Текст книги "Моника 2 часть"
Автор книги: Каридад Адамс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)
– Моника…? – ошеломленно запнулся Хуан.
– Моника… да… да! – прервала Айме решительно. – Не отрицайте этого, Хуан Дьявол, не пытайтесь лгать. Вы до предела сделали несчастной мою бедную сестру… Вы запугали, загнали ее в угол и страхом подчинили… Вы… вы…!
– Айме…! – душераздирающе упрекнула Моника.
– Это правда! Правда! Прости, что рассказала Ренато, но я не могла молчать. Не могла! Прости меня, Моника, прости! Я должна была ему сказать… Это было нужно…! Ты слышишь? Понимаешь? Ужасно, что Ренато поверил. Я должна была сказать ему правду. Это была ты… ты… ты!
Она подошла к ней, сжав руку, но Моника резко оттолкнула ее, похолодела, напряглась, ее охватила нервная дрожь. Хуан отступал, подавляя в горле изумление, но Ренато шагнул к Айме, схватив ее, словно когтями, устремляя взор на лицо Моники, словно вглядываясь в бездну:
– Моника, Айме мне сказала, что Хуан твой любовник. Это правда или ложь?
– Это правда, Ренато… – пробормотала Моника осипшим голосом. И найдя силы и мужество, продолжала ложь. – Это человек, которого я люблю, мужчина, которому я отдаю любовь и жизнь, и я не позволю тебе вмешиваться в это. Не позволю…!
Ренато кинул молниеносный взгляд на Хуана. Он видел твердый мужественный лик, сжатые челюсти, и горящие неясным огнем глаза вонзились в него:
– Это мы уладим как мужчина с мужчиной, Хуан: твоя жизнь против моей!
– Зачем? Ради кого? Ради этого…? – взорвался Хуан от гнева и отвращения.
– За женщину, которая для меня сестра! – проговорил Ренато решительно и угрожающе. – Выполни долг перед ней! Поведи себя как мужчина или я убью тебя, как пса!
– Нет… нет, Ренато! – вмешалась Моника с тревогой, отразившейся на бледном лице. – Это мое дело, только мое. Я не могу этого допустить…
– Замолчи! – властно оборвал Ренато. И обратившись к Хуану, воскликнул: – Только мне ты будешь отчитываться, Хуан!
– Я выполню долг… Ты принимаешь меня в мужья, Моника де Мольнар?
– Нет… нет! – отвергла Моника с застрявшем в горле отчаянием.
– Что значит нет? А я говорю да! Ты выйдешь за Хуана Дьявола или не выйдешь отсюда живой!
Этот момент показался долгим, как века, для этих трепещущих душ. Отчаянно приказывал Ренато, просил, требовал… Он не поверил и половине слов Айме, едва верил, видя Монику и Хуана вместе, и в его груди стала подниматься огромная ужасная решимость, дикое желание убивать, никогда раньше ему не знакомое. Он хотел выяснить правду… правду, которая в то же время его пугала, он дрожал, как Моника, которая оцепенела, словно только сейчас оценила глубину пропасти, которая внезапно раскрылась перед ней…
– Видишь, она не хочет выходить за меня замуж, – высказался Хуан с горьким сарказмом. – Я ничтожество для Мольнар. Как муж я никто… Я служу в качестве игрушки, развлечения, любовник на день, кукла, с которой можно развлекаться в течение месяцев, ожидая свадьбы по своему рангу. Лишь для этого я могу служить…
Он улыбнулся… улыбнулся, как мог улыбаться сатана. И смотрел не на Монику, а на Айме, которая стояла напряженно и неподвижно, чувствуя, как сжимаются понемногу руки Ренато, как тот вперил в него взгляд. Словно монета взметнулась в воздухе, чтобы упасть какой-либо стороной, разыгрывая смерть или жизнь. Моника прервала безмолвное ожидание:
– Я согласна!
– Я думаю, Ренато… – начала говорить Айме; но Ренато оборвал властно:
– Ты, замолчи! Согласна, а? Конечно же согласна, Моника. А ты, конечно же, выполняешь, Хуан. – проговорил он с бесконечной горечью: – Есть ли причина делать эту свадьбу невозможной? Кто воспрепятствует закону? Зачем назначать свидание за церковью, Хуан, когда ты можешь повести ее с Божьего благословения к алтарю, на радость всем, под одобрение общества? Почему бы не поженить их, Айме? Почему бы не осуществить твое желание, выполнить это по божьим правилам, как хорошей сестре? Почему бы нам не стать посаженными на этой свадьбе? Для чего поступать как преступники, когда никто ничего не сделает, совершенно ничего, если все по закону? Ты согласна… конечно же согласна, Моника. Ты женишься… конечно же женишься, Хуан!
Шум приближавшихся шагов и голосов удивил всех, пока Ренато не произнес:
– Думаю, это моя мать… Уверен, Каталина побежала ее предупредить… Добро пожаловать всем услышать прекрасную новость. – И повысив голос, позвал: – Мама… Ноэль… вот мы и собрались…! Вы уже видите, как все обрадованы…
– Ренато… Ренато… – умоляла Айме, охваченная тревогой. – Не говори им… не говори…
– Айме… дочка…! – прорвалась к группе Каталина. И ошеломленная, воскликнула: – О, Моника…!
– Моника, да, – подтвердил Ренато. – Моника и Хуан Бога… Разве не так тебе нравилось его называть? Хуан Бога…! Подойди поближе, мама. Да, Хуан здесь, но не о чем беспокоиться…
София Д`Отремон приблизилась к Ренато, бледная, дрожащая, словно увидела наконец то несчастье, которого так опасалась; но Ренато улыбался… улыбался новой для него улыбкой: вызывающей, досадной, почти агрессивной, когда объяснил:
– Я должен объявить всем большую новость: Моника и Хуан решили пожениться, и сделают это немедленно. Немедленно!
– Ренато, прошу тебя…
– Больше ни слова этой ночью, дорогая, – гневно отрезал Ренато мольбы Айме. – Нам необходимо отдохнуть и поспать. Завтра будет ужасный день… Завтра утром будет свадьба. У меня тоже есть сильное желание, чтобы завтра они уехали отсюда.
– Но…
– Никаких но. Они не возражают, не отвечают, принимают крест – разумное следствие совершенного греха… Или ты не думаешь, что это грех? Думаешь, я должен рукоплескать отсутствию уважения к дому матери? Прости меня… Я знаю, что речь о твоей сестре, а ты должна чувствовать себя так, будто сделала это сама. Чувствуешь это, правда, дорогая? Поэтому отгони эту мысль и не думай больше об этом. Я делаю это, как должен делать любой уважающий себя человек, освобождающийся от родственных обязательств. Никто не виноват в своих действиях, и несчастен тот, чьи действия обернутся когда-нибудь против него…!
Почти волочимая Ренато, остановившись перед дверью крыла дома, предназначенного для счастья и любви, Айме напрасно искала слова и выражения. С этого момента она поверила, что живет в кошмаре. Ренато вдруг стал другим человеком: отдалившимся, холодным, резким, и в то же время властным, недоверчивым, агрессивным, словно каждый раз ожидал получить удар в спину, словно кто-то разлил по его венам тончайший отравляющий яд. Он очень пристально посмотрел на нее свирепым вопрошающим взглядом, а затем улыбнулся… улыбнулся холодно и сдержанно, наихудшим из всех упреков, оскорблений и криков…
– Ренато… – умоляла Айме в смертельном беспокойстве.
– Зайди и не мешай меня… Мне еще многое нужно сделать. – резко приказал Ренато, слегка подтолкнув ее и закрыл дверь на ключ.
– Ренато… Ренато…! Что ты делаешь? – испугалась Айме. – Ренато… Ренато…!
– Сынок, почему ты запер дверь? – спросила София, приблизилась, встревоженная и нерешительная. – Там за дверью Айме?
– Конечно Айме, мама. А теперь, если ты позволишь…
– Нет, подожди секунду. Я хочу узнать, что произошло. Я требую, настаиваю. Почему ты так сказал о свадьбе, которая тебя не касается? Почему обращаешься так с Айме? Почему ведешь себя как обезумевший?
– Возможно потому, что хочу добраться до цели… Не спрашивай слишком много, мать.
– Что он сделал тебе, Ренато? – встревожилась София. – Я уверена, совершенно уверена… Удар, который тебя больше всего может ранить – это то, что он должен уехать…
– Мой брат Хуан? – вызывающе прервал Ренато.
– Ренато! – не на шутку встревожилась София.
– Мой брат Хуан, мама… Скажи же наконец, договаривай… И скажи мне все, что чувствуешь, думаешь, хочешь крикнуть, что сдерживала все эти годы. Скажи, что он ненавидит меня, справедливо ненавидит за это, потому что он мой брат и понимает, что мне было предоставлено достаточно бумаг и подписей, чтобы у меня было все, пока у него не было ничего. Скажи это, мама, скажи…!
– Не было никаких бумаг, никаких подписей… была разница в жизни: моей, откровенной, достойной, незапятнанной; эта женщина дала в наш дом Д`Отремон ублюдка… говорю ублюдка, проклятого сына, плод измены и позора этой подлой и низкой распутницы, как подлое и низкое должно быть сердце этого мужчины, который тебя ранил…!
– Он не ранил меня, мама.
– Как это не ранил? В таком случае, почему ты так взбудоражен? Почему так важно, чтобы Моника…? Ренато, сынок, скажи мне правду, всю правду!
– Правда – то, что ты слышала, и она не может быть другой. Что ты думаешь, мама, во что веришь? Полагаешь, что если бы были подозрения, то она стояла бы за этой дверью живой? Ни он, ни она не сбегут от жизни, мама. Поэтому эта свадьба – моя гарантия… Поэтому я хочу поженить их собственноручно, немедленно, как можно скорее… Увидеть на лице жены улыбку счастья, когда сестра пойдет к алтарю… Я уже все знаю, мама, и также знаю, куда пойду. Я предупрежу всех, кто следит за границами, чтобы охраняли все пути в долине, чтобы установили порядок пропуска и задержания тех, кто входит и выходит. Хуан Дьявол не сбежит отсюда, не соединившись навсегда с Моникой де Мольнар, пока их не свяжет пожизненно судья и священнослужитель, пока он не выполнит обязательств, пока я не удостоверюсь, что она и только она могла продавать себя, быть портовой шлюхой, ожидающей моряков…
– Ренато… сынок…!
София Д`Отремон сделала несколько шагов к Ренато, словно хотела удержать его, но его не сдержал голос, жесты, он удалялся быстро и решительно. София была в нерешительности, смотрела на дверь спальни, в которой Ренато запер Айме… Долгое время она, казалось, боролась сама с собой и перед тем, как уйти, угрожающе проговорила, словно ее сотрясало непреодолимое чувство жестокости:
– Берегись! Берегись, если ты запятнаешь имя моего сына!
Айме упала на маленький атласный диван, расположенный рядом с кроватью. Напрасно она трясла запертую дверь, напрасно пыталась услышать через щель… Она лишь видела удаляющиеся шаги, разговор матери и сына, и теперь ее охватило воспоминание обо всем случившемся, словно к груди приставили кинжал. Она вновь ощутила, как ее тащит Ренато; словно в водовороте, в сцене кошмарного сна перед глазами проскакивали знакомые лица: Моники, Ренато, Хуана… Хуана больше всего… Хуана, любимого и ненавистного, пугающего и желанного, и от этого воспоминания в ней закипела кровь…
– Этого не может быть… Не может быть…! Все сошли с ума… Все! Он сказал да… Она тоже сказала да…!
– Сеньора Айме…
– Ана! – удивилась Айме. – Как ты прошла сюда? Откуда?
– Я не входила сюда, сеньора, я была здесь… ждала вашего распоряжения… Когда я услышала, что с вами пришел сеньор Ренато, я спряталась. Вы ведь сказали ни с кем не говорить, кроме тех, с кем приказываете разговаривать… Не помните, сеньора?
– Мне нечего тебе сказать! Уходи!
– И куда же сеньора? Сеньор запер дверь на ключ.
– Не скажешь, почему меня заперли здесь как дикого зверя?
– Сеньор не доверчив, сеньора Айме, очень недоверчив. Видели бы, как он смотрит. Если бы я была вами, то была бы очень осторожна, потому что сеньор Ренато, должна вам сказать…
– Более, чем сказать, Ана. Письмо, с которым я тебя отправила, проклятое письмо, которое у тебя отняли, украл у тебя, конечно же, Баутиста, оно было в его руках. Чтобы купить прощение, он обязан был его отдать… И должно же было так случиться, что ты потеряла письмо… Ты, дура проклятая! Тупая негритянка!
– А вы почему это сделали? Если я тупая негритянка, зачем же вы дали его мне?
– Потому что стала такой же дурой, как ты… и потому что была в отчаянии, в ловушке и меня как назло все преследовали. Ана, Ана, ты снова должна мне помочь!
– Я… Ай, нет, хозяйка! Если Баутиста отдал письмо, чтобы тот простил его, если хозяин Ренато узнает… Ай, моя госпожа! Я не хочу снова впутываться в историю. У Баутисты руки длинные, и если он снова будет приказывать…
– Я влеплю тебе пощечину, если не поможешь! – заверила Айме, в нетерпении от возражений служанки. И сменив тон, предложила: – Я дам тебе столько, сколько хочешь, но прямо сейчас нужно выбраться отсюда…
– Как…?
– Через окно туалетной комнаты. Ты попадешь в маленький дворик, где никого не бывает, и оттуда хорошо посмотришь, поищешь Хуана, который не мог далеко уйти…
– А если я встречу сеньора Ренато?
– Не важно, если увидишь… Он не знает, что ты была здесь… Меня же никто не сможет увидеть. Найди Хуана и скажи, чтобы подошел именно к маленькому окну, из которого ты вылезешь. Скажи, я жду, пусть немедленно придет, и не доводит меня до отчаяния, не сводит меня с ума, потому что очень дорого заплатит. Даже своей жизнью! найди Хуана и скажи ему это… Скажи!
Презрительно склонившись, Хуан пробегал взглядом из угла в угол, от крыши до пола, беспорядочную комнату с навесом, где они с Моникой столкнулись. Это была пристройка конюшни, с кучей мешков корма, стогов сена, старых упряжей, ящиков с пустыми бочками, один из которых служил столом, где стояли бутылка водки и какие-то стаканы из грубого стекла, Хуан воспользовался одним из них, сделал глоток жгучего спиртного…
– Не пейте больше, Хуан. Умоляю вас!
– Вы следуете навязчивому желанию напрасно умолять. Вы еще не поняли, что не принимаются во внимание ни просьбы, ни мольбы? Что все бесполезно…?
Он замолчал, неторопливо вглядываясь, словно видел ее впервые, возможно удивленный ее худобой, усиленным дыханием, фиолетовыми кругами под глазами, которые делали еще более выразительным и драматичным затаенный взгляд ясных глаз, и может быть, удивился ее красоте, подобной цветку, бледному и пылающему, словно горящая свеча; ее белым, изящным, как лилии, скрещенным на груди рукам, будто она умоляла или умирала…
– Хуан… Вы уедете, правда? – спросила Моника с болью в голосе. – Вы пришли сюда взять лошадь, чтобы уехать, не так ли?
– И почему это я уеду? – возразил Хуан спокойно, почти нахально. В словах прозвучала ирония, когда он продолжил: – Разве вы не слышали Ренато? Не слышали, как он сказал, что никто не выйдет живым, если попытается сбежать из Кампо Реаль прежде, чем не смоется оскорбление женитьбой? Ренато хочет исправить мою ошибку, хочет отмыть честь Мольнар, запятнанную мной, вернуть честь, которую я должен восстановить… Забавно, не так ли? Молодой Д`Отремон требует, чтобы меня сделали кабальеро, дав вам мою фамилию… Мою фамилию…! Как же забавно, Святая Моника! Полагаю, вы дадите мне свою, должны дать… В таком случае вы назовете меня Хуан де Мольнар… Хуан де Мольнар! И я унаследую от вас пожелтевшие бумаги и небольшой развалившийся дом… – он засмеялся с горькой усмешкой и продолжил: – Ренато приказывает и следует его слушаться. Он словно Господь Бог, взирающий сверху, появившийся к середине жизни у раздетого, голодного мальчика без имени, без фамилии, который говорит: «Не лги… не укради… не убей». Хотя если не убить, то можно самому умереть… Ну ладно, доставим удовольствие Ренато… Почему вы теперь так пугаетесь, когда до этого говорили да?
– Хуан, неужели вы не понимаете? – возражала Моника, задыхаясь от боли.
– Конечно же понимаю! Единственно важное то, что Ренато Д`Отремон не страдает, потому что не знает ничего, не подозревает ничего, что может оскорбить его или унизить. Он выше всех… Разве я не говорил об этом? – и взорвавшись от внезапно подступившего гнева, он опроверг: – Но он не выше всех! Он ниже любой грязи, человек, как и все остальные… Хуже… Гораздо хуже, гораздо смешнее, потому что стоял у алтаря со шлюхой… О, ну конечно же, так нельзя говорить. История иная, теперь она совершенно другая. Она была у алтаря чистой и непорочной, а вы, Святая Моника, бегали на пляж, встречая Люцифер… Вы ждали меня обнаженной и горящей на прохладном песке, чтобы кинуться на шею, чтобы задушить меня поцелуями, напоить своим дыханием и лаской… Вы пережидали шторм в моих объятиях, прыгали по темным скалам, чтобы попрощаться со мной, когда я уносил в руках запах ваших волос с жаждой вернуться и схватить за горло, как колючку… Вы были любовницей Хуана Дьявола, Святая Моника… – он снова жестоко засмеялся и грубо завершил: – А теперь не нужно брать слов назад… Я спросил, а вы сказали да… Да!
Только ослепший от отчаяния человек мог так жестоко говорить с этой бледной женщиной, которая стояла перед ним, а теперь отступала назад, усиленно дышала, как будто ей не хватало воздуха… Она была словно соломинка, которую вертел неистовый шторм; но она вскинула голову, устремила на него взор, стоя перед ним, словно держась за крест выбранного ею мученичества, распиная себя, и призналась покорно и печально:
– Я сказала да… правда. А что мне оставалось? Как должна была я ответить на слова Ренато? Я сказала да, но вы…
– Я тоже сказал да, это правда. Я хочу увидеть, как далеко мы зайдем: вы в своем безумии; Ренато в своем слабоумии… А эта проклятая сучка, эта циничная притворщица, создавшая эту ложь, заслуживает, чтобы ее растоптали ногами, и она тоже хочет увидеть, как далеко зайдет. И она пошла на все… даже лгать, смотря в лицо… Конечно же, это было сделано великолепно. Она знала, была уверена, что вы способны это выдержать… – Мгновение колеблясь, спросил с внезапным подозрением: – А вы случаем не договорились обе?
– Что вы говорите, Хуан? Вы с ума сошли? Как могла я…?
– Вы слишком хорошо вышли из положения! Все было так, словно отрепетировано! Даже появление сеньоры Д`Отремон… с каким ужасом и отвращением она смотрела мне в лицо!
– Хуан, сжальтесь…
– Сжальтесь! Я знаю вас, счастливых, благородного происхождения, с голубой кровью, что значит это слово? Сжальтесь…! Вы только и используете его. Я не испытываю жалости ни к кому, потому что меня никогда никто не жалел.
– Ренато достоин жалости… У него есть дружелюбие, доброта, симпатия, желание вам помочь наперекор всем и всему… Если бы вы слышали, как он защищал вас, поддерживал, оправдывал, вспоминая вас в детстве, уверенный в своей решимости относиться к вам, как к брату…
– Как к брату!
Хуан закусил губу, взглянув на нее по-другому. Несмотря на злобу и ярость, он не мог отрицать правды слов, которые припомнила Моника. Он подумал о Ренато, который ребенком принес все свои сбережения и готов был следовать за ним. Как Ренато нашел его в грязной таверне, в подземелье тюрьмы… о его чистых глазах, верных руках, и подумал также о последних словах Бертолоци, о той правде, в которую верил наполовину; помнил изучающий взгляд Франсиско Д`Отремон, как тот сжимал его руку, тряс его, словно пытался проникнуть в его сердце и кровь, всмотреться в душу, узнать, насколько мог быть сыном этот презренный мальчишка, приговоренный к виселице безумным желанием мести Бертолоци, которого Хуан иногда звал отцом… Словно горькая пена, словно дым отвращения пронесся по его губам, и он отодвинул ее грубым взмахом руки, как испуганный зверь:
– О, хватит! Чего вы добиваетесь? Что ждете от меня?
– Уезжайте, Хуан. Отчаянно, на коленях вас умоляю… Почему нужно доводить дела до конца? Почему вы так упорно стремитесь пролить кровь? Я точно знаю: в вашей душе есть жалость. Вы должны сжалиться; я чувствовала, видела, что вы способны сострадать… Вы не зверь, а человек, Хуан, и как мужчина вы должны сделать это для бедной женщины, которая умоляет, просит, молит… Уезжайте, Хуан! Скажите да!
– Я пока не могу ответить.
– Не отвечайте, а уходите… Уходите, пока ночь. Уезжайте на рассвете, а когда взойдет солнце, вы будете уже далеко. Не говорите ничего, не говорите да, если вам больно говорить, но сделайте это, Хуан… Сделайте!
Она встала на колени, протянула руки; затем склонилась и закрыла лицо, она стояла не всхлипывая, а слезы просачивались сквозь пальцы. Хуан мгновение смотрел, и в голове возникла определенная мысль. Он был встревожен, взволнован, чувствуя, что волна странного сострадания начинает переполнять его, словно на минуту он потерял смысл борьбы, в которой слезы бывшей послушницы боролись против его гордости, ревности, злобы и любви…
Он сделал несколько шагов по влажной земле… Дождя уже не было, бледный и далекий рассвет постепенно зажигал небеса. Глазами он хотел словно охватить весь пейзаж, и разглядев негритенка, слонявшегося впустую, он позвал его:
– Колибри… Колибри…!
– Я здесь, хозяин. Все готово. Среди тех деревьев, за церковью, спрятаны лошади, которые уже мучаются… Пойдемте, хозяин?
– Да, Колибри, пойдем. Прямо сейчас пой… – он прервался, услышав странный приближающийся шум и далекий свист, растерянно стараясь понять: – А? Что это?
– Не знаю, хозяин. Кто-то свистит…
– Сеньор Хуан… сеньор Хуан… – с жаром позвала пришедшая Ана, но без крика. – Это я, сеньор Хуан… не кричите… Не кричите, потому что рядом охранники…
– Какие охранники?
– Охранники, которых послал сеньор Ренато, чтобы наблюдать, и не впускать и не выпускать кого-либо… думаю, вы не сбежите…
– Что ты сказала? Сбегу?
– Так сказал хозяин. Я слышала, что так он сказал сеньору нотариусу… Не хочет, чтобы вы сбежали, потому что утром вы должны жениться… Ай, Боже мой! Так должны поступать все братья: не отпускать сбегающих женихов. Не представляете бедную женщину, которую оставили взаперти…
– Сторожить… Сторожить меня… И кто послал тебя рассказать это?
– Я же сказала, никто. Но я увидела их и подумала: лучше знать… и что можно пройти через окно, это безопасней…
– Какое окно?
– Я не сказала? Ай, Господи, я не сказала вам! У меня голова разрывается на части из-за всех этих страхов и пинка, который мне поддал Баутиста, что б изъели его муравьи с ног до головы…
– Ты закончишь, наконец? – вне себя от нетерпения был Хуан.
– Уже заканчиваю, сеньор Хуан. Здесь меня поторапливают все… Сеньора Айме послала меня найти вас, и сказала… Дайте-ка вспомнить… Ах, да! Она сказала, что в отчаянии, морями плачет и больна от такого количества слез…
– Она сказала тебе все это сообщить мне?
– Да, сеньор. Это и многое другое, которое я забыла… Но она и вправду испугана, вы правы, потому что надо видеть, как на нее смотрит сеньор Ренато. Я видела, когда он запирал дверь… Он смотрел так, словно потерял голову, а она сильно испугалась и хочет, чтобы вы пришли…
– Чтобы я пришел, куда?
– Вон туда… через маленькое окошко… Оттуда меня заставила она вылезти, видимо потеряв голову, потому что хозяин Ренато запер ее и сказал много страшного… По-моему, если вы не поженитесь, он убьет каждого, потому что точно также поступил бы сеньор Франсиско, мир его праху, он бы вправду это выполнил. А сеньора Айме ждет вас через окошко… и сказала… Что если не поговорит с вами этой ночью, то убьет себя…
– Убьет себя? – презрительно улыбнулся Хуан. – Как будто она способна пойти против себя ради кого-то или чего-то… Убьет себя…!
Скрестив руки, Хуан рассматривал смуглое с глупым выражением лицо. Затем, внезапно повернулся спиной и приказал Колибри:
– Пойдем!
– Да, хозяин, идем. Берем лошадей?
– Вы едете на лошадях? – спросила Ана удивленно. – Докуда?
– Прямо в преисподнюю! Можешь так и сказать хозяйке.
– Если вы выйдете из усадьбы, говорю же, то не пройдете через охрану. Их около сотни, и все вооружены. Хозяин Ренато приказал открыть оружейную комнату, и дал каждому охраннику оружие. Я уже видела двух, которые там бродили, их видели в доме…
– Все? В таком случае, это ловушка! – воскликнул Хуан. – Когда Моника де Мольнар умоляла меня уйти, уехать ночью из Кампо Реаль, она знала, что люди готовятся меня арестовать… возможно, убить… Конечно, после всего, какую ценность имеет жизнь, моя несчастная жизнь; она покупала таким образом спокойствие для Ренато? Он, только он важен. А я поверил ее слезам, слушал ее мольбы…!
– О ком вы говорите? – спросила Ана, не понимая ни слова.
– Какая тебе разница? Беги и скажи хозяйке, твоей проклятой хозяйке, что я приду туда. Иди…
– Бегу и лечу! – подтвердила Ана удаляясь, одновременно пробормотав: – Как же она обрадуется! На этот раз я заслужила кольцо, ожерелье, и все серебро, которое мне предложила хозяйка.
– Хуан… Это ты…? Это ты наконец…?
Словно не веря глазам, Айме протянула руки из окна, высокого и узкого. Перед ней, в маленьком, уложенном плиткой дворе, Хуан остановился, скрестив руки. Холодная злоба, еще более ужасная, чем все вспышки его ярости, глухая и леденящая, заполнила до краев его тело и выплескивалась через глаза, как никогда надменные, свирепые и пронзительные… итальянские глаза, в которых Айме де Мольнар прочла только одно слова: месть. И по-настоящему испугавшись, начала умолять:
– Хуан… не смотри на меня так… Понимаю, что ты чувствуешь из-за того, что произошло. Я тоже в отчаянии. Послушай, пойми меня… Я должна была сказать это, солгать, чтобы обмануть Ренато, потому что он убил бы меня в этот миг… задушил бы меня руками… Он получил письмо, проклятое письмо, которое украли у Аны…
– Ах… Ана…!
– Он пошел искать меня, как помешанный и убил бы, Хуан, убил бы меня в тот момент. Я видела это в его глазах, чувствовала его руки на шее и крикнула первое, что пришло в голову… крикнула, чтобы спастись, не понимая, что крикнула…
– Ты прекрасно знала, была абсолютно уверена в своих словах, ты приготовила весь этот фарс, трюки, приемы… И ты приказала сестре отвлечь меня, чтобы нас обнаружили вместе… Как просто это, как грандиозны, великолепны все твои случайности…!
– Хуан, жизнь моя, клянусь тебе…!
– Замолчи, хватит, не клянись больше! – вскинулся Хуан все себя от гнева. – Оставь свой фарс и договаривай, что должна. Ты послала позвать меня, чтобы сказать, что если я не приду, то расстанусь с жизнью. Почему расстанусь с жизнью?
– Я послала за тобой, потому что в отчаянии. Попросила сказать первое, что пришло в голову, чтобы ты пришел… Мне нужно было увидеть тебя, поговорить с тобой, быть уверенной, что ты уедешь, не возненавидев меня…
– Уеду? Ты тоже хочешь, чтобы я уехал?
– А что еще должно произойти при таких обстоятельствах? Уехать… воспользоваться ночью, взять лошадь, добраться до корабля и… – Айме прервалась от взрыва хохота Хуана, полного свирепой желчи, и спросила со смешанным чувством страха и потрясения: – Хуан, что с тобой? Ты сошел с ума?
– Нет… не беспокойся. Этого бы ты хотела, правда? Этого хотели и ты, и другая, свести меня с ума или чтобы стать настолько наивным, что слушать твои советы и смягчиться от твоих слез. Но этого не случится… не случится. Я был так глуп, чтобы любить тебя, слабоумен, чтобы думать, что ты тоже меня любишь, настоящим ослом, чтобы искренне поверить твоей сестре… Но теперь я знаю, чего вы обе хотели, и знаю, что вы приготовили для меня. Это ты посоветовала Ренато передать оружие всем охранникам? Или это была идея Святой Моники?
– Что ты говоришь? – в замешательстве спросила Айме. – Я ничего не понимаю. Клянусь…
– Возможно, это они оба организовали. Они много знают, и стоят друг друга… хитрые, как змеи… Но ты забыла одну вещь: послать послание с этой дурой, несчастной слабоумной, неспособной помочь твоим замыслам, с этой дурой, которая простодушно предупредила меня о том, сколько их, и что у них оружие…
– Хуан… Хуан, клянусь, я ничего не знала…ничего…!
– Клянусь тебе, что отомщу так же, как и вы, постепенно вонзая кинжал… Тебе и ей… а ей больше, потому что тебя я настолько ненавижу и презираю… а она… она…
– Что сделала она? Клянусь тебе, что ничего не знаю, ничего не понимаю!
– Ты все понимаешь! Ты промахнулась с последним трюком, вы обе испортили план уничтожить, арестовать или убить меня… лучше убить, не так ли? Мертвые не заговорят! Но я не уйду из этого дома. Мне нечего делать за твоими садами… Наоборот, я пойду в кабинет к Ренато и скажу, как я благодарен ему, что он будет шафером на свадьбе, что я доволен готовящейся свадьбой. Ты ведь будешь свидетельницей, правда? С какой радостью ты поведешь ее к алтарю… как будешь страстно желать счастья сестре, и какое сладкое свадебное путешествие ее ожидает…!
– Нет, нет, ты не женишься на Монике!
– Конечно женюсь. Так приказал Ренато, король Кампо Реаль. Он женит меня завтра, и с этого момента я начну готовиться, я потребую от будущего зятя подарок, который мне понадобится: бочку водки для путешествия!
Не слушая воплей Айме, отчаянно звавшей, не поворачивая головы на умоляющий голос из окна, Хуан уходил, пересекая двор с одной мыслью, был одержим только одним: отомстить… Отомстить, используя то же оружие, которое, как он думал, использовали против него: обман и хитрость… Отомстить, постепенно причиняя все большую боль, разрушая удар за ударом другие жизни, как уничтожили его мечты. Из-за дьявольской алхимии интриги, которая его волновала, ненависть стала еще более жгучей, но не из-за женщины, обманувшей его, и даже не из-за Ренато, в чьих венах текла братская кровь. Из-за Моники де Мольнар, хрупкой женщины, ползающей у его ног, убедившей его окончательно; из-за той, которая нацелилась выиграть битву, надавив на жалость и сострадание. Внезапно он подумал о ней: с какой яростью, с каким страстным желанием мечтал он обладать ею по своему капризу на палубе Люцифера, как самым богатым трофеем за всю жизнь пирата, как собственностью, за которую отчаянно боролся, как всегда было в его жизни, в войне против всего мира, где он родился, боролся за крышу над головой, за хлеб в детстве, против отвергнувшего его общества, против всех, наконец… против всего и всех…!
Айме спрыгнула из узкого окна, ударившись о землю; от боли она зашаталась, потащила за собой ушибленную стопу, сделала несколько шагов, не зная, куда идти… Хриплый крик беспокойства и отчаяния вырвался из горла:
– Хуан… Хуан!
– Айме! Почему ты так кричишь? Ты обезумела? – сделала замечание Моника, понизив голос, приближаясь к сестре.
– Хуан! Хуан! Найди его, беги за ним, Моника! Останови его, позови! Он сошел с ума!
– Он хотел уйти и ушел. Он ушел!
– Он не уехал, Моника! Он спятил! Он хочет отомстить!
– Его единственная месть – сдержать слово, которое он дал мне: уехать навсегда. И на этот раз бесполезны твои крики и слезы… Он ушел навсегда! Я со слезами и мольбами умоляла пообещать мне, и он сдержит обещание…
– Не будь дурой! Я же сказала, он не уехал. Ты не поняла? Не уехал! Он остался, чтобы отомстить. Он сказал, что женится на тебе, чтобы наказать меня, чтобы свести с ума, чтобы я знала и еще сильнее страдала, он знает, что больше всего на свете меня ранит то, что ты… что ты и он…!
Свирепо, Моника де Мольнар встала перед сестрой. Белые руки вцепились в плечи Айме, крепко держа, он тряхнула ее, заставляя смотреть в лицо, в глаза, где сверкали молнии, и возмущенно приказала:
– Замолчи! Замолчи! Не говори больше ни слова, потому что я не отвечаю за себя! За кого ты меня принимаешь? Думаешь, что я такая же, как ты, гнилая, презренная распутная женщина? О чем ты вообще думаешь? Замолчи уже!
