Текст книги "Моника 2 часть"
Автор книги: Каридад Адамс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)
Доведенная до отчаяния Каталина замолчала, находясь меж двух пропастей, куда могли унести ее слова, а София Д`Отремон злобно обвиняла:
– Я хочу думать, что вины Айме по-настоящему не было, что речь шла о незначительном безумии, глупости и бессмысленном капризе… Верю и делаю вывод, что вся вина этого негодяя, пирата…
– Не хочу расстраивать вас, но я так не думаю, донья София, – вмешался Ноэль, наблюдая за этой сценой, храня деликатное молчание. – Хуана преобразило счастье любви, которая, как он считал, была настоящей…
– Чувства этого незаконнорожденного не волнуют нас, не думаю, что он способен любить, как вы предполагаете, Ноэль, – проигнорировала София с ненавистью и гневом в голосе. – Я должна думать, что он был виновен, и не могу простить, что она жена моего сына. Я заставляю себя быть снисходительной, ведь она уже Д`Отремон, носит имя этого дома и будет матерью Д`Отремон. Я защищаю своих, в которых течет моя кровь, поэтому я защищаю Айме против своего сына… Я спасла ее от неминуемой смерти, потому что знаю, что мой сын способен убить, что у него есть все права, чтобы сделать это!
– Но я… – робко пыталась возразить расстроенная Каталина.
– Молчите, когда я говорю. Теперь говорю я, а вам нужно молчать. Я не смогла помешать первой ошибке, но не позволю свершиться второй.
– В таком случае, вы вынуждаете меня бросить Монику? У Ренато есть влиятельные знакомые, друзья… он мог бы арестовать тот корабль…
– Мы сделаем возможное, но не будем вмешивать Ренато. Пусть мой сын не будет знать, подозревать, и чтобы никто из вас двоих не сказал ни слова, которое могло бы дать пищу и возродить подозрения… Вам понятно, Ноэль?
Ноэль опустил голову, ничего не ответив. Каталина сложила руки, глядя на нее с волнением, а София быстро и решительно распорядилась:
– Возвращайтесь в Сен-Пьер, Каталина, ждите там. Через несколько часов я там буду. Мы поедем повидаться с губернатором, будем добиваться помощи властей, сделаем все необходимое, но ни одна капля грязи не достигнет моего сына… Проводите ее, Ноэль, и не забудьте мои слова. Единственный виновный всего – Хуан Дьявол, не важно, если его повесят!
– Мы идем хорошим ходом, капитан. Пятнадцать узлов с тех пор, как покинули Мари Галант. Если мы поменяем курс вправо, то на рассвете будем в Монсеррат и сможем купить чего не хватает, и…
– Никуда не меняй курс. Я сказал тебе на север.
Прошло два дня… На полных парусах, наклоняясь на правый борт, Люцифер шел так, словно летел; от силы быстрого хода туго натянулись такелаж и паруса на гибком рангоуте. Рядом с кораблем кричала чайка, взмахивала белоснежными крылами прямо над пеной, стрелой летела в определенную точку с единственной целью: удаляться, лететь лиги и лиги через море между небольшим судном и всем, что оставят внизу.
– Скоро нам будет не хватать провизии, капитан. – настаивал Сегундо.
– Мы заправимся провизией потом, бросим корабль на каком-нибудь пустынном берегу, но сегодня нет… и не завтра. Ты понял?
– Да, капитан, вы не хотите, чтобы нас схватили…
– И не хочу, чтобы нас видели издалека. Не хочу доставлять удовольствие кому-либо знать, где мы находимся. Веди на север до тех пор, пока я не прикажу сменить курс, Сегундо.
Моника проснулась в испуге, снова ее глаза пробежали по ограниченному пространству полупустынной каюты. Стены каюты напоминали тюрьму, возвращалось странное ощущение рабства, надежда сбежать из которого угасла. Негритенок повернулся с печальным выражением больших милых, грустных и наивных глаз, проникавших в душу с горячей нежностью.
– Вам правда лучше, хозяйка? У вас уже нет лихорадки… Уверен, у вас не болит голова…
– Нет, уже не болит, Колибри.
– Вы не поешьте? Хозяин сказал спросить у вас. Здесь есть все: чай, печенье, сахар и большая-пребольшая корзина фруктов. Хозяин сказал, что это для вас, и ее никто не трогал. Для вас он послал Сегундо найти ее, потому что доктор сказал, что вы должны есть. Раньше, когда вам было плохо, хозяин сам делал сок из ананаса и апельсина, чай с большим количеством сахара и научил меня его готовить. Я уже умею его готовить, хозяйка. Хотите чашечку? Если вы не будете есть, то умрете от голода, хозяйка.
– Полагаю, это лучшее, что могло бы со мной случиться…
– Ай, хозяйка, вы не умрете! Я столько плакал и молился, чтобы вы не умерли…! Я и другие; все на корабле хотели, чтобы вы выздоровели… Угорь, Франсиско, Хулиан… и Сегундо, который распоряжается после капитана, ругался и давал пинков, говорил, что хозяин ждал, что вы умрете, и что если капитан это делал, то это все равно что убить…
– Второй…? Второй говоришь?
– Сегундо его зовут, и он второй на Люцифере. Как забавно, да?
Моника приподнялась с подушек с чем-то наподобие улыбки на бледных губах, улыбка ответила белоснежным рядом зубов Колибри, который воспользовавшись этим, настоял:
– Сделать вам чай, моя хозяйка?
– Если хочешь, сделай… Послушай, Колибри, где мы?
– Бог знает! Я не вижу ничего, кроме моря.
– И не знаешь, куда мы следуем?
– Никто не знает. Кораблем управляет хозяин, когда Сегундо или Угорь берут штурвал, они делают то, что он приказывает.
– А им не интересно знать, куда он едет? Они так ему верят!
– Капитан знает.
– Знает…? – повторила удивленная Моника.
– По-видимому, вы сомневаетесь, но нет причин. Четырнадцать лет он ходит по морю от севера к югу, вниз-вверх, от Монсеррат до Ямайки, от берегов Кубы до Гвианы… четырнадцать лет!
Хуан зашел в центр каюты и посмотрел на Монику, которая, увидев его, переменилась, поджала губы, снова опустила голову на подушки и осталась неподвижной, а он печально посмотрел на нее и саркастически улыбнулся, сказав:
– Кажется, мое присутствие усилило твою лихорадку…
– У хозяйки больше нет лихорадки. – бесхитростно сообщил Колибри.
– Хорошая новость. Давайте отпразднуем это, а поскольку на борту нет водки, мы отпразднуем чаем. Принеси для меня чашку, Колибри. Иди…
Рука Моники на мгновение протянулась, чтобы помешать уходу Колибри, и упала на простыни, ее взгляд избегал Хуана, а сердце, казалось, забилось сильнее. Это была тревога, таинственный страх, который вызывало присутствие Хуана, теперь спокойного и серьезного. Тем не менее, она неторопливо рассматривала, как он изменился… она уже не видела одежды кабальеро; он говорил больше как моряк; большая полосатая майка, белые неряшливые штаны, темная кепка с козырьком демонстрировала чистый лоб и прядь непослушных волос… Теперь, с выбритыми щеками, без алкоголя в темных глазах, он казался гораздо моложе, голос не звучал гневно и не было горького привкуса в словах:
– Уже вижу, тебе лучше. Не представляешь, как я рад. Уже не нужны доктора, ходящие по трапу. Это большое преимущество…
– Я не понимаю, почему вы так беспокоитесь. Почему так важно мое здоровье? Оставить меня умереть было бы достаточно.
– Вот как! Наконец ты заговорила в моем присутствии. Хоть что-то мы выиграли.
– Почему вы мучаете меня?
– Я не хочу тебя мучить, а менее всего мучить грубыми словами и своим присутствием. Очень трудно избегать меня на таком маленьком корабле, у меня только одна комната, а впереди еще много лиг…
– Куда мы едем?
– Мы никуда не едем. Это наш дом, здесь мы живем. Надеюсь, что когда-нибудь ты будешь разумной, чтобы ходить по земле, не опасаясь, что ты донесешь на меня.
– Чего вы все-таки добиваетесь?
– Я? Ничего. Поживем… Это моя работа, мой дом. Он может быть хижиной или дворцом. А как ты представляла жизнь замужем за моряком? Ты хотела, чтобы я оставил тебя в порту? Нет, у меня уже был опыт, и я заплатил за это очень дорого: тот, кто оставил женщину в порту, избежал опасности встретить ее, или встретить с другим.
– О, хватит, хватит насмешек и сарказма! До какого предела дойдет этот ужасный фарс? Разве ваша месть не удовлетворена? Разве вы не получили меня за все, что сделала вам моя сестра? Разве вы не удовлетворены?
– Удовлетворен чем? Это не фарс. Я должен понять, что мы на самом деле женаты, и я…
Моника пришла в ярость, чувствуя, что ее щеки краснеют. Она не могла больше выдерживать слов, не могла страдать от намеков, исходящих от губ Хуана. Теряя рассудок, она попыталась встать на ноги, хотела сделать шаг, сбежать, но ее колени подкосились. Препятствуя ее падению, ее поддержали руки Хуана. На миг задрожало в руках Хуана хрупкое тело, почти изнуренное… Он поднял это творение, почти обморочное, снова мягко положил на кровать. И продолжал смотреть на бледный лик, по которому снова катились слезы.
– Я хотел оставить тебя в Мари Галант, чтобы доктор Фабер вернул тебя в свой дом, к своим… Именно это я хотел сказать тебе, ради этого просил доктора оставить нас одних, но ты не захотела слушать. Ты предпочла говорить с ним, завоевать его расположение, чтобы сдать меня; ты предпочла оклеветать меня, предать, посмеяться снова над чувствами, над моими глупыми чувствами…
– Нет, Хуан, нет…! – возразила растерянная Моника.
– Да! Ты хотела, чтобы меня преследовали, как зверя, злоупотребляя тем, что у Хуана нет имени, опираясь на свое происхождение, класс… Ты хотела победить меня, и не победишь этим оружием! Клянусь тебе! Я не буду снова милосердным!
– Хуан! Я не говорила доктору Фаберу, что хочу донести на вас… Я лишь попросила его написать моей матери, что жива. Клянусь! Клянусь! Я хотела, чтобы она была спокойна, успокоила свою ужасную тревогу… Вы не понимаете, Хуан?
Хуан больше наклонился, и снова сильные руки сжали ее, хотя не так грубо. Наоборот, была в спокойной силе какая-то сладостная теплота и дикость, что странно успокоило ужасный испуг Моники, смягчило горечь на ее губах, и появилось страстное, искреннее желание оправдаться:
– Я не просила об этом доктора Фабера. Клянусь вам, Хуан! Я не лгу, я никогда не лгала, несмотря на ужасные обстоятельства, которые вы знаете. И я не лгу, чтобы спасти себя… Ради себя мне нет нужны лгать. Я клянусь, что не просила помощи у доктора Фабера. Вы мне верите? Верите?
– Полагаю, что должен верить, – согласился Хуан, признавая себя побежденным. Мягко он положил ее на подушки, сделал несколько шагов от кровати. – Но в этом случае, вы опять заплатили за провинности, не имеющие к вам отношения…
Он удалился тихим и гибким шагом босых ног, а Моника смотрела на него сквозь прорвавшуюся плотину слез, а также со сломанным в ней ужасом, чувствуя, что впервые вздохнула, что человек, который ушел – не зверь, не варвар, не дикарь. Что возможно, в сильной груди Хуана Дьявола бьется человеческое сердце…
Очень медленно она снова встала, пробуя сделать несколько шагов, хватаясь за стены, мебель… Она дошла до маленького круглого окошка, когда жесткий удар корабля заставил ее задрожать, она почти упала… А негритенок, который незаметно проскользнул внутрь каюты, с волнением пришел ей на помощь:
– Хозяйка… Хозяйка…!
– Колибри, что произошло?
– Ничего, хозяйка, капитан взял штурвал и переменил курс направо. Хозяин доволен; Сегундо дал ему табаку, и Сегундо сказал, что мы идем на остров Саба. Это маленький остров, но моряки будут довольны, потому что там они купят сыр, табак и мясо. Очень здорово видеть землю после такого долгого разглядывания моря, правда, моя хозяйка?
– Я даже не видела моря…
Через круглое окошко, Моника смотрела на море и жадно вдыхала воздух, пропитанный йодом и селитрой, чувствуя, что быстрее побежала кровь по венам, вновь возвращая жизнь, жизнь, которая была для нее такой суровой, такой жестокой, такой горькой, но молодость напитывала ее странной силой, оставляя позади агонию. Она предсказала:
– Думаю, мне понравится остров Саба.
8.
Замыкающий мягкую гибкую кривую линию Малых Антильских Островов, начиная от Виргинских островов до великолепного ожерелья островов Подветренной стороны у берегов Венесуэлы, золотой и изумрудной брошью высился зеленый остров Саба, который словно возник из голубых вод Карибов круглым скалистым берегом, с густыми зарослями лесов, цветущих бугенвиллий, гибискусов и цезальпиний, с пронзительным ароматом мускатного ореха, чьи деревья росли в узких расщелинах, похожих на маленькие продолговатые долины. А наверху, рядом с тем, что было раньше кратером вулкана, находился маленький голландский городок Боттом, с его немногочисленными ступенчатыми улочками, чистейшими домами во фламандском стиле, маленькими ухоженными садами, голубовато блестевшими тротуарами и спокойными и неторопливыми людьми, которые, казалось, жили ритмичным ходом всегда одинакового климата, упоенные своим чудесным пейзажем.
– Вам очень идет эта одежда, хозяйка.
– Колибри, почему ты входишь без стука? – сделала замечание Моника, слегка испугавшись.
– Простите, хозяйка, но я увидел через щелку, что вы уже одеты. Вам очень идет.
Моника сделала усилие, чтобы сдержать невольную улыбку от наивных слов Колибри. Одетая в платье, привезенное Сегундо из Мари Галант, она смотрелась в зеркало, которое Хуан молча повесил в единственной каюте Люцифера, и ей казалось, что она чуть ли не голая. Похудевшая изящная шея виднелась в окаймлявших вырез кружевах, а рукава доходили до середины рук. И наоборот, длинная и широкая юбка облегала талию, демонстрируя изящество и гибкость фигуры. Она заплела золотые волосы в две косы, которые ниспадали по спине белым нимбом хрупкой красоты, идеальной, как никогда…
С инстинктивным чувством застенчивости она завернулась в красную шелковую накидку, чем оживила бледные щеки. Тем не менее, она неуверенно отступила, возражая:
– Я не могу отсюда выйти. Мне нужна моя одежда, черное платье… Где оно? Когда мне принесут его?
– Не знаю, хозяйка. Выходите, выходите, мы уже почти прибыли. Посмотрите на гору! Выходите, хозяйка, пойдемте…
Моника подошла к круглому окошку. Действительно, берег был очень близко. Там, словно рукой достать, был светлый пляж с зеленой полосой пальм, затенявших золотые пески, а раскаленное солнце омывало пейзаж. Солнце другого мира, другой жизни… Словно наэлектризованная, шла Моника к двери каюты, которая настежь распахнулась, давая пройти.
– Мы уже на Саба, хозяйка! Не хотите спуститься?
Перед ней возник не Хуан Дьявол с его стройной фигурой. На миг она испугалась, подумав, что он подошел к ней, но человек, открывший дверь, был помощником на Люцифере. Ниже ростом, менее крепкий, менее статный, со светлыми глазами и каштановыми волосами, на юношеском аккуратно выбритом лице которого было выражение одновременно внимательное и любопытное. Его грудь была широкой, руки мозолистыми, обутый и без грубой майки, которую носил все дни; его одежда была чистой, типичной для обитателей Мартиники и Гваделупе. Он вел великолепную игру с прекраснейшей девушкой, которая на миг остановилась в дверях каюты, словно ослепленная, и пробормотала:
– Выйти…? Мне…?
– Лодка готова для спуска на воду. Вам уже лучше, правда? Колибри сказал, что вы вылечились, не представляете, как все мы рады…
Он протянул руку, такую же примечательную, как и у других членов команды, стоявших неподвижно у борта, которые словно забыли о работе, уставившись на нее, напряженные от непреодолимого чувства, вызванного присутствием женщины в их грубоватом и бесхитростном уме. Стыдливо Моника еще больше завернулась в красную накидку.
– Хозяин сказал, чтобы все спускались. Вы не спуститесь, хозяйка? – настаивал Сегундо.
– С тобой она не спустится. Выполняй поручения и возвращайся со всеми вовремя, если не хочешь, чтобы случилось что-то плохое. Всем здесь быть через час! А теперь проваливайте!
От гнева он покраснел, но повернувшись к Монике, его выражение сменилось удивлением. Моника была словно другой: нежной, болезненной и слабой женщиной, подрагивала от тревоги, смущения и волнения, ощущая близость Хуана Дьявола, сверкающее солнце слепило глаза, столько дней не видевшие его, ей было не по себе от накатов морского бриза, который обдувал ее. Несколько долгих минут он разглядывал ее; голос, выражение и тон Хуана изменились, уверяя ее:
– Я запретил этим идиотам слишком надоедать тебе.
– Этот молодой человек не мешал. Он подошел ко мне вежливо и почтительно, не было причин обращаться с ним плохо…
– Считаешь, я должен предоставить им свои извинения? – заявил насмешливо Хуан.
– Я ничего не считаю. Полагаю, что все на этом корабле, и в первую очередь я, подчинены вашей воле и капризам.
– Моей воле, которая редко бывает капризной. Не хочу, чтобы в длинном списке твоих жалоб на Хуана Дьявола была обязанность знакомиться с моряками моего корабля. К тому же, официально ты моя жена… Мы ведь женаты, не так ли? Не думаю, что тебе придет в голову сомневаться в этом, как доктору Фаберу. Ты не будешь этого отрицать… Сегундо очень смело говорил с тобой, ожидал за дверью, когда ты покажешься. Но если тебя это порадовало, то не о чем говорить. К тому же его идея не была плохой… Ты хочешь спуститься на берег?
– Сейчас? Но они уже ушли…
– Есть другая лодка и другие руки, которые гребут лучше Сегундо… Колибри будет следить за кораблем, а я довезу тебя до берега…
Сидя в маленькой лодке, завернутая с красную шелковую накидку, чувствуя с ног до головы жар горящего и густого, словно золотой мед солнца, Моника смотрела на приближающийся с каждым веслом берег острова Саба. Она до сих пор так и не поняла, почему спокойно и послушно, чуть ли не благодарно позволила отнести себя в лодку, которая казалась такой легкой для крепких рук Хуана. На миг он выпустил весло, чтобы попрощаться с негритенком, оставшимся на корабле, Моника тоже обернулась, чтобы взглянуть на него и ответить прощальным жестом. Затем с испуганными глазами повернулась к Хуану:
– Вы не боитесь оставлять ребенка одного на борту?
– Колибри? Ба! Он один побывал в наихудших местах. Он не боится; наоборот, он рад, что на нем лежат такая ответственность. К тому же это ненадолго. Немного погодя я научу его работать веслами, чтобы ему было проще добираться до пляжа. Мать Голландия еще не приветствовала его в порту Саба, и не думаю, что это нужно. Здесь принимают немногочисленных посетителей, и чем меньше, тем лучше…
– Никогда не видела такого прекрасного острова…
– Взгляни отсюда, разве не рай? Но появились уже уголки ада… Где есть больше сотни людей, значит есть бедные и богачи, благородные и плебеи, хозяева и рабы, привилегированные классы…
Он греб, медленно огибая скалистый берег, пока не обнаружил блаженный заслон пляжа. Виноградники и кокосовые пальмы наводили тень, доходя почти до самого берега моря. С быстротой юнги он выпрыгнул; резким рывком затащил лодку на песок пляжа, и прежде чем она свалилась набок, Хуан подхватил Монику, как перышко, и понес ее на руках в тень пальм…
– Ахаха! Вот мы и овладели землей Саба… Прекрасный вид, правда?
Стояла священная тишина, которая спускалась с голубых небес теплым и пахучим воздухом… Аромат перца, гвоздики, мускатного ореха, старый запах островных пряностей, о которых грезил Колумб и мечтательные мореходы XV века… аромат, который Моника вдыхала с непроизвольной жадностью, впитывая, как новую силу, в которой нуждалась молодость; чувство отличалось от любви, от предметов, жизни… как будто женщина выходила из глубины ненастоящего, чтобы вновь наслаждаться обычными вещами: светом, воздухом, здоровьем, которое вернулось к ней и неслось по крови, и что ей чуть больше двадцати…
– Мы уже недалеко от «Боттом», или по-нашему «Дно». Так называется главный населенный пункт острова Саба, лучше сказать, единственный населенный пункт, так как остальные все равно что рыбацкие деревушки. Боттом находится на месте потухшего вулкана. Его построили старые голландские моряки… В городе просторные, основательные, чистейшие дома, как на островах Кюрасао и Бонэйр… Ты никогда не видела этих островов, Моника?
– Нет, Хуан…
– Увидишь. Они того стоят. В другом стиле, и такие же красивые, как на острове Саба.
Без сурового властного взгляда, без неприятной саркастической гримасы, которая делала лицо жестким, он казался сейчас совершенно другим человеком, спокойным, молодым и искренним! Жгучие, темные и преданные глаза смотрели вперед… Сладостный и чувственный рот мог бы казаться нежным, если бы не волевой подбородок и широкие челюсти, которые переходили в квадратную шею, крепкую и сильную… Он не был празднично одет, как остальные моряки. Он равнодушно ступал по камням и колючкам сильными босыми ногами. Он был красивым, мужественным и крепким, с варварской красотой острова Саба, чей вулкан находится посреди морей. На этих полу-девственных землях и в каюте Люцифера это был не тот неприятный, жестокий, дикий и необузданный человек, который поразил Монику в долине Д`Отремон… У него не было нахального взгляда и оскорбительной ухмылки, с которой он приблизился к окнам старого дома в Сен-Пьере… Моника смотрела на него и спрашивала себя, почему он так изменился, пока тот не заговорил, будто отвечая на ее размышления:
– Как странно иногда время мчится, не правда ли? Словно сотня лет прошла с тех пор, как мы уехали с Мартиники, а прошло всего лишь четыре недели… Хочешь прогуляться до города? Осталось преодолеть немного, лишь небольшой клочок земли… Конечно, подняться в гору… Но ты весишь немного, чтобы я мог нести тебя на руках…
– Нет, ради Бога! Как я могу докучать вам?
– Здесь не знают карет и лошадей. Мулы и ослы – это все, что можно встретить. Женщины голландских колонизаторов имеют обыкновение ездить в паланкине или на руках раба…
– Не может быть! Они используют людей в качестве животных?
– Это достопочтенные люди, – насмешливо подчеркнул Хуан. – Сюда привозят много рабов из Африки, а также из Европы. Еще сто лет назад их продавали на этих островах в тюремных кандалах. Огромный улов преступников городов Англии, Франции, Голландии… Воры, пираты, карманники, бродяги без профессии или бедняки без имени и состояния. На пристани их продавали с аукциона на год, пять, десять лет, а в этом климате они умирали или их обменивали. Забавно, не так ли?
– В этом нет ничего забавного… Это слишком жестоко…
– А что еще человек творит на свете, кроме жестокости? Фундамент замков и дворцов укреплен слезами, кровью, потом агонии тысяч несчастных, изнемогавших от усталости. Благодаря этому мы имеем цивилизацию… Если бы мир был хорош, то не было бы мира, Святая Моника, был бы земной рай…
– Святая Моника… – пробормотала она медленно. – Как же долго вы не называли меня так…
– Да, – весело подтвердил Хуан. – Согласно нашему новому календарю – целых сто лет. Ты же, наоборот, не зовешь меня Хуан Бога…
– Теперь как никогда я могла бы вас так звать. Если правдой была мысль оставить меня на Мари Галант …
– Да, это было правдой, – подтвердил с грустью Хуан. – Но кое-кто решил сорвать эту идею, и как я сказал, ты заплатила за чужую вину.
– Хотите сказать, что в конечном итоге отвергли эту мысль? – опечалилась Моника.
Хуан избежал обеспокоенного взгляда, тряхнул головой, словно испугавшись мрачной мысли, которая внезапно охватила его. Затем решительно поднял Монику на руки, которая испуганно возразила:
– О, ради Бога! Что вы делаете?
– Несу в город… Не хватает пройти немного… – Почти бегом, босыми ногами, он взобрался на гору с невероятной тигриной ловкостью. Казалось, Моника была пушинкой в его сильных руках и со страхом ухватилась за его шею… Она вновь почувствовала, что не хозяйка даже своей жизни и сдалась, закрыв глаза. Как можно бороться против этой слепой силы? Это было так же бесполезно и глупо, как противостоять силе бури, как ухватиться руками за свистящее дыхание циклона… Она принадлежала ему, этому мужчине, который нес ее на руках на гору, как если бы захотел швырнуть ее в ямы, видневшиеся по обеим сторонам узкой дороги, как мог бросить ее в море или оставить умирать в каюте Люцифера. Она жива благодаря милосердию варвара, который клялся, что не будет иметь жалости и сострадания… Какой защитой и теплотой духа окутало ее! Какая странная и жгучая сладость капля за каплей сочилась в ее душу, которой она осмелилась наслаждаться! Они уже поднялись и остановились, он мягко поставил ее на землю…
– Вот ты и здесь: это Боттом. Важный город Сабы. Есть что-то вроде отеля в этой долине. Пойдем, поедим чего-нибудь, а потом пойдем по магазинам. Это платье тебе очень идет. Нам нужно купить еще…
– О нет, нет, ни в коем случае! Вы с ума сошли? Мне ничего не нужно, я ничего не хочу, а если у вас есть жалость, дайте мне свободу вернуться… Мне поверят в любом месте. Позвольте мне вернуться в монастырь, Хуан?
– Твой монастырь? Как может тебя это радовать?
– Там есть мир, тишина, одиночество и покой...
– В могиле тоже покой! И почему ты хочешь умереть, когда жива? Ты даже не понимаешь, насколько это нелепо! Подойди, посмотри туда…
Он снова подхватил ее, унося к каменному бордюру ближайшего пруда. Это был маленький водоем, где капля за каплей разливался родник, и он, словно в зеркале, отразил две фигуры: огромную и крепкую Хуана; хрупкую, дрожащую и утонченную Моники де Мольнар…
– Посмотри, Моника, посмотри хорошо… Посмотри на себя без монашеской одежды, без черных тряпок, которые скрывали тебя до такой степени, что не видно было ни тела, ни души… Сними эту накидку!
Он сдернул ее, заставляя опуститься к воде, чья гладкая поверхность отражала ее. Моника увидела в чистоте водного голубого неба приоткрытые губы, сверкающие глаза, немного растрепавшиеся светлые волосы… Увидела обнаженную шею, грудь, ладони, хрупкие руки, неподвижно соединенные, словно две белые лилии, и глаза посмотрели восторженно, увидев себя другой…
– Сколько лет ты не смотрелась в зеркало?
– Не… не знаю… – сомневалась взволнованная Моника. – На самом деле я немного смотрелась на корабле… Я выглядела в этом платье так глупо, несвойственно самой себе…
– Это платье простой деревенской женщины, которая живет, любит, радуется солнцу и чувствует его поцелуи на коже… Посмотри на себя, разве ты не красива? Не прекрасна? Разве ты не такая же красивая, как и сестра? Пойми, что не оскорбление осознавать, что ты красива, привлекательна и желанна для настоящего мужчины. Это не оскорбление, наоборот…
– О, замолчите! Оставьте меня, Хуан!
– Не оставлю; но не бойся, я ничего от тебя не хочу, если ты не расположена. Почему ты хочешь умереть? Какая может быть причина? Думаешь, не сможешь жить без Ренато? Я так не думаю. И не думаю, что ты можешь так сильно его любить. Ты всегда жила без него, он никогда не был твоим, ты никогда не была в его объятиях…
– У меня была надежда… – призналась Моника, борясь между стыдом и тревогой.
– Какой же ничтожной была эта надежда! Твоей страсти не существовало, она была ложью. Была только безумная, отчаянная, тоскливая любовь, которая была у нас двоих, и которая ушла сквозь ладони… Конечно больно, конечно мы чувствовали, как она отрывается от души. Надежда! Надежда, сон…! Это ложь, Моника, ложь… Нет больше повязки, которая закрывала глаза и душила чувства. Сначала я возненавидел тебя, думал, ты на самом деле такая: послушный лик, украшающий алтарь, холодность, бессердечие, бездушность, бескровность… Я думал, ты нечто вроде святой… Не было насмешки в этом прозвище… Святая Моника… Теперь я вижу, что ты оставила монашеские одежды, черные одежды и лживые чувства, что у тебя есть сердце, способное страдать и любить…
Они стояли неподвижно у края источника. Моника закрыла глаза… Едва посмотрев на темный силуэт его отражения, она двинула белокурой головой с болезненным выражением:
– Почему вы так меня мучаете этим, Хуан? Для чего?
– Чтобы вылечить. Прежде чем заболело тело, у тебя была больна душа… Больная старыми мыслями, глупыми суевериями… Ты не мумия, обернутая в бинты, я хочу, чтобы ты жила, радовалась солнцу, и если после этого как настоящая женщина ты почувствуешь, что весь мир зовут Ренато, то я пойму, что ты была права, что ценнее для тебя было умереть или убить тебя…
Большие ясные глаза Моники устремили на него взгляд, в них появилось нечто похожее на слабую и болезненную мольбу больного и несчастного ребенка:
– Хуан! Хуан…!
– Почему ты не забыла его? – бунтовал Хуан. – Что он такого сделал, чтобы ты так его любила?
– Ничего. Что на самом деле нужно, чтобы любить?
Хуан сжал кулаки, вспоминая… Что сделала Айме, чтобы он любил ее такой свирепой и жестокой страстью? Что сделала она, чтобы разжечь плоть и душу, которая довела его до самого края безумного отчаяния? Он вспомнил ее духи, жар тела, теплую наготу, мягкие и нежные объятия, охватывавшие его шею, словно она подавляла его волю… Он вспомнил влажный и чувственный рот, нежный и резкий, и вопреки себе вздрогнул, но отодвинул ее образ как бы рукой, и очнувшись, пригласил:
– Пойдем познакомимся с островом Саба… А, посмотри, вон там наши парни! – повысив голос он позвал: – Сюда… Сюда…!
– Вы зовете их? – удивилась Моника.
– Конечно. Ты дала понять, что Сегундо Дуэлос показался тебе хорошим. Возможно, прогулка с ним покажется тебе приятней… Он хороший и дружелюбный паренек. Кроме одежды и некоторых подробностей, он может казаться изящным и элегантным, как сам Ренато Д`Отремон, сливки нашей аристократии, но он еще лучше, чем сеньор Кампо Реаль…
– Что с вами? К чему эта насмешка?
– Это не насмешка, а стремление добраться до правды. Мужчинам кажется, что стоит умирать ни за что… Все детали незначительно меняются… или по крайней мере, так кажется… Бумага, подпись, кольцо, все те же слова по закону Латинской Америки или где угодно, а один и тот же отец может породить такого ангела, как Ренато Д`Отремон, или ядовитого скорпиона, как Хуан Дьявол…
Живо он ответил Монике, но не успели с его губ сорваться слова, как перед ней, держа в руках шляпу из листьев пальмы, стоял второй с Люцифера, который смотрел на нее восторженными глазами. И Хуан предложил:
– Подай руку моей жене и проводи ее, Сегундо. Покажи ей Боттом. Затем отыщите меня внизу… Ты знаешь таверну «Голубой тюльпан»? Там подают лучший джин из Голландии. С апельсиновым соком, можешь попробовать его, Моника. Это очень целебно и поможет забыть…
– Хуан… Хуан…!
Моника сделала несколько неуверенных шагов, ноги скользили по широким и отполированным плитам, лежавшим на дороге ярких улиц маленькой и уединенной деревни. Но Хуан, казалось, не услышал ее, и она остановилась с унылым выражением, глядя, как он удаляется между двух рядов красивых белых домов…
– Не расстраивайтесь из-за него, хозяйка, ничего с ним не случится. – попытался успокоить Сегундо.
– Но он пошел в таверну, чтобы напиться.
– Нет, сеньора, не бойтесь. Капитан никогда не напивался, и даже никогда не приближался к подобному состоянию. На Люцифере он даже не пил водку, хотя и не контрабандную… Капитан – настоящий мужчина, хозяйка. И вы это знаете лучше всех.
