения в геноциде.

26 июня судьи, рассматривающие дело бывшего министра информации Руанды Элиезера Нийитегека, объявили перерыв в заседаниях до августа, так как свидетели обвинения не смогли прибыть на процесс. За две недели пришлось отменить шесть слушаний. 27 июня судьи отложили до октября самый крупный процесс трибунала по делу шести обвиняемых в массовых убийствах тутси в Бутаре. И снова из Руанды не смог приехать ни один свидетель. Под угрозой оказался и «медиа»-процесс, в числе обвиняемых по которому проходил Жан-Боско Бараягвиза, человек, который чуть было не вышел на свободу в 1999 году.

Руандийское правительство тутси с успехом шантажировало трибунал, саботируя процессы над хуту, обвиняемыми в геноциде. Цель такой политики – помешать проводимому прокурорской службой специальному расследованию преступлений, совершенных в 1994 году членами Руандийского патриотического фронта тутси. К этому времени военный прокурор Руанды не предоставил обвинению никаких материалов, да и сам стал прятаться. Власти вывели тех, кто выжил во время геноцида, на улицы Кигали в знак протеста против медлительности работы трибунала. Демонстранты утверждали, что подозреваемые в геноциде работают в трибунале следователями защиты и на других должностях, что судьи позволяют защитникам унижать свидетелей, в том числе и жертв изнасилований, прямо в зале суда. Некоторые подобные утверждения имели под собой основания, но главная цель руандийского правительства заключалась в затягивании процессов по геноциду с тем, чтобы трибунал не выдвигал обвинений против руководителей и офицеров тутси. Президенту Полю Кагаме нужно было подтвердить легитимность своего режима и сохранить власть в собственных руках.

В пятницу 28 июня 2002 года мы с моими сотрудниками приехали в президентский комплекс в Кигали, чтобы решить проблему свидетелей с Кагаме. Президент заставил нас ждать 20 минут. Судя по всему, он решил сразу показать, что на этот раз не будет прибегать к ложной скромности. Он принял нас в просторном салоне, оформленном в стиле рококо – китчевый вариант стиля Людовика XV. Кагаме восседал в золоченом кресле, подобном трону. За его спиной красовался флаг Руанды. «К чему эта показуха? – подумала я. – К чему эта роскошь, когда страна живет в нищете?» Рядом с Кагаме сидели генеральный прокурор Жерар Гахима, агент Руанды в Аруше Мартин Нгога и другие офицеры руандийской армии. Помнится, я села с левой стороны. После того как мы с президентом обменялись официальными комплиментами, началась серьезная дискуссия. Я в очередной раз сообщила Кагаме, что нам необходимы документы следствия, проведенного военным прокурором по делу об убийстве архиепископа и сопровождавших его священников, а также по делам о других преступлениях, совершенных членами РПФ в 1994 году. Признаю, что порой я бываю слишком прямолинейной и грубоватой. Но на этот раз я была сама кротость… С критикой на меня обрушился президент Кагаме.

«Нет, – заявил он, – категорически нет!» Кагаме сообщил мне, что трибунал не должен расследовать действия милиции тутси. Милицией командовал он сам, и эта милиция со временем превратилась в армию Руанды.

«Вы разрушаете нашу страну, – кричал Кагаме. – Вы должны расследовать дело о геноциде. Вы не арестовали Кабугу, так идите и ищите его… Не трогайте наших военных. Мы это делали и будем делать!»

Президент буквально вышел из себя: «Вы мешаете восстановлению нации… Я стремлюсь восстановить эту страну… Я должен поддерживать порядок внутри страны… Если вы начнете следствие, люди поверят, что у нас было два геноцида… Мы всего лишь освободили Руанду…»

Я попыталась вмешаться. Я старалась объяснить президенту Кагаме, что наш запрос был относительно скромным. Мы хотели расследовать убийство архиепископа, двух епископов, девяти священников и трех девушек, совершенное членами Руандийского патриотического фронта. РПФ признал свою ответственность. Нам нужны только факты, имена, свидетели и доказательства. Президент Кагаме перебил меня, точно так же, как во время нашей первой встречи сделал президент Югославии Коштуница. Он словно отдавал мне приказы: «Вы не поняли того, что я говорил раньше. Теперь я скажу вам, что мы сделаем. Не касайтесь этого дела… Прекратите расследование… Мы знаем обо всех ваших действиях… Мы не позволим вам сделать этого. Это принесет вред нашей стране. Да, возможно, солдаты совершали преступления. Но мы уже наказали их. И будем так поступать и впредь».

Затем Кагаме, явно имея в виду расследование убийства президента Руанды в 1994 году, проводимое Брюгьером, обрушился со знакомыми обвинениями в адрес французской армии. Французские солдаты в 1994 году повели себя в Руанде не лучшим образом, они сознательно способствовали резне.

– Франция участвовала в геноциде, – настаивал Кагаме. – Вот и расследуйте роль Франции в этом преступлении.

– Представьте мне доказательства, – парировала я, – и я готова начать расследование. Но я не собираюсь ничего делать, опираясь лишь на одни ваши беспочвенные обвинения. Дайте мне доказательства.

Я была возмущена. Ярость, с которой Кагаме набросился на меня, поразила и моих помощников, и тех, кто был с президентом. Жерар Гахима был в ужасе. Лоран Вальпен смотрел в окно. Я заявила Кагаме, что собираюсь продолжить специальное расследование. Я сказала, что сообщу о нежелании правительства Руанды сотрудничать с трибуналом Совету безопасности ООН. На этом наша последняя беседа с Кагаме закончилась. Я отказалась даже отвечать на вопросы журналистов. Это было ошибкой. Я должна была использовать возможность объяснить миру, как правительство Руанды препятствует отправлению правосудия, чтобы заставить трибунал прекратить расследование преступлений, совершенных людьми, превратившимися в политическую и военную элиту страны.

Я покинула Кигали, не в силах отделаться от мысли о том, что безнаказанность в Руанде процветает. Эта культура возникла еще в колониальные времена и привела к массовым убийствам и явному геноциду. Не исчезла она и по сей день. Трибунал по Руанде превращался в суд победителей. Сотни тысяч вооруженных хуту за пределами страны стремились вернуться на родину точно так, как это делали тутси до апреля 1994 года. То, что ужас геноцида раньше или позже повторится, не вызывало сомнения.

Меня тревожило, что Совет безопасности ООН ничего не сделал в ответ на откровенный отказ президента Кагаме сотрудничать с нами и на откровенный саботаж работы трибунала. Я думала, что только расследование Брюгьера сможет принести какие-то плоды и положить конец безнаказанности политиков и военных. Я могла только предполагать, что либо Кагале боится оказаться в роли обвиняемого, либо руандийские офицеры – в том числе и те, кто мог оказаться под следствием трибунала или быть замешанными в деле Брюгьера, – угрожают свергнуть его, если он прикажет правительству сотрудничать со следствием. В столице давно ходили слухи о заговоре. Международное сообщество вынудило Руанду подписать мирный договор и вывести большую часть своих войск с территории соседней Демократической Республики Конго. В стране было немало вооруженных людей, и многих из них вполне можно было обвинить в преступлениях, совершенных в Конго после геноцида 1994 года.

23 июля я выступила перед Советом безопасности ООН и сообщила, что правительство Руанды сознательно препятствует ходу судов по геноциду в Аруше. Я сказала, что это делается для того, чтобы вынудить меня свернуть расследование преступлений, совершенных членами РПФ:

Влиятельные силы в Руанде явно препятствуют расследованию преступлений, предположительно совершенных членами Руандийского патриотического фронта в 1994 году, проводимому прокурором во исполнение мандата [трибунала по Руанде]. Несмотря на заверения, данные президентом Кагаме прокурору в прошлом, никакая конкретная помощь в отношении этого расследования не оказывается, а многочисленные просьбы остаются без ответа. В настоящее время руандийские власти не проявляют искренней политической воли по оказанию помощи в работе, которую они считают политической по своему характеру, а прокурор ограничен техническими условиями своего юридического мандата.