Текст книги "Собрание сочинений, том 15"

Автор книги: Карл Генрих Маркс

Соавторы: Фридрих Энгельс
сообщить о нарушении

Текущая страница: 55 (всего у книги 61 страниц)

Несмотря на это, такие элементы все еще составляют большую часть армии, и к ним приспособлен весь внутренний распорядок. Английская казарма с флигелями и двором со всех сторон окружена высокими стенами, в которых, как правило, имеются только одни ворота. Отдельное здание занимают офицерские квартиры, в одном или нескольких других помещаются солдаты. Та часть здания, где окна солдатских помещений выходят на улицу, при новых постройках обычно отделяется глубоким рвом и прочной железной изгородью по его наружному краю. В казармах больших городов, в частности, в казармах милиции, где размещены цейхгаузы (милиция собирается лишь на четыре недели в год), бывает, что весь уличный фасад здания снабжен ружейными бойницами вместо окон, а углы – башенками, устроенными для фланкирования ружейным огнем, – доказательство того, что восстания рабочих считаются не столь уж невозможными. В этой большой казарме-тюрьме солдат проводит всю свою жизнь, за исключением часов досуга. Доступ штатских лиц строго контролируется, и все здание, насколько возможно, ограждено от посторонних взоров, так что солдат, по возможности, находится под контролем и обособлен от штатских. Простосердечные отношения между гражданским населением и солдатами, столь обычные для Германии, легкость доступа в казармы для каждого здесь совершенно отсутствуют, а для того чтобы не устанавливалось никаких продолжительных связей, гарнизоны, как правило, ежегодно меняются.

Наиболее распространенные дисциплинарные проступки легко угадать по характеру армии. Это – пьянство, самовольные отлучки после вечерней зори, воровство у товарищей, драки, неповиновение и оскорбление действием начальников. За более легкие проступки наказывает без судебного разбирательства батальонный командир. Он имеет исключительное право наказания, но может передать ротному командиру право налагать арест в казарме сроком до 3 дней. Он сам имеет право налагать следующие взыскания: 1) тюремное заключение сроком до 7 дней, одиночное или общее, со штрафной работой или без нее. Солдаты, приговоренные к этому, имеют право через батальонного командира апеллировать к военному суду; 2) помещение в карцер (black-hole) сроком до 48 часов; 3) арест в казарме сроком до 1 месяца, причем арестованный несет всю службу и сверх того должен выполнять еще специальные задания, возлагаемые на него командиром. Кроме того, каждый арест в казарме влечет за собой штрафное строевое учение в полном снаряжении сроком до 14 дней. Такое штрафное учение не должно длиться более 1 часа без перерыва, но может повторяться до четырех раз в день. В случаях 2) и 3) командир может разрешить апелляцию к военному суду. Одиночное заключение или заключение в карцер должно, по возможности, применяться в случаях пьянства, драк и оскорблений начальства и в серьезных случаях может сочетаться с казарменным арестом таким образом, чтобы вся продолжительность ареста не превышала одного месяца.

Как видим, у английского командира батальона имеется в руках достаточно средств для поддержания порядка среди своих буйных парней. Если этих средств недостаточно, вступает в действие военный суд, где в последней инстанции бунтующему открывается перспектива «кошки-девятихвостки». Это одно из самых варварских орудий наказания, какие только существуют: плетка с коротким кнутовищем и девятью длинными, жесткими и узловатыми веревками. Наказуемый обнажается до пояса, привязывается к треугольной раме и получает удары чрезвычайной силы. Уже первый удар рассекает кожу до крови. После нескольких ударов плетка и бьющий сменяются, чтобы преступник не получал никакого облегчения. Врач при этом, конечно, всегда присутствует. Пятьдесят подобных ударов, как правило, влекут за собой длительное лечение в лазарете. И все же часто встречаются люди, которые переносят эти пятьдесят ударов без единого стона, так как показывать боль считается большим позором, чем получать побои.

Двенадцать лет тому назад плетка применялась очень часто и допускалось до 150 ударов. Если я не ошибаюсь, даже командир полка мог в то время назначать без судебного разбирательства некоторое число ударов. Затем число ударов было ограничено до 50 и право назначать их предоставлено исключительно военным судам. Наконец, после Крымской войны было введено, главным образом по настоянию принца Альберта, разделение солдат на два разряда по прусскому образцу[385]385
  Согласно прусской военной системе, существовавшей в XIX в., рядовой состав армии делился на несколько категорий. Солдаты, совершившие дисциплинарные проступки, переводились из первой во вторую категорию, где могли применяться телесные наказания.


[Закрыть] и установлено, что только те солдаты, которые уже были переведены за прежние проступки во второй разряд и не перешли в результате безупречного поведения в течение одного года в первый разряд, могут за новые проступки подвергаться телесному наказанию. Это различие исчезает, однако, на поле боя; здесь каждый рядовой солдат вновь находится под властью плетки. В 1862 г. в армии было 126 случаев телесных наказаний, при которых 114 человек получили максимально допускаемое число – 50 ударов.

В общем видно, что как потребность, так и желание применять плетку сильно уменьшилось, и так как те же самые причины еще продолжают действовать в армии, то можно предполагать, что так будет и впредь и что «кошка» все больше и больше будет рассматриваться как чрезвычайное, исключительное средство устрашения, которое держится про запас для тяжелых случаев в боевой обстановке. Стало очевидным, что обращение к чувству чести солдата помогает больше, чем обесчещивающие наказания, и вся английская армия единодушно придерживается того мнения, что солдат после порки уже ничего не стоит. Тем не менее, в Англии в ближайшее время не произойдет полной отмены «кошки». Мы все знаем, как сильны были предрассудки в отношении телесных наказаний и как они сильны отчасти еще и теперь, даже в армиях, состоящих из гораздо лучших социальных элементов, чем английская; при армии же, набираемой путем вербовки, подобное крайнее средство устрашения до известной степени еще может быть оправдано. Англичане, однако, совершенно правы в том, что если уж должно существовать телесное наказание, то его следует применять лишь в крайних случаях, но зато очень серьезно. Вечное битье палкой в более легкой форме, как это встречается в некоторых, к сожалению, также в немецких армиях и которое может способствовать лишь ослаблению страха перед наказанием…

[Конец рукописи отсутствует. Ред.]

Написано Ф. Энгельсом в начале 1864 г.

Впервые опубликовано на русском языке в Сочинениях К. Маркса и Ф. Энгельса, 1 изд., т. XII, ч. II, 1935 г.

Печатается по рукописи

Перевод с немецкого

ПРИЛОЖЕНИЯ

ПРОШЕНИЕ К. МАРКСА О ВОССТАНОВЛЕНИИ ЕГО В ПРУССКОМ ПОДДАНСТВЕ[386]386
  Публикуемые в приложениях прошения Маркса о восстановлении в прусском подданстве были написаны по его просьбе Ф. Лассалем во время пребывания Маркса в Берлине весной 1861 г. и подписаны самим Марксом. Ходатайство Маркса было отклонено полицейпрезидентом Берлина, а затем, в ноябре того же года, министром внутренних дел Пруссии.


[Закрыть]

КОРОЛЕВСКОМУ ПОЛИЦЕЙПРЕЗИДЕНТУ г-ну БАРОНУ ФОН ЦЕДЛИЦ-НЕЙКИРХ

Ваше высокородие,

Настоящим покорнейше сообщаю Вам, что вследствие королевской амнистии я возвратился из Лондона, где проживал с 1849 г. в качестве политического эмигранта, снова в Пруссию, чтобы на первых порах поселиться здесь в Берлине.

Покорнейше прошу Ваше высокородие:

1) на основании королевского указа об амнистии и закона от 31 декабря 1842 г. (Собрание узаконений, стр. 15–18) признать мое возвращение в прусское подданство, что, согласно § 5 упомянутого закона, входит в компетенцию Вашего высокородия, и

2) выдать мне упоминаемое в § 8 закона от 31 декабря 1842 г. о принятии вновь прибывающих лиц (Собрание узаконений, стр. 5) удостоверение в том, что я заявил в здешнее королевское полицейское управление о своем прибытии. В связи с последним обстоятельством сообщаю, что, если это понадобится, я могу доказать наличие у меня вполне самостоятельных источников существования, предъявив контракты, заключенные мною с издающейся в Нью-Йорке газетой «New-York Tribune» в качестве одного из редакторов этой газеты, а также и другим путем.

На первых порах я поселился у моего друга, г-на Ф. Лассаля, Бельвюштрассе, 13, и покорнейше прошу выслать мне туда оба документа, о которых я прошу. С особым почтением

преданный Вашему высокородию

д-р Карл Маркс

Берлин, 19 марта 1861 г.

Публикуется впервые

Печатается по рукописи

Перевод с немецкого

ЗАЯВЛЕНИЕ К. МАРКСА ПО ВОПРОСУ О ВОССТАНОВЛЕНИИ ЕГО В ПРУССКОМ ПОДДАНСТВЕ

КОРОЛЕВСКОМУ ПОЛИЦЕЙПРЕЗИДЕНТУ г-ну БАРОНУ ФОН ЦЕДЛИЦ

Ваше высокородие,

В ответ на Ваше письмо от 21 с. м. имею честь выразить свое удивление по поводу того, что мое письмо от 19 марта показалось Вам не совсем ясным. Моя просьба состояла дословно в следующем:

«На основании королевского указа об амнистии и закона от 31 декабря 1842 г. признать мое возвращение в прусское подданство».

Именно эта просьба кажется Вашему высокородию не вполне ясной и заключающей в себе противоречие, поскольку я сослался при этом на то обстоятельство, что, в силу § 5 закона от 31 декабря 1842 г., признание моего возвращения в прусское подданство входит в компетенцию Вашего высокородия. Королевским указом об амнистии всем политическим эмигрантам, не осужденным военным судом, разрешается «беспрепятственное возвращение в земли Прусского государства». Так как я принадлежу к таким эмигрантам и являюсь по рождению пруссаком, о чем прилагаю в качестве официального документа мое свидетельство о рождении в виде выписки из актов гражданского состояния города Трира (от 7 мая 1818 г.), так как я покинул отечество в 1849 г., а до тех пор проживал в Кёльне в качестве редактора «Neue Rheinische Zeitung»[387]387
  «Neue Rheinische Zeitung. Organ der Demokratie» («Новая Рейнская газета. Орган демократии») выходила ежедневно в Кёльне под редакцией Маркса с 1 июня 1848 по 19 мая 1849 года. В состав редакции входил Энгельс, а также В. Вольф, Г. Веерт, Ф. Вольф, Э. Дронке, Ф. Фрейлиграт и Г. Бюргерс.
  Боевой орган пролетарского крыла демократии, «Neue Rheinische Zeitung» играла роль воспитателя народных масс, поднимала их на борьбу с контрреволюцией. Передовые статьи, определявшие позицию газеты по важнейшим вопросам германской и европейской революции, писались, как правило, Марксом и Энгельсом.
  Решительная и непримиримая позиция газеты, ее боевой интернационализм, появление на ее страницах политических обличений, направленных против прусского правительства и против местных кёльнских властей, – все это уже с первых месяцев существования «Neue Rheinische Zeitung» повлекло за собой травлю газеты со стороны феодально-монархической и либерально-буржуазной печати, а также преследования со стороны правительства, особенно усилившиеся после контрреволюционного переворота в Пруссии в ноябре – декабре 1848 года.
  Несмотря на все преследования и полицейские рогатки, «Neue Rheinische Zeitung» мужественно отстаивала интересы революционной демократии, интересы пролетариата. В мае 1849 г., в обстановке всеобщего наступления контрреволюции, прусское правительство, воспользовавшись тем, что Маркс не получил прусского подданства, отдало приказ о высылке его из пределов Пруссии. Высылка Маркса и репрессии против других редакторов «Neue Rheinische Zeitung» послужили причиной прекращения выхода газеты. Последний, 301-й номер «Neue Rheinische Zeitung», напечатанный красной краской, вышел 19 мая 1849 года. В прощальном обращении к рабочим редакторы газеты заявили, что «их последним словом всегда и всюду будет освобождение рабочего класса!»


[Закрыть] и привлекался к ответственности отнюдь не военным судом, а лишь обычным окружным судом в нескольких процессах по делам печати, которые я навлек на себя как редактор указанной газеты, – то ясно, что упомянутая амнистия распространяется и на меня.

Вышеизложенным я отвечаю Вашему высокородию одновременно на некоторые вопросы, которые Вы задали мне в своем письме.

Однако, по-видимому, может возникнуть другой вопрос. Королевская амнистия не только объявляет свободными от наказания лиц, уже осужденных законом, и гарантирует свободу еще не осужденным лицам, но одновременно разрешает эмигрантам «беспрепятственное возвращение в земли Прусского государства». Означает ли это, помимо освобождения от уголовного наказания, также и возвращение прусского гражданства, утраченного ими вследствие более чем десятилетнего пребывания за границей?

По моему истолкованию, по истолкованию всех юристов, по единодушному заключению общественного мнения и всей прессы – несомненно означает. И два аргумента неопровержимо доказывают это. Во-первых, то, что указ об амнистии гарантирует эмигрантам не только освобождение от наказания, но и определенно – «беспрепятственное возвращение в земли Прусского государства». Во-вторых, то, что в противном случае вся амнистия оказалась бы совершенно призрачной, амнистией, существующей только на бумаге. Ибо так как все эмигранты проживают за границей с 1848 и 1849 гг., то есть двенадцать лет, то все они тем самым утратили бы прусское подданство, и если бы это подданство не восстанавливалось амнистией, то якобы разрешаемое «беспрепятственное возвращение» в действительности никому не было бы разрешено.

Итак, нет никакого сомнения в том, что, несмотря на утрату прав прусского гражданства вследствие десятилетнего отсутствия, эти права должны быть восстановлены королевской амнистией.

Однако, хотя такова моя интерпретация и толкование юристов, в практическом отношении авторитетной и для практических шагов надежной почвой является только интерпретация властей.

Каким же образом королевские власти намерены интерпретировать королевскую амнистию?

Будут ли они истолковывать ее в том смысле, что амнистия есть амнистия, а беспрепятственное возвращение есть беспрепятственное возвращение? Или же они будут истолковывать ее в том смысле, что разрешение беспрепятственного возвращения препятствует возвращению и что, несмотря на указ, эмигранты должны оставаться лишенными отечества? При беспристрастном рассмотрении этих обстоятельств Вы, Ваше высокородие, должны будете признать, что такое скептическое отношение вряд ли может быть названо совсем необоснованным.

За последние двенадцать лет было так много предписаний и с этими предписаниями было затем связано так много неожиданных интерпретаций, что в конце концов никакая интерпретация не может уже более казаться вполне достоверной, никакая не может казаться абсолютно невозможной.

Таким образом, вполне надежным основанием, исходя из которого можно предпринимать практические шаги, является лишь интерпретация самих властей в отношении определенного лица.

Итак, признает ли Ваше высокородие, что я, несмотря на утраченное по закону прусское подданство, снова получил его но королевской амнистии?

Таков очень простой и ясный вопрос, который я хотел бы и должен задать Вашему высокородию.

Я тем более вынужден сделать это, что не могу до разрешения данного вопроса привезти из Лондона жену и детей, ибо, очевидно, нельзя требовать от меня, чтобы я предпринял ничем не оправданный переезд со всем моим хозяйством и семьей и только тогда начал бы борьбу, которую, если ее вообще придется вести, необходимо, напротив, закончить прежде, чем затевать дорогостоящее переселение обратно на родину с женой и детьми.

Мой вопрос тем более оправдан, как в высшей степени естественный и простой, что Вы, Ваше высокородие, сами поднимаете в Вашем письме от 21-го с. м. вопрос о том, на каком основании я претендую на то, чтобы «сохранить, несмотря на десятилетнее отсутствие», прусское подданство.

Из вышеизложенного Ваше высокородие видит теперь, на каком основании я претендую на это. То, что я задаю этот вопрос, оправдывается упомянутым мною § 5 закона от 31 декабря 1842 года. Ибо, поскольку в силу этого параграфа Ваше высокородие является компетентной инстанцией для разрешения натурализации, то a fortiori [тем более. Ред.] Вы являетесь также компетентной инстанцией, чтобы interpretando [в результате истолкования. Ред.] заявить, возвращается ли мне вследствие амнистии утраченное прусское подданство. Только в этом смысле я и сослался на § 5 упомянутого закона. Наконец, мне тем более надлежит обратиться с этим вопросом к Вашему высокородию, что я хочу поселиться именно в Берлине, а признание меня прусским подданным является юридической предпосылкой для разрешения поселиться в этом городе.

Ваше высокородие, как начальник полиции этого города, является, таким образом, той инстанцией, от мнения которой по указанному вопросу зависит разрешение на жительство.

Конечно, Ваше высокородие никак не может быть заинтересовано в том – да и от меня нельзя требовать этого, – чтобы я, в полной неизвестности и не имея возможности предпринять соответствующие практические шаги, ожидал три-четыре месяца или больше, пока вместе с окончательным решением вопроса о поселении мне станет известно, какое истолкование королевской амнистии Вы соблаговолите дать и захотите ли Вы признать мое восстановление в прусском подданстве или нет. Такого рода неизвестность в течение нескольких месяцев причинила бы мне во всех моих начинаниях, делах и в экономическом отношении самый чувствительный ущерб. Естественно также, я имею право знать, хочет или нет компетентная инстанция признать мое подданство, а эта инстанция не может считать ни правомерным, ни достойным себя отказать мне в ответе или затягивать этот ответ.

Поэтому я прямо, откровенно и честно ставлю Вашему высокородию вопрос:

признаете ли Вы или нет мое восстановление в прусском подданстве в силу королевской амнистии?

и ожидаю на мой вопрос такого же прямого, откровенного, и честного ответа. Я тем более заинтересован в скорейшем получении ответа, что только тогда получу возможность, в случае неблагоприятного решения, – хотя оно, конечно, невозможно – обратиться по этому вопросу к палатам еще в течение нынешней сессии, на которой, между прочим, будет обсуждаться еще один законопроект об амнистии, вызванный неясностью по поводу интерпретации указа об амнистии, А с другой стороны, я очень заинтересован в скорейшем получении ответа и потому, что могу пробыть здесь в настоящее время только очень недолго, так как семейные обстоятельства требуют моего возвращения в Лондон. Итак, я покорнейше прошу Ваше высокородие прислать мне откровенный и определенный ответ в ближайшее время; только тогда я смогу подать надлежащим образом прошение о поселении в этом городе.

С совершенным почтением имею честь оставаться преданный Вашему высокородию

д-р Карл Маркс

Берлин, 25 марта 1861 г.

Публикуется впервые

Печатается по рукописи

Перевод с немецкого

ЗАЯВЛЕНИЕ К. МАРКСА В СВЯЗИ С ОТКАЗОМ ВОССТАНОВИТЬ ЕГО В ПРУССКОМ ПОДДАНСТВЕ

Берлин, 6 апреля 1861 г.

КОРОЛЕВСКОМУ ПОЛИЦЕЙПРЕЗИДЕНТУ г-ну БАРОНУ ФОН ЦЕДЛИЦ, КАВАЛЕРУ И ПР.

Ваше высокородие,

В ответ на полученное вчера Ваше письмо от 30 марта имею честь возразить, что факты относительно моего отказа от прусского подданства в 1845 г., отказа, который Ваше высокородие считает действительным, по-видимому, не полностью известны Вашему высокородию, так как иначе не последовало бы, конечно, решение Вашего высокородия от 30 марта.

Приводимые ниже факты и юридические основания убедят Ваше высокородие в том, что в настоящее время мне не может быть отказано в прусском подданстве.

1. В 1844 г., во время моего пребывания в Париже, королевским обер-президентом Рейнской провинции был отдан приказ о моем аресте в связи с изданием под моей редакцией «Deutsch-Franzosische Jahrbucher»[388]388
  «Deutsch-f'ranzosische Jahrbucher» («Немецко-французский ежегодник») издавался в Париже под редакцией К. Маркса и А. Руге на немецком языке. Вышел в свет только первый, двойной выпуск в феврале 1844 года. В нем были опубликованы произведения К. Маркса: «К еврейскому вопросу» и «К критике гегелевской философии права. Введение», а также произведения Ф. Энгельса: «Наброски к критике политической экономии» и «Положение Англии. Томас Карлейль. «Прошлое и настоящее»» (см. настоящее издание, том 1, стр. 382–413, 414–429, 544–571, 572–597). Эти работы знаменуют окончательный переход Маркса и Энгельса к материализму и коммунизму. Главной причиной прекращения выхода журнала были принципиальные разногласия Маркса с буржуазным радикалом Руге.


[Закрыть], и этот приказ был переслан пограничным полицейским властям для приведения его в исполнение, как только я вступлю на прусскую землю. Тем самым я оказался с этого момента в положении политического эмигранта.

Но королевско-прусское правительство не удовольствовалось этим. В январе 1845 г. оно добилось от правительства Гизо моей высылки из Франции.

Я поехал в Бельгию. Но и там королевско-прусское правительство продолжало преследовать меня. Все под тем же предлогом, что я являюсь прусским подданным и что это обстоятельство дает прусскому правительству право предъявлять через свои посольства за границей требования в отношении меня, прусское правительство потребовало моей высылки и отсюда.

Так как приказ об аресте препятствовал моему возвращению на родину, то принадлежность к прусской национальности означала для меня только положение преследуемого; это означало то, что и в других странах меня по требованию прусского правительства подвергали преследованиям и высылке.

Я был тем самым вынужден лишить тогдашнее прусское правительство возможности продолжать преследовать меня и потому подал в 1845 г. прошение о выходе из прусского подданства.

Но и в то время у меня не было ни малейшего намерения отказываться от прусской национальности. Это можно доказать формально. Тот, кто отказывается от своей национальности, делает это всегда лишь с намерением принять другую национальность. Я этого никогда не делал. Я нигде не натурализовался и, когда временное правительство Франции в 1848 г. предложило мне натурализоваться, я отказался от этого.

Таким образом, прошение 1845 г. о выходе из прусского подданства не было, как ошибочно пишет Ваше высокородие, «добровольным» отказом от прусского подданства, а представляло собой лишь вынужденный жесточайшим преследованием повод к тому, чтобы освободиться от постоянного повода для этого преследования. Это был предлог, направленный против другого предлога, но отнюдь не серьезное намерение отказываться от моего прусского подданства. Как видно из вышеизложенного, Ваше высокородие не может ссылаться на то, что произошло в 1845 году.

Ссылаться на это значило бы оправдывать эпоху самых худших абсолютистских преследований, направленных против немецких литераторов, сохранять в силе эти преследования и извлекать из них выгоду. Это значило бы лишить меня прусской национальности на основании политического гнета того времени и на основании того, что я воспользовался насильственно навязанным мне таким образом средством, чтобы спастись от постоянного преследования, хотя я никогда не имел намерения всерьез отказываться от своей принадлежности к прусской национальности.

Что же касается, наконец, упоминаемой Вашим высокородием моей высылки в 1849 г., то я должен, сверх того, заметить, что тотчас же после марта 1848 г. я возвратился в Пруссию и поселился в Кёльне, где тогда же получил от кёльнского магистрата безоговорочное согласие на принятие меня в число граждан этого города. Правда, министерство Мантёйфеля в 1849 г. распорядилось выслать меня потому, что я якобы являлся иностранцем. Однако эта высылка принадлежит к самым противозаконным насильственным актам указанного министерства, поэтому на нее меньше всего можно ссылаться как на имеющий силу прецедент. И даже тогда я не подчинился бы этому приказу, если бы ряд политических процессов против печати и без того не вынудили меня, совершенно независимо от этой высылки, эмигрировать за границу.

После данных объяснений я считаю, что Ваше высокородие не может ссылаться на эти факты, подобно тому как объективно невозможно сделать из них какие-либо выводы не в мою пользу.

2. Но это совершенно невозможно также и вследствие королевского указа об амнистии. Этот указ гарантирует всем политическим эмигрантам «беспрепятственное возвращение в земли прусского государства», следовательно, беспрепятственное возвращение и в том случае, если они за это время утратили согласно закону прусское подданство, беспрепятственное возвращение, каким бы образом они ни утратили это подданство – будь то в силу самого закона из-за десятилетнего отсутствия, или вследствие того, что к этому присоединилось еще устное заявление о выходе из прусского подданства. Амнистия не делает различия между этими двумя способами потери прусского подданства. Она не делает также никакого различия между эмигрантами 1848–1849 гг. и эмигрантами более раннего периода; она не делает различия между теми, которые потеряли право прусского гражданства в результате конфликтов 1848 г., и теми, которые потеряли его вследствие политических конфликтов предыдущих лет.

Всем политическим эмигрантам, независимо от того, к какому времени относятся их политические конфликты и вследствие этого потеря права гражданства, гарантируется «беспрепятственное возвращение»; все они восстанавливаются по указу в своих прежних правах гражданства.

Поскольку королевская амнистия не делает различия между потерей гражданства в силу самого закона из-за десятилетнего отсутствия и потерей гражданства вследствие того, что к этому присоединилось еще личное заявление, совершенно недопустимо пытаться внести в королевскую амнистию путем интерпретации такое ограничение и такое различение, которых она сама нигде не устанавливает.

Тот незыблемый принцип, что амнистия никогда не должна истолковываться ограничительно, конечно, известен Вашему высокородию. Юриспруденция всех времен и всех стран с небывалым единодушием освятила этот принцип. Если указанный принцип был нерушимым принципом всех судебных органов, которым приходилось применять и интерпретировать указ об амнистии, то точно в такой же мере он должен служить принципом также и там, где эта интерпретация возлагается на административные власти. Всякая ограничительная интерпретация означала бы урезывание задним числом указа об амнистии и частичную его отмену.

Это менее всего может входить в намерения Вашего высокородия. Если я воздерживаюсь от привлечения находящегося в моем распоряжении юридического материала по этому вопросу, то делаю это потому, что, как мне кажется, достаточно обратить внимание Вашего высокородия на то, что всякая иная интерпретация королевской амнистии, отличная от моей, означала бы ограничение амнистии. Ваше высокородие видит из вышеизложенного, что в действительности все сводится, как я и указывал в своем последнем заявлении, к тому, восстанавливает ли королевская амнистия эмигрантов в прусском гражданстве, несмотря на то, что все они потеряли это гражданство по закону в результате десятилетнего неразрешенного отсутствия. Если согласиться с этим, а Ваше высокородие само признает это в своем письме от 30 марта, то совершенно безразлично, присоединилось ли к этой вытекающей из закона потере гражданства, которая устранена амнистией, еще какое-нибудь заявление соответствующего лица в прошлом, а установление такого различия явилось бы недопустимым ограничением амнистии.

3. Дело обстоит так не только в силу текста амнистии и в силу того благожелательного духа, в котором всегда должна истолковываться амнистия, но также и в силу юридической природы рассматриваемого случая. Ибо, в самом деле, какую разницу составляет для королевской амнистии то обстоятельство, потеряно ли право гражданства, которое она теперь восстанавливает, как этого не оспаривает и Ваше высокородие, в силу самого закона или вследствие того, что к этому присоединилось еще заявление какого-либо лица? Точно так же, как личное заявление эмигранта о том, что он, несмотря на закон, не желает терять прусское гражданство, не могло бы повлиять на потерю гражданства в силу закона, точно так же как такого рода заявление не смогло бы предотвратить потерю гражданства, так не может и усилить его потерю заявление какого-либо лица о том, что должно наступить нечто такое, что и без того наступило бы в силу закона, а именно – выход из прусского государства; это заявление остается declaration surerogatoire, совершенно безразличным, излишним заявлением, отсутствие которого ничему не препятствует и наличие которого не имеет никакого значения.

Ваше высокородие усматривает различие, по-видимому, в том, что я якобы «добровольно» отказался от прусского подданства, в то время как другие эмигранты лишились его вследствие десятилетнего отсутствия не по доброй воле. Однако и это неправильно. И десятилетнее отсутствие эмигрантов является формально добровольным отказом от прусского подданства, ибо в действительности никому из эмигрантов не препятствовали бы до истечения этого срока вернуться и предстать перед прусским судом. Не сделав этого, эмигрант добровольно предпочел лишиться прусского подданства. Стало быть, последний день неразрешенного десятилетнего пребывания за границей полностью равносилен письменному заявлению на имя прусского правительства о желании выйти из прусского подданства. Так как это пребывание за границей является таким же свободным волеизъявлением, как и направленное правительству письменное заявление, то последний день этого десятилетнего пребывания за границей со стороны каждого эмигранта означает voluntas tacita [молчаливое согласие. Ред.] на подачу такого же заявления, которое находится у Вас в моем деле с 1845 года. Следовательно, с формальной точки зрения у всех эмигрантов имеется такой же добровольный отказ от прав гражданства, как и у меня.

Разумеется, эти эмигранты в действительности не могли вернуться обратно, если не хотели подвергнуться аресту и уголовному преследованию, и тем самым в действительности были вынуждены остаться за границей. Но такое же действительное принуждение имеет место и в моем случае, как Ваше высокородие должно было видеть из вышеизложенного в пункте 1. И мне в действительности мешали вернуться приказы о розыске, и я отказался от прусского подданства в результате такого же принуждения, как и другие эмигранты, отказавшиеся от него в последний день десятилетнего отсутствия. Больше того, я был вынужден прибегнуть к этому мнимому отказу от прусского подданства еще и теми преследованиями, которые в отношении меня распространились также и за пределы Пруссии.

Итак, будет ли Ваше высокородие рассматривать формальную или реальную сторону дела, оно обстоит в отношении меня совершенно так же, как и в отношении всех других эмигрантов, и если, как Ваше высокородие не отрицает, благодаря амнистии эмигрантам возвращается утраченное в результате десятилетнего отсутствия право гражданства, то оно должно быть возвращено также и мне, несмотря на вынужденное заявление о выходе из прусского подданства, так как это заявление совершенно равносильно потере прусского подданства в силу закона.

То обстоятельство, что я письменно заявил об отказе от прусского подданства, которое я и так утратил согласно закону, не может, как указано, иметь значения, ибо это заявление не имеет никакой силы в связи с потерей прусского подданства, наступившей lege ipsa [в силу самого закона. Ред.] Усмотреть некоторое, хотя и неосновательное различие между мной и другими эмигрантами можно было бы, самое большее, лишь в том случае, если бы я принял новое подданство где-либо в другом месте. Это одно можно было бы считать добровольным поступком. Сам по себе отказ от прусского подданства был вынужденным и произошел бы и без того lege ipsa. Но я никогда и нигде не натурализовался. Очень многие эмигранты в действительности сделали это. Если даже в отношении таких эмигрантов королевскую амнистию следует понимать как безусловное право их на обратную натурализацию в случае, если они этого пожелают, то в отношении меня, который никогда не натурализовался в каком-либо другом государстве, возвращение права гражданства должно быть необходимо признано как результат самой амнистии.

4. До сих пор я объяснял Вашему высокородию, что если даже я лишился в 1845 г. прусского гражданства, то во всяком случае [Это место в рукописи подчеркнуто, по-видимому, Цедлицем, а на полях написано: «Ни в коем случае». Ред.] я получил его обратно в силу королевской амнистии. Однако столь же решающим основанием для удовлетворения моего ходатайства является то обстоятельство, что я вновь обрел прусское гражданство уже в силу решения Союзного сейма от 30 марта 1848 года.

Согласно этому решению право избирать и быть избранным в германское Национальное собрание было предоставлено всем политическим эмигрантам, которые захотят вернуться в Германию и заявят о своем желании восстановить свои гражданские права. Следовательно, согласно этому обязательному для Пруссии решению, в выработке которого участвовало прусское правительство, всем политическим эмигрантам было возвращено право гражданства в том государстве, гражданами которого они являлись раньше, или в том, где они хотели теперь поселиться.

Ввиду этого решения я тотчас же выехал из Парижа в Кёльн, восстановил там свое право прусского гражданства, получил, также без затруднения, согласие кёльнского магистрата на мое поселение в этом городе и, таким образом, во всяком случае с этого момента снова на законном основании вступил в права прусского гражданства, и противозаконная, нарушающая постановление Союзного сейма насильственная попытка министерства Мантёйфеля выслать меня ничего не может в этом изменить.