Текст книги "«Я почему-то должен рассказать о том...»: Избранное"

Автор книги: Карл Гершельман

 
Я эти торопливые слова
Бросаю в мир – бутылкою, – в стихии
Бездонного людского равнодушья,
Бросаю, как бутылку в океан.
 

Д. Кнут.

Первая задача современного поэта – изложить самое насущное языком подобной записки (хотя бы краткое, но точное указание широты и долготы крушения). Вторая задача – хорошо закупорить бутылку и предоставить ее на милость судьбы.

 
Любовь и тайная свобода
Внушали сердцу гимн простой —
И неподкупный голос мой
Был эхо русского народа.
 

А. Пушкин

 
Пушкин, тайную свободу
Пели мы вослед тебе,
Дай нам руку в непогоду,
Помоги в немой борьбе!
 

А. Блок

Пушкин первый употребил, Блок подхватил выражение «тайная свобода», «Ответ на вызов написать стихи в честь государыни императрицы Елизаветы Алексеевны», откуда заимствована приведенная пушкинская цитата, написан в 1819 году [176]176
  Стихотворение «К Н. Я. Плюсковой», откуда взято выражение «тайная свобода», в первопубликации в журнале «Соревнователь просвещения и благотворения» (1819. № 10) называлось «Ответ на вызов написать стихи в честь ее императорского величества государыни императрицы Елисаветы Алексеевны». Под этим названием оно печаталось в старых изданиях. Хотя стихотворение появилось в печати в 1819 г., но, как считают современные исследователи, написано оно было в 1818 г.


[Закрыть], в период прославления «вольности» (послание Чаадаеву, «Деревня» и др.): ссылка на «тайную свободу» должна была, по-видимому, объяснить появление стихов в честь императрицы. Этим выражением было подчеркнуто основное свойство всякого творчества – его автономность, независимость от каких бы то ни было внетворческих целей. Поэзия ничем не связана, она вправе прославлять все, что находит достойным этого.

***

В статье «О назначении поэта» Блок указывал на «три дела, возложенных на поэта»:

«Во-первых, освободить звуки из родной, безначальной стихии, в которой они пребывают; во-вторых, привести эти звуки в гармонию, дать им форму; в-третьих, внести эту гармонию во внешний мир».

Если третья задана зависит от многих, вне поэта лежащих обстоятельств: материальных условий, цензуры, одобрения и неодобрения читателя и т. д., то первая и вторая задачи зависят только от самого поэта: никто не может ни запретить ему видеть то, что он в мире видит, ни заставить его видеть то, чего он не видит. Ядро творческого процесса независимо от внешнего давления, зависима только его оболочка, его проявление во внешнем мире. Можно запретить печатать, даже писать стихи, но нельзя запретить их с очинять. А как раз это одно и важно. Важнее, что «Венера найдена в мраморе, нежели то, что существует ее статуя» (Блок). Важно, что хотя бы в одной точке мира осуществлена новая ценность, «открыта» новая реальность, знает ли кто-нибудь об этом – менее существенно. Однажды созданное произведение искусства по существу бессмертно, хотя бы был уничтожен или даже никогда не существовал его материальный носитель.

***

Эта независимость «тайной свободы» от всякого внешнего воздействия делает ее неуязвимой. Только сам поэт может изменить своей «тайной свободе», испугаться травли или равнодушия, соблазниться деньгами или славой, но никто не может его к этому принудить. Неуязвимость «тайной свободы» дает поэту возможность быть правдивым всегда, когда он этого хочет. Но именно из этой возможности быть правдивым возникает и обязанность быть правдивым.

***

«Тайная свобода» есть абсолютная правдивость, бесстрашие, неподкупность. Поэт должен обладать двумя добродетелями: он должен быть чуток и искренен.

 
Моих ушей коснулся он.
И их наполнил шум и звон:
И внял я неба содроганье.
И горний ангелов полет,
И гад морских подводный ход.
И дольней лозы прозябанье.
И он к устам моим приник,
И вырвал грешный мой язык,
И празднословный, и лукавый,
И жало мудрыя змеи
В уста замершие мои
Вложил десницею кровавой.
 

Пушкин. «Пророк»

В свое время Вячеслав Иванов возражал против общепринятого сближения поэта с пророком и указывал, что сам Пушкин размежевал эти понятия, подчеркнув в стихотворении «Поэт» эпизодичность поэтического творчества в противоположность длительному служению пророка:

 
Пока не требует поэта
К священной жертве Аполлон,
В заботах суетного света
Он малодушно погружен;
Молчит его святая лира,
Душа вкушает хладный сон,
И меж детей ничтожных мира,
Быть может, всех ничтожней он.
 

Замечание Вячеслава Иванова верно, и едва ли Пушкин был склонен отождествлять эти два понятия. Но это не противоречит правильности подобия, параллелизма поэтического призвания пророческому: поэт, и пророк имеют одну и ту же задачу – служить голосом народной и даже общечеловеческой совести.

 
И истину царям с улыбкой говорил.
 

Державин [177]177
  Цитата из стихотворения Г. Р. Державина «Памятник» (1796). Гавриил Романович Державин (1743–1816) – русский поэт, представитель классицизма.


[Закрыть]

Уже частностью является вопрос, выполняется ли это задание с постоянным, непрерывным горением пророка или кратковременными. Разрозненными вспышками поэтического вдохновения.

***

Понятия «поэт» и «пророк» – понятия разноплоскостные. Будучи поэтом, можно быть пророком, можно и не быть, – и наоборот. Поэт – призвание, пророк (в том смысле, как он здесь берется) – отношение к призванию. Пророком, как и святым, может быть человек любой профессии – поэт, врач, изобретатель, государственный деятель… Приравнивание пророку именно поэта только потому распространено, что среди людей художественных профессий чаще встречается бескорыстно-преданное, «героическое» отношение к своему призванию, чем у людей других профессий. Принципиально же пушкинский «пророк» может быть поставлен как задание перед каждым человеком. Важно для пророческой мысли – «исполнись волею Моей»; будет ли «глагол, жгущий сердца людей», рифмованным или нерифмованным – это уже техническая подробность.

***

У Пушкина сближение поэтического и религиозного служения несомненно. Очень часто он пользуется образами и прилагательными, приравнивающими первое второму.

«Веленью Божию о, муза, будь послушна».

«Пока не требует поэта к священной жертве Аполлон».

«Молчит его святая лира».

«Но лишь божественный глагол».

«Небом избранный певец».

«Небес избранник».

«Божественный посланник».

«Но, позабыв свое служенье.

Алтарь и жертвоприношенье.

Жрецы ль вас метлу берут?»

«И плюет на алтарь, где твой огонь горит,

И в детской резвости колеблет твой треножник». [178]178
  Цитаты из стихотворений А. С. Пушкина «Памятник», «Поэт», «Друзьям», «Поэт и толпа», «Поэту».


[Закрыть]

И т. д.

***

Часто видят противоречие между пушкинскими «Памятником» и «Чернью»: в «Памятнике» поэту якобы ставится задача нравственного усовершенствования ближних:

 
И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства добрые я лирой пробуждал.
Что в мой жестокий век восславил я свободу
И милость к падшим призывал;
 

в «Черни» же требование толпы – «сердца собратьев исправляй» – поэтом резко отвергается:

 
Подите прочь, какое дело
Поэту мирному до вас!
В разврате каменейте смело:
Не оживит вас лиры глас.
 
 
Не для житейского волненья,
Не для корысти, не для битв —
Мы рождены для вдохновенья,
Для звуков сладких и молитв.
 

Это кажущееся противоречие возникает благодаря тому, что из-за приведенной предпоследней строфы «Памятника» забывается доминирующая над ней последняя:

 
Веленью Божию, о муза, будь послушна.
Обиды не страшась, не требуя венца,
Хвалу и клевету приемли равнодушно
И не оспаривай глупца.
 

В «Памятнике» как и в «Черни» (как и в «Поэте»), верховной задачей поэзии оказывается, подчинение «веленью Божию». «Пробуждение добрых, чувств» не отрицается, но низводится в подчиненное положение. Оно не ставится целью поэтического творчества, а отмечается как его следствие.

***

Поэзия не подчинена этике, а порождает этику. Она пересматривает этику заново, исследует и дополняет ее. Задача искусства – выработка новых нравственных норм, а не пропаганда или приспособление к старым.

***

Искусство, как и природа, никого ничему не учит, оно только создает. Все, что создается, создается ради него самого. Поэт хочет одного, чтобы его творение было. Искусство стоит над разделением на нравственное и безнравственное, стоит «по ту сторону добра и зла». Нравственно или безнравственно существование мира? Нелепый вопрос; точно так же нелеп вопрос о нравственности или безнравственности существования Наташи Ростовой, Хлестакова, Татьяны, Онегина. Все они что-то несравненно большее, чем существа только плохие или хорошие, – все они существа живые. В жизни каждого из нас Евгений Онегин или Татьяна играют не меньшую роль, чем любой из наших «настоящих» знакомых. Вдумываясь в судьбу и тех, и других, можно кое-чему научиться, но это не самое важное. Самое важное, что мы знаем их, любим их, что они составляют какую-то часть нашей жизни, нас самих, что они существуют. Если когда-нибудь мир будет закончен, рай станет реальностью, то среди обитателей этого рая должны оказаться и Татьяна с Онегиным – реальные и живые, не менее реальные и живые, чем каждый из нас.

***

Пушкинский подход к теме «тайной свободы» может быть лучше понят, если прибегнуть к несколько избитому сопоставлению его «Пророка» с «Пророком» Лермонтова. Строго говоря, их нельзя было бы вообще сравнивать, потому что мы имеем здесь дело с двумя совершенно различными темами: у Лермонтова дано отношение пророка к толпе, у Пушкина – отношение пророка к Богу. Пушкин описывает момент избрания пророка, Лермонтов – столкновение уже вышедшего на проповедь пророка с толпой и претерпеваемые им гонения. Но в ряде других пушкинских стихотворений («Чернь», «Памятник» и особенно в сонете «Поэту») лермонтовская тема о непризнании поэта (= пророка) толпой предусматривается:

 
Поэт, не дорожи любовию народной:
Восторженных похвал пройдет минутный шум,
Услышишь суд глупца и смех толпы холодной…
 

Пушкин не выводит, однако, отсюда необходимости ухода пророка в пустыню, отказа от своей миссии, как это делает Лермонтов, напротив, он предписывает поэту полное игнорирование голоса черни:

 
Но ты останься тверд, спокоен и угрюм.
 

Пушкин видит то же и так же, как Лермонтов, нисколько не переоценивая действительности: но, видя то же, он иначе реагирует. Там, где для Лермонтова тема кончается, для Пушкина она только начинается. Там, где Лермонтов соглашается сложить оружие, Пушкин требует бесстрашного продолжения борьбы. Оправдание творчества лежит для Лермонтова в социальной, для Пушкина в религиозной плоскости. Согласно Лермонтову, стихи пишутся для «ближнего», согласно Пушкину, – для «Бога».

***

Для кого пишутся стихи? Ставится свеча, «да светит всем в доме». Поэт не виноват, если вокруг свечи оказываются одни слепые. Свеча ставится ради немногих зрячих. Искусство существует ради «немногих счастливцев» (выражение Стендаля).

 
Не всякого полюбит счастье,
Не все родились для венцов.
Блажен, кто знает сладострастье
Высоких мыслей и стихов,
Кто наслаждение прекрасным
В прекрасный получил удел
И твой восторг уразумел
Восторгом пламенным и ясным.
 

Пушкин. «Жуковскому. На издание книжки его “Для немногих”»

Стихи пишутся ради тех, кто их поймет и подхватит, просто ради тех, кому они понравятся. Очень часто при этом поэту приходится передавать их далеко через головы своих ближайших соседей.

***

Итак, диалог между Пушкиным и Лермонтовым развивается в такой последовательности:

Пушкин («Пророк»):

 
Восстань, пророк, и виждь, и внемли.
Исполнись волею Моей,
И, обходя моря и земли.
Глаголом жги сердца людей!
 

Лермонтов («Пророк»):

 
Провозглашать я стал любви
И правды чистые ученья:
В меня все ближние мои
Бросали бешено каменья.
 
 
Посыпал пеплом я главу.
Из городов бежал я нищий.
И вот, в пустыне я живу,
Как птицы, даром Божьей пищи.
 

Пушкин («Поэту»):

 
Поэт! не дорожи любовию народной!
Восторженных похвал пройдет минутный шум:
Услышишь суд глупца и смех толпы холодной,
Но ты останься тверд, спокоен и угрюм.
 
 
Ты – царь: живи один. Дорогою свободной
Иди, куда влечет тебя свободный ум,
Усовершенствуя плоды любимых дум,
Не требуя наград за подвиг благородный.
 
 
Они в самом тебе. Ты сам свой высший суд,
Всех строже оценить умеешь ты свой труд.
Ты им доволен ли, взыскательный художник?
 
 
Доволен? Так пускай толпа его бранит,
И плюет на алтарь, где твой огонь горит,
И в детской резвости колеблет твой треножник.
 

У Лермонтова пророк кончает нищим, у Пушкина – царем.

***

Очень знаменательно сближение творчества «для Бога» с творчеством «для себя», обнаруживающееся при сопоставлении приведенного сонета с «Памятником». Подчинение творчества «веленью Божию» заменяется здесь верховным подчинением поэта самому себе: «Ты – царь: живи один», «Ты сам свой высший суд». Единственным мерилом подлинности «божественного глагола» оказывается творческая совесть поэта. Писать «для себя» – ради чистого, не разбавленного никакими посторонними соображениями творчества, – это и значит писать «для Бога». Писать «для Бога» – это и значит писать для своего высшего, строжайшего суда. В конечном счете обе задачи сливаются.

***

Художественная совесть поэта есть высший законодатель и судья его творчества – в этом и заключается его «тайная свобода». Каждый поэт подходит к своему творению как ничем не ограниченный, никому не дающий отчета, своенравный, самовластный гений. Он может выслушивать советы и указания, взвешивать их, учитывать, следовать им. Но советы и указания бывают различными – в чем же объективный масштаб правильности того или другого из них? Что может заставить художника слепо довериться какому бы то ни было авторитету? Последнее решение, последнее творческое «быть или не быть» накладывается им самим. Это – его высшая привилегия и вместе с тем его священнейший долг.

***

Поэтическое призвание – миссия, а не профессия. «Вдохновение», «звуки сладкие» и «молитвы» стоят в одном ряду: поэзия – не развлечение, не поучение, а религиозное действие. «Слова поэта суть уже его дела» (Пушкин). Писать хорошие стихи (это значит: лучшие, на какие способен) для поэта – нравственная и религиозная обязанность. Блок говорит об «освобождении звуков из родной безначальной стихии» и о «приведении этих звуков в гармонию»: ни то, ни другое нисколько не зависит от требований рынка, от соображений заработка, успеха, злобы дня, от каких-либо предвзятых установок – нарочито-оптимистических или пессимистических. Весь интерес поэзии сосредоточен на той реальности, которую она первая усматривает, на тех «звуках», которые она пытается уловить и оформить,

Только в отношении к третьей задаче поэта – к задаче обнародования его произведения – «спрос определяет предложение» и влияет на него; творчество же как таковое ни от какого спроса не зависит. Пушкин выразил это положение в формуле: «Пишу для себя, печатаю для денег» [179]179
  Выражение из письма А. С. Пушкина П. А. Вяземскому от 8 марта 1824 г.


[Закрыть]. Но при этом: «Писать для денег, видит Бог, не могу».

***

Пушкин не только не мог писать для денег, но и не мог переделывать написанное из каких-либо материальных соображений. «Жалею, что я не в силах переделать мною однажды, написанное» (из письма Бенкендорфу, 1826) [180]180
  На самом деле это цитата из письма А. С. Пушкина шефу жандармов Александру Христофоровичу Бенкендорфу (1781–1844) от 3 января 1827 г.


[Закрыть]. В этом отношении он был очень стоек. В ответ на некоторые критические замечания, сделанные императором Николаем I по поводу «Бориса Годунова», он, рискуя навлечь на себя немилость государя, писал тому же Бенкендорфу:

«…Следует обращать внимание лишь на дух, проникающий все сочинение, и на общее впечатление им производимое. Моя трагедия есть произведение правдивое, и я не могу по совести исключить из нее то, что мне кажется существенным.

Прошу его величество простить мне смелость, с которой я решаюсь противоречить ему. Я знаю, что этот протест поэта может показаться смешным; однако до сих пор я отвергал все предложения книгопродавцев, принося безмолвно эту жертву воле его величества. Но в настоящее время я нахожусь в стесненных обстоятельствах и умоляю его величество развязать мне руки разрешением на издание моей трагедии в том именно виде, как я желаю» (16 апр. 1830).

Когда цензура нашла недостаточно нравственным строки «Кавказского пленника»:

Немного радостных ночей Судьба на долю ей послала!

– и заменила их:

Немного радостных ей дней Судьба на долю ниспослала. –

Пушкин писал Вяземскому:

«Зарезала меня цензура! я не властен сказать, я не должен сказать, я не смею сказать ей дней в конце стиха. Ночей, ночей – ради Христа, ночей судьба на долю ей послала. То ли дело. Ночей, ибо днем она с ним не видалась – смотри поэму. И чем же ночь неблагопристойнее дня? которые из 24 часов именно противны духу нашей цензуры? Бируков (цензор) – добрый малый, уговори его или я слягу» [181]181
  Из письма П. А. Вяземскому от 14 октября 1823 г. Александр Степанович Бируков – цензор.


[Закрыть].

***

Пушкин не только создал новую поэзию, но и указал очень точно моральные требования, определяющие отношение поэта к поэзии. При этом он нисколько не отрицал материальной зависимости поэта от его профессии. Напротив, он гордился тем, что зависит от своего литературного заработка, подчеркивал и даже, скорее, преувеличивал эту зависимость. Поэты допушкинской эпохи были или сами богаты, или всецело зависели от щедрости мецената (в большинстве случаев – двора). Это низводило положение поэта до положения высококвалифицированного шута. Пушкин был одним из первых русских профессиональных литераторов.

Материальная зависимость от государя и правительства, в которой Пушкин запутался под конец жизни, была одной из причин его гибели. Он дал втянуть себя в денежные обязательства, соблазнился, изменил своей «тайной свободе». Он принужден был в какой-то мере кривить душой, браться за темы, угодные его покровителям, а не ему самому, должен был насиловать свою творческую свободу. Это поставило его в ложное положение по отношению к правительству и обществу и привело к трагической развязке.

***

«Тайная свобода» в корне отрицает возможность какого бы то ни было «заказа» (социального или какого-либо другого). Заказ делает творчество излишним, он предопределяет заранее, что именно должно быть сказано; при заказе поэт говорит не свое, для слушателя неожиданное, а чужое, по существу уже известное, т. е. ненужное. При заказе нет творчества, а есть только подтверждение, повторение. Искусство же в силах не только подтверждать и популяризировать старые, но и открывать новые ценности. Поэтому ограничивать искусство заказом значит заведомо суживать его поле действия, ставить ему границы. Искусство (во всяком случае, первокачественное) – сила ведущая, а не служащая. Вернее, его служение в том и заключается, что оно ведет.

***

Гений – не лист на дереве жизни, а его цветок; не средство, а цель исторического процесса. Гений – это то, чем народ оправдывает свое существование перед другими народами, это подарок народа остальному человечеству. В гении народ проявляет, расходует себя, а не питает. Народ служит гению, а не гений – народу, как мать служит ребенку, а не ребенок – матери.

***

«Тайная свобода» не только исключает всякий заказ, но исключает сякую тенденцию: «писать бодро», «описывать положительные типы и явления», «быть оптимистом» и т. п. Если бы Шопенгауэру предложили создать систему оптимистической философии, то не было бы Шопенгауэра. «Положительные типы», которых критика и общество требовали от Гоголя, свели его в могилу. Если поэт видит в мире смерть и распад, а не рост и процветание, мне же кажется это неправильным, то я должен противопоставить его поэзии свою поэзию, его философии свою философию, но не закрывать для него на этом основании страницы моего журнала. Это-то как раз в нем и интересно. Что он говорит не то, что я.

***

Пушкин воспринял всю поэтическую культуру века, сполна сохранив свою самобытность. Он у всех учился, никому не подражая. Он всегда остается хозяином положения, сохраняет способность трезвого выбора. Это тоже «тайная свобода»: не бояться влияний и никогда не отдаваться им слепо; брать нужное, отвергнуть ненужное; как угодно перерабатывать взятое. «Тайная свобода» – это писать все, что хочу, что нравится, что люблю, не боясь ни банальности, ни одиночества.

***

Понятие «тайной свободы» может быть расширено из области эстетической в область этическую. «Тайная свобода» – не только верность своему художественному, но и верность своему человеческому лицу. «Ты сам свой высший суд» применимо как в искусстве, таки в жизни. И там, и здесь «тайная свобода» означает конечную независимость личности от всего внешнего: результат действия может не соответствовать желанию человека, но само действие всегда соответствует его желанию, если он только в полной мере правдив. «Тайная свобода» есть господство внутреннего над внешним, «совести» над «законом». Она охотно подчиняется закону, пока чувствует его правоту, но не боится действовать помимо закона при его недостаточности. Пушкинская Татьяна в одном случае нарушает «закон» – первая открывается Онегину в любви, и в другом случае подчиняется «закону» – отказывается изменить мужу. В обоих случаях ею руководит только чуткий нравственный вкус: в первом случае ее поступок ничего не затрагивает, кроме ряда пустых условностей, на карту ставится только ее собственное доброе имя: во втором – от ее решения зависит счастье и честь другого человека – ее мужа.

***

Свобода и долг не стоят в противоречии: долг есть дисциплинированная свобода, свобода, переставшая быть мимолетным капризом, ставшая твердой длительной волей.

***

Высший нравственный долг поэта – осуществление его призвания: но все же «тайная свобода» автономна, и в этом отношении сущность человека шире призвания. Призвание для человека, а не человек для призвания, – лучше «зарыть талант», чем зарыть себя под талантом.

Что выше – стихи, семья, честь? Здесь не может быть правила, все решается «тайной свободой», от ее чуткости зависит верность или неверность пути. Немыслимый случай, чтобы Пушкин отказался от дуэли, ссылаясь на недописанные стихи; и настолько же немыслимый – чтобы из любви к жене он изменил хотя бы одну строчку стихов. Пушкин мог забывать жену для стихов и стихи для жены и в обоих случаях оставаться правым.

***

Но все-таки смысл и оправдание жизни Пушкина – его стихи, а не жена, не дети, не дуэль. Пушкин, в противоположность Толстому, чужд стремлению к нравственному самоусовершенствованию (в теософско-моралистическом смысле).

 
И меж детей ничтожных мира,
Быть может, всех ничтожней он, —
 

Это сказано без малейшего «раскаянья» или желания «исправиться». Поэт оправдывается другим – самоотверженной готовностью немедленно подчиниться «божественному глаголу», как только последний прозвучит:

 
Но лишь божественный глагол
До слуха чуткого коснется,
Душа поэта встрепенется,
Как пробудившийся орел. [182]182
  Цитаты из стихотворения А. С. Пушкина «Поэт» («Пока не требует поэта…»; 1827).


[Закрыть]
 

Оправдание поэта в творческом напряжении. Бог хочет знать, каков простой, средний, грешный человек и каким видит он созданный Богом мир. Поэт вглядывается в себя, вглядывается в мир и, не мудрствуя лукаво, прямо и честно Богу об этом рассказывает.

***

Подход к искусству, особенно к литературе, как к пророческому и даже религиозному служению был до революции настолько распространен в России, что казался многим само собой разумеющимся. В действительности, это не было так: Западу, например, такое воззрение было чуждо. На Западе смотрели и смотрят на профессию писателя как на всякую другую: перед тем, как избрать ее, взвешивают материальные возможности и материальные перспективы, учитывают свои силы и склонности, приобретают соответствующее образование и т. д. Подход к искусству как к священнослужению – чисто русская традиция: так подходили к нему все наши классики; драма Гоголя и Толстого, самый их отказ от художественного творчества обусловлен чрезмерно высокими требованиями, предъявлявшимися обществом писателю и писателей самому себе. После революции точка зрения на этот вопрос изменилась «На писателя смотрят у нас как на жреца, – писал после революции один русский критик, – или как на дармоеда, смотря по настроению. Революции ни жрецы, ни дармоеды не нужны». Однако восстановление этой традиции было бы очень желательно. Среди продажной, близорукой, жадной, тупо корыстолюбивой современности традиция творческой честности (хотя бы простой профессиональной порядочности) была бы чрезвычайно ценна.