Текст книги "Игра (ЛП)"

Автор книги: Карина Хейл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 28 страниц)

– Давай просто пойдём. Пожалуйста. Мне нужно увидеть ее.

Поездка в больницу ощущается нереальной. Она кажется ничем иным, кроме как плохим сном. Опять же, последние двадцать четыре часа один сплошной ночной кошмар, с Лакланом во главе всего это. Я зажмуриваю глаза, и перед глазами возникает образ Лаклана на коленях, изо всех сил держащегося за меня, пока он, рыдая, извиняется. Знаю, он имел в виду все, что говорил. Я это знаю. Но ущерб уже нанесён.

Мой прекрасный зверь. Не думаю, что когда-то увижу его снова.

От нахлынувшей боли я наклоняюсь вперёд, и Стефани тянется с заднего сиденья, протирая мою руку, говорит, что все будет хорошо. Она не знает и половины всего.

Оказавшись в больнице, мы поднимаемся наверх, и я сталкиваюсь с мучительными стонами, стерильными запахами, тяжестью в воздухе. Каждый шаг дальше по коридору кажется длинней, чем первый, и часть меня начинает паниковать, что, если к тому времени, как я доберусь до палаты, будет уже слишком поздно.

В конце концов, мы доходим до отделения интенсивной терапии и видим Пола и Брайана в небольшой комнате ожидания, разговаривающих с врачами. Я быстро обнимаю их, пока они говорят мне, что Тошио едет сюда, ему надо было куда-то подбросить Шона.

Доктор, высокая блондинка с серьезным лицом, продолжает говорить мне все, пока Стеф держит меня за руку.

У мамы обширный инсульт и в мозге образовался сгусток крови.

Когда Тошио пришёл в дом и увидел ее на кухне, не реагирующей на слова, он вызвал скорую.

Они сказали, повреждения указывают на то, что она достаточно долго пролежала на полу.

Я задумываюсь о том времени, когда звонила ей, чтобы рассказать свои новости.

И она не ответила.

Могло это быть в то же самое время? Могла ли я быть настолько эгоистичной в своём стремлении остаться с Лакланом, что звонила ей, чтобы рассказать это, пока она страдала от гребаного инсульта?

Отвращение к самой себе достигает иного уровня.

Затем врач говорит, что ее ввели в состояние искусственной комы в надежде снизить внутричерепное давление и избежать отека мозга. Это поможет избежать последствий и нежелательного некроза и у мозга есть шанс на выздоровление.

– И каковы шансы на выздоровление? – тихо спрашиваю я. Смотрю вокруг на лица своих братьев и поражаюсь, насколько угрюмыми они выглядят. Они уже знают. Конечно же, они уже в курсе. Шансы не велики.

Врач натянуто улыбается мне.

– Пока мы не можем сказать наверняка. Это зависит...если отек спадёт, тогда мы сможем попытаться вывести ее из комы и посмотреть сможет ли она очнуться, и на каком уровне находятся ее показатели.

– Сможет ли она очнуться? – недоверчиво спрашиваю я.

– Наша задача как можно скорее вывести ее из комы. Мы не хотим дольше необходимого держать ее в этом состоянии. Но все ещё существует риск. Мы никогда, даже если мы уменьшаем воздействие, не знаем, очнётся ли пациент. Но иногда это единственный шанс, который у нас есть. – Она сочувственно наклоняет голову. – Когда мы решаемся ввести пациента в кому, мы уже говорим о крайностях. У вашей мамы впереди трудное время, вам всем надо быть очень сильными.

Я почти падаю в обморок. Хватка Стеф на моей руке становится сильнее, удерживаясь меня в вертикальном положении.

– Могу я ее увидеть? – шепчу я.

Врач кивает.

– Конечно, идите за мной.

Мы входим в ближайшую комнату, и она открывает шторы.

Там лежит моя мама.

Но это не моя мама.

Моя мама всегда была маленькой, но никогда такой крошечной. И не такой старой.

Это маленькая умирающая женщина, с серой, почти прозрачной кожей, болезненно худая, к ней присоединена куча приборов. Они издают звуковые сигналы, контролируя ее, единственный признак того, что она не умерла. Минуту я смотрю, как на мониторе бьется ее сердце, затем смотрю снова на неё, пытаясь сопоставить две картинки, доказательство того, что она жива.

– Это не она, – шепчу я, поднося руки ко рту, ожидая, что кто-нибудь согласится со мной, скажет мне, что все это большая шутка. Но никто ничего не говорит. Количество боли между нами ошеломляете. Я даже не в силах осознать все это, и мой мозг снова отключается. Словно нажали выключатель.

Но я все же поднимаю ее руку, кожа такая вялая и тонкая, и я держу ее, пытаясь придать ей сил, крича про себя, чтоб она возвращалась, чтобы, пожалуйста, прошла через это.

Ответа нет. Не знаю, почему я думала, что он будет. Так или иначе, они должны подождать, перед тем как вывести ее из комы. Но даже так, я думаю, может быть, возможно, просто мое присутствие здесь, нахождение всех ее детей рядом, даст ей знать, что у неё есть многое, за что стоит бороться.

Мне страшно, я в ужасе от того, что там, где она находится сейчас, она может увидеть папу, он может протянуть ей руку и она собирается взять его за руку. Она собирается позволить ему забрать ее, потому что это все, чего она хотела со дня его смерти.

Я не в силах остановить слезы, стекающие по лицу. Я даже не могу полностью отключиться.

Стеф держит меня и я так рада, что она здесь, и рада, что здесь мои братья, но я знаю, кто мне действительно нужен, в чьих руках я хочу оказаться сегодня вечером.

Учитывая все, что случилось, всех, кого я теряю, я поражена, что все ещё могу чувствовать в груди своё сердце. Я уже думала что там лишь пустота и ничего не осталось.

***

Следующие несколько дней проходят как в тумане. Мне как-то удаётся вернуться на работу, хотя после того, как я двигаюсь словно робот, Люси говорит мне взять ещё отгулы. Я знаю это ещё и потому, что Кэндис очень эффективно выполняет мою работу, но я об этом не беспокоюсь. Мне вообще ни до чего нет дела.

Так что большую часть времени я провожу в больнице. Сижу рядом с мамой, держу ее за руку и разговариваю. Просто разговариваю. Обо всем. Счастливые моменты. Старые воспоминания, которые есть у нас, хорошие дни, случавшиеся в прошлом. Все, что было до этого, кажется светлым. Ничто и никогда уже не будет прежним. Я это знаю.

Когда может, приходит Стеф. Иногда с Линденом. Иногда это Никола и Брэм. Обычно здесь один из моих братьев. Они все извиняются, что им никогда не следовало позволять мне взваливать все это на себя, что мне нужна была их поддержка, что им надо быть менее эгоистичными, потому что они были воспитаны совсем не так.

Но на самом деле не имеет значения, что они говорят. Я никого из них не виню. Я виню лишь себя за то, что меня не было здесь. Если бы я никогда не поехала в Шотландию, возможно, этого бы никогда и не случилось. Я не знаю, к чему бы это привело, но уверена, если бы я отвезла ее в больницу, все могло бы быть по-другому.

Самое смешное, что я все больше и больше начинаю понимать Лаклана. Это горе и чувство вины другого рода, но, в конце концов, меня так же съедают эмоции. Когда я дома, я ловлю себя на том, что выпиваю пару бокалов вина просто что бы захмелеть, очутиться там, где мне не надо думать, а просто дожить день и уснуть.

Я мало разговариваю с ним. Он постоянно пишет мне, спрашивая как я, как мама. Я всегда отвечаю лишь парой предложений. Кажется так легче, даже если я беспокоюсь о нем. Даже если я хочу знать в порядке ли он, что он получает помощь. Я хочу знать, как прошла его игра. Но вместо того, чтобы спросить его, я смотрю в интернете. Он не играл в этой первой игре против Глазго, но они выиграли, и это принесло малюсенькую, грустную улыбку на мое лицо.

Спустя примерно неделю после маминого инсульта, врачи говорят, что отек немного спал и они настроены оптимистично.

Мы все собрались в больнице, братья и я с тревогой стоим около палаты, пока что-то происходит за закрытыми дверями. Может, именно оно. Мы можем войти туда, и она может улыбнуться нам, пусть даже слабо, но она может снова нашей мамой. Возможно, она расскажет нам о снах, которые видела об отце и мы бы посмеялись, поплакали и сказали бы ей спасибо, что вернулась к нам, своим детям, которые нуждались в ней больше, чем мы когда-либо были в состоянии сказать.

Но, когда врач выходит из палаты, мы сразу же понимаем, что новости плохие.

Она выдыхает и смотрит нам всем в глаза.

– Ничего не вышло.

Пол уходит у меня из под ног.

– Она жива, но...мы не можем отключить ее от системы жизнеобеспечения. Она не смогла вернуться.

– Так она все ещё в коме? – спрашивает Пол, звуча раздражённым. Это всегда было работой моего старшего брата. Сердиться.

Доктор кивает.

– Как я говорила, введение ее в медицинскую кому всегда последнее средство, особенно для человека ее возраста. Это всегда своего рода прыжок веры.

– И что же нам теперь делать? – паникует Тошио. – Что...что мы можем для неё сделать?

– Для начала, мы откажемся от барбитуратов, которые фактически отключают ее мозг. Но иногда мозг не начинает реагировать снова. На данном этапе невозможно определить, насколько сильны повреждения после инсульта, и каковы последствия пребывания в коме. У неё был шанс очнуться. Но она пока не очнулась. Мы подождём ещё несколько дней. Но, к сожалению, я не думаю, что она выйдет из этого состояния. Единственное, что вы можете, это ждать. Молитесь, если необходимо,

– Молиться? – с насмешкой говорит Пол.

Никко толкает его локтем, чтобы он заткнулся, а потом говорит врачу:

– Послушайте, как долго она может оставаться в коме? Ее мозг ведь реагирует, правильно? Ну, ведь люди постоянно выходят из комы. Думаю нам даже не надо обсуждать какие-то альтернативные варианты, пока мы не дадим ей все время, которое ей нужно.

Тошио кивает, вытирая слезы.

– Ага. Иногда люди просыпаются спустя несколько лет и с ними все нормально.

Да, грустно думаю я. Но эти люди молоды. А наша мама нет.

Я смотрю на доктора и знаю, она думает об этом же. Такова правда и я потратила всю свою жизнь, пытаясь смириться с этим, зная, что я буду вынуждена смотреть, как мама умирает и, вероятно, в это время я все ещё буду молода.

Но доктор не говорит ничего такого, вместо этого она говорит:

– Мы продолжим поддерживать системы жизнеобеспечения пока вы, как ее семья, не скажете нам прекратить.

Я закрываю глаза и чувствую руку Никко вокруг себя.

Мне хочется верить, что нам никогда не придётся принимать такое ужасное решение.

Я хочу верить, что мама все ещё может выбраться.

Я хочу верить во многие вещи.

Но я не знаю, сколько веры у меня осталось.

Глава 27

ЛАКЛАН

В течение нескольких дней после того, как Кайла уехала, я вижусь лишь с товарищами по команде и Амарой. Мой мир уменьшился до крошечных размеров. Без Кайлы рядом, все просто сжалось. Когда она была здесь, мир был широким и бесконечным. Теперь это снова словно лунатизм, каким он и был до того, как она пришла в мою жизнь.

Так что пока я игнорировал звонки от своей семьи, даже от Брэма из Штатов, я не слишком удивлён, найдя Бригса, во второй половине дня звонящего в мою дверь и бросающего камни в мое окно.

Я высовываю голову из окна, глядя на него вниз.

– Знаешь, у меня есть звонок.

– И ты бы ответил на свой звонок? – спрашивает он.

– Не раньше, чем ответил бы какому-то мудаку, кидающему камни мне в окно, – вздыхаю я и достаю ключи из кармана, бросая их ему вниз.

Если честно, я нервничаю по поводу нашей встречи. Последний раз я видел его в тот день, когда между мной и Кайлой все закончилось, и я все ещё не могу вспомнить всего, что произошло. Но он был там, по крайней мере, в какой-то момент.

Он заходит и закрывает за собой дверь.

– Привет,– засовывает руки в карманы своего модного костюма и не спеша прогуливается, наблюдая, как туфли стучат по деревянному полу, прежде чем поднять на меня взгляд.

– Я видел игру. Поздравляю.

– Спасибо. Хотя ты же знаешь, я для этого ничего не делал, – говорю я ему, садясь на диван. Лионель шлёпается мне на колени, умоляя почесать живот. Он знает, когда я чём-то обеспокоен, и это больше для меня, чем для него.

– Ха, уверен, все играют лучше, потому что знают, ты скоро присоединишься к ним. – Он делает паузу, косясь на меня. – Как Денни? Казалось, он в прекрасной форме.

Я киваю, пытаясь игнорировать растущий стыд.

– Угу, он в порядке. Полагаю то, что я был немного пьян во время тренировки, помогло. Я был не в состоянии причинить много вреда

Я смотрю на него в ожидании реакции.

Он лишь поднимает брови.

– Я знаю. Я много думал об этом. Это не совсем дружеский визит.

Я откидываюсь назад на спинку дивана и смотрю вниз на Лионеля, как моя рука бегает по его животу.

– Полагаю, будет слишком просить подобное от моего брата.

– О, так я теперь твой брат, – говорит он. – Понимаю. Только когда ты трезвый.

– Мне жаль, – говорю я, злясь от того насколько слабо звучит мой голос. Жалким.

– Я знаю, что тебе жаль, – говорит он. – Но думаю, ты не достаточно сожалеешь. Знаешь, Лаклан, думаю, я достаточно хорошо тебя знаю. Я не утверждаю, что знаю о тебе все, но это лишь потому, что ты не раскрываешь свои карты. И не зря. Но я думаю, даже если технически мы с тобой не связаны, мы одинаково решаем проблемы. Мы тонем в саморазрушении. Потому что, когда боль становится слишком большой, это становится удобным. Ты можешь увлечься своей грустью, своим чувством стыда. Я знаю, я так делал. – Он прикусывает губу и смотрит в потолок, будто общаясь с Богом. – Я так делал. И только сейчас я чувствую себя достаточно сильным, чтобы уползти. Но ты должен обнаружить этот момент. Ты нашёл свой десять лет назад, когда твой друг умер и ты был слишком испорчен, чтобы спасти его. Но ты и я. Люди. Все мы. У нас у всех по жизни много подобных моментов. Всегда есть больше, чем один конец. Это твой другой. Ты должен выбраться из него, я говорю тебе это как твой брат, твой друг, кто-то кто любит тебя и знает. Ты прямо сейчас должен выбраться из этого.

Я смотрю прямо перед собой, позволяя ноше опуститься на меня.

– Это не так просто, – говорю я ему и сожалею об этом сразу же, как только произношу эти слова. Осторожно смотрю на него и вижу столько возмущения и боли на его лице, что мне становится стыдно.

– Не говори мне, что это не так просто, – тихо говорит он, голос дрожит. – Я потерял жену и сына. Одновременно. Их забрали у меня и мне некого винить в этом кроме себя. Знаешь, какими были последние слова, которые я сказал ей? – Я качаю головой, не желая знать это. – Это было – пожалуйста, прости меня. Я умолял ее о прощении, потому что крупно облажался. И у неё никогда не было шанса простить меня. Она забрала Хэймиша и убежала от меня. Она ехала быстро, и дороги были мокрые, а потом у меня не стало семьи. Ирония заключается в том, что я так или иначе был на грани того, чтобы потерять их. Так что не говори мне, что это не так просто. Это самая трудная гребаная вещь, которую нужно сделать, выйти из чёрной дыры на свет, где ты можешь чётко увидеть что ты за кусок дерьма. И я все ещё выбираюсь из нее, но, по крайней мере, теперь я знаю, что сделаю это. – Он закрывает глаза и быстро качает головой. – Я должен. Я не могу прожить остаток жизни, ненавидя себя. Это вообще не жизнь.

Мне нечего возразить.

Он быстро садится напротив меня, опуская локти на колени.

– Я говорю это все не для того, чтобы обесценить то, через что ты прошёл. Это не соревнование, чтобы выяснить, чья жизнь стала хуже. Да? Это обо мне, я говорю с тобой и пытаюсь помочь. Ты позволишь мне помочь тебе? Я знаю, Кайла хотела, но ее здесь больше нет, а я не собираюсь никуда исчезать.

Я хочу сказать ему, что не вина Кайлы, что она ушла, но, думаю, мы оба знаем что, в любом, случае это моя вина.

– Что за помощь? – глухо спрашиваю я.

Он тянется в передний карман и вытаскивает кусочек сложённой пополам бумаги, держа его двумя пальцами.

– Это номер моего психолога. – Я безучастно смотрю на него, пока он качает им, – возьми его. Позвони ему. Запишись на приём. Пожалуйста.

Я колеблюсь. Моя гордость умоляет отказаться.

– Бригс...

– Нет, – говорит он. – Ты хочешь, чтобы сила тяжести забрала тебя обратно на дно? Ты хочешь, чтобы то, что случилось с Кайлой, случилось с кем-то ещё? Хочешь потерять свою организацию, свою карьеру, потому что, я гарантирую, все это случится с тобой, если ты прямо сейчас что-нибудь не сделаешь.

– Это своего рода вмешательство, – бормочу я, но беру бумажку.

– Так и есть, – говорит он мне. – Нашим родителям не стоит знать об этом, это лишь между нами. Но мне надо знать, что ты позвонишь ему. Я бы посмотрел, как ты делаешь это прямо сейчас, но я не твоя чёртова нянька, я тебе доверяю, да.

Он поднимается на ноги.

– Я также надеюсь, ты заглянешь в реабилитационный центр. У них отличные условия для спортсменов. Они осторожны. И знаешь, в этом нет ничего зазорного. Не заставляй меня петь тебе песню Эми Уайнхаус. – Он кивает мне. – Я буду на связи. Заставь тренера вернуть тебя на поле. Ты нужен им.

И на этом он уходит, оставляя меня сидящим на диване.

– Что думаешь об этом, Лионель? – спрашиваю я его, держа бумагу. Он обнюхивается ее, затем понимает, что она неинтересная и снова засыпает.

Я уже бывал в центре реабилитации, но психолог это совсем другое дело. До сих пор все мои рецепты выписывались врачами команды. Расскажите о своих проблемах, вот вам пилюли, чтобы это исправить, бум, вы готовы.

Но психолог вытащит на поверхность каждую уродливую деталь вашей жизни. Я не думаю, что достаточно силён, чтобы пережить это, я и так сталкиваюсь с этим в своих ночных кошмарах.

Хотя я не сбрасываю подобное со счетов. Для этого я слишком уважаю Бригса. Я поднимаюсь и вешаю бумажку на холодильник, под магнит, так чтобы она каждый день попадалась мне на глаза, пока я, наконец, не наберусь мужества что-нибудь сделать.

***

Завтра игра номер два и я знаю, Алан выпустит меня на поле. Я и нервничаю и одновременно чувствую облегчение. Я не хочу облажаться, но я так рад, что период ожидания закончен. С уходом Кайлы я везде вижу ее призрак, преследующий меня, так что мне надо что-то ещё, что заставит меня продолжать, толкнет меня на правильный путь.

Тем не менее, мне нужно услышать ее голос. Лишь на минуту. На все смс и звонки, которые я совершал, она едва отвечала, ответы были посредственными и я хочу от неё большего. Мне нужно быть там с ней. Я не могу себе представить, что она сейчас переживает.

Я звоню ей. У меня время в районе обеда, значит у неё уже утро.

И как обычно гудки, гудки и снова гудки.

Я уже готов повесить трубку, как она отвечает:

– Алло?

Звук ее голоса почти ломает меня.

– Кайла? – говорю я. – Это я. Лаклан.

– Я знаю, – безэмоционально говорит она. Она шмыгает носом, и я задаюсь вопросом, плачет ли она?

– Ты в порядке? – спрашиваю я. – Как мама?

– Она...она все ещё в коме.

– Дерьмово, лапочка. Мне жаль. Я пытался до тебя дозвониться...

– Знаю. Я много времени провожу в больнице, а они не очень приветствуют использование телефонов

– Это нормально, я понимаю, – я делаю паузу, упираясь кулаком в лоб и закрывая глаза. – Просто...не представляешь как приятно слышать твой голос. Я скучаю по тебе. Так сильно.

Так сильно, что у меня жжет в груди от этих слов.

Слышу, как она сглатывает.

– Угу. Я тоже по тебе скучаю. – Ее голос такой хрупкий словно стекло, словно она на самом деле не верит в то, что говорит. Но я все же цепляюсь за это. Она скучает по мне.

– Я...я постоянно думаю о тебе. Ты знаешь. Я люблю тебя, – шепчу я.

Но между нами лишь тишина, раскинувшаяся на океан.

Я продолжаю, не в состоянии справиться с этим.

– Я знаю, я действительно напортачил, лапочка, но...

– Лаклан, – устало говорит она. – Это не важно.

– Нет. Это важно. Ты важна. Я меняюсь, клянусь, я знаю, что у меня проблемы.

Она сердито ворчит.

– Да, у тебя проблемы. Но у меня тоже есть проблемы. Моя мама в чертовой коме. Прости, если сейчас я не хочу слушать твою печальную историю.

Ауч.

Ни один удар в регби не ранил так сильно как это.

– Хорошо, – неровно говорю я. – Мне жаль.

– Я знаю, – говорит она. – Послушай, я должна идти. Я собираюсь обратно в больницу. Я просто...понимаешь, теперь это моя жизнь? Просто жду, что будет дальше.

– Я мог бы приехать, – говорю я ей. – Я могу помочь.

– Нет, ты не можешь помочь, – быстро говорит она. – Ты не можешь помочь даже самому себе. Оставайся там, где тебе и следует быть. Ладно. Послушай, прямо сейчас я просто не могу иметь с тобой дело, разбираться с тем, кем мы были, пожалуйста, просто...не звони мне больше. И не пиши. Я в состоянии справляться лишь с одним горем.

Я чувствую, как последняя частичка надежды во мне съёживается в комок, сдуваемая холодным ветром, и никогда не вернётся.

– Пока, Лаклан, – говорит она.

Я не могу даже пошевелить губами, чтобы ответить. Она вешает трубку и все, что у меня было связано с ней, незамедлительно обрывается. Я могу чувствовать это, эти раны глубоко внутри.

Я на самом деле потерял ее.

Свою любовь.

Я встаю, хватаю кошелек и ключи и ухожу.

Иду в ближайший магазин, беру бутылку виски, затем иду и сажусь в парк напротив квартиры. И сижу там несколько часов.

Я выпиваю почти половину чертовой бутылки.

Когда я просыпаюсь, я все ещё на скамейке и какой-то мужик пытается украсть мою обувь. Я бью его, хватая за лицо, и он убегает по траве, перепрыгивая через забор.

Я неуверенно поднимаюсь на ноги, оставляю бутылку, и каким-то образом мне удаётся проникнуть в свою квартиру.

Когда я снова просыпаюсь, то лежу на животе в коридоре.

Рядом со мной лужа рвоты.

Моей рвоты.

Несколько кучек дерьма и моча тоже рядом.

К счастью, это не мое. Прошлым вечером я не выводил бедных Эмили и Лионеля на прогулку.

Нет, вместо этого я сделал такое благородное дело и упился в хлам, убиваясь горем, что Кайла оставила меня с нескончаемым потоком виски.

Я больше не могу так поступать.

Бригс прав. Так я не верну Кайлу, да и, вероятно, я так или иначе не верну ее, но однажды, если мне только снова выпадет шанс, я не могу снова все просрать.

Я не могу больше гробить свою жизнь.

У меня есть мои собаки. Мои друзья. Брат. Семья.

У меня есть такие прекрасные, замечательные аспекты моей жизни, а ведь когда-то я был лишь малышом с плюшевым львом.

У меня не было ничего, и я многого добился.

И посмотрите где я теперь, напиваюсь, жалею самого себя, пытаясь просто бросить все это.

Я медленно поднимаюсь с пола.

Убираю дерьмо.

Веду собак на очень, очень долгую прогулку, практически до побережья и обратно.

Я выговариваю им все, что накопилось, извиняясь, привлекая взгляды прохожих, как происходит всегда, когда я разговариваю с собаками, но мне все равно. Им надо это услышать. А мне надо избавиться от этой тяжести в груди.

Когда я возвращаюсь обратно домой, то иду прямо к аптечке и на короткий миг чувствую, как меня охватывает чувство вины, угрожая снова сделать слабым, и Перкосет зовёт меня по имени, предлагая веревку, так же как прошлой ночью протянул мне верёвку скотч.

Но, оказывается, веревка ничем не отличается от петли.

Я принимаю таблетки и, хотя их осталось совсем немного, опустошаю пузырёк и смываю их в унитаз.

Затем направляюсь на кухню, хватаю номер телефона с холодильника и, прежде чем начну сомневаться, записываюсь на приём через несколько дней. Администратор так же достаточно любезен, предлагая мне реабилитационную клинику для краткосрочного пребывания, где я могу остаться на выходные, так что это не помешает играм.

Есть люди, с которыми мне нужно поговорить. Джессика и Дональд. Алан. Амара и Тьерри. Я должен быть с ними откровенен, так же, как был со мной Бригс. Они должны знать, что происходит в моей жизни. Должны знать, что я не в порядке, у меня не все хорошо, и мне нужно так много любви и поддержки от них, сколько я могу получить. Я хочу сделать это для себя, но я не могу сделать это в одиночку. Я делал это один слишком долго. И этого не достаточно.

Теперь я знаю, кем я хочу быть.

Все ещё собой.

Просто лучше.

Глава 28

КАЙЛА

Прошло три недели.

Она в коме, она недоступна уже три гребаных недели.

Моя жизнь превратилась в ад, но я даже представить не могу, что переживает она, где она в этом мире в таком безнадежном, безжизненном состоянии. Я могу лишь надеяться, что где бы, как бы, в каком бы подвешенном состоянии она не находилась, мой отец держит ее за руку. Я знаю, чем сильнее он её держит, тем меньше вероятность, что она вернётся к нам. Но, в то же время, я не могу вынести мысли о том, что она одна, потерялась внутри себя.

Потому что я тоже потеряна.

Так запуталась.

И сквозь всю эту боль я продолжаю думать о Лаклане, о том, как обошлась с ним по телефону. Я сказала ему оставить меня в покое и никогда не звонить снова, но по правде это была ложь, просто тогда я этого не понимала. Я оттолкнула его, набросилась на него за то, что волновался за меня, заставила его думать о себе хуже, чем, я уверена, он уже думает.

Я просто хочу все вернуть обратно. Хочу услышать его голос, чтобы он держал меня в своих сильных руках и сказал, что все будет хорошо, даже если мы оба знаем, что не будет. Но лишь слышать это от него...у меня было такое чувство, словно мы вдвоём против мира и что он может защитить меня от всего.

Он просто не мог защитить меня от самого себя.

Опять же, он не мог защитить самого себя от чего либо.

Я не лгала, когда сказала, что скучаю по нему. Потому что, я скучаю. Постоянно. Непрерывно. Эта тупая, пульсирующая боль в моем сердце никак не уходит. Это иной вид боли, не тот, который я ощущаю из-за мамы и они обе ужасно невыносимы.

И когда он сказал мне, что любит меня...на одну блаженную секунду я вспомнила как это легко, иметь его любовь и как охотно отдавать ему свою, и такое впечатление, словно это было давным давно, словно мы были маленькими влюблёнными детьми и мир был солнечным, бескрайним местом, нашей площадкой. Я так сильно тоскую по тем дням, что это заставляет мои внутренности скручиваться, страстно желая того, чего, вероятно, у меня снова никогда не будет.

В пятницу Пол звонит мне на работу и просит встретиться с ним в больнице после обеда. Мне даже не надо спрашивать Люси, могу ли я уехать. У меня такое чувство, что они просто ждут подходящего времени, чтобы уволить меня, они просто не хотят быть полными уродами и увольнять постоянного сотрудника, чья мать умирает. На самом деле, я ничего не делаю, потому что Кэндис взяла на себя всё, а даже если и пытаюсь и нахожусь в правильном настроении, то не прилагаю особых усилий. На меня столько всего навалилось, и я не собираюсь драться за работу, которую собиралась бросить.

По дороге в больницу я решаю забрать Тошио, нуждаясь в поддержке, даже если надо поспешить. Мы все знаем, о чем речь, что нас ждёт.

В течение трёх недель не было никаких улучшений.

Пришло время решить, сколько ещё мы можем делать это с ней.

И, давайте посмотрим правде в лицо, как долго мы можем продолжать делать это с собой.

Хоть ее удар и сплотил нас, и мы стали ближе друг к другу, чем когда-либо, мы все впятером изможденные и мертвенно-бледные, лишь тень нас в прошлом. Наша мама не хотела бы этого для нас.

– Так ты думаешь это все? – спрашивает Тошио, на его лице отражается боль.

Сглатываю и кивая.

– Да. Думаю нам надо принять решение. Вместе.

Она минуту смотрит на свои ногти, а потом говорит:

– Шон порвал со мной.

Я ошарашена, не ожидая подобного.

– Он что?

– Ага. Чертов мудак, верно? – Он пытается улыбнуться, но вместо этого по его щеке сползает слеза. – Прости, я просто... я так охрененно зол. Так зол. Имею в виду, я через многое прошёл с ним. Его последний разрыв, смерть его кота, его боязнь зппп. Затем он потерял работу, а я был вынужден поддерживать его, помнишь? А потом...а потом он сказал, он больше не может находиться рядом со мной, что я слишком изменился. Я унылый. Унылый! Конечно, я твою мать, унылый! – Он бьет кулаком по приторной панели. – Я унылый и чертовски злой. Почему он не может любить меня таким?

Я издаю небольшой рычащий звук.

– Не могу в это поверить. Кто избавляется от кого-то, когда тот переживает трудные времена? Имею в виду, знаю, на работе, вероятно, хотят от меня избавиться, но они сдерживаются из вежливости.

– Ну от него я не получил ни грамма любезности. Обычно я не хочу подобного, но бл*дь, милый, просто, нахрен, притворись, пока мне не станет лучше.

Я просто в ярости и полностью на его стороне. Тошио был с Шоном, по меньшей мере, год.

– Я убью его.

– Я убью его первым, – говорит он, прищуривая глаза и глядя в окно. – Ты просто поможешь мне похоронить тело.

Мы погружаемся в тишину. Не могу поверить, что этот засранец разбил сердце моему брату, будто оно уже не разрушено. Не могу и представить, как ему тяжело.

Но опять же, могу. Я испытываю то же самое. Только это моя собственная вина, не Лаклана. Лаклана, который постоянно, каждый день нуждался во мне, Лаклана, который всем сердцем любил меня, даже когда у него не было шанса любить себя. Лаклана, который никогда бы не ушёл, потому что мне было больно, и я скорбела. Он бы лишь предложил мне свои руки и целовал бы меня, пока боль не превратилась бы в воспоминание.

Он дал мне все, что мог, каждую частичку себя, показал даже грязные, холодные и мрачные стороны. Он совершенно запутался, подчиняясь демонам, о которых никогда не просил. И все же в конце я была той, кто не смог справиться с ним. Я та, кто эмоционально оставил его. У меня было лучшее, и я потеряла это, и в процессе потеряла и себя тоже. Несмотря на то, что всегда было нелегко, и всегда была борьба, чтобы помочь ему освободиться от своих оков, держать в страхе его драконов, это не значит, что все, что случилось, не было чём-то хорошим. Любовь это всегда хорошо, неважно кто даёт ее вам.

Добравшись до больницы, мы вынуждены ждать Брайана, ему не так просто уйти с работы. Так что мы просто стоим там, поглядывая друг на друга, обнимая себя руками и переступая с ноги на ногу. Никто не хочет произносить ни слова, пока мы не соберёмся вместе.

Затем приходит Брайан, и Пол начинает разговор:

– Я разговаривал с врачом и местным неврологом и... – он закрывает глаза, качая головой. – Мы больше не можем позволить этому продолжаться. У неё нет шансов. Я хотел бы, чтоб шанс был, как и все мы, но... думаю, мы должны подумать о том, чего бы хотела она.

– Она не хотела бы, чтоб мы отказывались, – говорит Тошио, его сердце сейчас очень уязвимо. – Я не хочу, чтоб это был конец, не сейчас. Я не готов.

– Никто из нас не будет готов, – говорит Никко. – Я не был готов прощаться с отцом. Я все ещё не готов, ты же знаешь. Иногда я вижу его во сне, и я так рад, что он не умер, словно это все была какая-то плохая шутка. Но ...мы не можем продолжать делать это с ней. Пол, врачи, они правы. Она находится в подвешенном состоянии, между папой и нами. Эгоистично продолжать удерживать ее здесь ради нас.

– Ради неё, – сжимая кулаки, сердито говорит Тошио. – Что, если она вернётся к нам? Что, если у неё есть шанс? Если мы оборвём ее жизнь, мы убьём ее.