Текст книги "Игра (ЛП)"

Автор книги: Карина Хейл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 28 страниц)

– Пойдём? – говорит он, протягивая руку.

Я жадно цепляюсь за неё и позволяю ему провести меня внутрь.

Там все не так хаотично, как я могла бы подумать. Здесь есть ресепшн, где я замечаю Амару, разговаривающую по телефону, которая быстро машет нам рукой, а затем небольшой ряд клеток, похожих на тюремные. Я знаю, Лаклан делает удивительные вещи, но я не могу не съежиться от боли, зная сколько животных проводят здесь жизнь.

– Все хорошо, – шепчет он, беря меня за руку и сильно сжимая. – Собаки здесь, у них есть шанс. Большую часть из них забирают, и они продолжают жить полноценной и счастливой жизнью.

Он ведёт меня вниз по проходу, и хоть мое сердце немного разрывается от вида, он указывает на то хорошее, что получают собаки. Например, все они получают собачьи кровати и игрушки в своей конуре, так что им не приходиться спать на бетоне. У них больше помещений, чем у других подобных приютов и общительные собаки могут легко делиться с другими. Он рассказывает, что благодаря их волонтерам и Амаре, все собаки гуляют по три раза в день, а особо энергичные и четыре, и одна из этих прогулок, длиной около часа, проходит в близлежащем парке. Иногда они гуляют группами, иногда, когда проходит обучение, поодиночке.

Мы останавливаемся у старого питбуля по имени Джо, который любит раздавать слюнявые поцелуи через решетку. Она здесь уже давно, потому что большинство людей не любят усыновлять взрослых собак, хоть она здорова и достаточно спокойна. Он надеется, что в ближайшее время ее возьмут.

– Иногда я беру ее домой, – признаётся Лаклан мне, пока Джо с обожанием смотрит на него, рассекая хвостом по полу. – Она провела много выходных со мной и Лионелем, смотря телевизор.

– Так почему ты не возьмёшь ее себе? – спрашиваю я его.

– Если до определенного момента ее никто не заберёт, я так и сделаю, – говорит он. – Но суть в том, чтобы разделить любовь. Если кто-то возьмёт ее и затем обнаружит, какая она веселая, а она из запрещённой породы и взрослая, шансы, что они снова сделают то же самое или, по крайней мере, посоветуют кому-то, очень высоки. У нас есть клиенты, которые возвращаются. Знаешь, те, кто взял собаку и потом понял насколько с ними легко. Так что они берут другую. Или делают пожертвование. – Он достаёт из кармана собачье угощение и даёт Джо, с улыбкой наблюдая, как она с удовольствием ест. – Как только люди понимают насколько легко это сделать, они меняются навсегда.

Он ведёт меня мимо других собак и, хотя мне трудно запомнить их клички, я влюбляюсь в их прекрасные лица. Одна собака, серая, с широкой белой грудкой, съёживается в углу, пока Лаклан не приседает около решётки, бросив случайный взгляд в её сторону. Он говорит тихим, незаметным тоном, пока, в конце концов, собака не подходит. Она уклоняется, когда Лаклан протягивает угощение через решетку, но голод берет своё и она быстро проглатывает еду.

– Это Бабси, – говорит он. – Я нашёл его на аллее в Лондоне, измученного, избитого и едва живого. Кто-то пробил ему голову, у него не было половины шерсти, кто знает от чего. Я не думал, что он выживет, но он справился. Он до смерти боится людей. Подонки, которые сделали это с ним, разрушили его веру в людей. И лишь из-за его породы они говорят, что он опасная собака. Да это подобные люди должны быть под запретом, а не порода. Люди жестоки, больны, намного серьёзней, чем животные. – Он вздыхает, сердито проводя рукой по лицу. Если честно, мы не думаем, что Бабси когда-нибудь подружиться с другими собаками или будет усыновлён. У нас было несколько собак, в которых мы вложили наши чертовы души и просто... – Он сжимает губы, качая головой. – Гребаный стыд. Но со временем Бабси становится лучше. С правильным хозяином, с кем-то терпеливым и добрым и сильным, у него будет шанс.

Мои глаза горят от слез, которые я ухитряюсь сдержать.

– Я не знаю, как ты это делаешь, – говорю я ему. – Как ты можешь вариться постоянно во всем этом и не чувствовать себя чертовски раздавленными?

Она наклоняет голову, широко раскрывая глаза в напряжении.

– Если честно, большую часть времени я охрененно раздавлен. Но я понимаю этих собак. Я знаю, каково это быть отброшенным в сторону, чувствовать себя нежеланным, верить, что нет никого, кто бы боролся за вас. Я был там. Снова и снова. Это адски больно, но если я не буду бороться за них, кто будет?

Я смотрю ему в глаза, полностью захваченная всем что он есть, и...черт.

Этот мужчина.

Я так чертовски влюблена в этого мужчину.

И тут меня ударяет понимание, потому что, святое дерьмо.

Я что, только что призналась в этом себе? Я только что подумала именно это?

Я так и сделала, да.

К счастью, он снова смотрит на Бабси, в его глазах этот замечательный, безрассудный вид надежды, другой взгляд, который влияет на меня, в то время как я чувствую головокружение, задыхаюсь, неконтролируемая от осознания своих чувств.

Может это лишь потому что он тут такой мужественный стоит напротив и рассуждает о том, как сильно любит спасать собак, думаю я.

Конечно же, это так. Это много вещей. Это все.

И я абсолютно по уши влюблена в него.

Его глаза порхают ко мне, и он слегка нахмуривается.

– Почти всегда есть это «жили долго и счастливо», – говорит он, и я моргаю, пытаясь вернуться в настоящее и понять, что он имеет в виду. – И если мы рискнём и привезём их, даже если отказ разобьёт наши чертовы сердца, это того стоит.

О Боже, пусть это будет не метафора о наших сердцах.

Он улыбается мне, и я вынуждена посмотреть в сторону, потому что я терпеть не могу, когда что-то выводит меня из равновесия.

– Хочешь взять парочку собак на прогулку? Я попрошу Амару присоединиться к нам.

Я киваю, язык ощущается толстым и неповоротливым, мозг будто пуст. А сердце, в это время, танцует неровный брейк в груди потому что, наконец, узнало что такое любовь.

Самое восхитительное, самое пугающе чувство, которое жизнь никогда не должна была предложить мне.

Когда мы идём забрать Амару, я пребываю в своего рода тумане. Надеюсь, я разговариваю с ней правильно и осмысленно, потому что все, о чем я действительно могу думать это Лаклан, любовь и эта отчаянная надежда, что может быть любовь это что-то такое, что ты можешь выключить, как выключатель. Может это просто похоть, завернутая в очень сексуальную, душевную, татуированную обертку. Просто адреналин, острые ощущения от пребывания первый раз за океаном, возбуждение от риска. Может это много ещё чего.

Но это чувство не остановит ничто.

Это ощущение, о котором даже нельзя спросить.

Потому что оно реально, и выбивает ритм, который вы никогда не знали и под который могли бы танцевать, и оно там. Оно, нахрен, там и настоящее и заполняет каждую клеточку моего тела.

Мне надо поговорить со Стеф и Николой. Мне нужен их совет. Приехать в Шотландию ради горячего секса это одно, но приехать и понять, что ты влюблена, это совершенно другое. Это опасно и бесперспективно, и ещё один риск, с которым мне надо иметь дело.

Я не могу даже взять себя в руки, так что я затерялась в своих собственных мыслях, пока Лаклан не понимает, что ему пора на тренировку. Он говорит, что Амара позаботится обо мне и позже подбросит в его квартиру. У меня в сумочке есть запасной ключ, на всякий случай, если я окажусь дома раньше него.

– Увидимся позже, лапочка, – говорит он, притягивая меня к себе, ох, так нежно, и оставляя затяжной поцелуй на моих губах.

Я вздыхаю напротив его губ, ощущая трепет в груди.

–Хорошо, – говорю я, затаив дыхание. – Удачи.

Он кивает и покидает приют, а я просто стою там как сентиментальная размазня.

– Итак, кого ты хочешь? – спрашивает Амара, протягивая мне поводок.

Я осторожно беру один в руки, но вынуждена покачать головой, чтобы вбить в себя хоть немного смысла.

– Э-э, что?

Она улыбается мне. У неё гигантская, размера как у Мадонны, щель между передними зубами, которая придаёт ей странной сексуальности.

–Собаки, – говорит она. – Какую собаку ты хочешь взять на прогулку?

– Ой, – говорю я. – Ту, которой это нужнее.

– Как насчёт той, с кем полегче? Это Джо, – говорит она, направляясь к клетке Джо и открывая дверь. Она ковыляет ко мне, толстый животик колышется из стороны в сторону, и сразу же смотрит на меня так, будто я собираюсь взять ее домой и никогда не отпускать. Даже у чёрного сердца нет шанса выдержать подобное.

– Она любимица Лаклана, – говорит Амара, пристегивая поводок на Джо и понимающе глядя на меня. – Хотя думаю, ты возможно тоже любимица Лаклана.

Я смотрю в сторону и надеюсь, что тепло на моих щеках не превращается в румянец.

– Эй, – говорит Амара, подходя к другой клетке. – Все в порядке, да? Это хорошо. Я никогда не видела чтоб раньше он так вёл себя с кем-то другим. Не то чтобы были какие-то другие, если ты понимаешь, о чем я.

Когда она приносит двух собак из общей клетки, я смотрю на неё.

– Позволь предположить, ты собираешься предупредить меня о том, какой он задумчивый, сложный и тихий. Поверь мне, я это знаю. Я слышала подобное дерьмо от его кузенов.

– О, ну это само собой разумеется, – легко говорит она. – Но я бы не сказала, что он обязательно задумчивый, он просто мыслитель. И он не сложный, нет, он просто честный и знает, что будет делать, а что нет. Лично я всегда нахожу что-то очень благородное в Лаклане, как в породе мужчин, которых на самом деле больше не существует. Я рада, на самом деле рада, видеть его с кем-то, кто заставляет его светиться. Самое время. Ты познакомилась с его родителями?

Я качаю головой.

– Уверена, познакомишься, – говорит она, когда мы выходим из приюта. Она останавливается и запирает дверь, в то время как собаки начинают взволнованно тянуть свои поводки. – Они милейшие люди. Ты им понравишься, и тот факт, что ты здесь, тоже.

Я смотрю на неё.

– Просто сколько ты знаешь о том, почему я здесь?

Она подтягивает хвостик на затылке.

– Я знаю, что он не тот тип мужчины, который знакомится с девушкой и прилетает с ней сюда. Это говорит о нем многое. И тот факт, что ты приехала, многое говорит о тебе.

Она настоящий правдоруб.

– Что я могу сказать? Он действительно мне нравится.

Ей не нужно знать, что это преуменьшение.

Ее глаза украдкой смотрят на меня с улыбкой.

– Я знаю. Ой, пока не забыли. – Она отцепляет три намордника, висящих вдоль стены с кучей поводков. – Если собаки пойдут без намордника, у нас могут быть проблемы.

Она протягивает мне намордник, и я смотрю вниз на милую, открытую мордочку Джо, полные надежды глаза и большую улыбку.

– Кажется, немного неправильно делать подобное, – говорю я, фиксируя намордник на ее мордочке, что не особо волнует Джо. – Они лишь заставляют людей сильнее бояться собак. Я уверена, Джо и мухи не обидит.

Амара вздыхает, надевая намордники на других собак.

– Ага, да. Скажи это правительству. Либо мы надеваем на них намордники, либо не можем вообще ими заниматься. У большинства людей в Соединенном Королевстве предвзятое отношение к этим собакам и намордники делают все только хуже. Если бы они только могли увидеть их, как по-настоящему они умеют улыбаться, они бы так не боялись. Это клеймо, с которым мы пытаемся работать. Люди хотят верить той чепухе, которую слышат об этих собаках, они постоянно спорят и до них действительно трудно что-то донести.

– В Штатах то же самое, – говорю я ей. – Чем больше я провожу время с Лакланом, тем больше обращаю внимания на предвзятость СМИ. Если на ребёнка нападает лабрадор, что встречается чаще, чем ты могла бы подумать, это едва ли становится новостью, а если и происходит, они не раздувают скандал под названием «нападение собак». Но если это питбуль, все новости кричащими заголовками сообщают об этом. – Я смущённо улыбаюсь Амаре. – Признаю, пока я не встретила Лаклана, СМИ отдавалось меня одурачить.

Она кивает, кладя руки на бёдра.

– Он может быть немногословным, когда ты не знаешь его по-настоящему, но если начнёшь говорить с ним о собаках, он не заткнется. Он делает здесь столько хорошего. Он очень, очень убедителен.

Она указывает головой на улицу, и я иду за ней. Собаки выглядят ужасающими в намордниках, но, по крайней мере, они виляют хвостами, их носы принюхиваются к новым запахам.

– Так как существует это место? – спрашиваю её с любопытством. – Имею в виду, с точки зрения финансирования?

Она качает головой, раздумывая, пока мы останавливаемся, чтобы дать собакам понюхать траву.

– Все хорошо. Мне платят, неважно сколько, благодаря собственным деньгам Лаклана. Думаю, если б не тот факт, что он много лет выгодно инвестировал средства, моя позиция была бы чисто добровольческой.

– А волонтеры?

– Они приходят и уходят, но у нас есть четверо действительно преданных идее. Один несколько лет назад играл в регби с Лакланом. Рене. – Ее глаза сияют, когда она произносит его имя. – Он сейчас далеко, но он всегда очень помогает.

– А Лаклан в последнее время не организовывал сбор средств?

– Ну он ведь уезжал, но в начале сезона регби будет ужин...ты ведь будешь здесь в это время? Это через несколько недель.

Я беспокойно сжимаю челюсть.

– Я не уверена...

– Меня назначили главной, так что не уверена будет ли все так же идеально, как и всегда. Слава Богу, мне помогала мама Лаклана, Джессика. Обычно подобные мероприятия планирует она. Лаклан без неё становится таким потерянным, когда дело доходит до вечеринок и приходится общаться с богатыми и знаменитыми.

– А что насчёт чего-то типа календаря с игроками в регби? – я вспоминаю, что Нейл говорил мне о чём-то подобном с французами.

Она ухмыляется мне.

– Например, заставить его позировать обнаженным, чтобы спасти животных?

Я ухмыляюсь при мысли о подобном.

– Я не совсем это имела в виду, но эй, если бы я увидела календарь с ним обнаженным, то купила бы его. И мне не было бы дело до повода. Женщины чертовски простые создания.

– Тебя не беспокоит, что весь мир смотрит на причиндалы твоего парня?

Сквозь меня пробегает дрожь от такого простого факта, что она назвала его моим парнем. Он мой парень? Понятия не имею. Но я не собираюсь поправлять ее. Мне нравится, как это звучит.

– У меня бы не было с этим проблем. Ещё один повод чтобы похвастаться, – со смешком добавляю я.

Мы проводим два часа, выводя разных собак на прогулки по окрестностям, пока не приходит время убираться. Амара говорит, что она вернётся в районе восьми с Шарлотт, одной из волонтёров, чтобы взять собак на их последнюю на сегодня прогулку. Должна сказать, даже если для этих собак все это во многих отношениях кажется безнадёжным, о них очень хорошо заботятся. Я дрожу при мысли о том, как содержаться животные в других приютах, особенно переполненных и с ужасными условиями.

Когда Амара отвозит меня в квартиру Лаклана, я ожидаю увидеть внутри полный бардак. Но обе собаки вели себя хорошо. Лионель прыгает с кушетки, где устроился с Эмили, и с большими глазами, виляя хвостом, бежит ко мне.

Я приседаю и чешу его за ухом, не в силах увернуться от слюнявых поцелуев.

– Я выведу вас через пару минут, – говорю я ему, осторожничая, чтоб не произнести рядом с ним слово на букву «М». Он просто смотрит на меня этими большими глазами, и я вынуждена отвести взгляд. Если бы он был моей собакой, он бы был чертовски избалован. Теперь я понимаю, почему Пэрис Хилтон таскает везде с собой эту уродливую чихуахуа.

Я иду в спальню, снять футболку и надеть что-то новое и свежее. Я выбираю чёрный топ, с достаточно низким вырезом, чтобы демонстрировать мой кружевной лифчик. Мои девочки для него должны выглядеть потрясающе. Тот факт, что прямо сейчас он на тренировке по регби, становится горячим, потным и мужественным, обходит других больших мужчин с присущей ему решительностью и грубой силой, что ж, я почти поддаюсь искушению достать вибратор из своего наполовину разобранного чемодана и заняться делом.

Но вместо этого я решаю сохранить всю себя для него и начинаю обустраиваться. Я открываю шкаф, чтобы увидеть как много у него места, хотя быстро бросаю своё занятие и начинаю рассматривать его одежду.

В его гардеробе практически все то, что я уже видела, только в большем количестве. Несмотря на все его деньги, никаких излишеств. Может Рендж Ровер и дорогой, да, и эта квартира точно не дешевая, учитывая то, насколько потрясающе она оформлена, но в остальном, Лаклан живет, как и все остальные. У него есть несколько костюмов, все очевидно подогнаны под его широкие плечи, но на них нет дизайнерских лейблов. Большинство его джинс и футболок из H&M или каких-то магазинов, которых я не знаю. Мне нравится в нем это, то, насколько он неприхотлив.

Так как я в режиме «везде сунь свой нос» и, очевидно, не чувствую вину по этому поводу, я перехожу к остальной части комнаты. Сначала кажется, что он придерживается порядка и очень аккуратен, но потом вы понимаете, что просто у него не много вещей.

Я двигаюсь в ванную, мимо холла, стены окрашены в яркий синий цвет. Я знаю, следить за людьми плохо и особенно неправильно хотеть проверить и аптечку. Но есть лишь пара вещей, которые мне любопытны. Иногда у него бывает такой вид, который он видимо даже не замечает – как он сжимает челюсть, почёсывает руки, эти дико округляющиеся глаза, будто он вот-вот изобьет кого-то, маленькие звуки разочарования, которые издаёт в определённый момент. У нас у всех есть подобные вещи, но с ним...я просто хочу узнать о нем больше, любым способом которым могу.

И честно говоря, я хочу узнать больше о том, во что ввязываюсь. Я здесь лишь на три недели, но я хочу узнать Лаклана настолько глубоко, насколько возможно. Кажется он прошёл через столько всего...но сколько ещё осталось? И насколько глубоко сидят его демоны? Теперь, когда мы на его территории, вещи изменились или тот Лаклан, которого я видела в Сан-Франциско один из тех, с кем мне придётся иметь дело?

Я делаю глубокий вдох, нервно оглядываясь через плечо, словно Лионель наблюдает за мной, готовый наябедничать, и затем открываю шкафчик.

Гидрокортизоновый крем, антибактериальный крем, крем арника. Упаковка таблеток от аллергии, упаковка мышечных релаксантов. Ибупрофен. Аспирин.

Затем три бутылочки лекарств по рецептам.

В одной осталась лишь четверть таблеток: Ативан.

Я знаю их очень хорошо. Они от тревожности. Это меня не удивляет. Многие люди, кого я знаю, сидят на них, и Лаклан точно не самый спокойный парень. Я имею в виду, когда он напряжен, он контролирует себя. От этого практически захватывает дух.

Вторая бутылка: Перкосет. Болеутоляющее. Должно быть из-за травмы сухожилия, потому что бутылка почти пуста.

Затем стоит Флуоксетин, который мне известен как Прозак. Моя мама долго принимала их, но эта бутылка едва начала. Это либо хорошо, либо плохо. Я видела, как мама отключалась от таблеток, слышала, как она жалуется, что они не только притупляют боль, но и радость жизни. Опять же, бывали времена, когда она действительно нуждалась в них, чтобы пережить день.

Я осторожно закрываю дверцу шкафчика, задерживая дыхание, боясь, что он, как в триллере, появится в зеркале, что висит позади меня. Но нет. Я в ванной одна, а Лионель скулит за дверью.

Это не мое дело, спрашивать, зачем ему антидепрессанты, и, боже правый, учитывая его историю, или, по крайней мере, ту малую часть, которую я знаю, у него более чем достаточно причин оправдать подобное. Но даже если и так, я ужасно любопытная. Я хочу узнать все и узнать на своих собственных условиях. Я хочу, чтоб он доверял мне достаточно для того, чтобы открыться, впустить меня внутрь и показать все. Показать свои страхи и демонов прошлого. Я хочу потеряться в его прекрасной темноте.

Я хочу, чтоб моя любовь была тем, что принесёт ему свет.

Но по прошествии этих дней, учитывая ситуацию, в которой мы оказались, я не уверена, что такое возможно. Я даже не уверена, скажу ли я ему когда-нибудь, что чувствую на самом деле, потому что, кто доверят подобным словам от человека, которого ты едва знаешь? Не важно, насколько я уверена в этом, не важно, что люди постоянно, каждый день безнадежно влюбляются. Я не знаю, увидит ли он когда-то, увидит по-настоящему, что и как я чувствую. И худшее во всем этом то, что все становится только хуже пока дни бегут, и я все больше и больше попадаю под его чары.

Этим вечером я делаю себе чай и располагаюсь на диване, с удобнейшими, огромными подушками, Лионель и Эмили лежат рядом со мной. Я бесцельно переключаю каналы, пытаясь впитать столько местного колорита Шотландии, сколько могу.

Когда Лаклан приходит домой, я понимаю, что раньше, когда у меня была возможность, мне стоило использовать вибратор. Бедный мужчина выжат как лимон, и хотя он и не хромает, все же идёт с осторожностью, будто его сбил грузовик.

Он говорит мне не волноваться, что, вероятно, он слишком пытался проявить себя и он будет в порядке. Но, так или иначе, я наслаждаюсь игрой в медсестричку и набираю ему горячую ванную, добавляя немного геля для душа, чтобы сделать пену, и заставить его избавиться от боли.

– Позови меня, если тебе что-нибудь понадобится, – говорю ему, стоя в дверях ванной, наслаждаясь видом его массивного, покрытого чернилами тела в пенистой воде.

Но то, как он смотрит на меня, заставляет кровь в венах застыть.

Взгляд приколачивает меня к месту.

Взгляд, который говорит, что ему нужна я и только я.

Или, может быть, я просто выдаю желаемое за действительное.

Глава 20

ЛАКЛАН

Три ночи подряд мне снится один и тот же сон.

Первые несколько ночей Кайлы в Эдинбурге мои сны были незапоминающимися. Я всю ночь спал крепко и глубоко, и, в отличие от большинства ночей в своей жизни, засыпал я словно по щелчку пальцев.

Но в ночь номер четыре я провалился в волны ужаса, снова и снова накатывающие на меня, толкающие из сна в реальность.

Иногда я просыпаюсь, хватая ртом воздух, что заставляет Кайлу беспокоиться. Она расспрашивается меня, глазами умоляя поговорить с ней, объяснить. Но я не могу, ещё нет. Пока не буду вынужден сделать это. Не до того, как буду уверен, что она не отвернётся. Мысль потерять это лицо, сама идея потерять ее расположение, это сладкий, полный надежды, голодный взгляд ее глаз, подобная мысль причиняет мне боль.

Это сон уже бывал у меня раньше, и рассказать его, значит дать ей увидеть все темное во мне, ужасного, жалкого человека, каким я когда-то был.

Это день когда умер Чарли.

Конечно, во сне все искажено и обрывочно. Но достаточно, чтобы напугать. Та же аллея, по иронии судьбы недалеко от трущоб, где я вырос. Тот же Чарли. Тот же Раскаль, бродяжка, которую я называл своей собакой до того дня, когда больше не видел. Будто смерть Чарли напугала наши чувства.

Хотя во сне идёт дождь. И, в отличие от реальности, мы всегда не одни. Вдоль стен аллеи выстроились люди в чёрных и красных цветах регби. Некоторые из них машут флажками, на который сказано, что МакГрегор номер одиннадцать. Они безмолвны и это самое страшное. Они, с открытыми, двигающимися ртами и осуждением в глазах, болеют за меня, за нас, за нашу кончину, и все, что я могу слышать это звук падающего снега и хриплое дыхание Чарли.

Это был лишь второй раз, когда он принял героин. Я был там в первый раз, но не одобрял это, не в тот первый раз. Логичная, связная часть левого полушария моего мозга не работала, и все же я каким-то образом понимал, что героин это было чересчур. Как если бы это не было намного хуже, чем метамфетамин.

Но во второй раз, что ж, это я достал для него наркоту. В первый раз все прошло так хорошо, и он ненадолго стал другим человеком. Разве не так и должно быть? Один раз тебя не убьёт. Он сделает все лишь лучше. А два, так вообще отлично.

Но все не отлично. Я поднимаюсь с земли и даже во сне не чувствую своих замёрзших ног. Хромаючи дохожу до линии с фанатами регби и спрашиваю у каждого из них, могут ли они достать немного кокса. Никто не отвечает. Они просто кричат на меня, беззвучно. Мужчины, женщины, молодые и пожилые, на их лицах всегда написана мука. Я прошу, умоляю дать мне хоть немного, но ничего. Никто не слышит меня, никому нет дела. С таким успехом я мог бы быть невидимкой.

А вот Чарли отнюдь не невидимка. Он всегда был полон жизни. Он кричит мне поторопиться. Помочь ему, говорит, что я ужасный друг и разве он уже не достаточно сделал для меня?

Пожалуй, Чарли единственный друг, который у меня когда-либо был, поэтому я, конечно же, сделаю все, что смогу, чтобы он был счастлив. Я продолжаю пытаться, несмотря на то, что выражение лиц людей меняется, становясь перекошенным, более дьявольским. Везде ощущается наличие чистого зла, чёрная жирная тень, прилипающая к спине, влияющая на ваши мысли и душу. Даже спустя все эти годы, она все ещё там, ждет, как бы добраться до меня. И когда я добираюсь до последнего человека на аллее, и вижу что это пятилетний я, тощий и весь в синяках, и несильно отличающийся от меня во сне, у меня появляется шанс.

Пятилетний Лаклан вручает мне Лионеля. Он кивает на него, намекая на что-то большее. Я разрываю льва, раздирая швы вдоль брюха, и, словно белый песок, наружу высыпается героин. Он сыпется не переставая, заполняя пространство у моих ног, все растёт и растёт и растет. Руки хватают меня за щиколотки, тянут вниз – мой рот, нос, и уши заполняются частичками, голова взрывается фейерверками.

Чарли стоит надо мной, машет на прощание, кровь бежит из его носа и глаз.

– Скоро увидимся, приятель, – говорит он с кровавой улыбкой. – Билет в один конец прямиком в ад.

Я тону в наркотиках, и мир становится чёрным.

Не удивительно, что я просыпаюсь с прерывисто колотящимся сердцем, а легкие кажутся свободными от воздуха.

– Очередной сон? – тихо спрашивает Кайла, и в полутьме я вижу блеск в её глазах. Она опирается на локти, рассматривая меня, пытаясь преуменьшить это, но я вижу, как она напугана.

Во рту пересохло.

– Угу, – грубо говорю я, делая глубокий вдох.

– У тебя уже бывало подобное?

Я киваю, лишь раз.

– Мне нужна вода.

Я встаю с кровати, Лионель так крепко спит в ногах, что даже не шевелиться, когда я проползаю над ним.

Оказавшись ванной, я брызгаю холодную воду на лицо и смотрю на своё отражение. Внутренние уголки глаз окрасили тёмные круги. Как это вообще возможно, одновременно чувствовать себя таким чертовски счастливым и выглядеть так дерьмово? Я открываю медицинский шкафчик и смотрю на свои таблетки. Когда уехал в Штаты, я намеренно оставил Перкоцет дома. Боль утихла, и я не нуждался в искушении. Антидепрессанты лишь запутываются меня и не в хорошем смысле. Ативан большую часть времени работает.

Я наполняю стакан, стоящий на раковине, водой и проглатываю вместе Перкоцет и Ативан. Если это не поможет мне снова заснуть, то, по крайней мере, поможет дожить до утра. Может быть даже до вечера, когда думаю, мне это будет нужнее.

Когда я повезу Кайлу повидаться с моими родителями, Джессикой и Дональдом, настоящими МакГрегорами. Хотел бы я сказать, что не беспокоюсь об этом с тех пор, как запланировал, но это будет чистой воды ложь.

Дело в том, что я даже не знаю, почему нервничаю. Потому что боюсь, что всплывет мое прошлое? Это кажется маловероятным. Мои родители достаточно уважают меня, чтобы никогда не говорить об этом. Потому ли это, что я боюсь, Кайла не оправдает их ожидания? Тоже маловероятно. Они наименее осуждающие люди, которых вы бы могли встретить, независимо от их статуса в обществе. Кайла очарует их.

Или то, что я приведу ее знакомиться с родителями – когда я никогда никого больше не приводил знакомиться с ними – говорит намного больше о том, что я чувствую к ней, к нам, чем я когда-либо мог?

У меня есть чувство, которое можно назвать только одним словом.

Я закрываю шкафчик и, закрывая глаза, прижимаюсь лбом к холодному зеркалу.

– Лаклан? – я слышу тихий голос Кайлы из-за двери ванной. – Ты в порядке?

Я хмыкаю в ответ, прочищая горло.

– Минутку.

Я быстро справляю нужду и когда забираюсь обратно в кровать, она лежит под простынями, наблюдая за мной.

– Я в порядке, – говорю я, забираясь рядом с ней. – Иди сюда. – Оборачиваю руки вокруг ее плеч и притягиваю ближе к себе. Провожу пальцами вдоль линии роста волос, шёлк ее волос и кожи уносят меня в медикаментозный сон.

***

Джессика и Дональд живут примерно в часе езды от Эдинбурга, их дом лишь в нескольких зеленях участках от Мори-Ферт и легендарных закусочных, где я тратил большую часть своих карманных денег.

Примерно через двадцать минут я подъезжаю к бару Robbie's и паркуюсь.

– Зачем мы здесь? – спрашивает Кайла. – Они живут в пабе?

– Неа, – говорю я ей. – Но пока я рос, часто бывал здесь. Когда мне было пятнадцать, и случился скачок роста, мне надо не надо было использовать поддельное удостоверение. Там не так сомнительно, как может показаться на первый взгляд. Пойдем, выпьем по пиву.

Она хмурится на меня, так что я улыбаюсь ей.

– Только не говори, что здесь недостаточно шикарно для тебя, – добавляю я, зная, что это спровоцирует ее

– Эй, – говорит она, поднимая на меня ладонь, – не говори со мной о шике. Самые интересные люди встречаются в забегаловках.

– Что ж, это и есть забегаловка, так что поднимайся. Только не заказывай еду.

– Не хочешь испортить мне аппетит?

– Не хочу, чтоб ты заболела, – я выхожу из машины и беру ее за руку.

Честно говоря, я не был здесь со старшей школы, но пахнет все так же. Жир и соль от фритюрницы, рыбное тесто, несвежее пиво, пролитое на красный с зелёным ковёр. Воспоминания вспышками приходят ко мне, не все из них ужасные.

Сейчас около пяти вечера и в пабе довольного много постоянных посетителей, зашедших после работы. Мы занимаем высокий столик у двери, и я спрашиваю, что она хочет выпить.

– Удиви меня, – говорит она, хотя в ее голосе слышна осторожность, будто я собираюсь принести ей пиво под названием Сюрприз от Хаггис.

– Идёт. – Я иду к загружённому бармену, одетому в серую футболку с пятнами пота по бокам. Уверен это тот же самый парень, который работал здесь пятнадцать лет назад.

Я прислоняюсь к барной стойке и жду, пока он заметит меня, и когда он делает это, его глаза расширяются. Но я не выгляжу как тогда, в период бурного роста или позже.

– Что ж, – говорит мужчина, вытирая лоб тыльной стороной ладони. – Лаклан МакГрегор, – я косо смотрю на него, пытаясь понять, пока он продолжает, – ты лучшая часть Эдинбург Рагби. Скажи, что ты сейчас полностью восстановился. С тех пор как ты ушёл, команда играет хреново.

Это не совсем правда. Конец прошлого сезона был не очень удачным, но такое могло случиться и если б я был в команде.

– Я возвращаюсь, – говорю я ему.

– Блестяще. Тренировки проходят хорошо? Готов к большой игре?

– Ага, – отвечаю ему, не желая продолжать разговор. – Можно мне пинту эля и пинту сидра для вон той леди? – я указываю на Кайлу. Она сидит за столом, наблюдая за всем этим.