Текст книги "«Я почему-то должен рассказать о том...»: Избранное"

Автор книги: Карл Гершельман

От К. К. Гершельмана остался большой архив. В нем, прежде всего, обращает на себя внимание множество черновых материалов, выписок, относящихся к его философским трудам. Много черновых и беловых рукописей, как опубликованных, так и неопубликованных работ писателя. Они свидетельствуют о длительной, напряженной, кропотливой работе Гершельмана над текстами своих произведений, о чем мы уже говорили выше. Среди рукописей-автографов преобладают тексты работ, написанных в Эйхштетте, но много и относящихся к познаньскому и даже к эстонскому периодам жизни их автора.

***

К. К. Гершельман – писатель очень своеобычный. Он не просто «автор со своим лицом» – каждый настоящий писатель должен быть «автором со своим лицом»! – Карл Гершельман именно литератор необычный, не похожий на абсолютное большинство русских эмигрантских литераторов, в какой-то степени «не типичный» для литературы Русского зарубежья 1930-1940-х годов. Это особенно относится к его философской эссеистике, но также и к его миниатюрам и рассказам, быть может, в меньшей мере, – к его стихам.

Хотя первые публикации К. К. Гершельмана были в прозе, но начинал он, как можно предполагать, со стихов. В его архиве сохранились некоторые неопубликованные стихотворения, явно относящиеся к 1920-м годам. Одно из них, навеянное впечатлениями от страшных, кровавых событий Гражданской войны в России, печатается в этой книге. Там же, в архиве, можно найти цикл стихов, посвященный архитектурным стилям разных эпох – средневековью, готике, рококо, ампиру, – и также, скорее всего, восходящий к периоду поэтического «ученичества» Гершельмана.

Зрелая поэзия К. К. Гершельмана относится к 1930-м годам, охватывает сравнительно непродолжительный период в шесть-семь лет и очень отличается от его ранних опытов. В ней нет ни политической, ни любовной, ни пейзажной лирики, преобладают стихотворения, которые условно можно отнести к философской поэзии, но особого рода. В свое время еще В. С. Булич, тонкая ценительница поэзии, отметила, что у Гершельмана «есть своя большая тема, и все стихи образуют единство, по-разному говоря о самом главном» [49]49
  Из письма В. С. Булич к Е. Б. Гершельман от 12 ноября 1959 г. (Памятники культуры, 1997. С. 131).


[Закрыть](выделено нами. – С.И.). Это самое главное – своего рода поэтическое исследование сущности и органической связи понятий «жизнь-смерть», места человека в огромном мироздании [50]50
  См. наблюдение Т. Пахмусс в цит. выше статье «Из архивных материалов – К. К. Гершельман (1899–1951) – русский писатель и художник» (Russian Language Journal. Vol. XXXVI. 1982. № 123–124. С. 209).


[Закрыть], проблем вечности и бессмертия, грядущей судьбы мира и человечества. Оно тесно связано с мировоззренческими исканиями автора, в ней немало общих черт с философской системой позднего Гершельмана. В. С. Варшавский справедливо заметил, что «основная интуиция Гершельмана – это не вера в будущую, после смерти, вечную жизнь, а ощущение пребывания в вечной жизни уже сейчас, как в каком-то особом измерении данной нам действительности» [51]51
  Варшавский В. С. Цит. соч. С. 201.


[Закрыть].

Правда, в данном случае В. С. Варшавский писал о труде Гершельмана «О “Царстве Божием”», но это наблюдение с полным основанием может быть отнесено и к его поэзии.

 
Мы к этому дому, к своей колыбели,
И к этому миру привыкнуть успели.
Но было – ведь было! – совсем по-иному:
Ни этого мира, ни этого дома.
 
 
И было чернее, но проще и шире
В том странно-забытом дожизненном мире.
Припомнить! Проникнуть! В безвестность – за краем.
А, впрочем, вернемся. Вернемся – узнаем,
 

– писал К. К. Гершельман в первом своем появившемся в печати 1932 г. стихотворении «Думы» [52]52
  ТРГ. 1932. 18 дек. № 6. С. 5.


[Закрыть].

Юрий Иваск находил, что Гершельман был ярким представителем «парижской ноты» в Эстонии. Это утверждение все же нуждается известной корректировке. В поэтическом стиле Гершельмана, без сомнения, есть черты, сближающие его с выразителями «парижской ноты» в эмигрантской поэзии. На некоторые из них – «недоуменно-вопросительные интонации, нарочитая простота словаря, оборванные строки, обилие вводных предложений, тенденция к “опрощенной”, “дневниковой” записи» – уже указывалось в работах литературоведов [53]53
  Пахмусс Т. Из архивных материалов… С. 209. Эти наблюдения повторены в другой работе: Pachmuss, Temira. К. К. Гершельман – русский поэт в Прибалтике // Occasional Papers in Slavic Languages and Literature. Vol. 2. 1986. С. 135.


[Закрыть]. Однако характерно, например, что Гершельман не проявлял никакого интереса к произведениям духовного отца «парижской ноты» Г. Адамовича и в то же время очень интересовался поэзией его главного оппонента В. Ходасевича [54]54
  См. его письма к В. С. Булич от 30 окт. и 31 дек. 1938 г. (Isakov S.G. Переписка К. К. Гершельмана и В. С. Булич. С. 197 и 199).


[Закрыть]. Не случайно также Л. Гомолицкий в рецензии на антологию «Якорь» прямо противопоставлял К. К. Гершельмана выразителям «парижской ноты» [55]55
  Гомолицкий Л. Надежды символ // Меч. 1936. 26 янв. № 4 (88). С. 6.


[Закрыть]. Многие типичные особенности стихов Гершельмана не соответствуют установкам парижан.

По своему характеру поэтическое творчество К. К. Гершельмана ближе всего к поэзии «Чисел» – журнала молодых эмигрантских авторов [56]56
  О нем см.: Летаева Н. В. «Числа» // Литературная энциклопедия русского зарубежья 1918–1940. Периодика и литературные центры. М.: РОССПЭН, 2000. С. 496–502.


[Закрыть], публикации которого он ставил очень высоко. Для авторов «Чисел», как известно, характерен интерес к таким проблемам, как цель жизни, смысл смерти, отказ от политики, предпочтение «сущностного» краткосрочному; именно это становится «самым главным». Все это типично и для стихотворений Гершельмана, отличающихся, правда, большей рельефностью, внутренней динамикой стиха. Впрочем, следует иметь в виду, что черты «парижской ноты» не были чужды авторам «Чисел» и порою встречаются и у них.

От «парижской ноты» К. К. Гершельмана отличает и тональность его стихов, господствующее в них «настроение», их, так сказать, психологическая основа, психологическая мотивировка. В его поэзии нет острого ощущения оторванности от родных корней, нет сопутствующего этому чувства горечи, почти нет пессимизма [57]57
  На это первым обратил внимание Борис Нарциссов в цит. выше статье «Цехи русских поэтов в Эстонии».


[Закрыть]. Кстати, это характерно и для творчества ряда других русских авторов в Эстонии. Местные писатели жили в значительной мере в русском национальном окружении: в Эстонии были регионы со сплошным русским населением, с русским крестьянством, со старинным Печерским монастырем, с древними памятниками русской культуры. Писатели каждодневно слышали живой разговорный народный язык. Их окружала природа, мало чем отличавшаяся от среднерусской. Всё это было нечто принципиально иное, чем парижское окружение, парижская среда. И это не могло не находить имплицитного отражения в поэзии Гершельмана. Возможно, это способствовало и утверждению ценности реальной повседневной жизни, ее маленьких радостей в стихах Гершельмана.

Отметим еще некоторые особенности его поэтического стиля, которые позже будут заметны и в его прозаических произведениях, в том числе, и в философской эссеистике Гершельмана. Это своеобразная афористичность большинства его стихов, переходы от эмпирической фактографии к метафизическим абстракциям [58]58
  Это отмечено и Т. Пахмусс в указанных в сноске 53 статьи.


[Закрыть].

Стихи К. К. Гершельмана привлекли внимание русских читателей за рубежом, о чем свидетельствует и уже отмеченное нами выше наличие его стихотворений в сводных антологиях русской эмигрантской поэзии, и упоминание его имени в обзорах этой поэзии.

***

Художественная проза К. К. Гершельмана по своему характеру, по своим «мировоззренческим» установкам близка к его поэзии. В ней также на первом плане размышления о сущности человеческого бытия, жизни – смерти – бессмертия и другие метафизические проблемы: о происхождении добра и зла, о свободе воли и пр. [59]59
  См. об этом: Pachmuss, Temira. The Fantastic in Hoerscheimann's Fiction//The Supernatural in Slavic and Baltic Literature: Essays in Honor of Victor Terras / Ed. Amy Mandelker, Roberta Reeder. S. I: Slavica Publishers. Inc.. [1988]. p, 317–331. В статье много конкретных наблюдений над прозой К. К. Гершельмана. Некоторые из них будут использованы нами ниже.


[Закрыть]

К. К. Гершельман как прозаик в основном выступал в двух малых жанрах – миниатюры и рассказа, причем не всегда легко провести разделительную черту между этими двумя жанрами. Однако нельзя не отметить многообразия творческой палитры Гершельмана-прозаика. Это проявляется в тематике и проблематике его произведений, в их стиле, в частности в нередком использовании модного в 1930-е годы киностиля, в манере повествования, в приемах письма.

К, К. Гершельман любил в своей прозе соединение, быть может, правильнее было бы сказать, своеобразное столкновение фантастического и эмпирически-реального, порою даже бытового, что создавало необыкновенно живой, неожиданный эффект.

Для его произведений также характерно частое сочетание иронии с серьезным тоном повествования. Гершельман любил иронический подтекст, шутливый, заставляющий читателя улыбнуться тон повествования, элемент игры, вносящий нечто смешное, «легкое» в «серьезное» повествование, что, в частности, особенно бросается в глаза в его зрелых фантастических вещах. Как ни странно, это делает фантастику Гершельмана как раз более художественно убедительной, легче воспринимаемой читателем. Такова, например, «досадная мелочь» с порванными подтяжками в большом фантастическом рассказе под названием «С 11-го по 12-ое июня 1933 года» (впервые публикуется в данной книге). С этого начинается сюжет, и история с подтяжками кажется рассказчику «первым звеном развернувшейся психологической цепи». Комический элемент присутствует и в миниатюре «В одном из соседних миров» – в рассказе человека с другой планеты – дяди Пети – об абсурдности жизни на земле.

Отметим еще, что фантастика сравнительно редка в литературе Русского зарубежья. В прозе же Гершельмана она занимает видное место, причем порою сближается с той разновидностью фантастической литературы, которую с 1970-х годов начали именовать «фэнтези». Здесь и фантастический рассказ «Коробка вторая» – о будущем, когда станут воскрешать выдающихся деятелей прошлого. В этом рассказе можно заметить влияние идей известного русского мыслителя, одного из создателей русского космизма Н. Ф. Федорова. К этой же группе произведений Гершельмана относится опять же впервые публикуемый в этой книге рассказ «Аффар» о событиях на земле в XXX веке – открытии рецепта «естественного бессмертия» и о последствиях этого; в рассказе заметны уже черты антиутопии.

Конечно, научная фантастика К. К. Гершельмана отражает уровень знаний людей 1930-х годов, когда были созданы его произведения в этом жанре. Сточки зрения научных достижений наших дней в биологии (расшифровка генетического кода живых существ, клонирование и пр.), медицине (трансплантация органов), физике (антивещество), космологии (антимиры, «черные дыры» и т. д.), кое-что может показаться в произведениях Гершельмана наивным. Но тем не менее его рассказы «Коробка вторая» и «Аффар» и сегодня читаются с интересом. Содержащиеся в них размышления о том, что человечество, добившись огромных успехов в области техники, в то же время не может разрешить многих важнейших проблем бытия человеческого, без сомнения, близки и нам. Несмотря на общий оптимистический тон фантастических рассказов Гершельмана, в них все же звучат и нотки тревоги: оправдан ли разрыв с культурными традициями прошлых веков? Не идет ли человечество к тупику в своем развитии? Иногда Гершельман «провидел» технические открытия наших дней, в частности, трансплантацию органов (незаконченный рассказ «Чужое тело»).

Однако вернемся к творческим поискам К. К. Гершельмана в прозе. Он очень любил и технику логики сна [60]60
  См. об этом: Пахмусс, Темира. Беллетристика К. К. Гершельмана // Русская мысль. 1981. 16 апр. № 3356. С. 9.


[Закрыть], при которой исчезает грань между сном, галлюцинациями и явью: они как бы сливаются в одно причудливое целое. На использовании этой техники основан один из самых интересных и самых необычных для русской эмигрантской литературы проблемно-тематический цикл прозы Гершельмана-рассказы и миниатюры, посвященные кончине человека, его существованию на грани жизни и смерти, его первоначальному посмертному бытию. Эти произведения в какой-то мере смыкаются, с одной стороны, с его фантастическими вещами, с другой же, – с философскими. Таковы рассказы Гершельмана «Переход», «Русалка», миниатюры «Самоубийца и звезды», «Нечто астральное», «Покойница лежала». К этому же циклу относится и стихотворение «Умерла и лежала в гробу…». Красной нитью через эти произведения проходит мысль о трагическом одиночестве как умирающего, так и умершего, о непонимании живыми их состояния. Из других эмигрантских авторов, пожалуй, лишь В. Сирин (В. В. Набоков) проявлял интерес к теме посмертного бытия человека. Кстати, «Приглашение на казнь» В. Сирина была одной из немногих книг, которую Гершельман взял с собой, уезжая из Эстонии…

У К. К. Гершельмана есть и своего рода психологические этюды с уходом в мир подсознательного и одновременно в мир таинственного, даже мистического. В них перед героями нередко встают психологические, переходящие в философские загадки о сущности мироздания и о смысле человеческого существования («Рассказ без названия». «Револьвер»; последний не опубликован). В этих произведениях Гершельман в какой-то мере использует опыт сюрреалистов, их описание потока сознания, в котором как будто бессистемно и хаотично смешиваются разные начала. Впрочем, сюрреалистом Гершельман ни в коей мере не был: он, пожалуй, для этого слишком рационалистичен…

К этой же группе можно отнести и очень интересный, мы бы даже осмелились сказать, новаторский рассказ К. К. Гершельмана «Начало (Дочери Анне)», впервые здесь публикуемый. В нем писатель пробует – и, как нам представляется, удачно – воссоздать мировосприятие младенца, начиная с утробы матери до года жизни. Рассказ основан на собственных наблюдениях автора за младенчеством дочери Анны; ей же он и посвящен.

В творчестве К. К. Гершельмана есть рассказы и миниатюры, которые вернее всего охарактеризовать как преимущественно философские. Это миниатюра «Самое важное», рассказ «Отпавший ангел. Выписки из его дневника» – о происхождении зла на земле, о противоборстве мира чувств и разума человека и последствиях этого.

Но К.К. Гершельману вполне удавались и выдержанные в традиционной реалистической манере рассказы из повседневной жизни («Девочка Надя», «Встреча», «Место в шлюпке», хотя в последнем и рисуется экстраординарная ситуация). У него даже можно найти юморески в духе Н. Тэффи («Книга хорошего», публикуемая в нашем «Избранном»).

Прозаическое наследие К. К. Гершельмана довольно велико и, как мы могли удостовериться, разнообразно. К прозе он обращался даже более продолжительный период времени, чем к стихам, и, если верить его супруге, отдавал прозе предпочтение перед поэзией, считал ее более важной частью своего творчества [61]61
  См. в письме Е. Б. Гершельман к В. С. Булич от 29. окт. 1953 г. (Памятники культуры, 1997. С. 130).


[Закрыть]. Любопытно, однако, что если почти все стихотворения зрелого Гершельмана опубликованы, то этого никак нельзя сказать о его прозе: хотя целый ряд его ранее неопубликованных рассказов и миниатюр и включен в эту книгу, тем не менее остается еще немало произведений, никогда не печатавшихся. Правда, нередко это незаконченные произведения, сохранившиеся в архиве писателя в виде черновых рукописей.

Очень необычны опыты К. К. Гершельмана в области драматурга, впрочем, немногочисленные. Они также не опубликованы и не известны даже исследователям – по крайней мере в статьях о Гершельмане не упоминаются. Это, прежде всего, «Ванька-Встанька. Лубок. Пьеса для кукольного театра», сохранившаяся в архиве писателя. Вероятно, она выросла из тех кукольных представлений, которые, по воспоминаниям дочери Карла Карловича, Анны, в ее детские годы регулярно устраивались в доме Гершельманов к дням рождения и по праздникам. Куклы и декорации, естественно, были самодельными, актерами же выступали сам писатель, его брат Константин («дядя Котя») и Елизавета Бернгардовна.

Увлечение кукольными представлениями было столь велико, что родители Анны даже подумывали о создании своего настоящего кукольного театра, но эти планы, вернее, эти мечтания, не были претворены в жизнь. Кроме того, Гершельманы устраивали для детей еще Schattenspiel'и – так называемые китайские тени: исполнение сценок при помощи теней, отбрасываемых на экран движущимися фигурками. Анна и Константин Гершельманы вспоминают, что еще в Познани отец и мать давали для них такого рода представления (как и кукольные), причем на них приглашались и проживавшие в их доме польские детишки.

Пьеса для кукольного театра «Ванька-Встанька» – достойный внимания художественный эксперимент Гершельмана. Она написана раешником в сугубо простонародном стиле, вполне естественном для лубка, для народного кукольного театра. Но рассчитана пьеса явно на интеллигентного зрителя или читателя, который и не должен принимать всерьез всё, что творится на сцене. Слушатель-зритель все время ощущает скрытый юмористический, иногда и иронический подтекст происходящего. Причем это порою черный юмор, заставляющий вспомнить обэриутов. В архиве К. К. Гершельмана сохранились также сценки для кукольного театра, рассчитанные именно на зрителя детского возраста и, вероятно, представляющие собой переделки или переложения немецких произведений этого рода, но любопытно, что они также написаны раешником.

Сюда же следует, по-видимому, отнести еще одно произведение К. К. Гершельмана, созданное совсем в другом стиле; его лишь условно можно считать образцом драматургии. Это «сказка в 13 поэзо-рисунках “О вежливости и благовоспитанности”», предназначенная в первую очередь для взрослых или школьников старшего возраста. Она переносит читателя в стилизованный мир французского рококо с всё тем же ироническим подтекстом. Сказка, прежде всего, примечательна рисунками самого автора, превосходно иллюстрирующими описываемое и усиливающими скрытую иронию, вызывающими веселую усмешку читателя.

Особняком в небольшом драматургическом наследии К. К. Гершельмана стоит его сценка-миниатюра «Божественная комедия», в которой как бы предугаданы многие события середины и второй половины XX в. Речь в ней идет об узаконенном убийстве людей, которые по мнению власть имущих все равно обречены на смерть. Самое страшное для автора – полная пассивность самих жертв, их готовность безропотно идти на смерть, полное подчинение существующему антигуманному порядку.

***

Интерес к литературной критике и к историко-литературной эссеистике К. К. Гершельман проявил весьма рано. В шестом сборнике «Нови» в 1934 г. появилась его статья «О современной поэзии», которой Гершельман включился в развернувшуюся на страницах эмигрантской печати дискуссию о кризисе зарубежной русской поэзии и о возможных путях ее развития [62]62
  См.: Вейдле В. Чистая поэзия // Современные записки. 1933. Т. 53. С. 310–323; Вейдле В. Сумерки стиха// Встречи (Париж). 1934. Март. С. 105–107; Адамович Г. Стихи // Последние новости. 1934. 8 февр. № 4705; Ходасевич Г. Кризис поэзии // Возрождение. 1934. 12 апр. № 3235; Смоленский В. О кризисе в поэзии II Меч. 1934. 20 мая. № 1–2. С. 8–9; Терапиано Ю. Рыцарь бедный (Еще о кризисе в поэзии) // Меч. 1934. 24 июня. № 8. С 9-10, и др.


[Закрыть]. В статье обращает на себя внимание то, что автор рассматривает кризисное состояние современной русской поэзии на широком историко-литературном. Корни его он видит в тех процессах, которые имели место в русской да и – шире – в европейской поэзии конца XIX – начала XX в.: в увлечении формальной стороной стиха, в утверждении принципа «искусства для искусства». По убеждению К.К. Гершельмана, перспективы развития поэзии в этом направлении исчерпаны. Центр тяжести должен быть перенесен на содержание – философско-религиозное осмысление жизни, что уже заметно в творчестве М. Цветаевой, в поэзии «Чисел», которую Гершельман ставит очень высоко, особенно подчеркивая в ней «своеобразный “аскетизм формы”». Гершельман призывает к «повышению смысловой выразительности стиха» [63]63
  Гершельман К. О современной поэзии // Новь. Сб. 6. 1934. С. 54.


[Закрыть], он ратует за обращение поэтов к серьезным экзистенциальным проблемам бытия человеческого, в частности, к проблеме смерти.

«Поэзия должна выработать новую форму, обеспечивающую ей максимальную насыщенность содержания при максимальном лаконизме формы», – утверждал Гершельман [64]64
  Там же. С. 55.


[Закрыть]. Статья привлекла внимание читателей и вызвала отклики в эмигрантской прессе [65]65
  См., напр.: Бем А. Л. Соблазны простоты // Меч. 1934. 22 июля. № 11–12. С. 14–16.


[Закрыть].

В центре позднейших историко-литературных эссеистического типа трудов К. К. Гершельмана – два ему особенно близких гения русской литературы: А. С. Пушкин и Ф. М. Достоевский. Причем Гершельмана интересуют не их биографии, не их художественное творчество как таковое. Его интересует, прежде всего, отражение в их творчестве важнейших философских и этических проблем, остающихся актуальными и сегодня, отношение их самих и героев их произведений к Богу, к основным принципам христианской морали, к проблеме свободы, в том числе свободы воли и свободы творчества.

Статья К. К. Гершельмана «Тема “тайной свободы” у Пушкина» как раз и посвящена свободе творчества. «Тайная свобода» и есть ее выражение, без нее не может быть настоящего, «правдивого» искусства. А. С. Пушкин, по убеждению Гершельмана, в наибольшей степени воплощает идеал истинного поэта, поэта-пророка, верного своему призванию, готового следовать «велению Божию» как высшему началу, что, однако, не противоречит служению голосу народной и общечеловеческой совести.

«Художественная совесть поэта есть высший законодатель и судья его творчества – в этом и заключается его “тайная свобода”» [66]66
  Гершельман К. Тема «тайной свободы» у Пушкина // Новый журнал. 1949. Кн. XXII. С. 184.


[Закрыть].

Как считает Гершельман,

«Пушкин не только создал новую поэзию, но и указал очень точно моральные требования, определяющие отношение поэта к поэзии» [67]67
  Там же. С. 186.


[Закрыть].

Они отрицают любой «заказ», в том числе и «социальный заказ», и это положение сохраняет силу и сегодня.

В «Заметках о Пушкине» К. К. Гершельман стремится определить наиболее характерные черты «натуры» поэта и его миросозерцания, прежде всего, отношение к Богу и к религии. По мнению Гершельмана, Пушкин и как художник, и как личность – редкий случай цельного и вместе с тем сложного человека. Он подчеркивает «русскость» Пушкина и в то же время его «европеизм», открытость всей мировой культуре, его любовь к жизни, особый оптимизм, вместе с тем не отрицающий ни скептицизма, ни грусти. Одним из главенствующих начал миросозерцания Пушкина Гершальман считает чувство умиротворенности, Пушкину свойственна внутренняя религиозность при отсутствии интереса к внешней стороне религии.

Творчество Ф. М. Достоевского, как известно, дает богатейший материал для постановки и попыток решения так называемых вечных проблем. Не случайно романы и публицистика Достоевского уже более столетия остаются предметом живейшего интереса и споров писателей и мыслителей многих стран, разных национальностей. В статье-эссе «“Бунт” Ивана Карамазова» (кстати, трижды публиковавшейся в русских зарубежных изданиях, правда, уже после смерти автора) К. К. Гершельман обращается к роману Достоевского «Братья Карамазовы». Его внимание привлекли здесь две вечные проблемы: проблема свободы личности и проблема страдания человека, в первую очередь неоправданного страдания людей. Она, в свою очередь, с одной стороны, оказывается связанной с вопросом о «вине» Бога, допускающего эти неоправданные страдания, не уничтожающего зло, хотя это в его силах; с другой же, – она трансформируется в вопрос о допустимости или недопустимости бунта против зла и против Бога. Возможность решения всех этих проблем Гершельман увязывает с идеей бессмертия человека, его грядущего воскресения.

«Воскресением восстанавливается справедливость, обидчику дается возможность раскаяться, жертве – простить. Этим страдание из подневольного, принижающего превращается в свободное, возвышающее. Таким образом, идея бессмертия тесно переплетается с моральной проблемой» [68]68
  Гершельман К. «Бунт» Ивана Карамазова // Мосты (Мюнхен). 1960. № 5. С. 228.


[Закрыть].

***

Совершенно особый раздел творческого наследия К.К. Гершельмана составляет его философская эссеистика, отражающая систему его философских воззрений, еще совершенно неизученных, что крайне затрудняет анализ этой эссеистики. К тому же, как уже отмечалось выше, основной философский труд Гершельмана «Философия 1/4 часа» до сих пор не опубликован.

К. К. Гершельман всегда очень интересовался философией и весьма рано стал пробовать свои силы в жанре философских афоризмов. В его архиве есть подборка афоризмов, помеченная 1930 годом. В июне 1938 г. Гершельман писал В. С. Булич:

«Сейчас у меня господствует тенденция возвратиться к наиболее близкой мне области, всегда затрагивавшей меня больше всего – к философии. Но философия в узком смысле слова – философия как наука – тоже не удовлетворяет вполне – кажется скучной, недостаточно волнующей; ее можно использовать только как сырой матерьял. Хочется найти для нее какое-то художественное выражение… Какая-то область между философией, художественной > литературой и поэзией, м<ожет> б<ыть> ближе всего ее могло бы определить имя Ницше» [69]69
  Isakov S. G. Переписка К. К. Гершельмана и В. С. Булич. С. 193–194.


[Закрыть].

Последние десять лет жизни К. К. Гершельман в основном и посвятил именно философской эссеистике, которая по объему превосходи! остальную часть его творческого наследия, вместе взятую.

В бумагах К. К. Гершельмана в разделе, названном «Интимы», сохранилась такая, в высшей степени характерная запись:

«Чайковский писал, что он всё время слышит музыку – всё время, непрерывно, сочиняет – при всех разговорах, при еде, при ходьбе и т. д. – всё время часть его сознания занята музыкой. Почти так же обстоит у меня с философствованием; при разговоре я, правда, думать не могу, но при ходьбе и еде думаю всё время – это почти непрерывный монолог. Если бы записывать всё, что кажется достойным записи, – не хватит никакого времени, думается во много раз быстрее, чем можно записать. Но, м<ожет> б<ыть>, это и к лучшему, что не всё записывается: многое исправляется таким образом, сжимается, концентрируется».

В архиве К. К. Гершельмана хранится также огромное количество – несколько ящиков! – выписок из прочитанных в последние годы жизни книг. Они свидетельствуют об исключительно широком круге чтения писателя. Этот круг чтения, прежде всего, включал труды по философии, в особенности по новой и новейшей западной философии (Вильгельм Оствальд, Артур Шопенгауэр, Эрнст Мах, Уильям Джеймс, Сёрен Кьеркегор, Анри Бергсон. Карл Ясперс и др.), но также труды по психологии (Зигмунд Фрейд), физиологии высшей нервной деятельности (В. М. Бехтерев), истории и философии религии, по этике, политической экономии, по истории искусств и даже по теоретической (в том числе, атомной) физике, астрономии, космологии. Обращает на себя внимание тот факт, что как раз трудов русских философов мало – это только Н. А. Бердяев и С.Л. Франк, правда, зато много выписок из Ф. М. Достоевского и Л.Н. Толстого (преимущественно из его философско-публицистических трудов). Эти выписки и конспекты Гершельмана, написанные мелким бисерным почерком, сами по себе представляют любопытный памятник той эпохи, когда они создавались, – периода войны и послевоенной разрухи. Это маленькие самодельные миниатюрные тетрадки или даже отдельные листочки плохой, пожелтевшей бумаги. Видно, как Карл Карлович старался экономить бумагу…

В 1940-е годы была окончательно выработана та жанровая разновидность эссе, та ее структура и та манера изложения материала, которые характеризуют почти всю философскую эссеистику К. К. Гершельмана. Это цепочка афоризмов [70]70
  Ср. в письме к А. К. Древингу от 8 июля 1950 г. (хранится в архиве К. К. Гершельмана): «…Отказываться от афоризмов не хочу, т<ак> к<ак> эта форма очень компактна и позволяет мне высказаться гораздо шире, чем всякая другая».


[Закрыть]; иногда писатель прибегает и к большим по размеру отрывкам текста, но все равно их афористическое начало, афористическая основа остается в силе. Однако, как отмечал сам Гершельман в письме к В. С. Булич от 6 октября 1951 г.,

«некоторая внутренняя связь между ними (афоризмами. – С. И.) всё время сохраняется, т<ак> ч<то> читать их все-таки следует в том порядке, в каком они переписаны, каждый из них поддерживает и дополняет соседний», т. е. эссе из афоризмов все же составляет некое единое художественное целое. Все эти работы «надо, конечно, брать в каком-то “художественном” плане… Я нарочно стараюсь удержаться в них на грани намека, художественного сравнения, не договаривая и не конкретизируя мысли до конца, т<ак> к<ак> в этих вопросах конкретизация привела бы к огрублению и уплощению мысли. Как метод – это должна быть художественная загадка, отнюдь не “рассуждение”» [71]71
  Памятники культуры, 1997. С. 127–128.


[Закрыть].

Любопытно, что в ответном письме В. С. Булич отмечала: эссеистика Гершельмана содержательна, глубока, закончена по форме,

«но требует сосредоточенного внимания и способности угадывать то, что таится за многоточием… Не всякому читателю или слушателю это по плечу… Ваша книга – для немногих, как, впрочем, им многое из того, что подлинно и ценно» [72]72
  Там же. С. 129.


[Закрыть].

Прежде чем коротко охарактеризовать некоторые образцы философской эссеистики К. К. Гершельмана, все же надо сказать хотя бы несколько слов о философских воззрениях их автора вообще. В сверхкраткой конспективной форме Гершельман изложил их в письме от 8 июля 1950 г. к православному священнику, родом из России, А. К. Древингу (письмо хранится в архиве писателя).

К. К. Гершельман стремился совместить, синтезировать пантеистическую и теистическую точки зрения.

«Я сам котел бы иметь право назвать свое мировоззрение христианским, а в христианстве этот синтез, как мне кажется, достигнут сполна».

В системе этого синтеза важное место занимает проблема отношения личного «я» к Богу.

«Я не знаю, насколько догмат о богочеловечности Христа распространим с точки зрения православной церкви на отношение между Богом и каждым человеком. Возможно, что я высказываю чудовищную ересь, говоря, что отношение между Христом и Богом кажется мне конечным заданием для каждого из нас. Христос – “первородный между многими братьями”, мы – “сонаследники Христа”».

Отсюда признание «богосыновства каждого человека».

«Бог-сын есть человек вообще, каждый человек в той мере, в какой он “член тела Христова”, “член Церкви”, член идеального, а не греховного миропорядка».

Вместе с тем, отношение Бога и человека по своей сути антиномично, одновременно следует говорить и о нераздельности Бога и человека, о их неслиянности.

Точно также в философской системе Гершельмана идентифицируются понятия «жизнь» и «Бог». Жизнь «берется мною как живое личное существо, в памяти которого, например, и осуществляется мое бессмертие… Без бессмертия человека не может быть бессмертен и Бог».

Важен и другой момент в учении Гершельмана: «попытка передать чувство реальности жизни как таковой».

«Я сам, – пишет К. К. Гершельман. – в такой попытке вижу свою главную задачу; чувство удивления перед наличием жизни, наличием бытия (тема “философии 1/4 часа”) составляет главный пафос моего философствования… В глубине моего миросозерцания лежит положительное чувство (удивление чуду, восхищение, даже восторг), а не отрицательное (ужас, сомнение, уныние); мое миросозерцание по существу жизнеутверждающее и уже по этому одному не упадочно».

Эти положения легли в основу посмертно опубликованных эссе К, К. Гершельмана «О “Царстве Божием”», «Бог, мир и я», «О бессмертии», «Об игре», «“Тон” мира», «Мифы о происхождении бытия» и др.

Не рассматривая подробнее все вошедшие в нашу книгу эссе К. К. Гершельмана (это задача будущих исследователей его философского наследия), остановимся лишь на некоторых из них, более ориентированных на проблемы, волнующие современного человека и вызвавшие отклики у читателей.

В большом по объему эссе «О “Царстве Божием”» К. К. Гершельман утверждает возможность построения его людьми уже здесь, на земле, в их земной жизни, поскольку подлинное Царство Божие внутри нас, оно в любви, в любовном отношении к людям, к миру, нас окружающему. Мы уже живем в вечности. Жизнь сама по себе чудо, «огромное счастье», исключительная ценность, данная нам Богом. «Земное зло – поверхность», – утверждает Гершельман. По своей сущности человек добр.

«Всё зло только в отклонении от этой сущности» [73]73
  Гершельман К. О «Царстве Божием» // Опыты (Нью-Йорк.) 1955. Кн. IV. С. 79.


[Закрыть].

«Наша сердцевина – Бог, “образ Божий” в нас» [74]74
  Там же. С. 80.


[Закрыть].

Это всё и делает возможным осуществление Царства Божиего на земле.

«Всё дело в нас самих. Дело не в отсутствии рая, а в нашей неподготовленности к нему» [75]75
  Там же. С. 78.


[Закрыть].

«Царство Божие, бессмертие, рай, блаженство – это пробуждение Бога в нас, оно настолько же возможно в земной жизни, как и в любом из неизвестных “потусторонних” миров» [76]76
  Там же. С. 84.


[Закрыть].