Текст книги "Моника 2 часть"
Автор книги: Каридад Адамс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)
КАРИДАД БРАВО АДАМС
Трилогия «Дикое сердце»
КНИГА ВТОРАЯ «МОНИКА»
Перевод с испанского сделала Людмила Александровна Дронникова
1.
– Ана… Ана! – нетерпеливо звала Айме: – Ана…!
– Я здесь, сеньора Айме, уже пришла… бегом бежала…
– Бегом? Ты уже три часа выполняешь мое поручение. Похоже, ты бы еще задержалась.
– Ай, сеньора Айме, дело в том, что сеньор Ренато приказал мне кое-что, и я должна была это сделать.
– Ренато? Что приказал тебе Ренато?
– Чтобы я проводила сеньориту Монику в ее комнату и рассказала сеньоре Каталине, что сеньорита чувствует себя не совсем хорошо. Сеньор приказал, и я должна была это сделать.
– Естественно… совершенно забыть мои поручения, зная, что я умираю тут от нетерпения и жду, когда ты придешь… Быстро говори. Ты смогла увидеть Хуана… поговорить с ним?
– Нет, сеньора, сеньор Хуан оборвал нотариуса на полуслове, сел на лошадь и уехал…
– Куда? В каком направлении? Ты не определила?
– Нет, сеньора, я смотрела на бегущую лошадь, разинув рот. Когда я пошла сюда, чтобы рассказать вам об этом, бац! Мальчик Ренато позвал меня, чтобы я проводила сеньориту Монику, но она не дала войти в ее комнату и велела ничего не говорить донье Каталине. Она вошла первой, закрыла дверь перед моим носом и сказала мне убраться. По мне так она не больная, просто уставшая. Уверена, ее напугал сеньор Хуан, который с ней ссорился.
– Ссорился с ней? Когда?
– Когда увидел, как она пыталась узнать что-то у того негритенка, что ходит всегда с ним, Колибри… Мальчишка помимо того, что упрямый и непослушный, еще и наглый! Он украл пирог на кухне, и знаете, что он ответил кухарке?
– Кого это волнует? Рассказывай то, что мне нужно знать. До того, как ушел Хуан, с кем он говорил? Что сказал? Или он сразу ушел, как поссорился с Моникой?
– Нет, сеньора, потом была ссора с нотариусом. Оттуда он пулей вылетел, пошел искать лошадь и приказал ее оседлать. Он прыгнул на нее одним прыжком и его только видели…
– Послушай-ка, Ана, – Айме теряла терпение. – Нужно, необходимо, чтобы я увидела Хуана до того, как стемнеет, и поговорила с ним. Ты должна найти его, передать послание от меня, чтобы никто на земле не услышал, не заподозрил, что это я приказала тебе, поняла?
– Поняла, сеньора. Но как мне это сделать? Я не знаю, куда он пошел…
– Спрашивай кого угодно, кто сможет в этом помочь. Подожди, а мальчишка был с ним?
– Нет, он был один вне себя от ярости.
– Ну тогда ищи мальчишку и приведи его ко мне, чтобы никто тебя не увидел и не понял, что это я буду с ним разговаривать. Послужи хорошо, Ана, и я подарю тебе самое красивое на свете кольцо… и еще деньги, все, что хочешь… Иди… иди скорее!
Решительным жестом отчаявшаяся Айме подтолкнула ее в темень, поторапливая всегда медлительную служанку-туземку. Затем она пошла в другую сторону в роскошную спальню, не зная, как успокоиться, усмирить нервы, измученные многочасовым тягостным ожиданием. Кто бы мог подумать, что Хуан Дьявол так быстро примет подобное решение. Последовать за ним, сбежать с ним, оставив все, обменять положение, богатство на участь авантюриста, каким бы привлекательным он не был для нее, какое бы влияние не оказывал на ее чувства, но это было больше, чем она могла дать. Нет, она не сбежит с ним вот так. Но как утихомирить его? Не допустить свирепую месть его ревности? Думая об этом, она одновременно дрожала от страха и желания. Страстно желая и отвергая, она любила и ненавидела, отчаянно не могла совладать с капризом и любила его еще сильнее: жесткого, непокорного, беспощадного в своей власти, сурового в горести, которую источали его ласки и поцелуи…
Она упала на колени у окна, сцепив ладони, жадно и напрасно выслеживая расширившимися зрачками. Дикая решимость поднялась в ее душе и вылилась в крик:
– Не будет так, как ему хочется! Будет так, как я хочу! Должно быть так, как я захочу!
– Ана… Ана…! – отчаялась Айме. – Ты двигаешь свои проклятые ноги? Дойдешь наконец?
– Я пришла, сеньора Айме. Дело в том, что так жарко…
– Дьявол разрази тебя! Где ребенок?
– Ну я его не нашла, но мне сказали, где сеньор Хуан. Он был на заводе… Янина говорила Баутисте, что сеньор Хуан… Хуан Дьявол, как она сказала, приказал запрячь белую лошадь хозяина, махнул на завод. Нужно было видеть, как он приказывал и распоряжался, словно хозяин. Если хотите, я могу сходить туда. Прямо сейчас они запрягают во дворе большие двуколки со всем, что приказано отправить на завод… Я могу подойти к одной из них и сказать сеньору Хуану, что вы послали меня к нему, хозяйка. Мне пойти, нет?
– Да. Необходимо поговорить, увидеться… Подожди, подожди… Я не слишком верю, что ты придешь вовремя. – С растущим беспокойством она подошла к окну. Солнце уже было низко, лишь последние лучи золотили вершины Мон Пеле, и она прошептала про себя: – Он будет ждать меня этой ночью в двенадцать…
– До двенадцати еще много времени…
– Никто не спрашивал обо мне?
– Никто не заходил в вашу комнату с утра. Ни сеньора София, ни сеньорита Моника, ни сеньора Каталина… Сеньор Ренато с нотариусом в кабинете хозяина дона Франсиско, и единственное, что они попросили принести – это коньяк и кофе. Янина им принесла. Она сказала, что не позволит другим мешать им, потому что они приводят в порядок счета…
– Хорошо, что так. Ладно, иди искать сеньора Хуана. Скажи, что я больна, очень больна; ради милосердия пусть он подождет до завтра, чтобы поговорить и увидеться. Скажи, что я слезно его умоляю… Скажи…
– Почему бы вам не написать все это на бумаге, хозяйка?
– На бумаге? Да, ты права… Но…
– Без подписи. Я уж скажу ему, что это вы. Отдам в собственные руки. Передам только ему. Клянусь, хозяйка, только ему… Не бойтесь…
– Я доверяю тебе, Ана, напишу на бумаге, но ты отвечаешь жизнью, что только Хуану ее передашь… Поклянись в этом, Ана, поклянись!
– Богом и Девой Небесной! Только сеньору Хуану я отдам записку, а если не ему, то пусть смерть заберет меня!
Темнокожая горничная клялась, скрестив пальцы; Айме разрывалась между срочным доверием к ней и тем, какое сильное оружие создаст против самой себя этими буквами. Лихорадочно она подошла к маленькому секретеру и нервно поискала необходимое.
– Ана, ты должна быть очень осторожна. Если кто-нибудь захочет отнять его у тебя, если кто-то будет давить на тебя…
– Я проглочу письмо раньше, чем отдам кому-нибудь! Клянусь, хозяйка…
– Хорошо, хорошо… – успокоилась Айме, начав писать, но вдруг засомневалась и порвала бумагу. – Не могу я так продаться! Подожди-ка… Ты умеешь писать, Ана?
– Я писать? Ну и ну! Я могу считать и мило рисовать. Янина умеет писать и читать. Ее обучал учитель, как и белых детей. Она единственная из слуг, кто умеет писать. Но вы не доверяете ей… К тому же, если сеньор Хуан не видел вашего почерка, то не поверит, что это ваша записка…
– Он никогда не видел моего почерка. Подожди… подожди… Я могу написать на бумаге, которая не слишком подвергнет меня опасности. Да, так, он поймет. Он поймет, что другого я и не пришлю с тобой. Он поймет…
Она писала быстро и уверенно двусмысленное, высокопарное письмо, которое было, несомненно, душераздирающей мольбой. Затем она сложила его вдвое, вложила в конверт дрожащими пальцами и прошептала:
– Для Хуана… Для Хуана Бога… Да… Лучше так…
– Хуан Бога? – удивилась служанка.
– Кое-кто так зовет его… Он поймет прекрасно… Но ты скажи, что оно от меня, что я в самом деле больна, писала и отчаянно плакала… Иди… Иди, беги, не опоздай в повозку…
– Ерунда, хозяйка! Меня повезет Эстебан, он мой друг, что бы ни случилось…
Айме насильно подтолкнула служанку и повернулась к окну. Последний луч солнца исчез и одна звезда, огромная, сверкающая, блистала на синем блеклом небе, над вершиной Мон Пеле…
– Ну, Ренато, в конечном счете…
Отчитываясь о делах, голос нотариуса стих, но Ренато Д`Отремон не слушал… Он стоял со скрещенными руками посреди просторной комнаты, которая когда-то была кабинетом его отца; голубые глаза изучающе пробежали по книжным полкам, доходившим до потолка, как будто задавали вопрос старым томам, и стремились сорвать скрытую тайну…
– Почему ты так смотришь, мальчик?
– На этой панели… Да… За этими книгами, не знаю чуть выше или чуть ниже, но за ней есть дверка сейфа… Это был скрытый специальный железный ящик по моде прошлого столетия… Уверен, папа хранил там ценные бумаги, важные вещи…
– Твой отец имел текущие счета во всех банках Сен-Пьера. Не думаю, что он хранил что-то важное в тайниках своего кабинета.
– Ну что-то же хранил. Ноэль, более одного раза, еще ребенком, я видел, как отец что-то рассматривал. Последний раз это было в ночь перед рассветом, когда его привезли умирающим в результате несчастного случая… Этот дом старый. Он получил его от моих дедушки и бабушки… Его расширили и отремонтировали во многих местах, но кабинет никто не трогал с тех пор…
– Действительно, в кабинете была тайная дверца в том углу, и ты знал о ней, когда был ребенком. По крайней мере, так мне сказала донья София этим утром…
– Мама? Вы говорили с ней утром?
– Я уже совершил оплошность, рассказав тебе об этом; но в конце концов, ты уже взрослый и нельзя скрывать очевидное. На самом деле, сынок, мы разговаривали… Она вошла сюда, когда я менее всего ее ждал, как раз в эту дверь, и сильно напугала меня…
– Почему моя мать пришла сюда так? Чтобы избежать Хуана, да? Чтобы не видеть его даже издалека…
– Хорошо сынок, да. Бесполезно отрицать. Твоя мать ненавидит его… и даже хуже: боится его. Иногда кажется глупостью и суеверием поддаваться этому, но когда сердце матери предупреждает…
– Не говорите глупостей, Ноэль. Вы тоже боитесь Хуана Дьявола, и не из-за сердечных дел или суеверий. Есть что-то более существенное и конкретное… Чего вы боитесь? Что потребует наследство? Нет, не беспокойтесь, Ноэль… Сядьте… сядьте. Я же сказал вам, что привел вас в кабинет для того, чтобы вы рассказали мне старинные истории, в первую очередь, историю моего отца… Моего отца и отца Хуана…
– Хуан ничего не знает, сын мой…
– Вы должны знать, Ноэль, и моя мать тоже… И что Хуан есть в этих бумагах, которые прятал отец. А после этого произошла единственная неприятная и постыдная сцена, которую я помню с детства… Я предпочту не говорить об этом, но снова спрошу у вас, Ноэль: Что в Хуане пугает мою мать и вас? Скажите правду… правду, суровую, кажущуюся неприятной…
– Ну сынок, я лишь боюсь твоего характера, порывов, малого опыта…
– Но моя мать всегда его боялась. С самого его детства он внушал ей ненависть и ужас, а теперь она избегает смотреть на него, потому что его присутствие причиняет ей страдание. Когда она повернулась к нему, то стала такой бледной, что я испугался, что она упадет без чувств. А знаете почему? Хуан потрясающе похож на моего отца… Возможно, это совпадение… а может и нет. И столько всего вокруг этого дела, что я…
– Ренато, сын мой… умоляю… – прервал его Ноэль в глубоком замешательстве.
– Прошу вас помолчать, Ноэль. Я уже взрослый человек. Я знаю жизнь и не буду пугаться, что отец дал мне брата, незаконного. К чему это возмущение? К чему этот страх, Ноэль?
– Это не страх, это беспокойство и печаль… Как ты догадался? И как воспримет твоя мать, что ты теперь знаешь?
– Значит, это правда! Успокойтесь, успокойтесь, Ноэль, я не подстроил вам ловушку. У меня было моральное убеждение… У меня оно с давних времен… Думаю, с детских лет, хотя и неосознанно. Я ни на один миг не переставал думать об этом, потому что это беспокоило меня, но теперь я взрослый и не вижу сложностей. Вчера вечером у меня не выходили из головы эти книжные полки. Видите? В одной из них, в одной из этих трех находился потайной ящик…
– Зачем искать потайные ящики? – рассматривал их Ноэль, признав себя побежденным.
– Точно. Для чего? У меня есть убеждение и мне его достаточно, но мне интересны подробности. Как обстояли дела? По какой причине мать была такой беспощадной? С каких пор Хуан знает, кто он?
– У твоей матери нет вины, сын мой, она много страдала и до сих пор мучается.
– Полагаю, ваш тайный разговор был касательно этого дела…
– Да, сынок, это так. Теперь она расположена быть щедрой…
– Конечно же, чтобы Хуан ушел. – печально проговорил Ренато.
– Ну сынок, не нужно слишком просить у женщины, чья жизнь была испорчена и разрушена по причине той любви, которая дала Хуану жизнь. Она хотела стереть оставленные следы, забыть о невыносимом прошлом, видеть тебя счастливым без груза неприятных происшествий в жизни, ее нельзя упрекнуть за это. Я всегда чувствовал к Хуану жалость и привязанность…
– Я прекрасно знаю это и по этой причине меня удивило ваше поведение в последние дни. Касательно его рождения… что сделал Хуан, что вы так изменились по отношению к нему?
– Ничего не случилось…
– Случилось. Могло случиться. Но что именно? Он влюбился? Угрожает? Или причина страхов в другом?
Его рука торопливо легла на плечо нотариуса. Борясь с нерешительностью, Ноэль, наконец, заговорил:
– Видишь ли, Ренато, я знаю не больше, чем могу представить и полагаю, что горя и неприятностей можно избежать, не переиначивая вещи. Хуан хочет уехать, вернуться в море… Дай ему уехать… Время пройдет, дела изменятся, мы дадим ему неплохие деньги, которые так или иначе мы должны ему дать. Но на данный момент…
– Нет, Ноэль, я не разрешаю ничего говорить Хуану, пока не открою ему свое сердце, а он не откроет мне свое. Это мой брат, вы отдаете себе отчет? Эта правда для меня существовала только наполовину, а теперь она ясна и прозрачна. У меня есть брат, брат, в котором вновь ожила благородная фигура моего отца. Вы не можете представить, что это значит для меня, а тем более невозможно измерить все счастье, в котором мне отказали в детстве, отказав мне в этой человеческой правде. – Ренато говорил с воодушевлением, и в порыве эмоций попросил: – Соизмерьте все, Ноэль, скажите, каково узнать это… Это история моей крови… не отказывайте мне!
Старый нотариус начал рассказывать историю, так хорошо ему знакомую, с той самой ночной бури, когда маленький Хуан Дьявол принес смертное послание. Ренато впитывал, жаждая узнать подробно описанный рассказ и вскоре спросил:
– А письмо, Ноэль?
– Ну… оно было в руках твоего отца, конечно. Полагаю, он сжег его или порвал…
– Или сохранил. Кто знает…!
– Возможно, хотя я не верю в это. Твой отец, прежде всего, был очень недоверчивым. Бертолоци был человеком злопамятным, жестоким и неверным… От него можно было ждать чего угодно: большую ложь, позор… Я был уверен, что после кажущегося прощения, он мучил Джину чтобы та умерла с горя. И как только Хуан…
– Могу только представить его ужасное детство. Как легко простить его грубость и недостатки, зная все это!
– По многим причинам твоя мать боялась, что знание всего этого обезоружит тебя перед Хуаном, постепенно отнимет у тебя волю защищать то, что ты имеешь…
– Вы думаете, Хуан что-то имеет против меня?
– Не думаю, но у твоей матери есть причина бояться. Не хочу даже думать, что она скажет, когда узнает об этом.
– Я поговорю с ней после того, как поговорю с ним… и возможно для вас и для нее будет неожиданным удостовериться, что вы ошиблись. Иногда сердце знает больше, чем голова… Хуан не сможет ненавидеть меня, если я буду ему братом, буду искренним, как и хочу, если мной будет двигать благородство предложить ему все, что он попросит…
– Не впадай в безумное благородство, Ренато! Подумай: одно существование Хуана для твоей матери – живое жгучее оскорбление; имя Джины Бертолоци ранит ее, как отравленный кинжал.
– Не может быть. Моя мать должна быть более великодушна… Джина Бертолоци уже мертва…
– Есть ненависть, которая не утихает даже со смертью… Есть такая враждебность и ревность, о которой ты и понятия не имеешь. Ты никогда не страдал, Ренато, ты не можешь измерить горе, боль, отчаяние, куда опускается порой душа. Ты не можешь судить, потому что жизнь была для тебя до сегодняшнего дня дорогой из роз…
– Возможно, по этой причине я понимаю и сочувствую тем, кто страдает, а Хуану в первую очередь. Я прикажу найти его, Ноэль, чтобы поговорить с ним как брат. Чтобы сказать…
– Уверен, он это знает…
– Но он думает, что я равнодушен к этому… И если не думает, то верит, а это хуже: что я бесчувственный эгоист. Я хочу, чтобы он знал, что я готов исправить, вернуть… что мир не так плох, как он думает…
– Он тоже не так хорош, как ты думаешь, Ренато. Дай ему уехать… это главное желание твоей матери!
– До сих пор в этом доме все желания матери исполнялись, даже самые несправедливые. И один раз я воспрепятствую ей, и надеюсь, что ее противодействие не будет чрезмерным.
Ренато поднялся, подошел к стене, позвонил в колокольчик, а удивленный Ноэль спросил:
– Что ты делаешь, сынок?
– Я позвал слугу, чтобы тот отыскал Хуана. Я ждал этого пятнадцать лет.
– А если Хуан не заслуживает твоего великодушия, Ренато? А если он не способен даже этого понять? А если он ответит на твою добрую волю саркастически, презрительно, даже горькой неблагодарностью?
– Тогда я буду думать, что это не его вина, и что его превратили в ничтожество, отобрав все. Мой добрый Ноэль, отбросьте сомнения и колебания. Нет другого пути, именно это мне подсказывает совесть… – Скромные стуки в дверь прервали его, и повысив голос, он пригласил: – Проходите… Да, Луис, это я звал. Пойди поищи сеньора Хуана по усадьбе и скажи, что я жду его в кабинете, потому что мне необходимо немедленно поговорить с ним. Пусть поторопится, не задерживается ни по какой причине, и ты тоже поторопись.
2.
– Что это, дядя Баутиста?
– Это…? Луис поскакал галопом на сахарный завод. Он вошел в конюшню и попросил самую лучшую лошадь, так как должен по приказу хозяина найти Хуана Дьявола.
– Стало быть послали за Хуаном Дьяволом…
– Да, хозяин срочно хочет поговорить… Пойдем посмотрим, какой подарок предложат этому попрошайке, который ни на что не годен.
Рядом с широким коридором от входа в комнаты левого крыла Баутиста дал полную волю злобе и досаде. Он только сейчас вышел из конюшни, где выполнял последний приказ Софии. С обросшей бородой, взъерошенными волосами, покрытыми грязью высокими сапогами; только хлыст в руке отличал в иное время всесильного управляющего Кампо Реаль. Рядом с ним, всегда внимательная к малейшему шуму, за которым отслеживала всю внутреннюю жизнь, стояла бдительная к звукам и движениям Янина, которая задумчиво проговорила:
– Единственное, чего хотят Ноэль и донья София – чтобы Хуан навсегда исчез; но есть кое-кто, кто не хочет…
– О ком ты говоришь?
– Увидишь… все увидят. Я скажу тебе, имей терпение… Успокойся, дядя.
– Ты не успокоишь меня. В моих венах кипит кровь от того, что вижу… Я хуже пса в этом доме, но первый же слуга, который снова ответит мне плохо, узнает кто я, даже если меня уволят по приказу любого.
– Замолчи. Стой спокойно. Видишь?
– Не вижу никого, кроме сеньоры Айме, которая высунулась из окна комнаты.
– Она выглядывает весь день, а Ана заходит и выходит уже больше ста раз… Она ее доверенное лицо… служанка, которой она доверяет. Уверена, она поручает ей самые сокровенные приказы… О, смотри! Ана опять вышла… Кое-что случится ночью, и ручаюсь, что знаю, что именно случится.
– Что за чушь…?
– Потише… Ана подходит… нет, она пошла в другой двор… Я пойду за ней. Что-то случится ночью…
Она бросилась вслед за Аной. Встревоженный Баутиста последовал за ней. Очень близко была большая двуколка, готовая направиться к заводу. К ней шла Ана, в то время как его лицо исказилось злобой, и он запротестовал:
– Куда идет эта дура? Эта повозка ездит на завод.
– Естественно. Ана пошла искать Хуана Дьявола, она относит поручение или послание от Айме де Мольнар, я уверена.
– Она никуда не поедет, потому что не поднимется в нее. Женщинам запрещено ездить на завод в повозке. Я главный в конюшне, донья София вчера меня назначила, и я давно уже хотел отыграться на ком-нибудь… – Он быстро направился к Ане, и крикнул, бешено угрожая: – Выходи из повозки… долой… выходи! Спускайся или я выволоку тебя, воровка!
– Я не воровка… не спускайте меня! Я должна поехать на завод.
– Что, ты не спустишься…? Я голову тебе снесу.
– Эстебан отвезет меня… Сеньора дала приказ… – запротестовала Ана, отбиваясь от Баутисты, и повысив голос взволнованно крикнула: – Эстебан… Эстебан…!
– Я сказал, что женщины не ездят на завод, – властно подчеркнул Баутиста, одновременно держа служанку-метиску. – Эстебан, проклятый осел… Возьми вожжи и проваливай отсюда. Проваливай сказал или пожалеешь! Уходи!
Баутиста хлестнул лошадей, которые испуганно отправились в путь, пока Эстебан едва успел ухватиться за вожжи. Затем, как тряпку, тряхнул служанку Айме, рывком швырнув ее подальше, и бешено подтвердил:
– Я научу их, я все еще приказываю в конюшне!
– Ана… Ана…! Дядя Баутиста! – крикнула Янина, бежавшая во весь дух. – Посмотри на нее… Она как мертвая… Ты ударил ее по голове так, что она аж свалилась!
– Пусть окочурится! Меня это не волнует… Она притворяется! Проклятая сучка! Я ухожу, но не потому что пнул ее и не покончил с ней на самом деле.
Баутиста повернулся к повозке… В темноте повозка удалялась по дороге. Янина нервно потрогала холодное и пепельное лицо Аны, трясла ее, настойчиво зовя:
– Ана… Ана…! Ничего…! Она не притворяется… Открой глаза… Ай, Иисус…! Ана…!
Дрожа от страха увидеть Ренато или кого-нибудь, способного ему сообщить об этом, не решаясь позвать кого-нибудь, Янина опустила голову Аны, и начала искать что-нибудь, что может помочь ей… Наконец, она расстегнула ее корсаж, оголяя грудь, ища биение сердца, которое билось слабо… Случайно она натолкнулась на белый конверт… Слабый свет фонаря конюшен осветил его на миг, и быстрым движением она спрятала его у себя в одежде, пока вставала на ноги. Чувство было такое сильное, что казалось, она задыхалась, а шаги и знакомый голос приближался и спрашивал:
– Что случилось? Чьи это были голоса? – Янина спряталась в тени, пятясь спиной, и убежала от фигуры, показавшейся в освещенном коридоре, которая прошла в конюшню и, не получив ответа, упорно звала: – Кто там? Кто это? Ана…!
Изумленная сеньора Д`Отремон склонилась над обморочным телом Аны. Быстро и тихо удалилась Янина, пока голос Софии настойчиво звал:
– Янина… Янина… Эстебан… Эстебан…!
– Донья София, – воскликнула Айме, испуганно приблизившись. Вскоре с ужасом узнала неподвижную фигуру, обнаруженную на земле и закричала: – О, Ана! Что случилось? Что произошло?
– Мне бы тоже хотелось это узнать… Я слышала голоса, повозку… Звала, но не дождалась ответа; я вышла взглянуть, что происходит и… Не знаю, что здесь делала эта женщина…
– Она кажется в обмороке, но…
Айме посмотрела с тревогой на открытый корсаж; с лихорадочным беспокойством ощупала ее грудь, руки, проверила карманы и со страхом повернулась к даме, которая стояла и объясняла:
– Могу поклясться, что кто-то напал на нее… Когда почувствовали мое приближение, убежали… Меня удивило, что никто не появился!
– О! Я должна поехать на завод… – пробормотала Ана жалобно, постепенно приходя в себя.
– Что она сказала? – хотела знать София.
– Ничего… Ерунду… Кажется, она бредит… – ответила Айме, сильно нервничая. – Ана, это я, и здесь донья София также! Понимаешь? Здесь донья София!
– Донья София, да… – пробормотала Ана с усилием. – Ай, моя голова…! – пожаловалась она. И вскоре, с внезапным испугом воскликнула: – Письмо! Меня обокрали!
– Что за письмо? – оживилась Софии.
– Ты бредишь, Ана! – ногти Айме вонзились в запястье метиски.
Чувства вернулись к Ане. Она посмотрела в гневное лицо Айме, а затем на другое бледное, серьезное и внимательное, склонившееся над ней, чей голос был законом на земле Д`Отремон:
– Что случилось, Ана?
– Ай, сеньора! Не знаю… не знаю… не знаю… – пыталась заплакать Ана с видимым беспокойством.
– Не плачь, а отвечай! – упрекнула София. – Ты скажешь, что за письмо?
– Она, должно быть, поскользнулась и упала. – вмешалась Айме, примирительно пытаясь отвести в сторону расследование свекрови.
– Но с тобой был кто-то, Ана. Кто это был? – настаивала сеньора Д`Отремон.
– Не знаю… не знаю…! – пыталась уклониться служанка.
– Она ничего не знает, донья София, – снова вмешалась Айме. – Вы знаете, кто она… У нее слабо с головой… Не беспокойтесь сильно… Она пойдет на кухню, я о ней позабочусь… Не беспокойтесь…
– Да, дочка, иди с ней… Я ужасно испугалась… Не знаю, где слуги, которых никогда нет, когда нужно. – И, повысив голос, снова позвала: – Янина…!
С другой стороны конюшни появилась безупречная и правильная Янина, с совершенным выражением заботливости, с которым она приблизилась к сеньоре, и слащаво предложила:
– Я здесь, крестная, вы меня звали?
– Я давно тебя зову… Ана ударилась, она была в обмороке… Не знаю, что это на самом деле… Мы не знаем… Нужно позаботиться о ней, Янина…
– Нет, ради Бога… Вы уже позаботились, – быстро предупредила Айме. – Так что Янина проводит вас, донья София… Сеньора напугана, Янина. Думаю, нужна чашка липового чая немедленно… Пойдем, Ана!
– Какой странный случай! – проговорила София.
– Все теперь странно в этом доме, сеньора. Но единственная печать – ваш испуг. Я пойду на кухню, сделаю вам липовый чай…
– Нет, Янина, оставь… Дай руку и отведи меня в комнату. Мы там поговорим…
– Кто забрал письмо? Кто? – нервно возбужденная, торопила Айме.
– Ай, сеньора… не знаю…! – плакала Ана.
– Проклятая дура! Что же произошло? Что случилось?
– Я думаю, Баутиста… Я залезла в повозку, Эстебан собрался ехать на завод… Появился Баутиста, словно демон, и рывком меня снял с нее. Затем я начала кричать Эстебану, чтобы ехал, а Баутиста сам погнал лошадей… Я хотела заскочить в повозку, но Баутиста меня толкнул… Да, он толкнул меня и дал еще пинка. Потом я уже не помню… Я лежу возле камня… Я больше ничего не знаю, хозяйка, больше ничего…
– Ты была вся расстегнутая. Кто-то тебя осматривал, кто-то забрал письмо… Кто это был? Кто мог быть? Баутиста случаем? Кто еще там был?
– Никто… я никого не видела… Я была одна, а Эстебан уехал… Баутиста прибежал… Уверена, что Баутиста, сеньора!
– Да, Баутиста взял письмо, но он не понесет его Ренато, не посмеет принести его прямо ему, он предпочтет принести его мне за хорошую цену. Я должна найти его, поговорить… – Удар часов на стене прервал ее, и со страхом она воскликнула: – О…! Уже время… Я должна вернуть письмо во что бы то ни стало.
Айме снова выглянула из окна. Никого не было в прихожих, галереях, на широких участках, разделяющих центральное строение парка. На другой стороне дома также не было никакого шума. Взволнованно она повернулась к ближайшему шкафу, взяла оттуда плотную шелковую накидку и набросила ее на голову и плечи, пока Ана смотрела удивленно, приоткрыв толстые губы, и спросила:
– Куда вы идете, сеньора Айме?
– Искать Баутисту. Уверена, он в конюшнях. Не выглядывай, когда позовет донья София!
Она завернула в шаль точеное тело, почти полностью прикрыла лицо, лишь глаза сверкали лихорадочным блеском. Держа руки на груди, откуда сердце, казалось, готово было выскочить, поджидала, когда опустеет коридор, вышла быстро и тихо, словно пантера.
– Ты не откроешь окно? Этой ночью словно не хватает воздуха… Этой ночью мне снова стало душно, как в первые годы, когда я оказалась на этой земле.
Точная, тихая, с совершенной быстротой, что отличала ее, Янина распахнула окно в просторной спальне Софии, но ничего не изменилось в роскошном зале: ни порыва ветра, ни облачка не было на темном небе, усыпанном звездами. Была одна из таких безлунных ночей, когда сплетались звезды, такие стесненные, словно серебряные сети на бархатном небосводе. Мягким шагом бледная владычица Кампо Реаль приблизилась к окну, а стройное тело Янины, темное и взволнованное, отступило на шаг, почтительно уступая место.
– В течение долгих лет я ненавидела эту землю, в которой столько красоты: поля, небо, жаркое солнце, неподвижные ночи… Сколько прошло таких ночей, когда я задыхалась и отчаянно бродила по этим тропам!
София протянула руку к неясным очертаниям затихших полей, одновременно чувствуя, как охвачена сильным волнением воспоминаний… жгучих воспоминаний первых месяцев замужества, горьких воспоминаний долгих лет, в течение которых она ждала каждую ночь Франсиско Д`Отремон, подсчитывая с острой досадой, в скольких руках он забывал ее имя, с чьих губ пил любовный мед, а к ней лишь приходил с улыбкой, с почтительной мягкостью, с любезным и холодным уважением…
– Вы не будете ложиться, крестная? Вам нужно отдохнуть…
– Этой ночью мне не спится. Давай поговорим, Янина. Ты выслушаешь меня?
– Конечно, крестная.
Янина склонила голову с обычным холодным уважением, словно автомат, но соединенные руки тряслись, сжатые у груди, и вздрагивали сильнее, касаясь письма. Там было доказательство, ужасное оружие, кинжал, которым можно точно ударить ненавистную соперницу… Но соперницу в чем? Опустив голову, глядя на саму себя, рассматривая тяжелый национальный костюм, широкую цветастую юбку, и снова, как обычно, посмотрела на тонкие смуглые руки… Они были изящные и красивые, тщательно ухоженные… руки цвета светлой меди, породистые, в судорожном желании сжатые, которые сжимались, словно хотели ухватиться за невозможно желаемое, руки одновременно чистые и чувственные, благородные и порочные… руки, в которых, наконец, была судьба Айме…
– Ты устала? Присядь, Янина…
– Нет, крестная, я не устала, – утверждала Янина, с трудом сдерживая нетерпение. – Но боюсь, что вы… утомлены больше, чем нужно…
– Да… Мое сердце работает медленно… оно любило и много страдало. Это естественно… Но оставим это; я хочу поговорить о Ренато… О нем, ради него нужно создать в доме полный покой. Он необходим Ренато; это та обстановка, которой дышит его сердце, такое чувствительное, нежное… и такое страстное. Ренато словно ребенок, Янина… несмотря на годы, силу и мужскую гордость, он словно ребенок, которого необходимо защищать. Не знаю, понимаешь ли ты меня; но мне нужно, чтобы ты поняла, чтобы я не казалась тебе неблагодарной, и хочу сказать… Нужно, чтобы Баутиста и ты уехали из этого дома…
– Как? Что? – с болезненным удивлением спросила Янина. – Вы прогоняете нас, крестная?
– Зачем говорить такую некрасивую фразу, в то же время такую верную? Нет, Янина. Я думаю, дядя должен вернуться во Францию и справедливо, чтобы ты его сопровождала. Тебе не нравится идея поехать в путешествие по Европе?
– Единственное, чего я хочу, так это быть рядом с вами, крестная…
– Я ждала такого ответа… Я благодарна тебе и конечно же, справедливо, что ты так отреагировала. Но сначала подумай о поездке, что получишь от нее удовольствие… Меньше всего я хочу увольнять тебя, для меня это настоящая жертва…
