Текст книги "Охота. Я и военные преступники"

Автор книги: Карла дель Понте

Соавторы: Чак Судетич
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 33 страниц)

Мы с сотрудниками обсуждали возможность пополнения штата людьми, имеющими опыт сложных политических расследований и обвинений, а также специалистов по Балканам. Наша стратегия заключалась в том, чтобы все расследования имели четкие цели, и чтобы работа координировалась профессиональными и ответственными прокурорами. Нам хотелось определить так называемый порог ответственности, которым могли бы руководствоваться следователи и юристы, а затем применить этот показатель ко всем сторонам, участвовавшим в конфликте. (Таким образом, вместо того, чтобы расследовать преступления по командной структуре снизу вверх, мы могли бы по мере возможности работать сверху вниз.) Мы ставили вопрос о том, чтобы следователи вели простые допросы и собирали вещественные доказательства, но при этом не имели возможности контролировать процесс определения стратегии. Мы хотели пригласить следователей, имевших опыт работы с организованной преступностью и участвовавших в других сложных расследованиях, а также умевших качественно работать с документами. Нам необходимо было выработать процедуру анализа собранных материалов юристами и аналитиками, после чего можно было бы приступать к составлению обвинительного заключения.

Рассмотрев эти и другие предложения, я передала контроль над работой всех следственных бригад старшим прокурорам. Каждый из них отвечал за расследование нового дела и формирование по нему обвинительного заключения. Я постаралась увеличить количество прокуроров и в особенности старших прокуроров. Только так мы могли справиться с возросшей нагрузкой по надзору за следствием. Я сообщила в Нью-Йорк, что мы вполне способны самостоятельно оценивать работу наших сотрудников и хотим использовать систему внутренних повышений. Это позволило нам перевести ряд прокуроров на должности старших прокуроров. Одним из самых идиотских ограничений, с которыми мы столкнулись, было требование о том, чтобы старшие прокуроры имели не менее 15-ти лет стажа. У меня были отличные прокуроры, имевшие вдвое меньший стаж. Мы изменили это правило. Вы не поверите, сколько раз мне приходилось бороться с muro di gomma в Секретариате ООН! Кофи Аннан оказывал мне всяческую поддержку, но в некоторых случаях даже его авторитет не помогал справиться с бюрократическими препонами.

Я получила возможность контролировать тех, кто руководил расследованиями. Как я уже говорила, обычно я позволяла старшим прокурорам спокойно заниматься порученными им делами, но с этого момента потребовала, чтобы они регулярно сообщали мне о ходе расследований и подготовки дел для суда. По моему требованию кабинеты старших прокуроров перенесли на мой этаж, что позволило обеспечить более тесный контакт. Каждое утро прокуроры докладывали мне о результатах работы и о возникших проблемах, а также сообщали о том, какая моя помощь требуется им в обеспечении контакта с национальными правительствами. Пожалуй, мне и раньше следовало почаще ходить по коридорам и бывать в следственных бригадах.

Я никогда не требовала и не ожидала слепого подчинения. Прокуроры, как известно, ужасные эгоисты и гордецы, и я не являюсь исключением. Иногда старшие прокуроры игнорировали мои приказы и делали то, что считали нужным. Разумеется, узнав о подобном, я приходила в ярость. В некоторых случаях такую непокорность можно было оставить без последствий, так как эти люди приходили ко мне и убеждали в том, что их действия и позиция по конкретному делу были правильными. В других же я не стеснялась откровенно высказать свое мнение, после чего следовали довольно жаркие дебаты. Лишь в 2005 году Нью-Йорк позволил нам ввести новую должность для обеспечения согласованной работы прокурорской службы по самым сложным в юридическом отношении делам. Этот пост занял Норманн Фаррелл. За несколько лет ему не раз доводилось весьма успешно выступать в роли миротворца. Кроме того, мы пытались координировать различные расследования, чтобы избежать дублирования и обеспечить эффективный обмен информацией.

В прокурорскую службу пришли новые военные аналитики и специалисты по Балканам. Они помогали старшим прокурорам. Мы также пригласили больше сотрудников из стран бывшей Югославии – сербов, хорватов, боснийцев и албанцев, которые знали ситуацию изнутри и сами участвовали в разрушении собственной страны. Раньше это было невозможно, по-видимому, из соображений безопасности. Мой помощник Флоренс Хартманн стала для меня настоящей энциклопедией по Югославии. Она всегда поддерживала меня, когда я настаивала на том, чтобы следователи уделяли больше внимания высокопоставленным лицам и доказывали их связь с международными военными преступлениями даже в тех случаях, когда сотрудники, работавшие на местах, докладывали, что не нашли никаких доказательств. Я заменила и руководителя следствия, предложив этот пост Патрику Лопес-Терресу. Этот французский следователь исполнял в трибунале обязанности старшего прокурора. Очень скоро недовольные сотрудники заговорили о возникновении в прокурорской службе настоящей французской мафии.

Во многих смыслах работа следственных бригад трибунала по Руанде была более прямолинейной, чем в трибунале по Югославии. Но в Аруше были свои проблемы. Руандийское правительство критиковало трибунал за медлительность. Обвинения были вынесены лишь немногим подозреваемым. Я отреагировала на эту критику, осуществив кадровые перестановки в прокурорской службе.

Сложности, с которыми мы столкнулись в Аруше и Кигали, заключались в недостатке и некомпетентности сотрудников. Как я уже говорила ранее, эти проблемы стали очевидны во время первых слушаний в Аруше в ноябре 1999 года. Старший прокурор стоял в зале суда и делал заявление, несправедливость которого прекрасно понимали и он сам, и я. Судьи не обратили на это никакого внимания. После слушания я набросилась на прокурора:

– Что вы делаете? Почему вы солгали суду?

– А почему вас это беспокоит, мадам прокурор? Это не имеет никакого значения.

Я не могла поверить собственным ушам. Прокурор заявляет своему новому начальнику о том, что лгать в суде совершенно естественно! «Нет, – возмутилась я. – Это имеет значение, и это абсолютно неприемлемо!»

Я уволила этого человека из прокурорской службы и перевела его в другой отдел, где ему более не представлялось возможности выступать в зале суда, поддерживая обвинение, находившееся под моим контролем. Он не жаловался, потому что сумел, хотя бы на время, закрепиться в отделе юридических консультантов. Позже я окончательно уволила этого человека, так как его работа была абсолютно неудовлетворительной. На этот раз он пожаловался и получил работу в Секретариате трибунала по Руанде, где уже не находился в моем подчинении.

Руководитель следствия трибунала по Руанде уволился вскоре после моего приезда. Мне пришлось срочно искать ему замену. В начале 2000 года я узнала, что Луиза Арбур предлагала эту должность одному из моих старых знакомых по Швейцарии, бывшему шефу полиции Женевы, Лорану Вальпену. Я встречалась с ним, когда выдвигала обвинение в шпионаже против одного из его офицеров. Вальпен был первоклассным полицейским и руководил службой безопасности швейцарской армии. Процедура рассмотрения новой кандидатуры в ООН настолько длительна, что к моменту, когда предложение Арбур наконец поступило, Вальпен уже нашел себе другую работу. Я была в отчаянии. Я не знала, где найти человека, который мог бы занять пост руководителя следствия в Кигали. Поэтому я решила все же позвонить Вальпену.

«Bonjour, Лоран, – сказала я. – Как погода в Женеве?» Когда я затеяла ничего не значащую беседу по-французски, перемежая ее итальянскими фразами, он сразу заподозрил неладное. Я перешла к делу: «Кстати, я слышала, что тебе предлагали работу руководителя следствия, и ты отклонил предложение. Но ты мне нужен в Кигали, и я хочу, чтобы ты приступил к работе с 1 мая». Вальпен отлично понял, что у него просто нет выбора. В свое время в таком же положении находилась я, когда Джованни Фальконе приехал в Лугано и искал человека для расследования банковских афер мафии.

1 мая Вальпен уже обосновался в Кигали. Очень скоро он сообщил, что служба нуждается в реорганизации, поскольку его предшественник уволился уже очень давно. Следователи работали повсюду и собирали материалы по двум тысячам подозреваемых в геноциде. Такая ситуация вполне устраивала следователей: как и их коллеги по трибуналу по Югославии, они получали весьма приличные суточные и командировочные. Поэтому следственные бригады стремились как можно больше времени проводить «в поле». Но у следствия в Кигали не было ни общей стратегии, ни централизованного архива, ни эффективной службы обработки материалов. Несколько некомпетентных следователей были уволены по истечению срока контрактов. По примеру моих предшественников, Вальпен решил сосредоточиться на трех основных сферах деятельности: правительственная бригада собирала доказательства по делам против членов руандийского правительства хуту; военная бригада занималась делами против военных хуту; бригада, отвечающая за СМИ, сосредоточилась на тех, кого подозревали в подстрекательстве к геноциду через радио и газеты. Кроме того, Вальпен создал отдел вещественных доказательств и организовал команду, занимавшуюся поисками свидетелей и лиц, скрывающихся от следствия. В состав каждой команды входил аналитик-криминалист и специалист по преступлениям против женщин и детей. Это значительно повысило техническую эффективность следствия.

Мне понадобилось несколько месяцев, чтобы понять, что и здесь существует проблема компетентности. В отличие от прокурорской службы трибунала по Югославии, служба в Аруше была полностью укомплектована прокурорами. Однако, начав обсуждать с этими людьми юридические и фактические вопросы, я тут же выяснила, что около десятка из них не обладают необходимыми опытом и знаниями. В результате нагрузка на остальных сотрудников резко возрастала, что сказывалось на качестве заключений, выдаваемых прокурорской службой. Я ездила в Арушу на три недели через каждые два месяца, используя это время для того, чтобы присутствовать в суде и наблюдать за работой своих юристов. Даже тогда я не имела возможности следить за слушаниями по монитору в своем кабинете. Некоторые заседания были настолько слабыми, что мне казалось, что убийцы и насильники могут легко избежать наказания. Я помню, что в прокурорской службе работал один европеец, всю жизнь занимавшийся академической работой и не имевший ни практических знаний по процедуре, ни опыта работы в суде. Другой прокурор вообще был неспособен к прокурорской работе: он не мог понять сути дел, над которыми работал. Некоторые прокуроры появлялись на работе пьяными. Помню, как захотела встретиться с одним из них рано утром. Дверь в его кабинет была открыта, горел свет. Но этот человек появился только на следующий день и никак не мог объяснить свое отсутствие. Мне пришлось организовать контроль посещаемости, чтобы убедиться в том, что сотрудники действительно находятся на своих рабочих местах. 13 декабря 2000 года на брифинге в Аруше я объявила о том, что три прокурора скоро лишатся своей работы.

Если я понимала, что сотрудник не обладает должной компетентностью, то сначала приглашала его к себе, чтобы обсудить возникшие проблемы. Некоторые люди признавали, что не подходят для такой работы, и немедленно увольнялись. Другим я сообщала, что их контракты не будут продлены, и предлагала уволиться по собственному желанию. Впрочем, не возобновить контракт тех, кто отказывался увольняться, было довольно сложно, поскольку бюрократия ООН разработала сложнейшую процедуру. Человек мог подать жалобу, и тогда начиналось настоящее следствие, приезжали проверяющие из Нью-Йорка, время и силы тратились даром. А я не могла себе этого позволить. Если следователи просили меня ответить на их вопросы в письменной форме, я поручала это дело кому-нибудь из сотрудников. Семь сотрудников прокурорской службы, шесть африканцев и один индиец, пожаловались на то, что я приняла решение об их увольнении по расовым соображениям. Это было ужасно!

Я отправилась в Нью-Йорк и сообщила, что мне нужно назначить новых старших прокуроров в трибунале по Руанде, иначе мы не сможет выполнить свои задачи в разумный срок. Генеральный секретарь ООН Кофи Аннан спросил, что мне мешает назначить новых сотрудников. Я ответила, что существующая процедура назначений крайне длительна и неэффективна. Аннан выслушал меня, а потом попросил свой юридический отдел позволить нам ускорить и упростить процедуру назначения старших прокуроров.

Позже я решила заменить товарища прокурора, Бернарда Муну. Во время моих первых приездов в Арушу у нас не возникало никаких проблем. Однако через год или около того я обнаружила, что Муна не выполняет моих приказов. Я хотела, чтобы он жил в Аруше и контролировал подготовку дел для суда. В Кигали было достаточно Вальпена, который руководил следствием. Но Муна не хотел жить в Аруше. Я узнала, что, когда я находилась в Аруше, Муна соблюдал все формальности. Но стоило мне уехать в Гаагу, как он запирал кабинет и, как обычно, отправлялся в Кигали заниматься собственными делами. Муна – очень приятный, интеллигентный человек, прирожденный политик. Он отлично находил общий язык с правительством Руанды. При его помощи мы сумели добиться сотрудничества со стороны руандийского правительства по целому ряду вопросов. Но Муна не имел опыта прокурорской работы и плохо представлял себе этот род деятельности. Это была серьезная проблема. В ноябре 2000 года он опротестовал мое решение об увольнении ряда сотрудников по причине полной их некомпетентности. Тогда я сказала: «Ваша проблема в том, что приходится подчиняться женщине, не так ли?» И он ответил: «Да!»

В начале апреля 2001 года я заявила, что не продлю контракт с Муной. Во время переговоров в Нью-Йорке я говорила Кофи Аннану, что мы с Муной договорились о том, что он не будет продлевать контракт, срок которого истекает на следующей неделе. Но я узнала, что за моей спиной Муна написал Аннану письмо с просьбой продлить контракт. По уставу трибунала по Руанде товарища прокурора назначает генеральный секретарь ООН по рекомендации главного прокурора. Я сказала Аннану, что более не доверяю Муне. Начались поиски подходящего кандидата на эту должность. Мне нужен был опытный и знающий заместитель, и лучше всего – из Африки. Я считала очень важным то, чтобы такую работу выполнял африканец. Поиски затянулись гораздо дольше, чем мы предполагали.

Кроме кадровых проблем, нам необходимо было определить приоритеты своих целей и выбрать, какие дела расследовать в трибунале, а какие – оставить руандийскому правосудию. Работу следствия мы организовали так же, как в трибунале по Югославии. Каждый старший прокурор вел собственное дело или ряд дел, объединенных общей темой. Старший прокурор должен был обладать полной информацией, ежедневно контактировать со своей следственной бригадой и координировать работу следователей. Я следила за тем, чтобы один прокурор в каждой бригаде находился в Кигали. Он-то и должен был контактировать со старшим прокурором в Аруше, который отвечал за конкретное дело. Я просила прокуроров выезжать на места преступлений вместе со следователями, если речь шла о допросе важных свидетелей или о сборе серьезных вещественных доказательств.

Самым болезненным вопросом оставалось определение приоритета подозреваемых, поскольку в Руанде количество жертв выходило за всякие пределы. Когда я впервые оказалась в Аруше, следователи собирали информацию примерно о двух тысячах лиц, подозреваемых в геноциде. Мы быстро сократили это количество до двухсот, это был наш список «Г». Затем список пришлось сократить еще раз, поскольку трибунал подвергся сильнейшему давлению извне.

Такова абсурдная реальность, с которой сталкиваешься, оказавшись в системе ООН. Нельзя сказать, что это вина самой организации. Деятельность ООН подвержена сильному политическому влиянию. Например, у нас был подозреваемый, которого можно было обвинить в убийстве 6 тысяч человек. Но мы решили не преследовать его, потому что он занимал недостаточно высокое положение. Мы не были уверены в том, что этот человек вообще когда-нибудь окажется под судом: количество дел, рассматриваемых системой правосудия Руанды, настолько велико, что для их рассмотрения требовалось не менее ста лет.

Еще более абсурдной казалась тюрьма в Аруше. Я посетила ее, когда заключенные находились в классах. Это было удивительно. Английскому языку заключенных обучала женщина. Они сидели на скамейках за партами, как обычные школьники, а ведь всех их обвиняли в геноциде. По классу прошел шепот: «Это мадам прокурор, мадам прокурор…» И все встали, словно школьники при появлении директора школы. Друг за другом они пожали мне руку. Их руки были такими мягкими, такими слабыми… Иногда они говорили: «Рад с вами познакомиться». Кое-кто представлялся, и тогда я вспоминала убийства и другие преступления, в которых обвиняли этих людей. Ситуация казалась мне абсолютно нереальной. Те же самые обвиняемые организовали нечто вроде правительства Руанды в изгнании. Они собирались прямо в тюрьме и планировали возвращение к власти.

На стене тюремной кухни я увидела листы бумаги с перечнем продуктов. «Что это?» – спросила я. Кто-то объяснил мне, что для каждого заключенного разработано собственное меню, потому что они следят за количеством калорий. Для каждого готовили обеды, словно они совершали трансатлантический перелет в первом классе самолета компании Swissair. Одному требовалось обезжиренное молоко, другой предпочитал цельное; один ел мясо, но не употреблял рыбу, иному же нужно было подавать рыбу, а не мясо. Персональное меню для массовых убийц и насильников!

Ситуация выходила за пределы разумного. Те, кто уцелел после преступлений, в совершении которых обвиняли этих мужчин (и одну женщину), не выбирали, есть им на обед мясо или курицу. Не было такого выбора ни у обычных руандийцев, вернувшихся на родину, ни у сотен тысяч беженцев в соседних странах. У них не было врачей, не было лекарств от СПИДа, их никто не обучал английскому. Самые смелые наши свидетели не имели ничего. Я спросила, что мы можем сделать для людей, которые нашли в себе храбрость дать показания, и тут же подверглась критике. Адвокаты обвиняемых заявили, что я пытаюсь подкупить свидетелей.

Расположение нашего офиса в Аруше, то есть в двух часах лету от Кигали, также порождало массу проблем. Несколько раз я пыталась убедить Кофи Аннана и его юристов в том, что нужно перевести трибунал по Руанде в Кигали. Я знала, что руандийское правительство поддержит такой переезд. Мне даже казалось, что Секретариат и судьи готовы переехать. Но это было невозможно. Во-первых, приходилось думать о безопасности. Даже когда угроза безопасности исчезла, остались другие проблемы. Трибунал по Руанде приносил приличный доход Танзании. До открытия трибунала Аруша была обычной большой деревней, теперь же она превратилась в оживленный город. На трибунал работало более тысячи человек. Домовладельцы получали квартирную плату. Домашняя прислуга и водители были нарасхват. Строители строили новые дома. В город приезжали целыми семьями. Но все же я продолжала просить перенести ряд слушаний в Кигали. Для этого Евросоюз должен был выделить средства. Мне не удалось добиться даже этого.

Глава 6
Борьба с Белградом: 2002–2003 годы

Я не знала, известно ли миру о проблемах, возникших у трибунала в связи с подготовкой и проведением суда над Милошевичем. Сложности самого дела… стратегия и тактика Милошевича… конфликты людей и культур внутри прокурорской службы… трудности с привлечением свидетелей и обеспечение показаний высокопоставленных иностранных лидеров и дипломатов… обструкция со стороны Коштуницы и его сторонников, а также ставленников Милошевича в югославской армии, сербской полиции и разведке. Все это явилось серьезным испытанием для наших сотрудников.

Самой сложной юридической проблемой стало доказательство связи Милошевича с множеством преступлений, совершенных в сотнях миль от его кабинета, в том числе с геноцидом в Сребренице и преступлениями, связанными с осадой Сараево. Эти преступления совершались в трех разных регионах: в Республике Хорватия, Республике Босния и Герцеговина и в Косово. Юридически край Косово оставался частью Сербии, но с июля 1999 года не подчинялся белградскому правительству. Сбор важных доказательств и привлечение серьезных свидетелей требовали следственных и дипломатических действий в четвертом регионе – в Сербии, то есть в стране, где люди, которые отдавали приказы и сами совершали военные преступления, все еще работали в органах государственной безопасности и разведки, в югославской армии и состояли в криминальных структурах. Надо сказать, что государственные органы были самым тесным образом связаны с криминальными структурами. Первоначальное обвинение против Милошевича, выдвинутое Луизой Арбур весной 1999 года, касалось только преступлений, совершенных в Косово. Лишь осенью 2001 года в судебную палату поступило обвинительное заключение против Милошевича в вязи с преступлениями в Хорватии и Боснии и Герцеговине.

Канадский прокурор Дирк Райнвельд уже занимался косовскими обвинениями. Расследование конфликта в Боснии и Герцеговине я поручила бывшему прокурору Нью-Йорка, Дермоту Груму. Опытный немецкий прокурор Хильдегард Эрц-Рецлафф занялась расследованием связи между Милошевичем и преступлениями, совершенными во время конфликта в Хорватии в 1991 году. Главными следователями по делам Милошевича были Кевин Кертис (он отвечал за Косово), Берни О'Доннелл (Босния и Герцеговина) и Джин Ченчич Хорватия).

Устав трибунала по бывшей Югославии, в котором определялись способы участия обвиняемых в преступлениях, также создавал серьезную проблему. Положения устава идеально подходили для конкретных исполнителей преступлений, то есть для тех, кто лично нажимал на курок. Но для обвинений в адрес политических лидеров они не подходили. По статуту, например, заговор не являлся преступлением, за Исключением заговора с целью совершения геноцида.

Прокурорская служба не собиралась доказывать, что Милошевич лично отдавал приказы совершать массовые казни. Мы стремились доказать, что он разработал стратегический преступный план и привел его в действие, пользуясь собственной властью сначала президента Сербии, а затем президента Югославии. В октябре 2000 года Грум и Ченчич прислали мне документ, в котором излагали свои соображения по повышению эффективности работы прокурорской службы в отношении ведущих политических лидеров. Они рекомендовали мне применить доктрину «общей цели» (common purpose). Впервые она была применена после Второй мировой войны в Нюрнберге и Токио в тех случаях, когда несколько преступников работали совместно ради достижения цели, не останавливаясь перед совершением преступлений. Апелляционная палата, рассматривавшая дело Тадича, определила, что в уставе трибунала по бывшей Югославии данная концепция реализована в слове «поручать» (commit) [преступление]. Палата предложила, чтобы этот юридический принцип применялся в тех случаях, когда высшие политические лидеры входили в преступную группу с целью совершения международных преступлений. Позже эту концепцию назвали «совместным преступным предприятием» (joint criminal enterprise). Она стала эффективным средством выдвижения обвинений против высокопоставленных политиков, участвовавших в преступлениях на стратегическом уровне.

Давление на прокурорскую службу усиливалось еще и в силу недостатка времени. Между депортацией Милошевича в Гаагу до дня открытия судебных слушаний прошло семь месяцев. Для такого сложного дела этот период крайне мал. Мы должны были найти свидетелей, а также заставить Белград предоставить нам важные документы и позволить следователям работать в Сербии. Нужно было внимательно допросить свидетелей и убедить их дать показания. Судебная палата ограничила работу прокурорской команды жестким сроком. Затем, явно с целью сократить и без того ограниченное время, Милошевич объявил, что будет защищать себя сам. Председательствующий судья Ричард Мэй пытался разъяснить ему, что дело состоит из множества томов, массы свидетельских показаний и вещественных доказательств. По мнению судьи, эффективно защищаться самостоятельно в такой ситуации невозможно. Но Милошевич остался непреклонен. Прокурорская служба направила в судебную палату запрос с требованием, чтобы он все же взял себе адвоката или чтобы такой защитник был назначен судом. Однако суд решил позволить обвиняемому защищаться самостоятельно. Все просьбы прокурорской службы остались без внимания. Милошевич прекрасно понимал, что не сможет эффективно защищаться без помощи адвоката. Но юридическая сторона дела его не беспокоила, он предпочел линию политической защиты. Милошевич постоянно апеллировал к своим националистически настроенным сторонникам в Сербии, Каждый день слушаний он использовал для политических обличений. Так не должно было быть. В Швейцарии и других странах считается, что обвиняемый не может объективно оценивать дело. Если он не может оплатить услуги адвоката, то защитника назначает суд. Если бы судьи с самого начала проявили непреклонность и потребовали назначения адвоката, Милошевичу пришлось бы подчиниться. Тогда у него не было бы возможности политизировать этот судебный процесс.

По моему мнению, судьи судебной палаты придавали чрезмерное значение справедливости суда. В результате возникла ситуация, которая оказалась несправедливой по отношению ко всем, в том числе и к Милошевичу. Нерешительность судей была слабостью, и Милошевич ее немедленно использовал. Стоило ему добиться своего, как по его пути пошли и другие обвиняемые, например: хорватский генерал Слободан Праляк, обвиняемый в связи с попыткой Туджмана разделить Боснию и Герцеговину; Момчило Крайишник, впоследствии приговоренный к 27 годам заключения за участие в казнях, уничтожении мирного населения, убийствах, депортациях и других преступлениях; Воислав Шешель, сербский националист, союзник Милошевича, возглавлявший печально известное вооруженное формирование. (В деле Шешеля суд проявил твердость и не позволил ему защищаться самостоятельно. Шешель объявил голодовку, и апелляционная палата отменила принятое решение.)

«Защита» Милошевича требовала огромного количества времени в ходе заседаний. Он получил возможность задавать множество не относящихся к делу политических и исторических вопросов, приводить сомнительные аргументы. Прокурор не имел противника, равного себе юриста, с которым можно было бы обсуждать конкретные факты или решать технические вопросы. В сложившейся ситуации судьям приходилось постоянно обсуждать незначительные вопросы, в том числе детали содержания Милошевича в тюрьме трибунала. Причем решались эти вопросы в ходе заседаний, а не в другое время. Назначение для их решения трех юридических советников, amici curiae, не исправило положения дел. Это была насмешка над судебной практикой, согласно которой такие советники имеют право консультировать судей. Три юриста – по одному из Нидерландов, Англии и Сербии – явно оказывали поддержку Милошевичу.

По мере продолжения судебного заседания суд изыскивал все новые препятствия для работы прокурорской службы. Милошевич жаловался на повышенное кровяное давление, и судебная палата постановила уменьшить нагрузку на обвиняемого, ограничив время дачи показаний. Очень часто судебные заседания откладывались на несколько дней. Впоследствии Милошевич стал игнорировать советы врачей и начал манипулировать приемом лекарств. Давление у него подскакивало, что вынуждало врачей сообщать суду о том, что подсудимый временно не в состоянии выдержать нагрузки открытого слушания. Прокурорская команда обратила внимание на то, что давление у Милошевича всегда поднималось перед появлением особенно опасных для него свидетелей.

Разногласия, связанные со структурой обвинительного заключения, являли собой еще одну проблему. Нашей целью было объединение трех обвинений против Милошевича в единый процесс и представление дела в хронологическом порядке. Если бы прокурор начал с представления доказательств, связанных с войной в Хорватии в 1991 году, потом перешел к войне в Боснии и Герцеговине с 1992 по 1995 годы, а затем – к преступлениям, совершенным в Косово в 1998–1999 годах, можно было бы проследить формирование и развитие преступных намерений Милошевича в меняющихся обстоятельствах. В конце 2001 года мы направили в судебную палату запрос на объединение трех обвинений в один процесс. У нас было немало оснований для такого запроса, кроме желания представить материал в хронологическом порядке.

Во-первых, основополагающий принцип уголовного права гласит, что обвиняемый имеет право быть судимым за все преступления, которые ему вменяют. Во-вторых, жертвы имеют право рассчитывать на справедливое и равное правосудие: жертвы из Боснии и Герцеговины, где были совершены самые вопиющие преступления, заслуживали такого же отношения, как и жертвы из Косово и Хорватии. В-третьих, прокурорская служба хотела выиграть время: обвинение по Косово было подготовлено хуже всего просто потому, что срок, отведенный на следственные действия, в особенности в Сербии, был весьма ограничен. Судебная палата отклонила прокурорский запрос и постановила, что слушания начнутся с обвинения по Косово. Прокурор оспорил отклонение запроса. Апелляционная палата отменила первоначальное решение и постановила объединить все три обвинения в единый процесс. Недовольные этим решением судьи судебной палаты, Ричард Мэй, Патрик Робинсон с Ямайки и О-Гон Квон из Южной Кореи, немедленно постановили, что суд над Милошевичем начнется с разбирательства обвинений по преступлениям, совершенным в Косово, тем самым полностью проигнорировав планы прокурорской команды. Я считаю, что судьи судебной палаты решили наказать прокурорскую службу, оспорившую их решение по запросу об объединении дел. Это имело очень серьезные последствия.

Осенью 2001 года товарищ прокурора Грэм Блуитт и руководитель прокурорской службы американец Майкл Джонсон отправились в Лондон, чтобы пригласить британского барристера Джеффри Найса, который был старшим прокурором трибунала по бывшей Югославии, подключиться к делу Милошевича. Вернувшись в Гаагу, они сообщили мне, что Найс принял предложение. Лишь позже я узнала, что, по настоянию Найса, они согласились назначить его руководителем, координирующим работу трех старших прокуроров, курирующих различные обвинения. Таким образом, Найс становился начальником Райнвельда, отвечавшего за Косово, Грума, курирующего расследование по Боснии и Герцеговине, и Эрц-Рецлафф, занимавшейся Хорватией. У Джеффри Найса была прекрасная репутация, но он имел склонность окружать себя людьми, не оспаривавшими его точку зрения. Это делало конфликты с другими старшими прокурорами абсолютно неизбежными. Найс не терпел, когда вышестоящие руководители, которых он не уважал, оспаривали его мнение или отменяли принятые им решения. В трибунале таким руководителем, работавшим в другой стране и в другой юридической системе, оказалась я. Не знаю, могла ли я предвидеть конфликты, которые постоянно возникали между нами. Но даже если бы я это предвидела, то, думаю, не могла бы ничего сделать для их предотвращения.