Текст книги "Охота. Я и военные преступники"

Автор книги: Карла дель Понте

Соавторы: Чак Судетич
сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 33 страниц)

Вскоре Белград арестовал и передал трибуналу ряд обвиняемых. 17 мая был передан Мирослав Радич, которого обвиняли в участии в казни пленных из вуковарского госпиталя. 30 мая мы получили Френки Симатовича. 11 июня был передан Йовица Станишич. 13 июня в своем доме был арестован Шливанчанин. 4 июля добровольно сдался бывший начальник зловещего концлагеря Омарска Зелко Меякич. 15 августа был выдан Митар Рашевич, начальник охраны печально известной тюрьмы в Фоче. 25 сентября добровольно сдался Владимир Ковачевич, которого обвиняли в артиллерийском обстреле Дубровника.

16 июня в Гаагу прилетел Зоран Лилич. Он не был арестован и не помещен в тюрьму трибунала с Милошевичем и другими обвиняемыми. Он должен был стать самым высокопоставленным сербским свидетелем обвинения по делу Милошевича. Впрочем, Лилич не подтвердил причастности Слободана Милошевича к геноциду. Он даже дружески перебранивался с ним во время перекрестного допроса. Однако его показания, особенно во время прямого допроса, были весьма полезны для обвинения. По мнению аналитиков обвинения, показания Лилича доказывали, что Милошевич играл в Верховном совете обороны ведущую роль. Именно Милошевич создал тайный механизм выплат сотням офицеров югославской армии (в том числе и Ратко Младичу), которые возглавили вооруженные силы сербов в Хорватии и Боснии и Герцеговине. Лилич подтвердил тот факт, что печально известные «красные береты» влияли на работу министерства внутренних дел в Белграде, и что этим подразделением командовал Станишич, который непосредственно подчинялся Милошевичу. Показания Лилича доказали, что Белград и сербы в Хорватии и Боснии и Герцеговине создали специальный совет по координации «государственной политики». Благодаря показаниям Лилича стало ясно, что руководители боснийских и хорватских сербов, в том числе и Ратко Младич, часто встречались с Милошевичем. Генерал Перишич решал с Милошевичем военные вопросы и вне Верховного совета обороны. Но самыми важными и губительными для Милошевича стали те стенограммы заседаний Верховного совета обороны, которые представил в качестве доказательства Лилич. Это была лишь малая часть тех документов, которые прокурорская служба запрашивала у белградского правительства.

Борьба за эти документы велась за закрытыми дверями. 5 июня 2003 года судебная палата гарантировала защиту документов и отдала приказ об их выдаче. К сожалению, эти защитные меры, а также требования конфиденциальности не позволяют мне даже сейчас раскрыть детали юридических аргументов и правил, которыми судебная и апелляционная палаты руководствовались, обеспечивая защиту этим документам. Однако я могу сказать, что ни Джеффри Найс, ни я, ни другие члены прокурорской службы не считали меры, соблюдения которых потребовало сербское правительство, справедливыми, поскольку данные документы никак не затрагивали вопросов «национальной безопасности», предусмотренных правилом 54 bis. В заявлении для прессы бывший юридический советник Вилановича Владимир Джерич сообщил, что правительство требует гарантий конфиденциальности представленных документов с целью защиты «национальных интересов». Под «национальными интересами» имелся в виду исход дела, рассматриваемого Международным уголовным судом. Правило 54 bis к таким случаям неприменимо. Тот факт, что решение о защитных мерах принималось судебной и апелляционной палатами, доказывает, что обвинение посчитало данные защитные меры необоснованными, и подало протест. Но даже после того как 5 июня 2003 года судебная палата приняла решение о защите документов, прокурорская служба начала получать их далеко не сразу. Для получения необходимых документов приходилось постоянно посылать бесконечные просьбы и запросы в Белград.

Летом 2003 года имена Караджича и Младича постоянно оставались на слуху. 25 июня в Париже я встречалась с президентом Жаком Шираком. Встреча состоялась в кабинете президента в Елисейском дворце. Дворец производил величественное впечатление – мраморные колонны, сверкающие золотом канделябры, изысканная мебель… Все это напоминало о Людовике XV, маркизе Помпадур, множестве придворных, революционеров, президентов и министров прошлого… Во время нашей предыдущей встречи Ширак упомянул имя президента России Бориса Ельцина. По его словам, Ельцин заявил, что Россия не позволит трибуналу арестовать Радована Караджича. Ширак сказал, что Ельцин посоветовал Караджичу покинуть Сербию и укрыться в Беларуси. «Я готов вывезти его из Боснии на вертолете», – сказал Ельцин. В тот раз я приехала в Енисейский дворец одна, захватив с собой особо важные документы, которые хотела показать французскому президенту. Мне не хотелось ставить его в неловкое положение в присутствии моих помощников. Вплоть до момента нашей встречи эти документы оставались секретными. Но обвинение намеревалось предъявить их Милошевичу, поскольку судьи, рассматривавшие дело, могли счесть содержащуюся в них информацию оправдательной. Милошевич и его теневые помощники явно намеревались использовать эти документы в качестве доказательств и сделать их публичным достоянием. Я хотела оказать Шираку услугу и ознакомить его с ними заранее.

Речь шла о расшифровках перехваченных телефонных переговоров сербских лидеров, в том числе и Милошевича. Эти переговоры велись в декабре 1995 года, то есть именно в тот момент, когда в Париже было окончательно подписано Дейтонское мирное соглашение. В это время боснийские сербы удерживали в качестве заложников двух французских пилотов и выдвигали Франции ряд условий их освобождения. Освобождением пилотов занимались сотрудники президента Жака Ширака.

Я показала Шираку запись разговора между президентом Сербии Зораном Лиличем и командующим югославской армией генералом Момчило Перишичем. Разговор состоялся 10 декабря 1995 года, за два дня до освобождения пилотов. Эта беседа была довольно интересной. С первого предложения слова Перишича подтверждали обвинения трибунала в адрес Младича:

Перишич: Для [Младича] очень важно, чтобы [трибунал] снял этот груз с его плеч. Ты понимаешь, что я имею в виду?

Лилич: Ну конечно, все ему это обещали, [Момчило]…

Перишич (чуть позже): Посмотрим, что он скажет. Если [трибунал] откажется от обвинений против него, проблемы не будет. Он готов немедленно решить проблему. Я говорил ему, что…

Лилич: Разве твоих и моих слов недостаточно? И слов Ширака и Слободана [Милошевича]? Перишич: Хорошо, я все проверю.[27]27
  Дело «Прокурор против Слободана Милошевича», стенограмма судебного заседания, перекрестный допрос Зорана Лилича, 9 июля 2003, и вещественное доказательство D160.


[Закрыть]

Я спросила Ширака: «Действительно ли вы обещали не арестовывать Младича, если пилотов освободят?» У Ширака очень искренний взгляд. Его глаза нравятся женщинам. Он посмотрел на меня и ответил: «Конечно, нет».

Ширак признал, что действительно обсуждал с Милошевичем вопрос освобождения пилотов, но категорически отрицал какую-либо сделку, не говоря уже о том, чтобы обеспечить Младичу, которого обвиняли в убийстве 8 тысяч мужчин и мальчиков в Сребренице, иммунитет от преследования. «Как я мог заключить подобное соглашение?» – риторически вопрошал Ширак. Франция не могла обеспечить Младичу иммунитет от ареста, потому что в Боснию в качестве миротворческих сил по Дейтонскому мирному соглашению вошли не французские войска, а силы НАТО.

Впрочем, упоминание о возможной сделке явно возбудило Ширака. Он словно пытался доказать мне, что никакой сделки не существовало. Он сразу же поднялся, подошел к столу, набрал телефонный номер и вызвал главнокомандующего армией Франции.

«Генерал, – сказал он. – Младич все еще на свободе Это неприемлемо. Его нужно арестовать немедленно. Франция должна сделать все необходимое, чтобы он был арестован».[28]28
  «Alors, General, il est encore en fuite, Mladic, s’est inacceptable, i faut me l’arreter immediatement».


[Закрыть] Ширак приказал бросить все силы на поиски Младича.

Я вернулась в Гаагу окрыленной. Тон Ширака, его твердость, однозначность его указаний… Я была уверена, что Младич вот-вот окажется в тюрьме трибунала, может быть, даже до моего возвращения в Нидерланды. Но… Le mur du coutchouc. Muro di gomma по-французски…

Через неделю в Вашингтон прибыла делегация Сербии, возглавляемая премьер-министром Живковичем. Вместе с ним прибыл министр иностранных дел Свиланович. Делегацию принимал госсекретарь Пауэлл, глава Совета национальной безопасности Кондолиза Райс, посол Пьер Проспер и другие официальные лица. Я была уверена в том, что сербы приехали с теми же обещаниями, какие давали мне, и с теми же просьбами о помощи. Вскоре мы узнали, что главной темой переговоров был арест Младича. Вашингтон пообещал помощь в аресте, но ясно дал понять, что американская помощь Сербии и Черногории целиком и полностью зависит от решения этого вопроса.

14 сентября я получила известие от Зорана Живковича. Сербский премьер заверял меня, что арест Младича становится главной заботой белградского правительства. Правительство выделило целое подразделение из тридцати человек, единственной задачей которого стала поимка беглого генерала. В состав подразделения входили сотрудники разведки и полиции, а также военные. Живкович сказал, что правительство выделило все необходимые технические и оперативные средства. Под постоянным электронным и личным наблюдением оказалось множество людей, которых подозревали в связях с Младичем – его родственники, друзья и бывшие товарищи по оружию. Спецподразделение получило полномочия проводить операции в любом месте Сербии и использовать для этого любые средства, в том числе и военные. Через три недели белградские власти сообщили, что от дружественной разведки были получены сведения о местонахождении Младича. Несколько сотен полицейских и спецназовцев были брошены туда, но Младича там не оказалось. Я не понимала, почему трибунал никак не участвовал в этой операции. Рассказанная история казалась мне не более достоверной, чем информация о натовских операциях, которую мы получали через газеты и во время дипломатических переговоров. Я не знала, кому верить. Я начала думать, что все эти операции – всего лишь театральные попытки доказать нам, что какие-то действия предпринимаются, хотя на самом деле не делалось ничего. Результатов не было.

Я весьма скептически отнеслась к сообщениям о крупной операции по поимке Младича и 3 октября вылетела в Белград. Этот визит оказался самым неприятным за все время моей работы на посту главного прокурора Международного трибунала. Я со скептицизмом относилась к любой информации, поступающей из Белграда. К тому времени мне уже было ясно, что реформистский запал в Сербии ослаб. Армия сохраняла свои позиции, несмотря на увольнение более двадцати генералов. В разведке продолжали служить люди, совершившие военные преступления в прошлом и сохраняющие связи с организованной преступностью в настоящем. Заслуживающие доверия журналисты и сотрудники «Международной кризисной группы» называли имя нового руководителя военной разведки. Момира Стояновича подозревали в причастности к убийству 129 гражданских лиц в Косово в 1999 году.[29]29
  International Crisis Group, «Serbian Reform Stalls Again», Europe Report № 145, by James Lyons, 17 июля 2003 года, цитируется статья Hugh Griffiths, «Humanitarian or War Criminal, Transitions Online, и материалы Международного уголовного трибунала по бывшей Югославии, дело «Прокурор против Слободана Милошевича», письменное заявление, вещественное доказательство 143, ссылка К1136,9 мая 2002 года.


[Закрыть] Однако неослабевающее давление со стороны Соединенных Штатов и Евросоюза вынуждало Белград все же сотрудничать с Международным трибуналом.

Главными темами наших переговоров на этот раз стали арест Младича и иски к Белграду, рассматриваемые Международным уголовным судом. Очень скоро стало очевидно, что сербы собираются арестовать Младича и отдать его в руки трибунала за геноцид в Боснии и Герцеговине, а затем использовать этот факт для того, чтобы боснийское правительство отозвало свой иск к Сербии в Международном уголовном суде. Во время первой же встречи с президентом Государственного Союза Сербии и Черногории Светозаром Маровичем и представителем министерства иностранных дел Владимиром Джеричем мои подозрения подтвердились. Свиланович поручил Джеричу контролировать процесс доступа к документам, чтобы информация о причастности Сербии к геноциду в Боснии и захвату территорий в Хорватии не стала достоянием общественности и, в особенности, не дошла до Международного уголовного суда.

Марович был черногорцем. Во время моего визита отношения между Черногорией и Сербией были далеки от идеальных, поэтому его меньше всего волновали юридические проблемы Сербии. Тем не менее, Марович решил польстить мне, сказав, что понимает мое неудовольствие состоянием отношения Белграда и Международного трибунала. Он предложил мне прислать наблюдателей, которые могли бы следить за усилиями федерального правительства по преодолению препятствий к сотрудничеству. Я сказала, что хотела бы видеть какие-то изменения. Прокурорская служба все еще не получила ответов на 79 запросов о вызове свидетелей, и это совершенно недопустимо. Я сообщила президенту о том, что Белград требует защитных мер в отношении определенных документов, и что потребуется слишком длительное время на то, чтобы эти документы прошли все необходимые бюрократические процедуры. В этот момент в наш разговор вмешался Джерич. Он сообщил, что выдача разрешений задержана всего лишь по 72 запросам (его слова лишний раз подтвердили мою правоту). Затем Джерич заявил, что белградское правительство обратилось к судебной палате с запросом об обеспечении защитных мер в отношении лишь некоторых документов, связанных с работой Верховного совета обороны. Я спросила, не предоставит ли нам правительство те документы, в отношении которых защитные меры не нужны? Юристы и следователи могли бы начать работу с ними. Но на мои слова никто не обратил внимания. Я в очередной раз напомнила об ограничении доступа сотрудников трибунала к другим архивам. Но Джерич снова заявил, что осторожность его правительства объясняется сложностью положения Сербии в Международном уголовном суде.

Мне пришлось вновь заговорить о проблеме разыскиваемых обвиняемых, которые совершенно свободно передвигаются по территории Сербии и Черногории. Марович сказал, что власти сосредоточили все усилия на Младиче. Он полагал, что Младич все еще окружен «опасными людьми, которые готовы биться до последнего». Я понимала, что позицию президента по-прежнему определяет армия. «А что вы можете сказать о личном деле Младича? – спросила я. – Бумаги же не скрываются, не так ли?» Марович пробурчал что-то невнятное, позвонил кому-то и приказал доставить документы. Разумеется, этих документов мы так и не получили. Марович сообщил об увольнении со службы 22 генералов. Он даже предложил мне задержаться в Белграде, полагая, что мое присутствие будет способствовать развитию сотрудничества.

Следующим в моей sheda di ballo числился министр иностранных дел Свиланович. При нашей встрече вновь присутствовал Джерич. После разговора свидетелях я сказала Свилановичу, что отношение Белграда к нашим просьбам о допуске в архивы просто скандально… Мы не получали определенного ответа в течение семи месяцев. Единственное разрешение, которое нам дали, касалось изучения документов, относящихся к периоду после завершения конфликта в Хорватии и Боснии и Герцеговине. Хорошо еще, что судьи, рассматривающие дело Милошевича, заседают лишь три дня в неделю: дополнительное время делает тактику затягивания, избранную Белградом, менее эффективной.

Свиланович снова сослался на проблемы Сербии в Международном уголовном суде. Он настаивал на том, что Белграду нужно сначала «разобраться с этим вопросом». Затем он предложил мне не направлять новых запросов о получении доступа к архивам. Свиланович сказал, что у обвинения нет шансов добиться Желаемого, и новые прокурорские запросы «не помогут делу», то есть приведут лишь к дальнейшему ухудшению сотрудничества. Возможно, министр хотел вывести меня из себя, и это ему удалось. Правительство только начало предоставлять трибуналу важные документы, и этот процесс начался лишь после того, как Джеффри Найс направил в судебную палату запрос о выдаче обязательного для исполнения указания о предоставлении документов Верховного совета обороны. Это произошло почти год тому назад. Свиланович снова заговорил об иске, предъявленном Сербии в Международном уголовном суде, и это явно показывало, что ему известно о содержании документов. Судя по всему, если бы они попали в руки судей Международного суда, для Сербии это стало бы катастрофой.

«Не забывайте, – напомнил мне Свиланович, – вы обвиняете в геноциде Милошевича». Разумеется, если бы трибунал по Югославии признал Милошевича виновным в геноциде, это ослабило бы положение Сербии в Международном уголовном суде. «Вот почему, – сказал Свиланович, – власти твердо намерены арестовать Младича». Он полагал, что всю ответственность за геноцид в Сребренице и другие преступления, совершенные сербами в Боснии, можно будет возложить на Младича. Именно ему предстояло стать козлом отпущения, а Белград смог бы убедить правительство Боснии и Герцеговины отозвать иск. Для этого были основания: после ареста майора Югославской национальной армии Шливанчанина, который командовал сербскими войсками, захватившими Вуковар, изгнавшими население и казнившими 260 безоружных военнопленных, Белграду стало гораздо легче вести переговоры с Загребом. Свиланович имел в виду, что проще стало убедить Хорватию отозвать свой иск из Международного уголовного суда. «Самое важное для нас – избежать ответственности государства», – настаивал Свиланович. Он сказал, что правительство хотело бы разрешить все сложные проблемы с трибуналом до конца года. «Я имею в виду Младича!» – воскликнул министр. Мне нечего было сказать, кроме того, что в своем отчете перед Советом безопасности ООН я весьма критически оценю состояние дел по сотрудничеству с трибуналом со стороны Государственного Союза Сербии и Черногории. На этом наш разговор закончился.

Затем у меня была назначена еще одна неприятная встреча – с премьер-министром Сербии Зораном Живковичем. Мне предстояло исполнить роль гонца с дурными вестями. К этому времени мы знали, что неожиданная одержимость Белграда арестом Младича подпитывается энергией Соединенных Штатов. Это было бы замечательно, если бы мы знали, что делают и к чему стремятся США. Что произойдет, когда Младич будет арестован? Станут ли США участвовать в игре, затеянной Свилановичем? Посоветуют ли они Боснии отозвать свой иск против Сербии и Черногории? Почему Вашингтон так озабочен арестом Младича, а не Караджича? Ответов на эти вопросы мы не знали. Вашингтон держал нас в неведении. Усевшись напротив меня в своем кабинете, Живкович заговорил точно так же, как Марович и Свиланович. Он подчеркнул роль правительства Сербии в усилиях по выслеживанию и аресту разыскиваемых обвиняемых, скрывавшихся на территории республики. Премьер указал на то, что никаких политических препятствий к аресту обвиняемых, в том числе и генерала Младича, нет. Живкович сказал, что во время последней поездки в США согласился принять помощь Вашингтона по выслеживанию Младича, и упомянул о множестве арестов, произведенных неделей ранее. Он пообещал, что кампания продолжится до конца года, пока Младич не будет арестован или пока не возникнет твердого убеждения в том, что он более не находится на территории Сербии. «Могут ли сотрудники прокурорской службы принять участие в работе по задержанию Младича?» – спросила я. Живкович ответил, что лично он не возражает, но нужно получить согласие США.

«Правительство, – добавил он, – готово арестовать любых обвиняемых, если их удалось выследить. За исключением тех, дела которых трибунал согласен передать сербскому суду». Единственная проблема, по его словам, заключалась в технических сложностях выявления местонахождения обвиняемых.

Этими словами Живкович явно показал реальное состояние дел с задержанием обвиняемых. С этого момента я больше не хотела выслушивать рассказы о том, как под ногами Младича и других обвиняемых будет гореть сербская земля, о крупномасштабных полицейских операциях, в ходе которых почему-то никто не был арестован, и о том, что сотрудничество с трибуналом зависит от рассмотрения дела о геноциде в каком-то другом суде. Я была готова проверить волю Сербии к сотрудничеству. Я показала Живковичу несколько ордеров на арест и предъявила документ о четырех новых обвинительных заключениях против генералов Лукича, Джорджевича, Павковича и Лазаревича. Этих людей обвиняли в проведении массовых этнических чисток в Косово в 1999 году, в насильственном выселении сотен тысяч людей из собственных домов, свидетелем чему был весь мир. Я попросила Живковича подписать расписку в получении обвинительных заключений и тем самым подтвердить, что он ознакомлен с сутью обвинений и получил на руки ордера на арест генералов. Живкович буквально утратил дар речи.

«Что это? – не скрывая удивления, спросил он, рассматривая ордера на арест генералов. В расписке оставалось свободное место для его подписи. – После этого мы вряд ли сможем успешно сотрудничать…»

Живкович просто не мог произнести имени Сретена Лукича. Потом он заговорил по-сербски так быстро, что мой переводчик, Антон Никифоров, начал путаться в переводе. Живкович сказал, что правительству необходима новая полиция. Он вспомнил, что Джинджич и Свиланович уже обсуждали со мной всю сложность обвинений в адрес Лукича, занимавшего второй по значимости пост в сербской полиции. Этот человек провел множество успешных операций. Ему удалось задержать убийц Джинджича. «Обвинения в адрес Лукича означают, что в сербской полиции никто не будет заниматься запросами трибунала», – сказал Живкович.

Он перешел к трем другим обвинительным заключениям. С Джорджевичем не будет никаких проблем. Павкович отдан под суд по другим обвинениям. Лазаревич все еще занимает высокий пост в армии. «Его арест, – сказал Живкович, – породит хаос в армии в период реформ… Обвинительное заключение сведет на нет наши усилия по аресту Младича. Если бы Милошевич хотел причинить вред нашему правительству, то в первую очередь подумал бы об этом».

Замешательство Живковича меня удивило. Ведь я уже несколько месяцев назад сообщала белградским властям о том, что подобные обвинения готовятся. Я подчеркнула, что, поскольку доказательства вины этих четырех лиц оказались достаточными для составления обвинительного заключения, у меня не было иного выбора. Я должна была это сделать вне зависимости от политических соображений.

Живкович не мог противиться неизбежному. Он сказал, что Совет безопасности ООН заинтересован только в арестах Караджича, Младича и хорватского генерала Готовины. Он в очередной раз заявил, что трибунал не выдвигает обвинений против лидеров косовских албанцев, совершивших преступления против сербов. Премьер обвинил меня в том, что я пытаюсь свергнуть сербское правительство. «Лукич может арестовать меня и вас, – сказал он. – Но я не могу арестовать его… Это обвинительное заключение станет настоящей бомбой… Не трогайте Лукича».

Я сказала Живковичу, что судья уже утвердил обвинительные заключения, и не исполнить их невозможно.

«Вы – не просто почтальон», – заявил премьер и добавил, что вскоре мне придется общаться с новым премьер-министром, так как он сам «не настолько сумасшедший, чтобы арестовать шефа собственной полиции» и подвергнуть опасности жизнь своих людей.

Я подумала: «Если Лукич совершенно невиновен, если он – благородный человек, то почему же премьер так его боится?» Вслух мне пришлось выразить свое глубокое разочарование. Наша беседа происходила в пятницу. Я сообщила Живковичу, что обвинительные заключения будут обнародованы в следующий понедельник, и подчеркнула, что трибунал не сможет ничего добиться, если будет согласовывать свою работу с политическими условиями в странах, подобных Сербии.

Живкович ответил, что правительство его страны не сможет продолжить сотрудничество с трибуналом, и это – моя вина. Он сказал, что такое сотрудничество требует сотрудничества с полицией. Никто, ни полиция, ни армия, не станут арестовывать Лукича и даже Младича.

В конце разговора сербский премьер признал, что Свиланович говорил ему об обвинительных заключениях за день до нашей встречи, и я поняла, что его шок при виде этих документов был наигранным. Но подписать расписку и принять обвинительные заключения и ордера на арест Живкович отказался, сказав, что не имеет полномочий контактировать непосредственно с трибуналом. Он посоветовал мне снова обратиться к… Свилановичу.

Покинув здание сербского правительства, я направилась в резиденцию посла Швейцарии в Сербии и Черногории, чтобы встретиться с группой дипломатов, аккредитованных в Белграде. Но перед этим брифингом я по собственной инициативе встретилась с послом США Уильямом Монтгомери. Я рассказала ему о четырех обвинительных заключениях и спросила, должен ли, по его мнению, трибунал обнародовать их, или пока оставить в тайне.

«Обнародуйте эти обвинения», – однозначно ответил посол. Он объяснил, что в политическом отношении для этого наступил наиболее благоприятный момент. Обвинительные заключения покажут сербскому народу, какие люди управляли страной. «Правительство в любом случае должно пасть, – сказал он. – Это только ускорит неизбежное».

После брифинга в швейцарской резиденции мы отправились в квартал, который в Белграде называют «парламентским клубом». Это комплекс домов на улице Толстого, неподалеку от бывшей резиденции Слободана Милошевича. Здесь всегда жили известные иностранцы. Во время короткой беседы с министром обороны Борисом Тадичем я заметила, что он испытывает настоящий ужас перед предстоящим реформированием армии. Он заверил меня, что не располагает информацией о местонахождении Младича и о том, что армия обеспечивает его защиту. «Вы должны мне верить», – воскликнул он, а потом заметил, что, по слухам, Младич находится в Боснии и Герцеговине или в России. С несчастным видом Тадич попросил меня воздержаться от постоянной критики в адрес армии.

Когда Тадич уехал, прибыл Свиланович. Разговор снова зашел о четырех обвинениях. Свиланович сказал, что эти обвинительные заключения осложнят сотрудничество с трибуналом и переговоры по Косово, которые начинаются в Вене. Он снова напомнил, что Лукич принимал участие во всех значимых арестах, что Павкович и Лазаревич – высокопоставленные армейские генералы, и их арест осложнит реформу армии. Свиланович просил меня «отсрочить» обнародование обвинительных заключений, чтобы правительство «могло решить, что делать». А тем временем, сказал он, «мы постараемся решить проблему Младича», словно арест Младича мог способствовать передаче дел против четырех генералов в сербский суд.

Я напомнила Свилановичу что белградские власти давно знали о существовании этих обвинительных заключений, и о том, что никогда не была согласна с передачей этих дел сербскому правосудию. Я сказала, что не могу и не буду отменять эти обвинения. Единственный вопрос заключается в том, когда они будут обнародованы.

Свиланович предложил не сообщать об их существовании до завершения переговоров по Косово, нормализации ситуации в полиции и окончания армейской реформы. Он обещал «попытаться задержать Младича» и открыть дела против генералов в сербских судах. Сербы, подобные Свилановичу, несколько лет твердили мне, что они «пытаются» арестовать Младича, и я не придала его словам никакого значения. Я снова повторила, что местные суды не могут рассматривать дела генералов, виновных в военных преступлениях, совершенных в Косово. Я предложила Свилановичу перечислить в письменном виде все причины для сохранения обвинительных заключений в тайне. Если бы он это сделал, я обратилась бы к судье с просьбой не обнародовать документы в течение месяца или двух. Но заморозить ордера на арест было невозможно. Я предложила Свилановичу официально получить обвинительные заключения и ордера.

После перерыва прибыл заместитель премьер-министра Сербии, Чедомир Йованович, известный смутьян и близкий помощник Зорана Джинджича. Он попытался уверить меня в том, что никто в правительстве не собирается останавливать сотрудничество с трибуналом, защищать военных преступников или разрушать сложившиеся отношения. Все дело только во времени. Йованович повторил, что правительство испытывает сильнейшее давление.

«Сколько времени вам нужно?» – спросила я, но в очередной раз не получила никакого конкретного ответа.

Вместо этого Йованович сказал, что правительство «было бы готово заплатить любую цену» за отмену этих обвинений. Тут вмешался Свиланович и снова стал предлагать отсрочить обнародование обвинительных документов.

«Это невозможно, – отрезала я. – Я могу сохранить их в тайне. Но как долго?»

Йованович сказал, что самое главное – не делать никаких публичных заявлений в понедельник. Свиланович же продолжал настаивать на том, что обвинения должны остаться в тайне до тех пор, пока не будут переданы сербским судам.

«Нет», – повторила я.

Можно было подвести определенные итоги. Во-первых, Белград, а именно Свиланович, должен принять обвинительные заключения, ордера на арест и сопутствующие документы. Во-вторых, министерство иностранных дел должно направить в трибунал письмо с перечислением причин, по которым обвинительные заключения должны оставаться в тайне. Я согласилась не возражать против просьбы правительства. Затем обвинительные заключения будут признаны тайными, и можно будет решать, как поступить дальше. Тут я решила поговорить по телефону с судьей судебной палаты. Близился конец рабочего дня. Судья сказал мне, что уже решил обнародовать обвинительные заключения в понедельник, но согласился отсрочить это действие.

После этого Свиланович принял документы и подписал расписку. Я решила, что это дело завершено.

Однако я ошиблась.

– А теперь мне хотелось бы сказать вам что-то личное, – сказал Свиланович. – Вы нас не уважаете…

– О чем вы говорите? – удивилась я.

– Вы повышаете голос! Я – министр иностранных дел суверенного государства, а вы повышаете на меня голос!

– Вы вынудили меня повысить голос, – ответила я.

И тут Свиланович обрушился на меня с обвинениями. Я сорвала условное освобождение Милана Милутиновича, добровольно сдавшегося в январе 2003 года и обвиненного в причастности к преступлениям, совершенным в Косово. Свиланович заявил, что я продемонстрировала полное неуважение к гарантиям белградского правительства относительно обвиняемого, который сдался добровольно, словно правительственные гарантии ничего не значат в сравнении с гарантиями трибунала.

Очень осторожно я в очередной раз разъяснила Свилановичу позицию прокурорской службы относительно условного освобождения. Мы можем только рекомендовать освобождение до рассмотрения дела в суде тех обвиняемых, которые сотрудничали со следствием. Я сказала, что сожалею о том, что господин министр чувствует себя оскорбленным, но более не считаю себя связанной соглашением хранить вынесенные обвинительные заключения в тайне.