Текст книги "Моника 2 часть"
Автор книги: Каридад Адамс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)
– Человек в воде! – крикнул взволнованный голос моряка. – Капитан… Капитан…!
– Капитан ранен! – сообщил офицер. И повысив голос, позвал: – Рулевой… Рулевой…!
– Рулевой в воде! – сообщил отдаленный голос.
Хуан двигался вперед, волочась вопреки яростной стихии, вцепившись в выступы, веревки, доски, защищая мальчика, дрожавшего рядом, сопротивляясь напасти волн, которые с каждой секундой грозили утащить его… Ведомый инстинктом сильнее его воли, он шел к командному пункту… Человек с разбитой головой лежал у штурвала судна, потерявшего равновесие… Офицер склонился над раненым, а затем поднял взгляд на подошедшего человека и спросил:
– Что вы здесь делаете?
– А вы, что делаете? Возьмитесь за штурвал… Здесь рядом скалы… Мы вот-вот ударимся о них! Не видите? Мы скоро пойдем ко дну!
– Я знаю, но я не лоцман! – отчаялся офицер. – Возьмитесь за руль вы! Сделайте что-нибудь…!
– Пусть заведут двигатели!
– Они уже не работают. Во всех котлах вода!
– А паруса?
– Я не моряк, и ничего не знаю… Все, кто мог знать, погибли. Я даже не знаю, где мы находимся!
Руки Хуана схватили штурвал, уводя корабль от неминуемого толчка. Глаза посмотрели на мрачный горизонт, затем взгляд метнулся на мореходную книгу над головой, и он принял молниеносное решение:
– Соберите людей, всех, кто может работать! Пусть откроют все люки, пусть откачивают воду! – и, повысив голос среди грохота бури, крикнул: – Сегундо… Угорь... Мартин…! Где вы? Сюда… Скорее!
– Мы здесь, капитан! – ответил Сегундо, приблизившись.
– Поднимите маленький парус у носа! Поддержите его, уклоняйтесь от ветра! Нужно взять другой курс, несмотря на бешеную бурю! Сегундо, возьми командование над теми, кто на парусах. Мартин, ты на насосах… Вычерпывай воду!
Словно дельфин, Галион прыгал на волнах; словно акула, он избегал ударов ветра, уходя от близких угрожающих скал… Ураганный ветер кружился над единственным парусом на носу корабля, давая ему огромные силы, молния сверкнула в мрачных тучах, освещая фиолетовым светом человека у руля…
– Сожалею всей душой, Моника, но порт закрыт из-за бури и нет разрешения всем кораблям выходить в море…
– О! А корабль, где находится Хуан? – с нескрываемым волнением спросила Моника.
– Ну… представь себе… Если они поторопились, то возможно, не попали в непогоду…
– А если они не смогли добраться до Мартиники, если буря, о которой ты говоришь, застала их в море?
– Это было бы печально, но не думаю, что ты должна сильно грустить. Полагаю, Хуан не боится непогоды…
– Хуан не боится никого и ничего! – воскликнула Моника.
– Хорошо, да восхвалим Хуана! – нетерпеливо заметил Ренато. – Еще одна причина, чтобы тебя успокоить. В конце концов, все сводится к паре дней задержки.
– Пусть Хуан будет в тюрьме, да?
– Естественно, ведь он задержан, и его дело рассматривается на процессе, но не раздражайся так… тем более, что Хуан не впервые в тюрьме. Я сам вытащил его оттуда, а эти дни заточения, которых он избежал только по моей доброй воле, не представляют собой ничего особенного, а он только заплатит мне долг.
– Ты освободил его из тюрьмы?
– Да. Почему ты так удивляешься? У меня было прекрасное чувство к Хуану… Я любил его с детства, несмотря на волю матери, несмотря на неблагоприятные обстоятельства, и в той поездке, которую мы совершали вместе во Францию, я стоял, опираясь на перила корабля, смотрел на землю, которая меня родила, отдаляясь на расстояние, и думал только о Хуане… У меня было только одно желание: вернуться и найти его… У меня было только одно непоколебимое решение: найти Хуана и вернуть его, чтобы разделить с ним то, что я имел, чтобы он стал моим настоящим братом…
– Ты хотел этого, Ренато?
– Я хотел и стремился к этому всей душой. Если ты вспомнишь первые дни, когда он ступил на земли Кампо Реаль, то найдешь доказательства моим словам. С какой радостью, надеждой, с каким чистым чувством справедливости и братства я хотел в ту пору сжать его в объятьях и дать ему все, в чем жизнь ему отказала! Но это было словно пригреть змею, словно ласкать голой рукой скорпиона, потому что в нем нет ничего, кроме ненависти, ярости, яда, и я должен был признать, что мать была права, когда столько раз говорила дрожащим голосом: «Остерегайся Хуана, Ренато, от него можно ждать всех бед» …
– Всех бед?
Слово задрожало на губах Моники. Возможно, на миг она поняла Ренато, приблизилась к его измученному сердцу, удивилась, наверное, в глубине души, тому чувству, которое в течение стольких лет наполняло ее сердце, чувство, так странно рассеявшееся теперь в холодную массу пепла: любовь, ее сумасшедшая любовь к Ренато Д`Отремон, с чьих губ звучали желчные слова, высказанные с незнакомой горечью:
– Думаешь, Хуан сделал мне недостаточно зла?
– Не думаю, что он добровольно сделал тебе зло. Не верю, что он ненавидит тебя. Ты же, наоборот…
– Он всегда меня ненавидел, Моника, – отрезал Ренато. – Он ненавидел меня всегда, хотя я не хотел этого понимать, закрывал глаза, чтобы не видеть его ярость за вред, которому на самом деле я не был причиной… Он ненавидел меня за богатство, за счастье, избалованность, за мать, которая меня любила, за семейный очаг! Ненавидел за благородное происхождение и всегда ненавидел, что бы я ни делал. Это горькая правда, которую я не хотел понимать…
– Как же ты несправедлив к Хуану! Как несправедлив и слеп! Насчет него все ошибаются, Ренато. Он хороший, благородный, великодушный…
– Замолчи! Это ты ослепла. Что он мог сделать, чтобы так ослепить тебя, или почему ты лжешь и притворяешься сейчас? Каким очарованием, каким пойлом он опоил тебя, что смог украсть сердце?
– Почему бы тебе не подумать, что это из-за того, что он добрый?
– Добрый, Хуан? Не говори глупостей. Если бы ты видела то, что вижу я… Как ты думаешь, что он сделал такого, за что его можно обвинить? Я не выдумывал обвинения, а лишь немного поискал их; в его несчастной жизни есть все: пиратство, контрабанда, беспорядки, раненые или избитые люди… Его обвиняют в играх, в ссорах, пьянстве… На Ямайке он похитил ребенка…
– Что? – воскликнула Моника. И поняла: – Колибри!
– Колибри… Значит, это правда. Одно из обвинений, которое я не смог доказать! Поэтому он остался свободным, но обвинения достигли Мартиники. Он забрал мальчика из хижины родственников, раня и избивая всех, кто хотел помешать его увезти…
– Его палачи! – взвилась Моника, которая не могла сдерживаться. – Если бы ты послушал Колибри, если бы видел и слышал с его губ душераздирающую историю его детства, то понял бы, что Хуан спас, освободил его, и это лишь малое наказание за то, что они так его эксплуатировали. Если таковы его «подлости», если в таких преступлениях его обвиняют…
– Я вижу, у него нет недостатка в лучшем защитнике, который смотрит на мир твоими глазами.
– Может быть, ты сказал больше правды, чем можешь себе представить, Ренато. Хуан научил меня смотреть на мир другими глазами.
– А взамен закрыл глаза, искренние глаза, которые любили меня. Почему твои щеки покраснели, словно эта мысль тебя смущает? Почему? Моника, жизнь моя!
– Не говори со мной так, Ренато! И не смотри так!
– Я знаю, что ты думаешь: я муж сестры…
– Хотя бы и думала, этого было бы достаточно…
– Правда? Счастливая, если этим рассуждением можешь вычеркнуть чувство! – Преодолевая ее сопротивление, Ренато взял руки Моники, заставил посмотреть в лицо, напрасно разыскивая следы любви в ясных глазах. – Знаю, ты никогда не проявляла истинных чувств, знаю, что никогда не позволяла говорить своему сердцу…
– Только сердцем я всегда говорила с тобой!
– Не борись, не напрягайся… Говори, что хочешь, ты не убедишь меня. Перед моим невежеством ты молчала десять лет… И продолжаешь молчать… – С побежденным выражением Ренато подошел к окну, посмотрел через стекло, снова взглянул на Монику, и проронил горькие слова: – Буря стихла… Циклон должен уйти…
– Был циклон? Циклон, который, несомненно, обрушился на береговую охрану!
– Надеюсь, он смог его избежать. Я пошлю телеграмму на Мартинику и спрошу. Если погода продолжит улучшаться, то мы выйдем этим вечером или завтра, и тебе будет достаточно поводов, чтобы показать Хуану, какая ты преданная и примерная жена.
– Это меньшее, что я могу сделать, после того, как поклялась у алтаря! – гордо высказалась Моника. Затем, сменив тон, умоляюще прошептала: – Ренато, если бы я умоляла тебя на коленях, ты бы мог отозвать обвинение?
– Это уже не в моих силах, Моника, – грустно объяснил Ренато. – Я просил строгой справедливости, закрутил гайки, до упора задвинул рычаги закона, и закон будет действовать. Но не переживай, потому что Хуан, как ты говоришь, выйдет цел и невредим. К счастью, не я должен судить его, и можешь быть уверена, что мы будет жить в мире. Вред за вред! Доставлю тебе удовольствие, Моника, постараюсь завершить наше путешествие…
12.
Отклонившийся на десять километров от курса, которому должен был следовать, чтобы добраться до Сен-Пьера, все еще сотрясаемый глухим недовольством шквалов незначительного циклона, окружавшего несколько часов, Галион шел рискованным шагом через мрачные приливы моря… Сломанный, без мачты, с трюмом, наполовину полным воды, с бесполезными механизмами, и несмотря на это, он плыл со странной точностью, подгоняемый единственным парусом у носа корабля, ведомый крепкими и знающими руками того, кто в двадцать шесть лет был самым отважным мореходом на Карибах. Внимательный к шуму, поднимая время от времени голову, чтобы посмотреть в мореходную книгу, раскачивающуюся над колесом штурвала, суровый и осторожный, словно стал каменным за все часы жестокой битвы, Хуан Дьявол, казалось, следил только за ходом корабля… На омытой волнами палубе, цепляясь за стены, к нему приблизился человек, и Хуан спросил:
– Что случилось, Сегундо, почему ты не на парусе?
– Он в хороших руках, капитан. Угорь и Мартин на нем, а так как буря стихла, я подумал, что я, возможно, нужен вам на смену… Вы знаете, что капитан сильно ранен? Что рулевой и первый лоцман остались в воде? Что единственный на борту командует офицер, который задержал нас, что больше нет моряков?
– Да, Сегундо, я прекрасно все это знаю.
– Корабль, как вы говорите, в наших руках, капитан. И если бы не мы, то прошлой ночью мы потерпели бы крушение и ударились о камни Гренадин, сели на мель, или возможно, погибли бы в самом центре урагана…
– Да, Сегундо, знаю. Выполняй работу.
Сегундо колебался. Над горами острова Гренада ветер сметал тучи, а в розовом цвете показался первый луч зари. Хуан снова сверил компас, и затем приказал:
– Через полчаса ветер сменится. Посмотри, сможем ли мы поднять другой парус на неповрежденной мачте, чтобы сменить курс, когда погода изменится.
– И мы можем уехать в конец мира! – развеселился Сегундо с надеждой, которую едва сдерживал. – Если разрешите, капитан, я позабочусь избавиться от береговой охраны, или того, что от них осталось… С ними мы не можем уехать далеко… о нас знают!
– Нет, Сегундо, мы никого не будем убивать.
– Капитан, это единственная возможность, которая есть у вас и у нас. Возьмем курс на континент, высадимся в Гвиане, и там пусть нас ищут!
– Нет, Сегундо, мы не будем сбегать. – И властным тоном приказал: – Поднимай другой парус. Сегундо, делай то, что я приказываю!
– Хорошо, капитан. Я из-за вас. Не из-за себя говорю. У меня нет судебного процесса, обвинения, мне ничего не смогут сделать, но вы так глупы, что суетесь в пасть волку…
– Делай, что я приказал, Сегундо. Сменим курс. В Сен-Пьере осталась дама, к которой я хочу вернуться, я бы заплатил за это любую цену!
Сдерживая бунтарский поступок, Сегундо покорился голосу Хуана. Его фигура уменьшалась, удаляясь, исчезала на мокрой узкой палубе, а с другой стороны рулевой рубки появился человек с испуганными глазами, с бледным и искаженным лицом. Взгляд измерил с ног до головы крепкую мужскую фигуру, которая внимательно вела корабль. На полу, рядом с ним, завернутый в мореходную куртку, спал негритенок, как ангел; лицо молодого офицера посмотрело странным взглядом, затем со страхом и любопытством на того, кого взяли на Галион как заключенного и связанного… Он долго не решался, словно подбирал слова, чтобы заговорить, словно боролся между двух страхов, усиленно сдерживая волнение… пока наконец не произнес с дипломатичной улыбкой:
– Мы вышли из этой передряги, не так ли? Буря стихла, и если мне не кажется, перед нами стоят горы…
– Санта Каталина, горы Монтейн и Майклан… Вы знаете остров Гренада?
– В этом случае, единственное важное то, что вы знаете. Столица называется Сан Хорхе… Я так понимаю, что это важный порт. Вы знаете, как нам приблизиться. – Вскоре, офицер сменил угоднический тон, и с беспокойством спросил: – Послушайте, почему вы сменили курс? Почему повернули корабль? Чего добиваетесь? Если вы думаете посмеяться надо мной…!
– Успокойтесь, офицер, и уберите револьвер… Уберите, или я выпущу руль из рук, и мы все пойдем в ад.
– Уже убрал. Вы злоупотребляете ситуацией… Вы не поведете корабль в Сан Хорхе?
– Я знаю, что нам нечего там делать.
– Послушайте, – казалось решил офицер. – Не знаю, в чем вас обвиняют и какие есть доказательства. Я ограничиваюсь тем, что выполняю приказы начальников арестовывать и брать на себя надзор на этом корабле, пока не передам вас властям Мартиники. Я знаю, что все изменилось… Знаю, что мы очень обязаны вам…
– Но ведь это ерунда, не так ли? – заметил Хуан с изящной иронией. – Вы прошли бурю, уже не нужно бояться… Вы увидели британские острова… Как удобно выполнить миссию, учитывая, что произошло, отправив нас в тюрьму Сан Хорхе! Думаете, я такой дурак, чтобы сдаваться новым ищейкам, страдать от издевок и грубостей?
– Мы схватили вас обычным образом… О вас говорили, как об опасном человеке, – как-то торопливо пытался извиниться офицер. – Мне действительно жаль, что с вами случилось. У меня не было намерения вести себя со всеми вами слишком сурово…
– Слишком, нет, понятно. А также не было необходимости… Было достаточно завести речь о тех, кто попал в ваши сети закона, не имея ни влияния, ни званий, ни удачи. Бедные люди, бедные нищие! Для чего нас уважать? Ведь так мало стоит жизнь бедного человека! Для вас, офицер, чего стоит теперь этот корабль в моих руках? Видите? Мы меняем курс… Идем на Север… Ваш британский остров остался позади… Теперь роли сменились… Мне достаточно дать сигнал людям, чтобы они выбросили вас в море…
– Что вы говорите? Вы шутите? Чего вы добиваетесь?
– Ничего. В лучшем случае это будет вам уроком, которым вы не воспользуетесь. Как мало значит тщеславие эполетов, офицерский титул, когда человек находится в беде!
– Что вы со мной сделаете?
– Ничего. Мы едем на Мартинику… Вы завершите свою миссию, только на несколько часов позже.
– На Мартинику? Но мы очень далеко, двигатели не работают! Мы не сможем доехать!
– Ветер поможет. Мы плывем с парусом, который понимает только Хуан Дьявол…
– На самом деле я даже не знаю, что и сказать, – заявил удивленный и благодарный офицер, хотя все еще испуганный. – На Мартинику… Когда мы туда прибудем?
– Мы будем в Сен-Пьере завтра вечером, если ветер не сменится.
– Если так, полностью рассчитывайте на нашу благодарность, и если я могу что-то сделать для вас…
– Да. Наполните мою трубку табаком и прикажите приготовить что-нибудь поесть для моих людей…
Хуан снова посмотрел в мореходную книгу, медленно повернул направо и посмотрел горящим взором темных глаз на широкое море, понемногу успокаивающееся, пока солнце разгоняло тучи и омывало золотыми лучами его гордый лоб, широкую грудь, мускулистые руки, голову с черными вьющимися волосами, сжатые губы, которые не позволяли сбежать главной болезни его души, которая видела сквозь ветра и моря Монику де Мольнар…
– Да, здесь я заболела… Здесь была на пороге смерти… Здесь я была в агонии, и меня спасла его забота…
Скрестив руки, с выражением недоверия на лице Ренато слушал неправдоподобный рассказ Моники в каюте Люцифера, где изменилась ее жизнь. Вся боль и надежда пережитых часов в этих стенах, казалось, возродилась, когда, соединив руки, бывшая послушница вспоминала былое…
– Жалкий уголок, Моника. У меня болит душа, что это по моей вине…
– Этот угол для меня не жалкий, Ренато.
– Судя по твоему виду, я должен это признать. Но нет, не могу поверить тому, что ты говоришь. Есть вещи, которые не укладываются в голове, и разум не может их принять. Знаю, ты хочешь защитить его, хочешь воздвигнуть между нами холодную стену, и догадываюсь почему… Не нужно большого ума, чтобы понять, как ты страдала в этих стенах, ужас жить здесь, разделяя все с человеком, который далек от твоего воспитания и привычек… Такая женщина как ты, Моника…
– Ренато, возможно, та женщина, которой я была, не была способна понять Хуана. А та, которая сейчас…
– Хватит! – гневно отрезал Ренато. – Не меняются так сердца и понятия. Твое превращение – это физика, внешняя сторона, не более… Ты более красива, желанна, ты как цветок, способный зажечь чувства человека, который лишь взглянет на тебя. Но какой ценой ты этого достигла? Какими страданиями, какую жертву должна была принести, чтобы изменить то, что изменила? Кто в действительности для тебя этот человек, Моника?
– Мой муж… Ты знаешь…
– Ты делишь с ним эту каюту?
– Нет… Ну… я хочу сказать… – колебалась Моника.
– Ради Бога, прошу тебя, говори яснее! Пока ты была больна, ты была здесь; но потом…? Скажи правду; не лги, Моника… Ради Бога, не лги!
– Я была здесь одна… – пробормотала Моника. – Он был для меня лучшим, приветливым и уважаемым другом…
– А! – воскликнул Ренато победно. – Ничего больше?
– Ну, после моей болезни, ничего…
– А до этого? Скажи все, Моника. На коленях умоляю, умоляю, как брат, клянусь, что ничего из сказанного я не использую против Хуана, если ты не захочешь… Но есть в твоих отношениях с ним что-то странное, непонятное, в чем я хочу быть уверенным, и ты не откажешь мне в этом. Хуан был на самом деле твоим мужем? Ты была его?
– Не знаю, Ренато, – сомневалась Моника, делая усилие. – Моя жизнь разбилась, разделилась… Все изменилось с той ночи… Есть смутная тень и ужас, который я безуспешно пытаюсь вспомнить. Словно я умерла, словно упала на глубину ада. После этого я словно медленно воскресала. До той ночи та женщина ненавидела Хуана Дьявола; другая вернулась к жизни в этих стенах, которая впервые посмотрела на себя как женщина в воде того источника, когда руки Хуана склонили меня над водой, научили улыбаться, а глаза увидели солнце, эта женщина… эта женщина любит Хуана, и принадлежит ему. Это правда, Ренато, правда!
Моника перестала стенать, наклонила голову, закрыла лицо руками и стала неподвижной, давая волю слезам, которые текли сквозь ладони, причиняя Ренато беспокойство и мучение.
– Почему ты плачешь, Моника? Из-за кого? Скажи мне, из-за кого ты плачешь!
– Что тебе это даст? Мы уже готовы отправиться в путь? Ну так поехали!
– Как прикажешь. Только дождемся сообщения из Капитанства Порта. Они приказали провести расследование насчет береговой охраны…
– Что ты хочешь сказать? Корабль, на котором увезли Хуана, еще не прибыл на Мартинику?
– Прошел уже час, а они еще не прибыли. Но нет причин для беспокойства. Этот и другие корабли, который ехали на Юг, попали в бурю. Они все дали о себе знать, появится и Галион…
– Если не потерпел кораблекрушение! – с большим чувством и беспокойством заранее готовилась к худшему Моника. – Если с Хуаном что-то сделала проклятая охрана, если он простился там с жизнью, я никогда не смогу им простить этой вины!
– Надеюсь, все не настолько серьезно, по крайней мере я избавлюсь от угрозы, что ты никогда этого мне не простишь, – проговорил Ренато неестественно спокойно. И вскоре изменившись, воскликнул: – О! Думаю, там шлюпка с провизией…
Он подошел к борту корабля, и Моника вслед за ним, напряженная и отчаявшаяся. Но он быстро отошел от нее. Минуту Ренато разговаривал с моряком, взобравшимся по лестнице на Люцифер и вручившем ему какое-то сообщение. Он прочитал его и повернулся к задыхающейся Монике…
– Твой Хуан Дьявол спасся. Вот официальная телеграмма от лейтенанта Бриттона, которому приказано было схватить и сопроводить его для передачи властям Мартиники…
– Что там говорится? О чем говорится в этом сообщении?
– «Галион прибыл в Сен-Пьер, преодолев бурю на Гренадинах. Капитан и пять моряков ранены. Хуан Дьявол мастерски спас положение. Прошу принять во внимание его особые заслуги». И подпись Чарльз Бриттон, Лейтенант Британских Островов Доминики. – Ренато читал сообщение и затем с мягкой иронией проговорил: – Длинная телеграмма и прекрасная новость для тебя, не так ли?
– А для тебя нет? Наверное, ты хотел бы, чтобы Хуан…?
– Нет, Моника, – уверил Ренато благородно. – Я не желаю ему несчастья, вопреки всему, что хотел, хотя Хуан – мой враг, и с каждым мгновением все более ненавистный. Не могу я желать ему этого, потому что печальней всего то, что никогда нельзя до конца ненавидеть брата. Мы не можем ненавидеть свою кровь, не возненавидев себя самих, не чувствуя боль, которую причиняем… – Он сделал паузу и, успокоившись, предложил: – А теперь я исполню твое желание и отдам приказ отчаливать…
– Что? Вы? Одна?
– Да, губернатор, совершенно одна. Моя бедная свекровь истощена…
– Я получил от нее вести, она просила меня…
– Еще об одном приеме. Но задержалась с ответом. Она устала… Отдыхает, и я решила занять ее место. Полагаю, для вас это то же самое. – Мягкая, учтивая, с изящной улыбкой на свежих губах, отвечала Айме на беспокойные вопросы губернатора Мартиники, а затем повернулась к единственной сопровождающей: – Подожди там, Ана. Уверена, сеньор губернатор примет меня, и мы немного поговорим…
Старый губернатор стоял в нерешительности. Было больше семи вечера, тихий слуга-негр зажег большие светильники в кабинете, чей свет показался Айме де Мольнар красивее некуда. Не дожидаясь приглашения, она прошла через приоткрытую дверь, оставив на другой стороне свою смуглую служанку.
– На самом деле, молодая сеньора, боюсь, мы исчерпали эту тему сегодня утром, – попытался извиниться смущенный губернатор. – Я сказал донье Софии совершенно откровенно, оставил на столе письма, но дело становится все сложнее и отчаянней. Кроме того, все словно сговорились придать ему театральность…
– В таком случае, правда, что говорят? Хуан вел себя героически? Спас корабль?
– Если верить Чарльзу Бриттону, то мы должны наградить Хуана Дьявола.
– А почему мы не должны верить ему?
– Это поведение не сочетается с обвинениями, которые ему предъявили, но достаточно чуть пофантазировать, чтобы богатое воображение и общественное мнение повернулось против вас, особенно против Ренато и вашей сестры.
– Но имя Моники никак не фигурирует в деле.
– Кому теперь неизвестно, что она ключ ко всей истории? Судьи и свидетели хотят сбросить одеяло со всех. Поэтому я не хотел возбуждать дело и изо всех сил сопротивлялся настойчивости Ренато Д`Отремон. Но все зашло слишком далеко, чтобы идти на попятную, а теперь… Теперь вы узнаете, до какого позора все это дойдет!
– А если бы я попросила вас о большом личном одолжении?
– Я в вашем распоряжении, но прошу вас…
– Я бы хотела поговорить наедине с Хуаном Дьяволом. Конечно, речь идет о личной встрече. Почему бы мне не дать эту возможность?
– Вам? Именно вам? Не возбудит ли это еще большие пересуды?
– Но если никому не сообщить…
– Эти вещи, как бы не хотелось их скрыть… Такая женщина, как вы, не сможет проскользнуть незамеченной…
– Но я могу поменяться одеждой со служанкой, воспользоваться ночной темнотой, с головой закутаться в шаль. Я обязуюсь сделать это с полной осмотрительностью. Если вы дадите мне пропуск, я беру на себя остальное. Никто не узнает. Пусть это останется между нами, а двое смогут молчать. – Она приблизилась к нему с кокетливой улыбкой, обволакивая ароматом духов, и усмехнулась, увидев трясущиеся старческие руки. – Я буду вам благодарна всю жизнь, губернатор. Я совершенно уверена, что смогу изменить вещи. Пропуск, на котором будет ваша подпись и печать, и…
– Хорошо. Подождите…
Губернатор подписал. Все еще нерешительно он смотрел на победно улыбающуюся Айме, которая почти вырвала бумагу из его рук.
– Сен-Пьер… Сен-Пьер, правда?
– Да, Моника, мы приехали. Но если я имею право хотя бы дать хороший совет или попросить о чем-либо, прошу тебя поехать в Кампо Реаль… Твоя мать ждет тебя там… Твоя обеспокоенная сестра осталась там… моя мать…
С внезапной решимостью взяв Монику за руки Ренато говорил, его умоляющий голос дрожал, прерывался от волнения. Но Моника отошла, уклоняясь от рук и решительно отказалась:
– Я не уеду из Сен-Пьера; не удалюсь от Хуана. И если ты действительно что-то хочешь сделать для меня, если я еще могу просить, умолять, то помоги мне навестить его этой ночью. Мне нужно его увидеть, поговорить, узнать, что он думает и как чувствует себя… Ты можешь это сделать, мне это необходимо. Я сойду с ума, если ты откажешь!
– Хорошо, Моника, успокойся. Не нужно меня так умолять… Я сделаю все возможное… Думаю, как законная жена Хуана Дьявола, у тебя есть право посетить его. И если нужно, я сам приведу тебя…
Увлекая за собой служанку, завернутая в широкую шелковую шаль, пряча по возможности лицо и фигуру, Айме поспешно спускалась по широким лестницам дома губернатора, чтобы выйти через боковую дверь, скрываясь и избегая зевак и офицерской охраны, стоявшей у входа. Там стоял ее экипаж; хозяйка и служанка быстро сели в него, и Айме приказала кучеру:
– Послушай, Сирило. Разворачивайся очень медленно… Нам нужно завернуть за Госпиталь и подойти к Форту Сен-Педро. Когда прибудем туда, я скажу, что делать дальше. Поезжай… трогай…!
– Ай, хозяйка! – запричитала напуганная Ана. – Вы словно хотите попасть в большую беду…
– Опусти занавески и раздевайся, – напомнила раздраженная Айме. – Поменяемся одеждой. Давай сюда блузку и юбку. А ты оденешь мою одежду и завернешься в накидку. Давай косынку… Нет, погоди! В накидке останусь я, чтобы закрыть лицо, если нужно. Возьми вот эту вуаль…
– Ай, хозяйка, хозяйка…! – жаловалась Ана. – Вы совсем сбили меня с толку…
– Делай то, что говорю без замечаний, дура! У нас считанные минуты… Когда мы подъедем к Форту, я спущусь. Я оставлю тебя одну, а ты подними занавески, чтобы я тебя видела… Накрой хорошенько лицо вуалью, и спрячь руки… А еще лучше одень вот эти перчатки. Ты прокатишься по главным улицам: от Набережной Порта до Авеню Виктора Гюго… Я хочу, чтобы тебя видели и поверили, что это я проезжаю…
– Но, хозяйка…
– Сен-Пьер – скопище слухов. Не хватало еще чьих-то комментариев. Все знают карету Д`Отремон… Ладно, уже приехали… через полчаса возвращайся на это место. – И повысив голос, продолжала комедию: – Сирило, минутку. Я оставляю Ану, чтобы она сделала кое-какие поручения… Узнай адрес швеи, Ана. Через полчаса мы вернемся за тобой. – Она спрыгнула на землю и приказала. – Поезжай, Сирило! Езжай по центру и нигде не останавливайся. Поторопи лошадей…
Айме осталась одна, рядом с мрачной крепостью. Никто не видел ее на пустынной улице. Часовой охранял калитку, дрожал свет горелки. Еще больше завернув в шаль голову и изящное тело, Айме де Мольнар подошла к человеку и властно сообщила:
– У меня есть разрешение сеньора губернатора немедленно видеть задержанного Хуана Дьявола!
– Губернатора нет в городе, Моника. Он ненадолго выехал в Фор-де-Франс и останется там на несколько дней. Я только что говорил с секретарем.
– А кто будет исполнять его обязанности?
– По-видимому, никто. Только он исполняет обязанности, и его подписанное разрешение может помочь попасть в тюрьму накануне процесса. Сожалею, Моника, всей душой сожалею…
– В таком случае, хочешь сказать, что сдался?
– Мне ничего не приходит в голову… Юридические дороги для меня закрыты…
– А ты, естественно, не знаешь других путей. Хорошо, Ренато. Благодарю тебя за все. В таком случае, оставь меня.
Ренато вскочил было на ноги и сделал к ней шаг, чтобы остановить ее. Они уже были в Сен-Пьере, в прихожей маленького дома рядом с пристанью, где столько лет жил нотариус Педро Ноэль. Ренато привез Монику в знакомое место подальше от гостиниц, чтобы избавить от любопытства вокруг ее имени. Из единственного открытого окна доносился шум небольшого, густонаселенного городка, а в дверях ветхой обстановки показалась фигура знакомого Педро Ноэля, уставшие глаза которого выразили глубочайшее удивление:
– Моника… Ренато…! Какая честь!
– Простите за то, что пришли так неожиданно в ваш дом, Моника хочет добиться невозможного. Ее единственное желание – увидеть Хуана этой ночью. Но губернатор уехал в Фор-де-Франс, а только он может дать нужный пропуск.
– Простите, но мне трудно понять, что вы говорите, Ренато.
– Меня не удивляет ваше изумление, Ноэль. Но в этом нет ничего… Моника преподносит все больше и больше сюрпризов.
– Я уже вижу. Ваше поведение в самом деле поразительно. Думаю, смогу вам помочь, дочь моя. Кто сделал закон, тот сделал и ловушку. Я добьюсь, чтобы вы поговорили ночью с Хуаном.
– Ноэль…!
Моника подошла к нотариусу, благодарно протягивая руки, а старый служитель семьи Д`Отремон остановил льющийся через край поток своей искренностью:
– Расскажите все. Все! Я тоже страдаю и переживаю за судьбу человека, который еще мальчиком волнует меня. Я также думаю, что в глубине души, Хуан…
– Хватит! – грубо прервал Ренато. – Не нужно хвалебных песен. Достаточно слов Моники. Ваши заявления совершенно несвоевременны, Ноэль…
– Простите меня, Ренато, но не всегда можно промолчать, – напомнил Ноэль с достоинством, делая усилие, чтобы не терять спокойствия и вежливого тона. – В конце концов, простите, мы приступаем к делу. У дверей стоит экипаж. Пойдемте со мной, Моника, нужно воспользоваться предоставленным моментом…
– Я тоже пойду. – заявил Ренато.
– Не нужно. – отказалась Моника.
– Я пойду, хоть ты и не хочешь. Я не сделал еще ничего, чтобы ты сейчас отвергала мою помощь, в которой ты, возможно, нуждаешься…
– Я не хочу ранить твои чувства!
– У тебя свой план, а у меня свой, Моника. Я не буду тебе мешать, или преграждать путь, как ты считаешь. Наоборот, я хочу, чтобы ты делала, что велит тебе совесть… Позволь мне удовлетворить свою. Если Ноэль совершит чудо и получит разрешение войти в Форт Сан-Педро, то я оставлю тебя наедине с Хуаном…
– Хозяин… Хозяин… Посмотрите туда… – по зову Колибри Хуан медленно поднялся из темного угла, где отдыхал. Это было одно из огромных полу-подземельных помещений, открытых в самом сердце скал – основа и суть старого замка Сан-Педро, одна из многих крепостей, куда пригвождало захваченные флаги колониальное правительство Карибских островов. Низкий потолок, влажные от сырости стены; через длинную решетку, которая находилась прямо над головой мальчика, виднелся широкий гранитный пол, арка; дрожащий луч высветил силуэт женщины, которая разговаривала с охранником, снова показывала бумагу, еще сильнее завернула красивое тело в шелковую накидку и проследовала за часовым, несшим ключи…
