Текст книги "Охота. Я и военные преступники"

Автор книги: Карла дель Понте

Соавторы: Чак Судетич
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 33 страниц)

Глава 1
Борьба с muro di gomma до 1999 года

Еще совсем маленькой девочкой я вместе с братьями охотилась на змей. Среди известковых скал и в лесах, окружающих нашу деревушку Биньяско, где мы росли, водилось много гадюк и других ядовитых тварей. Деревня в 200 дворов располагалась в верхней части долины Маджа, в Швейцарских Альпах выше Локарно. Каждую неделю я садилась в небольшой голубой поезд и ехала в Локарно на урок фортепьяно. Когда я стала заниматься музыкой, мне было всего девять лет, но мама разрешала мне ездить на уроки музыки одной: поездка занимала всего час, а Швейцария была тихой и безопасной страной. Мой старший брат, Флавио, вскоре обнаружил, что рядом с домом учителя музыки находится зоопарк, а рядом с ним – медицинская лаборатория, которая принимает гадюк для изготовления антивенина, противоядия от укусов змей. Но самое интересное для нас заключалось в том, что лаборатория платила 50 франков за каждую такую красно-коричневую тварь. В 1950-х годах 50 франков были огромными деньгами. Мы с братьями годами возились со змеями, что было не менее опасно, чем ловить их.

Чтобы получить вознаграждение, надо было привезти змей в Локарно живыми, а родителям мы не хотели говорить, чем занимаемся. Наша собака, черный bastardo[5]5
  Дворняга (итал.)


[Закрыть] по кличке Клифф, был экспертом по преследованию гадюк и не боялся их, хотя один раз змея все же его укусила. Флавио сделал ему укол антивенина, который мы носили с собой на всякий случай. Клифф два-три дня помучился, но выжил, и теперь в горах мы всегда следовали за ним. Он неизменно выводил нас на змею. Мы прижимали гадюку небольшой рогатиной, затем один из нас хватал ее сзади за голову и опускал, извивающуюся, в мешок.

В Локарно постоянно ездила только я. Поэтому и змей в лабораторию приходилось возить мне – в коробке из-под обуви с небольшой вентиляционной дырочкой. Мы охотились за ними все лето, и наш секретный фонд франков постепенно увеличивался. Мы приобрели ловушку и специальный стеклянный ящик, чтобы держать змей под кроватью моего старшего брата Флавио. Шли недели, я видела, что мои браться стали принимать меня за равную. Как-то в поезде одна из гадюк задрала голову вверх и попыталась пролезть через отверстие в коробке. Тварь была крупной. Я шлепнула ее папкой с нотами, но она все равно пыталась выскользнуть. Я заволновалась, но не испугалась, сумела доставить ее в лабораторию и получить свои 50 франков. Конечно, мне было известно, что перевозить ядовитых змей на поезде запрещено. Однажды во время очередной доставки кондуктор что-то заподозрил и спросил, что я везу. Я знала, что не смогу солгать, и ответила, что везу гадюку. Он сначала рассмеялся.

– Твои родители знают, чем ты занимаешься?

– Нет, – как можно беспечнее ответила я.

После каждой станции проводник шел по поезду, компостировал билеты и спрашивал, как поживает моя змея. Несколько дней спустя он, очевидно, встретил мою маму: она пришла домой рассерженная, наказала нас и запретила ловить змей. Так закончились наши заработки.

Я понимала, что не могу лгать проводнику поезда из-за уважения к маме. Всю жизнь я руководствуюсь уроками, полученными от нее в детстве. Они настолько просты, что легко запоминались, и настолько незамысловаты, что приводить их здесь просто банально. Помню, например, как мама учила меня хорошим манерам. Она была гордой, свободолюбивой женщиной. Звали ее Анджела. Она никогда не давала воли своим эмоциям, но зато вызывала недоумение в соседних деревушках, когда мы гоняли по долине в мамином автомобиле марки MG Roadster. Опустив верх, мы мчались по дороге на полной скорости, наши волосы развевались на ветру. Когда мне было шесть или семь лет, мама ставила меня в одном конце длинного коридора в доме, сама садилась на лестнице в другом его конце и учила меня ходить, держа спину прямо, затем подходить к ней и делать реверанс, как будто мы не знакомы. Помню, она говорила мне, что если я попаду в беду, и если мне придется бороться за правду, когда я буду уверена в своей правоте, она всегда поддержит меня. Она много раз повторяла мне это. Ее слова врезались мне в память, и долгие годы придавали мне силы. Всякий раз, когда на меня давили, когда я чувствовала опасность, когда меня критиковали, я спрашивала себя, права ли я, верно ли поступаю. И если отвечала «да», то чувствовала ее поддержку. Меня это воодушевляло, и я упорно продолжала свое дело. Наивно? Возможно. Банально? Конечно. Но честно.

Без маминой поддержки и без той уверенности, которую она мне передала, я, возможно, ушла бы в жизнь из Биньяско другим путем. Я не стала бы змееловом или юристом, судебным следователем или государственным прокурором. Я бы никогда не уехала из Тичино, нашего итало-говорящего кантона, и не научилась бы проявлять свою волю. Я не чувствовала себя обделенной в детстве, поэтому не могу сказать, что выносила обвинения людям, которых считала виновными, из-за подсознательного желания отыграться. Я выросла в процветающем городке, в богатой мультикультурной стране. Нейтралитет этой страны, ее богатство, политическая стабильность и уважение к местной автономии в течение многих десятилетий укрепляли ее основы и защищали от разрушительных войн. Скорей всего, спокойное детство и размеренный образ жизни наделили меня чувством уравновешенности. Мне хотелось применить свой талант и энергию в системе уголовной юстиции, чтобы восстанавливать душевный покой тех, кто теряет его по вине преступников. Возможно, я просто унаследовала глубоко затаенное стремление уничтожать зло. Возможно, я амбициозна и одновременно жажду внимания и азарта. Того внимания, которое я получала от мамы, и того азарта, который мы ощущали, мчась в мамином Родстере по дороге в Швейцарских Альпах. Однако сейчас это стремление превратилось в нечто большее, чем поиски внимания, азарт или намерение уничтожить зло. Мое стремление вышло на более высокий уровень. Оно превратилось в желание покончить с безнаказанностью, которая так долго позволяла сильным мира сего приносить беды миллионам и миллионам людей, от владельцев магазинчиков, вынужденных еженедельно платить рэкетирам за «крышу», до бедных изгоев, изгнанных солдатами из своих жилищ, изнасилованных, ограбленных или уничтоженных.

Дель Понте поколениями жили в Биньяско и владели землей вокруг деревни. Мои предки получили свою фамилию по названию каменного моста в деревне, рядом с которым стоял их дом. У моего дяди был сельский магазинчик, торговавшим всем, от яиц до взрывчатки. Мой отец владел небольшой гостиницей, занимал должность деревенского секретаря и управлял местной больницей. Во время Второй мировой войны он распределял продуктовые карточки и познакомился с моей мамой, 20-летней патронажной сестрой. Она приехала в Биньяско ухаживать за детьми в одной богатой семье. Я появилась на свет 9 февраля 1947 года. Той зимой вся Европа замерзала от холода. Я была второй из четверых детей и единственной девочкой. Мои братья, сами того не желая, научили меня отстаивать свои права. Они постоянно напоминали мне, что я девчонка, и сначала не хотели брать меня с собой на рыбалку на реке Маджа, где ловили форель. Река протекала в нижней части долины. Они говорили, что течение Маджи слишком коварно, и нечего девчонке бродить в ней из-за нескольких рыбешек. Как будто мальчишки не могли утонуть! Именно моя мама показала мне, как забрасывать леску, и попросила одного деревенского рыбака научить меня подсекать форель на искусственную мушку. Так что я, как хвостик, следовала за братьями по пятам. Я даже увязывалась за ними, несмотря на все их возражения, на охоту в лес, в горы. Там мы взбирались на верхушки деревьев и глазели с них на долину, лес, скалистые горы и вечную реку.

В Биньяско и соседних деревнях была только начальная школа. Когда мне исполнилось 11 лет, родители отдали меня в интернат при римском католическом монастыре в городе Беллиндзона. Для того времени он находился далеко от Биньяско. Я не возвращалась домой каждую неделю, не бегала так свободно, как когда-то в долине Маджа. Но монастырский интернат не напоминал тюрьму, и я никогда не страдала. Может быть, потому что одна из монахинь была моей тетушкой, сестрой отца.

Окончив начальную школу, я перевелась в другой интернат, в городе Ингенбол, в немецкоязычной части Швейцарии, где закончила учебу и получила диплом бакалавра. Это была известная школа. В ней учились девочки из многих стран. По понедельникам и вторникам мы говорили только на английском; по четвергам и пятницам – на французском; в остальные дни – на немецком. Думаю, нужно обладать определенными чертами характера, чтобы выдержать такую жизнь в женском интернате без каких-либо негативных последствий. Чтобы соблюдать правила поведения и жесткую дисциплину, необходимо чувство независимости и уверенности в себе, а именно эти качества и передала мне моя мама. Монахини научили меня организовывать свое время. Я взяла от них лучшее: академические знания, уроки фортепьяно, научилась играть в теннис, освоила верховую езду… Иногда мы с подругами тайком убегали в соседний городок, где был католический интернат для мальчиков. В последние два года мне разрешили снимать комнату вместе с тремя другими девочками в Брюннене, курорте на берегу озера Люцерна. Мы были полностью свободны и от родителей, и от монахинь, за исключением времени занятий в школе. Нас никто не донимал. Для девочки-подростка это была фантастическая жизнь. Но надо было сдавать экзамены и, конечно, все ночи напролет мы листали учебники.

Отец сказал мне, что в университет я не пойду. Он заявил, что мне незачем продолжать обучение. Возможно, он просто испытывал мою решимость: «Ты – женщина, – сказал он, – и выйдешь замуж. Не заставляй меня тратить на тебя деньги».

Но мне не хотелось запираться в четырех стенах в окружении детей. Поэтому назло ему я поступила в университет в Берне и не стала итальянской женой-кухаркой. Сначала я хотела последовать примеру моего брата Флавио и изучать медицину, но узнала, что придется учиться семь лет, а для меня это было слишком долго. Тогда я решила сделать карьеру в юриспруденции. Целый год я жила в Берне под присмотром Флавио. К нему приходило много друзей, и мне хотелось познакомиться с каждым из них. Иногда я ходила с ним на лекции, смотрела на будущих молодых врачей. Он приводил их к нам и знакомил со мной.

Проведя год в Берне, я перевелась на юридический факультет в Женеву, и в 1972 году защитила диплом. Меня ждала абсолютно заурядная жизнь. Я вышла замуж за своего возлюбленного, тоже студента юрфака, Пьерра-Андре Бонвина, сына президента Швейцарской конфедерации Роджера Бонвина. Но жили мы далеко друг от друга: он остался в Женеве и заканчивал учебу, а я вернулась в Лугано и занялась частной практикой. Наш брак распался, когда я влюбилась в Даниэля Тимбала, адвоката, который вел коммерческие дела в Лугано. Еще до того, как я вышла за него замуж, Тимбал посоветовал мне представлять женщин в бракоразводных процессах. Это был хороший совет… в некотором смысле. Я преуспела в этих процессах, мне хорошо платили. Мы с Тимбалом открыли адвокатскую практику. Я приобрела свою первую сумочку от Луи Вуиттона. Купила бы и для мамы, но сумочек у нее хватало.

Научившись водить спортивные гоночные автомобили на трассе в Хокенхайме, Германия, я приехала в Биньяско на своем «Порше-911SC». Посадила в него мою маму – и ее маму – и покатала их со скоростью 200 километров в час. Но бракоразводные процессы мне надоели. День за днем я сидела в конторе, выслушивала от клиентов нудные подробности крушения их любви и старалась наставить их на путь истинный. Иногда местный суд поручал мне защищать людей, обвиняемых в уголовных преступлениях, кражах и грабежах. Это позволило мне наработать определенный опыт в уголовном законодательстве. Обвиняемому важно иметь хорошего защитника.

Но и эта работа не приносила мне удовлетворения, особенно в рамках гражданского законодательства, действующего в Европе. Как адвокат защиты, вы получаете дело, знакомитесь с изложенными в нем обстоятельствами, изучаете доказательства и почти всегда видите, что обвиняемый виновен. Я приходила к своим подзащитным в тюрьму. Они хныкали и говорили, что не виноваты, но убедительных аргументов не предоставляли. Как правило, я теряла терпение. Мне было тошно от того, что в зале суда приходится защищать тех, кто должен, как я знала, сидеть в тюрьме. Думаю, что завет моей мамы оставаться верной самой себе заставил меня подумать еще раз не только о тех, кого я защищаю, но и вообще о деятельности защитника. В августе 1977 года я родила сына Марио. Половину дня сидела дома, а потом уходила на работу. За сыном присматривала няня.

В 1980 году я подала заявление на должность в органах обвинения: juge d'instruction – судебный следователь, член стороны обвинения, который проводит расследование и передает результаты обвинителю, представляющему дело в суде. В то время в Швейцарии почти все судебные следователи были мужчины. Помню, как я предстала перед судейской коллегией для собеседования перед назначением на должность. Один из вопросов, который коллегия посчитала уместным задать, касался моего желания иметь второго ребенка. В то время я была замужем за Тимбалом. Я не была кандидатом-новичком. Мои светло-каштановые волосы начали седеть, и в отчаянной попытке сохранить молодость я красилась под блондинку. Члены коллегии ясно дали мне понять, что, если я хочу иметь еще детей, то должность не получу. Сам этот вопрос разозлил меня, особенно потому, что задавала его женщина-судья. Я гневно ответила, что коллегия не имеет права задавать мне вопросы личного характера. Моя личная жизнь – это мое частное дело, сказала я, и копаться в ней неуместно. Так я отреагировала на их вопрос нападением, тем не менее, должность мне дали.

В ходе работы судебным следователем я специализировалась на финансовых нарушениях. Лугано – прекрасное место для проворачивания финансовых махинаций. Город расположен на границе Швейцарии с Италией, по обе стороны главного транспортного коридора из Женевы и Цюриха в Милан, Венецию, Флоренцию, Рим и другие богатые города и порты Италии. После Второй мировой войны пограничный и таможенный контроль между двумя странами был сведен до минимума. Лугано – родной дом для банкиров, говорящих на итальянском, рабочем языке сицилийской мафии. Кроме того, Лугано, как и остальная Швейцария, обладает многолетней традицией хранения банковской тайны. Некоторых швейцарцев тешит вера в то, что их законодательство о защите банковской тайны было принято с целью защиты активов немецких евреев, ставших объектом шантажа гестапо во времена гитлеровской Германии. Более правдивая версия, насколько мне известно, гласит, что в начале 1930-х годов французские власти поймали швейцарских банкиров на том, что они приезжали в Париж к своим клиентам, которые желали избежать уплаты налогов. У банкиров на руках оказались досье с номерами счетов и именами их владельцев. Последовавший скандал привел к тому, что швейцарский парламент принял в 1934 году «Закон о банках». По этому закону банкиры Швейцарии не имели права, под страхом крупных штрафов и тюремного заключения, раскрывать конфиденциальные сведения о своих клиентах, если только власти не докажут, что на банковских счетах хранятся средства, полученные от преступной деятельности. Но к ней по швейцарскому законодательству не относится уклонение от уплаты налогов и другие деяния, которые Швейцария рассматривала как мелкие проступки, но не преступления. Итак, по швейцарской системе получалось, что отмывание денег, т. е. совершение финансовых сделок таким образом, чтобы скрыть принадлежность, источник и предназначение денег и, в результате, не платить налоги, а также спрятать следы, позволяющие установить их отношение к сфере криминальной деятельности, происходило в каком-то «тридевятом царстве». Швейцарские банки фактически разрешили открывать анонимные счета. Местные банкиры почти не интересовались происхождением больших вкладов или назначением крупных исходящих платежей. Удобство такой финансовой среды для наркоторговцев, нелегальных торговцев оружием, коррумпированных правительственных чиновников и криминальных организаций очевидно.

Мое участие в финансовых делах началось после того, как в Лугано приехал судебный следователь из Италии и попросил нашу прокуратору помочь ему в расследовании преступлений с участием сицилийской мафии. Все следователи в прокуратуре Лугано уже вели собственные дела. Им явно не хотелось тратить время или жертвовать своей карьерой и помогать какому-то иностранцу, который, как попрошайка с оловянной кружкой в руках, просил о содействии. Кроме того, оказать ему помощь – значит, начать борьбу с местным банковским сообществом, поставив под угрозу свою карьеру, а также с сицилийской мафией, что уже представляет угрозу для жизни. Я же пришла на работу в прокуратуру недавно, и была самым молодым судебным следователем. Мои знания о мафии были почерпнуты из итальянских детективов и саги «Крестный отец» о преступной семье Корлеоне. Мне сделали предложение, от которого я не могла отказаться, еще не зная, что оно изменит мою жизнь и придаст ей высший смысл.

Следователь из Италии оказался одним из самых видных деятелей Италии XX века. Джованни Фальконе, красивый мужчина с всепоглощающим стремлением покончить с той безнаказанностью, которой организованная преступность слишком долго пользовалась на его родине, Сицилии. Он приехал в Лугано в 1981 году, чтобы получить сведения о средствах, проходящих через местный банковский счет. Он привез доказательства, что деньги на этом счету – грязные, и даже по швейцарским законам я могла заморозить его и потребовать балансовый отчет. Кроме того, Фальконе хотел допросить банкиров, которые вели данный счет. Ему нужна была информация о владельцах счета и о людях, его обслуживающих. По швейцарскому законодательству руководить допросами с участием иностранных следователей должен швейцарский судебный следователь. Я для проформы спросила свидетелей и их адвокатов, не возражают ли они, если Фальконе задаст им несколько вопросов. Они не возражали. Первое дело, с которым он приехал в Лугано, вывело на второе, второе – на третье и четвертое. Фальконе обладал обаятельной внешностью. В ходе допросов, которые мы проводили вместе, я старалась усвоить все, что он говорил, изучить как можно больше его методов. У меня в голове сложилась подробная карта сицилийской мафии, ее участников и их методов. Я неустанно посещала банки Лугано и требовала предоставления балансовых отчетов и бланков регистрации сделок по подозрительным счетам. Банкиры то и дело мне отказывали. Я наталкивалась на muro di gomma и возвращалась с повторным запросом на документы. Нередко я их получала. Работа приносила мне удовольствие и научила меня проявлять силу своей воли в процессе совершения правосудия.

В то время, когда я начала расследовать дела мафии, я еще раз уяснила для себя, что обладаю прирожденной слабостью к итальянцам, горячим и крепким мужчинам, но абсолютным шовинистам, принимающим в штыки женщину, возвращающуюся с работы позже мужа, холодную кухню и отсутствие приготовленного спагетти. Мой второй и последний брак распался по обоюдному согласию. Сын Марио остался со мной. Я наняла няню, которая стала жить с нами. Мои разводы злили моего отца, но мама реагировала на них спокойно. В 1983 году для Марио наступила пора идти в школу. Мы с мамой решили, что в рабочие дни она будет жить с ним в доме, где я провела свое детство. Биньяско гораздо спокойнее Лугано. Марио сможет ходить в ближайшую школу, а бабушка лучше, чем няня. На уикенд я буду их навещать, по долине Маджа это всего час езды. Так продолжалось три школьных года, пока после инсульта не умер мой отец.

В 1982 году я стала расследовать финансовые аспекты дела, затрагивающего Роберто Кальви, чья загадочная смерть в Лондоне в июне того года в течение многих лет не будет сходить с газетных полос, питая воображение конспирологов всех стран. Кальви был председателем правления второго по величине итальянского банка Ambrosiano со штаб-квартирой в Милане. Банк имел связи с Ватиканом и сицилийской мафией. Законодатели в течение многих лет ставили под вопрос чистоту Ambrosiano. В 1978 году Национальный банк Италии объявил, что Ambrosiano незаконно перевел несколько миллиардов лир за рубеж. В 1981 году суд приговорил Кальви к четырем годам тюремного заключения и штрафу в несколько миллионов долларов. Он был отпущен под залог до апелляционного суда и в течение нескольких месяцев Ambrosiano прекратил свое существование. Кальви исчез из Рима и бежал из Италии явно через Югославию, используя подложный паспорт. Восемь дней спустя лондонский почтальон обнаружил его повешенным под мостом «Монахов-доминиканцев» (Blackfriars) через реку Темзу. На нем были наручные часы Patek Philippe, бумажник набит швейцарскими франками и другой валютой. Британские власти объявили, что Кальви покончил жизнь самоубийством.

В связи с делом банка Ambrosiano полиция Лугано арестовала итальянца по имени Флавио Карбони. Я допросила Карбони и оформила процедуру выдачи преступника Италии. Допрос Карбони ничего не дал. Он отрицал свое участие в убийстве Кальви, хотя признал, что встречался с ним тем вечером, когда его тело было найдено болтающимся на веревке над Темзой. В октябре 2002 года независимая судебно-криминалистическая экспертиза установила, что Кальви был убит. Три года спустя Карбони вместе с четырьмя другими обвиняемыми предстал перед судом в Риме. В июне 2007 года их оправдали.

Расследования Фальконе привели к арестам, которые вывели на след знаменитой сети наркоторговцев «Связь через пиццерию». В результате возникло одно из самых запутанных уголовных дел в истории Италии и Америки. С 1975 по 1984 года организация сицилийских наркоторговцев «Связь через пиццерию» торговала героином и другими наркотиками через сеть пиццерий в Соединенных Штатах. Предполагаемая сумма выручки составила 1,6 млрд долларов. Сеть стали распутывать после того, как в аэропорту Палермо полиция задержала несколько мужчин при попытке контрабандного ввоза валюты. Перед судом предстали более двадцати обвиняемых, все сицилийцы. Одного убили до начала суда, двух других застрелили в ходе процесса. Осведомитель, или pentito по-итальянски, согласился дать показания после того, как преступный клан Корлеоне убил члена его семьи и попытался убить самого осведомителя.

Непосредственно перед завершением судебного процесса «Связь через пиццерию» полиция Лугано арестовала финансиста мафии, Оливьеро Тоньоли, в связи с отмыванием миллионов долларов, полученных от продажи героина и других наркотиков. Ордера на арест были выписаны и в Швейцарии, и в Италии. Тоньоли решил сдаться нам, но пожелал скрыть факт добровольной сдачи. В итоге он получил три года тюрьмы.

В связи с расследованием по делу Тоньоли я впервые поехала в Палермо. До этого Фальконе просил меня не приезжать, так как это было опасно. Несколько месяцев спустя, в июне 1989 года, он дал зеленый свет. Я встретилась с ним в его офисе. Нас обоих круглосуточно сопровождали итальянские телохранители. Все это было не очень приятно, но я решила потерпеть несколько дней. Я не могла понять, как все это ежечасно, год за годом, выдерживал Фальконе. За день до моего возвращения в Швейцарию мы ужинали в ресторане. Фальконе сказал, что завтра мы пораньше закончим работу и поедем на море, он снял там домик, мы искупаемся. Я не ответила ни да, ни нет. Купаться мне не хотелось, но я из вежливости не сказала об этом, сменила тему, и разговор принял другой оборот. На следующее утро мы встретились в офисе, и я сказала Фальконе, что хотела бы съездить в Палермо посмотреть достопримечательности и пройтись по магазинам. На пляж мы не поехали. Наши планы изменились случайно. Но кто-то в ресторане – единственное место, где мы говорили о поездке на море, – подслушал этот разговор и сообщил мафии о наших планах. На следующий день полиция обнаружила на пляже 57-килограмовый мешок с взрывчаткой и радиоуправляемым детонатором.

В 1988 году я стала прокурором кантона Тичино. Расследования моей прокуратуры, проведенные совместно с Фальконе и другими обвинителями Италии, привели к арестам многих людей, в том числе и банкиров Лугано. Мафия стала называть меня La Puttana, проститутка. Возможно, кличка была данью уважения, знаком, что мы уже близко подбираемся к ним. Позже мы узнали, что швейцарские банки нанимали итало-язычных управляющих счетов для своих отделений в Женеве, Цюрихе и других городах с целью обслуживания итальянцев, выводящих свои операции из Лугано, так как риск замораживания их счетов, как сказал нам информатор, был слишком высок.

Я гордилась определением, которое дал мне Фальконе в интервью одной газете, – «персонификация упорства». Кроме того, я гордилась тем, что моя мама следила за сообщениями в прессе и по телевидению о работе моей прокуратуры. Время от времени она просила меня быть уступчивей. Мы с братьями должны были регулярно звонить ей и сообщать ей, как у нас дела. Я делала это по крайней мере раз в неделю. У мамы сложились близкие отношения с моим сыном. Я не жалею о том времени, которое он провел с ней, а не со мной. Ему больше нравилось жить в Биньяско. Там он был свободен, завел близких друзей. Ему всего хватало.

В субботу, 23 мая 1993 года, я гостила у своей мамы в Биньяско. Не помню, чем мы занималась, но около шести часов вечера зазвонил телефон. На проводе был офицер полиции. Он сообщил мне, что Фальконе мертв. Затем я посмотрела теленовости из Палермо. Гангстеры взорвали радиоуправляемую бомбу, и автомобиль Фальконе разнесло на куски. Он, его жена Франческа Морвилло, следователь по делам несовершеннолетних, и три телохранителя погибли. Взрыв образовал воронку в грунте, вдребезги разнес автомобиль, вокруг валялись куски покореженного металла. Я не верила своим глазам, не могла оторваться от экрана телевизора. Но не плакала. Во мне закипала злость на мафию. Особенно после того, как я узнала, что покушение организовал глава клана Корлеоне, Сальваторе Риина, печально известный босс боссов, или capo dei capi, сицилийской мафии. Я хотела поехать на похороны Фальконе. Но из соображений безопасности это оказалось невозможным. Меня охватило чувство опустошенности, и не только из-за гибели друга и наставника. Я увидела судьбу, ожидающую каждого, кто осмелится открыто посягнуть на безнаказанность, которой слишком часто пользуются влиятельные преступники и политические деятели. Меня охватило чувство неопределенности своего положения и ответственности за сына. Я стала подумывать об увольнении с этой работы, о возврате к бракоразводным делам и скучным разговорам о преданной любви, о том, как бы заработать побольше денег и погонять на Порше. Захотелось больше не оглядываться через плечо и не наталкиваться на muro di gomma. Но тут произошел разговор с моей подругой Ильдой Боккассини, прокурором из Милана, еще одним соратником Фальконе. Она тоже разозлилась и заявила, что не бросит это дело. Мне этого было достаточно.

В понедельник я пришла в офис и созвала пресс-конференцию. На следующий день приехали итальянские следователи, а через три дня зазвонил мой мобильник. Ласковый голос с итальянским акцентом передал послание издалека: «Не забывай о том, что случилось с твоим другом». И повесил трубку. Сообщение было предельно ясным. Несколько недель спустя после звонка с угрозой бомба Риины убила Паоло Борселлино, коллегу Фальконе, и пять его телохранителей. С этого момента власти Швейцарии взяли меня под охрану.

Эти события сильно изменили мою жизнь, иногда просто до смешного… Например, моя мама учила меня носить сумочку так, чтобы излучать уверенность в себе. Но мой швейцарский телохранитель учил меня делать это иначе. При выходе из дома или учреждения телохранители старались, чтобы я как можно меньше времени находилась на открытом пространстве, быстро переходила от двери к автомобилю, а от автомобиля в офис или к самолету. Раньше я обычно возилась с багажом и портфелями. Теперь моим багажом занимались телохранители. Моя рука была свободна для сумочки от Луи Вуиттона.

Убийства Фальконе и Борселлино вызвали широкое возмущение общественности Италии и заставили итальянское правительство принять крутые меры против организованной преступности. Ильда Боккассини с успехом провела расследование на Сицилии. 15 января 1993 года капитан итальянской полиции, Сержио ди Каприо, бесстрашный человек, которого в то время называли только по кличке – Capitano Ultimo, арестовал главу мафии Сальваторе Риину прямо на дороге в Палермо. Риина отрицал существование мафии, а также свою осведомленность о том, что он уже три десятилетия возглавляет список самых разыскиваемых преступников на Сицилии. Опозорившись в глазах итальянского народа, руководители правоохранительных органов страны были вынуждены признать, что в течение 30 лет этот 62-летний диабетик, сицилийский преступник «номер один» спокойно жил в своем доме в Палермо. Все это время о его местонахождении в городе знали практически все. Если бы не возмущение общественности убийствами Фальконе и Борселлино, итальянские власти никогда не собрались бы с силами, не арестовали бы Риину и не покончили бы с безнаказанностью, которой он пользовался благодаря своим деньгам, политическому влиянию и тому, что охотно прибегал к насилию для сохранения своих позиций.

После убийства Фальконе я избегала поездок в Палермо два года, но продолжала расследования по делам мафии. Я также работала с Антонио ди Пьетро, следователем из Милана. В начале 90-х годов он собирал доказательства с целью выдвижения обвинений в коррупции против политических лидеров, чтобы внедрить методы прозрачности и подотчетности в Италии. К весне 1994 года Антонио установил значительное количество банковских счетов в Тичино, на которых лежали средства итальянских коррупционеров. В сотрудничестве с ди Пьетро я возбудила дело об «отмывании» денег, но обвинительная палата (chamber d'accusation), нечто вроде апелляционного суда в Тичино, не разрешила нам проводить расследование дальше. Не знаю, что стояло за этим решением, но, по-моему, оно имело политическую мотивацию.

Сальваторе Канцеми, осведомитель из клана Корлеоне, в конце концов признался судье в Палермо, как однажды приехал в Лозанну, чтобы забрать 10 млн долларов наличными. Но чтобы деньги на границе не отобрали таможенники, он не стал возвращаться в Италию со всей суммой. Он поехал на ферму, которую одна супружеская пара из Италии арендовала неподалеку от Лугано. По его словам, супруги не были членами мафии, просто его друзья. Канцеми пробыл у них два-три дня и однажды, улучив момент, завернул в водонепроницаемую упаковку пачки банкнот по 50 и 100 долларов, в общей сложности 6 млн долларов, уложил их в металлический контейнер и закопал в саду в расчете, что позже вернется и заберет деньги. Но затем его арестовала итальянская полиция. Мы привезли Канцеми в Лугано, забрав из тюрьмы в Палермо. Он привел нас на ферму и показал сад. Мы верили Канцеми. Но найти заначку в 6 млн долларов, закопанную восемь лет назад, было непросто. Мы воспользовались металлоискателем, несколько раз натыкались на старые ложки, банки и другой мусор. Наконец металлоискатель пискнул еще раз. Несколько минут спустя лопата ткнулась в металлический ящик. Хозяин фермы сказал, что планировал построить на этом месте новый дом и все равно нашел бы деньги. «Вам посчастливилось, что не нашли, – ответила я. – Тогда мы нашли бы ваше тело, а следователи никогда не выяснили бы мотив убийства».