Текст книги "Моника 2 часть"
Автор книги: Каридад Адамс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)
– Конечно же не потеряла, – ответила Янина с тонким коварством. – Этим воспользовалась сеньора Айме…
– Что? Как? – удивился Ренато.
– Я хочу сказать, что она была на месте хозяйки…
– Ты хочешь сказать, что по приказу моей матери?
– О нет! Сеньора никому не говорила; но сеньора Айме приказала подготовить экипаж и взяла Сирило и Ану. Она вернулась лишь полчаса назад…
– Что ты говоришь? Губернатора нет в Сен-Пьере. Он уехал в пять вечера в Фор-де-Франс.
– В таком случае, я ничего не знаю. Лишь повторяю сказанное Аной на кухне, как они провели вечер с губернатором… Хотите, я позову Ану, чтобы вы спросили?
– Нет, Янина, – гневно отказался Ренато. – Я не имею привычки спрашивать у слуг. Я узнаю об этом у жены, если она сочтет нужным. Можешь возвращаться к матери.
– Благодарю вас… С вашего разрешения…
Быстро Ренато пересек расстояние, разделявшее дверь спальни, где он полагал, находилась Айме. После разговора с Яниной в нем кипела кровь: сомнение, подозрительность, убежденность, почти уверенность в коварстве жены, и свирепое желание наказать в ней собственную наивность, слепо им двигавшую.
– Айме… Айме…! Немедленно открой дверь! Слышишь меня? Открывай дверь! Ты хочешь, чтобы я сорвал замок?
– Сеньор Ренато… Это вы? – воскликнула медленная и рассеянная Ана, открыв настежь дверь.
– Где твоя хозяйка?
– Сеньора Айме принимает ванну. Я помогаю ей… и поэтому так поздно открыла. Подождите… подождите, сеньор, я сообщу…
– Тихо!
От голоса хозяина Ана оцепенела, а глаза Ренато смерили ее с ног до головы и просмотрели комнату. Посреди прихожей, соединенной со спальней, которую занимала Айме, стояла веселая и спокойная служанка-метиска в сухом переднике с обнаженными руками, покрытыми душистыми пузырьками пены. Сперва парализованный, сдерживая ударивший в голову свирепый поток гнева, Ренато рассматривал темное лицо Аны, словно измеряя и оценивая доверие, которые могут заслужить ее слова, не в силах сдержаться, и с его губ слетел вопрос:
– Ты выходила с хозяйкой сегодня вечером?
– Да, сеньор, бедная сеньора была такой печальной…
– Да. И вы ездили повидаться с губернатором, не так ли?
– Сеньора Айме очень огорчена болезнью доньи Софии…
– Да! И поэтому она оставила ее одну, ухватившись за прием, который был не для нее.
– Ай, сеньор, если бы вы видели сколько пришлось сделать сеньоре Айме, перед тем как воспользоваться этим приемом! Но так как сеньора София была раздражена, потому что ничего не добилась…
– Айме решила действовать за чужими спинами, да? Расскажи все, что произошло этим вечером, минуту за минутой, шаг за шагом… Расскажи не колеблясь, без раздумий, какое извинение дашь или какую ложь используешь, чтобы извинить ее!
– Извинить кого, сеньор?
– Да кого угодно! Рассказывай все, быстро и ясно. Вы были у губернатора, воспользовавшись приемом моей матери, а она не знала об этом…
– Я не знаю, знает ли сеньора София что-нибудь, но сеньора Айме сказала секретарю, что ей нужно поговорить с губернатором, срочно, срочно…
– Ты не вошла с ней? Не слышала, о чем они говорили? Был или не был на месте губернатор?
– Был… Это не низенький сеньор, толстый, со светлыми глазами? Был. И он поприветствовал сеньору Айме и пригласил войти, говорил с ней недолго… Вы хотите, чтобы я рассказала правду?
– Конечно! Ты не совсем поняла, что я хочу знать все, все, даже незначительные подробности?
– Ну это правда, что они были недолго, ничего более. Я сказала на кухне, что мы говорили весь вечер, чтобы слуги разозлились и Янина, которая такая важная. Мы были недолго, ничего более, и после этого случилась очень смешная вещь…
Ана внезапно запнулась, смотря на хозяина не моргая, словно проснулась, словно сомнамбула остановилась у края пропасти и посмотрела вниз, трясясь от испуга. Затем улыбнулась, притворяясь лучшим оружием – тупостью…
– Что произошло? Какая такая смешная вещь произошла?
– Ну… сеньора захотела прогуляться. Так сильно, так страшно гнала, сеньора Айме приказала Сирило давать круги по улицам, и была очень довольна. Сеньоре не нравится деревня…
– А после прогулки…?
– После прогулки мы отправились домой.
– Никого не увидев? Ни с кем не поговорив? Не пытайся подменить одно на другое, не пытайся лгать, потому что она заплатит очень дорого. Вы не совершали ничего, кроме прогулки?
– Весь вечер, хозяин. По улицам, по пристани, по Форту… Потом мы вернулись сюда, и сеньора приказала приготовить ванну, потому что хочет встретить вас красивой, когда вы придете.
Ренато двинул головой, словно его ужаснула досадная мысль. Затем услышал голос за спиной:
– Сколько времени я еще буду ждать тебя, Ана? О… Ренато! Мой Ренато, как быстро ты пришел на мою просьбу. Ты завершил занятие?
Не ответив Айме, Ренато посмотрел на двух женщин. Лицо Аны лишь имело вечное выражение удовлетворенной тупости; лицо Айме надело маску лучшей улыбки.
– Почему ты не сказала, что посетила губернатора?
– О! Ты знаешь? Кто рассказал тебе?
– Я хочу знать, почему ты скрыла это от меня.
Айме вздохнула покорным жестом. Она слушала диалог Аны и Ренато, имела на учете все возможное поведение, все слова, даже жест сожаления, даже наивное лепетание, чтобы снова выглядеть девочкой-подростком:
– Ренато, душа моя, я такая глупая, я не хотела тебя огорчать… но мне так жаль, что из-за сестры ты ссоришься с матерью… и я пообещала донье Софии…
– Что пообещала?
– Я уже дала обещание… Пообещала молчать… Донья София хочет избежать любой ценой скандал, ради этого она взяла меня с собой в Сен-Пьер, чтобы мы могли умолять и упрашивать его… Старый губернатор был другом моей матери… Донья София хотела, чтобы остановили дело, но не говори, что я рассказала тебе, она возненавидит меня… Поклянись, что не выдашь меня, Ренато. Твоя бедная мать из-за любви к тебе не хотела делать тебе плохо, не хотела, чтобы твое имя было вовлечено в скандал, ради этого хотела шар земной перевернуть. Я обещала ей помочь, но я очень неумелая, ничего не добилась…
– Ты говорила с губернатором?
– Да, но не беспокойся. Уверяю, что пошла туда по собственной воле, чтобы ты ничего не узнал, чтобы донья София тем более ничего не узнала, это было моим расчетом. Я дала ей слово молчать… Мы все договорились молчать…
– В таком случае, ты понапрасну рисковала получить отказ?
– Напрасно, Ренато. Но во всяком случае, лучше было бы, чтобы это сделала я, а не донья София. Уверяю тебя, что не знаю, в какую сторону склоняться, и так огорчена провалом, что не осмелилась вернуться в дом и совершила прогулку, кружа по улицам… Мне так хотелось прогуляться по городу! Я ненавижу деревню, Ренато. Я не хотела тебя расстраивать, и не будем больше об этом. Это была невинная прогулка. Спроси у Аны…
Ренато едва повернул голову, чтобы посмотреть на Ану. Удовлетворенным жестом та спрятала руки под белый фартук, улыбнулась многозначительно, словно уже получает поздравления и подарки, которые ее ожидают:
– Сеньор меня спросил, и я ему все рассказала, все-все, хозяйка. Как вы приказали никогда не лгать хозяину, поэтому я…
– Да… Это мальчик, который заперт с капитаном шхуны. Несправедливо, знаешь? А это приказ, который я принес, чтобы его забрать. Но сначала с поговорю с ним, так что открой решетку и оставь нас. Давай!
Хмуро подчиняясь бумаге с печатью, которую нотариус Ноэль показал, тюремщик отпер двойную решетку подземной тюрьмы, в которую едва проходили первые лучи рассвета… На уступе, который был одновременно ложем и скамейкой, на морской куртке Хуана в качестве подушки спал Колибри беспечным и счастливым сном, типичным для него, когда чувствуешь поддержку этого мужчины. Хуан потряс кудрявую головку, вглядываясь в решетку, продвигаясь на шаг вперед, пытаясь узнать знакомую фигуру, которая перед тем как спуститься по темным лестницам, протянула руку жестом, граничащим между дружелюбием и шутливостью:
– Добрый день, Хуан Дьявол… Сожалею всей душой, что встретил тебя в подобном месте.
– Полагаю, хватило ваших усердных трудов, чтобы добиться этого. – заранее угадывал Хуан с обычным сарказмом.
– В таком случае, ты очень далек в своих предположениях, – ответил нотариус как-то раздраженно. – Я ничего не сделал, чтобы тебя схватили, и им не удалось бы и дальше тебя поймать, если бы ты больше прислушивался к моим советам, а не пренебрегал ими…
– Я не в настроении слушать проповеди… Садитесь, если хотите, и говорите, зачем пришли. Думаю, вас послали с каким-то предложением. Кто же теперь? Донья София? Ренато?
– Моника де Мольнар…
– А! – впечатлился Хуан. – И чего же добивается обожаемая супруга? Свидетельства, чтобы попросить Рим аннулировать брак? Моего согласия развестись? Или просто удостовериться, что я заперт здесь под двойной решеткой самого грязного места всего Форта Сан-Педро? Если так, можете считать, что желание исполнено. С уверенностью скажите ей, что все члены экипажа Люцифера хорошо заперты, и на всех свалиться наказание, соответствующее их преступлениям за их чистые глаза и добрые сердца, за преступление любить и уважать ее… Пусть все, вплоть до маленького Колибри заплатят хорошей ценой за ее пребывание на Люцифере, там, где мы не думали мешать и оскорблять такую исключительно блистательную даму…
– Хуан, ты прекратишь говорить вздор? – сделал замечание Ноэль. – Может, ты сменишь несправедливый и раздражительный тон?
– Раздражительный? Может быть… Несправедливый? Да, несправедливый, это правда! Не такой тон я должен использовать, чтобы говорить о ней. Я должен говорить, что она актриса еще более утонченная, жестокая и злопамятная из всех притворщиков, еще более порочная из всех предательниц… Все это моя обожаемая супруга! Но что вы хотите от меня? Чего добиваетесь? Скажите же наконец, Ноэль!
– Я жду, что ты дашь мне эту возможность, сынок, – ответил Ноэль как-то приглушенно. – Я сказал, что оформлен приказ, но это относится не к тебе. Вот посмотри, эта бумага, и я пришел сообщить…
– Приказ освободить Колибри? Вот как! Еще есть у нее немного сострадания? Приступ совести, или в ней проснулся дух справедливости? По крайней мере, от всего будет спасен Колибри. Она могла бы это сделать и раньше…
– Она пыталась сделать это, но ее не пустили. Это не она посадила всех в тюрьму, и не несет ответственность происходящее. Наоборот… Она очень опечалена, ужасно опечалена, что Ренато в такой форме перевернул все…
– Хватит… – проигнорировал Хуан саркастично. – Святая Моника! О, нежное сердце женщины-христианки! Непригодными нужно признать сырые дрова, чтобы костер не слишком быстро их охватил, чтобы мучения были подольше…
Яростно говорил Хуан последние слова, нацеливаясь на Ноэля, который переводил дух, подавленный вспыхнувшей злобой Хуана, напрасно пытаясь найти слова, чтобы его успокоить:
– Хуан… Хуан, всегда тот же бунтарь, все тот же свирепый волк! Ты не знаешь, а я хочу тебе сказать одно: ты пойдешь в законный суд; тебя будут судить по законам беспристрастные судьи, тебя не будут обвинять в преступлениях, которые ты совершил на самом деле.
– В похищении Моники…
– Ее нет среди обвинений. Конечно, я не знаю, что она будет говорить на суде…
– На суде? Она лично пойдет туда? Необыкновенная новость! Я думал, что полномочия в этом будут у ее обожаемого защитника и свояка, у которого она нашла приветливый приют среди садов Кампо Реаль. Она ведь там, не так ли? Туда ее увез Ренато!
– Моника в своем доме, и не думаю, что она согласится с тем, что не позволит ее совесть. Еще ты поступаешь плохо, думая, что Ренато способен подкупить суд, чтобы тебя осудили. Хотя ты и не веришь, но речь идет о справедливости, потому что Ренато – законный противник; или лучше сказать, никто иной, как твой враг…
– В таком случае, он плохо делает, потому что после этого я возненавижу его всей душой! Скажите ему, чтобы он был осторожен, чтобы защищался, и что мы наконец сможем быть настоящими и честными врагами. А теперь…
– Я не уйду без ребенка.
Оба повернули головы. Свет зарождавшегося дня проникал сквозь длинные решетки тюрьмы, освещая темного мальчика, пристроившемся на каменной скамейке, а большие испуганные глаза смотрели на обоих мужчин. Властно раздался голос Хуана:
– Вставай, Колибри! Помнишь нотариуса Ноэля? Он пришел за тобой. Эта бумага подписана, чтобы освободить тебя. Освободить!
– Меня? Только меня…?
– Только тебя. Полагаю, Святая Моника подумала, что этого достаточно.
– Не отравляй ребенка. Что ты знаешь? – упрекнул Ноэль. – Я пришел потребовать тебя от имени хозяйки, сынок: сеньора Моника добилась, чтобы тебя освободили и хочет забрать тебя к себе.
– Без капитана? Я не хочу оставлять вас, капитан! Я хочу быть с вами! Я не хочу ни с кем идти!
– Даже к хозяйке, которая так тобой обеспокоена? Ты очень неблагодарен…
– Не думаю, Ноэль, просто он научился не доверять, ему пришлось научиться. – объяснил Хуан. И направившись к мальчику, посоветовал: – Но теперь нет причин для этого, тем более для тебя. Иди, иди к Святой Монике и служи ей, как на корабле. Ты не нужен мне здесь, а она, естественно, о тебе позаботится. Для ее души он всегда будет облегчением…
– Очень сожалею, что ты не хочешь понять, что Моника ни в чем не виновата. – посетовал Ноэль.
– Ни в чем? Вы так уверены, Ноэль. Вы смогли бы гарантировать с той же уверенностью, что не письма Моники движут Ренато? Теперь она хочет помочь Колибри конечно же в качестве искупления за глупую искренность письма, которое меня остановило на время в Замке Сан-Педро.
– Я недостаточно знаком с Моникой, чтобы гарантировать обратное, но даже если и так, то не в чем упрекать ее…
– Вам конечно же, не в чем… Но я слишком много навыдумывал…
– Хуан, что ты пытаешься сказать? – удивился взволнованный Ноэль.
– Ничего! – звон горна донесся до их слуха, и Хуан сообщил: – Сменяется охрана. Думаю, вам нужно отправляться. Если ваше разрешение было не для того, чтобы посетить меня…
– Чтобы забрать Колибри, и мне действительно нужно уходить. Через два часа ты будешь на суде, и полагаю, у тебя есть хороший адвокат…
– Я сам буду отвечать на обвинения в суде, – высокомерно подчеркнул Хуан. И обращаясь к Колибри, приказал: – Будь спокоен, мальчик. Я приду за тобой сразу же, как меня отпустят.
Он ласково погладил широкой ладонью кудрявую головку. Затем повернулся спиной, уходя вглубь камеры, пока Ноэль молча выходил, взяв Колибри за руку. Хуан вернулся к решеткам, нагнув голову так, чтобы взглянуть на полоску узкого голубого неба, словно кусочек неба был похож на тонкий кинжал воспоминаний, пронзивших душу; он шептал про себя:
– Благодарность… благодарность… Тем не менее, она сказала: счастье… И был такой свет в ее глазах. Почему они так светились? Она уже знала, имела надежду сбежать? Что было в ее глазах? Свет победы? Может насмешка? В ее глазах была любовь… но для кого была эта любовь?
Его руки сжали крепкие решетки, он склонил голову и уже не смотрел на голубое небо, а лишь на темные и обточенные стены двора… Лишь волна огромной печали пронзила душу, и в этой волне его надежда потерпела крушение, заявляя:
– Да, это была любовь… Любовь… для Ренато!
Гигантская волна разбилась о пляж, почти у ног Моники, а затем море будто утихло. Свет зарождавшегося дня, тот самый свет, который глаза Хуана наблюдали через решетки камеры, омывал с ног до головы изящное тело женщины, которая остановилась, устремив взор голубых глаз на широкое море… Невероятно, что она вернулась… Она была на беспокойном острове, на земле, где родилась, среди темных крутых обрывов и маленького пляжа, который был брачным ложем любви Айме и Хуана. Для чего она вернулась сюда? Что за отчаянное желание снова вонзить кинжал в рану? Что за нелепое желание убить, замучить себя, какое оскорбленное чувство толкало ее к этому месту? Даже она этого не знала. Словно руками монахини она сжимала веревки власяницы, чтобы ранить плоть, мысль рвала ей душу, хлестала чувства, мечты, безумную любовь к Хуану… Она подошла к входу в пещеру и, как в былое время Айме, точно также произнесла имя, словно целовала его, проговаривая:
– Хуан… мой Хуан…! – с еще большей печалью отвергала: – Но нет… Никогда он не был моим… Никогда… Никогда… Он всегда был ее, задохнулся в ее запахе, утонул в ее грязи! Только ради нее он живет, только ее и ждет…!
Она упала на колени с таким же судорожным движением, с каким обнаружила Айме в этом месте. И она дала волю горьким слезам…
– Я должна забыть, должна изгнать из сердца его видение… О…!
Внезапно она подумала о Ренато, вспомнила старую любовь, которая отравляла ее отрочество, которая была для нее привычкой, которая теперь была лишь тенью в душе. Нет… она не любит больше Ренато, ее удивила мысль, что она когда-то его любила, и его изображение исчезло, и появилось более сильное видение Хуана, словно оно поднялось, вырисовывалось в форме огня, из самой глубины ее души…
– Хуан, пират… Хуан, дикарь… Хуан Дьявол…
Ее глаза рыдали, и она не могла остановить этот поток. Вопреки ее словам что-то пронзило ее сердце и плоть: руки, сжимавшие ее, губы, близкие к ее губам, взгляд ненависти или любви, горевший словно пожар в глазах Хуана…
– Любовь… Да… любовь к Айме. Любовь навсегда! Любовь, которая не кончится!
Легким и покачивающимся шагом, с нежной улыбкой, жарким взглядом, с каким ее тело источало искушение и желание, Айме де Мольнар приближалась к Ренато, проходя через прилегающее помещение спальни, в углу которого на старом столе кучей валялись записки и бумаги, лежали холодные закуски, бутылка шампанского среди кубиков растаявшего льда, ароматные фрукты и разные сласти, на которые, казалось не обращалось ни малейшего внимания…
– Мой Ренато, до каких пор?
– Пожалуйста, дай мне закончить…
– Но закончить что? Ты провел ночь перед этими бумагами, ничего не делая, а только перечитывая и смотря на них…
– Ночь? – пробормотал смущенный Ренато. – Да… Конечно… Невероятно… Уже ночь прошла, настал новый день…
– Ты на заметил, что я провела ночь, ожидая тебя? – намекала Айме с избалованной жалобой.
– Прости меня. Я тебя предупреждал, что есть вещи, которыми я могу быть занят. Я подумал, что ты ляжешь и будешь спать, нет? Прости… Я не заметил, как прошло время, и…
– Ренато, куда ты?
– Куда, как не принять ванную, побриться и сменить одежду? В таком виде я не могу стоять в суде…
– Ты пойдешь в суд? Ты можешь сделать так, чтобы тебя кто-нибудь представлял… Если пойдешь, то проведешь ужасное время… У тебя есть право послать адвоката. Почему бы не приказать Ноэлю, к примеру?
– Ноэль ничего не знает об этом деле. Он не будет вмешиваться, и я не желаю, чтобы он вмешивался, не говоря о том, что его, скорее всего, не примут в комиссию. Он симпатизирует Хуану…
– Это имеет значение? Разве не ты ему платишь?
– Я не плачу за его совесть. Сердце и чувства принадлежат ему…
– Ладно… Ты боишься не затянуть гайки… Ты очень хочешь осудить Хуана… Бедный Хуан!
– Теперь его жалеть? – прервал Ренато явно раздраженный. – Было бы естественным пожалеть твою сестру. Она единственная жертва всего этого.
– Что с рассудком у тех, кто говорит, что лучше умереть, чем признать ошибку! Теперь ты думаешь только о Монике…
– Хотя бы и так, пусть хоть кто-то думает…
– Только сейчас ты это чувствуешь, не так ли? – не смогла сдержаться разъяренная Айме.
– Ну хорошо… Даже если и так…
– Даже если так, что именно? – злобно давила Айме. – Заканчивай! Скажи наконец! Даже если и так, ты не ответил ей на чувство, о котором она старательно молчала в течение такого долгого времени… Даже если и так, ты не ответил на любовь моей сестры, которую она имела всегда, эту любовь ты не сумел увидеть, а теперь она для тебя что-то значит, да? Скажи ясно, скажи же наконец! Скажи, что она значит для тебя, и что ты чувствуешь ко мне, будучи женатым на мне, а не на ней! Признайся же!
– Хватит! Твоя ревность смешна! Единственное, что я хочу сделать, так это исправить твою ошибку.
– А если бы не ошибка, не законное право защищать себя? Если бы я предпочла видеть сестру замужем… за кем угодно, за Хуаном Дьяволом, только бы не видеть ее рядом с тобой?
– Не выдумывай!
– Это не выдумка, это правда, которая бросается в глаза! А знаешь способ убедить меня? Выпусти Хуана на свободу! Сделай возможное и невозможное, чтобы судьи признали его невиновным, и верни то, что отнял у него. Если не сделаешь, то я подумаю, что твоя защита Моники – не более, чем ревность. Да… ревность к Хуану!
– Хватит! Я мог бы сойти с ума, слушая тебя. И к тому же, пора идти в суд, чтобы отстаивать свое обвинение, и дать Монике возможность выбрать то, что она хочет. По этой причине я сделал, что сделал, и пойду до конца, потому что должен пойти до конца. – И резко хлопнув дверью, Ренато вышел из комнаты, оставив Айме одну и разъяренную до такой степени, что она яростно пригрозила:
– Идиот… грубиян! Ты не замуруешь в тюрьме Хуана! Хочешь войны, Ренато? Хочешь открытой войны? Тогда ты ее получишь!
Опершись рукой о неровные стены пещеры, Моника встала на ноги. Она не знала, сколько времени прошло. Не знала, как пришла в это место, где потеряла счет времени, где ее душа казалась потопленной в печальном океане тысяч воспоминаний и обнаруженных чувств… Но голос бронзового старого колокола встряхнул ее, пробудив волю и вернув в реальность… Неуверенным шагом она начала ужасный подъем по скалам, бормоча:
– Боже мой… Часы… время суда…!
14.
Калитка из глубины открылась, впуская неторопливых судей и секретарей. В местах, отведенных для важных лиц, сгустилась толпа аристократов, сливки маленького мартиникского общества, большая часть из которых представляла собой докторов, адвокатов, коммерсантов, выдающихся лиц Франции, теперь выращивающих какао, кофе, тростник… Все пришли как будто между прочим, всех притягивал запах пикантного скандала, который вертелся вокруг известного имени и чьи сундуки были самыми наполненными на острове. Пришли все, начиная с плантаторов Фор-де-Франс, заканчивая земледельцами Южной части острова, которые приветствовали друг друга так, словно действительно были удивлены… Также виднелись голубые флотские мундиры и блестящие мундиры сухопутных офицеров… Но шепот вдруг прекратился, головы повернулись, глаза стали пристально смотреть, когда уклоняясь от рук жандармов охраны, обвиняемый пересекал короткий отрезок пути, отделявший его от трибуны… Председатель суда потряс колокольчиком и приказал:
– Тишина… Тишина! Займите место, обвиняемый. Скажите свое имя, фамилию, возраст и профессию.
Хуан улыбнулся горькой улыбкой, пробегая взглядом широкий зал. Все взоры устремились на него, с нетерпением слушали, и вдруг он почувствовал, что символ всей его жизни – вот этот мир, который против него, а он против всех!
– Вы не слышали, обвиняемый? Ваше имя, фамилия, возраст, профессия…
– Простите, Ваше Превосходительство, если я задумался на некоторое время, – извинился Хуан с саркастическим уважением. – На самом деле, трудно ответить на все четыре вопроса. Не думаю, что кто-то потрудился окрестить меня: у меня нет имени. Никто не признал себя моим отцом: у меня нет фамилии. Насколько мне известно, не существует свидетелей моего рождения… дата рождения тоже неопределенная: у меня нет возраста. Профессия? Каждый зовет ее, как удобно называть. На самом деле, у меня нет профессии, но так как ответ обязателен, я скажу в нескольких словах: я Хуан Дьявол, контрабандист, пират…
– Ваш ответ – нахальство в высшей степени, обвиняемый! Вам не поможет такое поведение перед Судом.
– Никакое поведение мне не поможет…
– Хватит! Ограничивайтесь ответом на вопрос.
– Простите, – ироничным тоном заметил Хуан. – Я думал, Ваше Превосходительство разговаривает лично со мной, и я взял на себя свободу объяснить…
– Тишина везде! – приказал председатель, позвонив снова в колокольчик. – А вы, обвиняемый, постарайтесь сохранять уважение, подбирая слова перед Судом. Встаньте, чтобы прослушать акт судебного дела!
Хуан ограничился тем, что скрестил руки, пока человечек с седыми волосами, одетый в тогу, развернул лист обвинения, и начал читать:
– «Сегодня, двадцатого марта 1902 года, в городе Сен-Пьер, перед Судом предстал обвиняемый, Хуан, без фамилии, известный как Хуан Дьявол, возраст которого граничит между двадцатью пятью и двадцатью восьмью годами, белой расы, роста один метр восемьдесят сантиметров, темные волосы, карие глаза, без бороды, профессия рыбак или моряк на кораблях прибрежного плавания, в браке, собственник шхуны Люцифер со свидетельством этого города; другая сторона, обвинитель, дон Ренато Д`Отремон и Валуа, возраст двадцать шесть лет, гражданин Франции, уроженец Мартиники, светлые волосы, голубые глаза, без бороды, стройного сложения, рост один метр семьдесят сантиметров, налоговый плательщик муниципалитета Сент-Ан, Диаман, Анс Д`Арле, Ривьер-Сале, Воклен, Сент-Эспри, Сен-Пьер и Фор-де-Франс, собственник так называемых усадеб Кампо Реаль, Дюко и Ламантен, с местом жительства в этом городе и, как ранее сказано, усадьбе, женат, офицер запаса, выпускник Сен-Сир, подал апелляцию против Хуана без фамилии, известного, как Хуан Дьявол, за долги, взятки и злоупотребление доверием, предоставив другие обвинения, которые заставляют признавать Хуана Дьявола нежелательным субъектом, контрабандистом, обманщиком государственной казны, незаконно перевозившим пассажиров, к тому же похитившем ребенка, называемым Колибри, и многочисленные обвинения за потасовки, ругань, запрещенные игры, удары и ранения субъектов, которые в назначенное время, как свидетели, будут представлены. Обвинитель просит немедленно задержать Хуана, расследовать его преступления, забрать собственность, состоящую из шхуны Люцифер, чтобы отдать долги, и вернуть обратно похищенного мальчика. Просит также судить и наказать Хуана в соответствии с законом и санкциям, действующих по статьям 227 и 304 нашего Уголовного Кодекса. Заявляю».
Взгляд Хуана снова медленно осматривал зал, каждое отдельное лицо, обращенное к нему. Позади уважаемого председателя суда жандармы в высоких сапогах и с саблей на плече беспрестанно наблюдали за его поведением, готовые прыгнуть в первый же момент… Затем его зрачки, казалось, расширились, рот исказила саркастическая гримаса гнева, почти отвращения… Все его внимание остановилось на одном лице, светлых глазах и волосах, безупречно одетом, тщательно выбритом, с немного бледными щеками и каким-то неуверенным шагом: на человеке, чья кровь делала его братом…
– В качестве обвинителя, суд передает слово дону Ренато Д`Отремон и Валуа. – прокомментировал председатель.
– Не по своему желанию я занимаю сейчас должность прокурора, господа судьи, – начал объяснять Ренато уверенным и медлительным тоном. – Это не личный счет с Хуаном Дьяволом, чтобы обвинить и заявить на него, возбудить дело и привести его наконец в этот суд. Это мой прямой долг, долг гражданина Мартиники, главы семьи, кровных и не кровных родственников, я должен взять на себя то, что представляю сегодня. Человек, который обвиняется, состоит в браке. Это знают все. Предвидя злобные намеки на этом собрании, заявляю также перед этим судом то, чего не могу игнорировать; он знает, что мы связаны кровно… Мое заявление необычно, многие решат, что это неуместно и даже неприлично. Многие решат, что мой долг молчать, меня будут злословить на каждом шагу, за спиной, это ни для кого не секрет, и все же я удовлетворю сеньоров судей и присутствующих с самого начала заседания. Все об этом думают, так что я предпочту сказать без запинки: Хуан Дьявол – мой брат…
– Тишина! Тишина…! – приказал председатель, яростно звоня в колокольчик, напрасно пытаясь прекратить шепот, восклицания и шум, который поднялся в зале от слов Ренато.
– Но забудем эту подробность, забудем оружие, о котором подумают, чтобы оспаривать меня, – продолжал Ренато, взяв ситуацию в свои руки. – Я считаю, что Хуан – субъект нежелательный в нашей среде и обществе: своенравный и жестокий, задиристый и дерзкий, не уважающий законы, насмехающийся над приказами и, к сожалению, морально упавший… Не я буду это признавать, а лишь свидетели, которые предстанут на суде… свидетели печальных подвигов Хуана Дьявола… Начиная с членов его команды, которые служили ему ради перевозки контрабанды и украденного груза, даже маленького Колибри, вырванного из рук родственников, под сентиментальным предлогом, что к нему плохо относились… Прежде чем продолжить обвинение, я прошу первого свидетеля предстать перед судом…
– Боже мой! Что это, Ана? – спросила испуганная Айме.
– А что это может быть, хозяйка? Люди… – спокойно объяснила Ана. – Когда мы были внизу и вы спросили, я выглянула в окно, и там были все: судья, жандармы, Хуан Дьявол, сеньор Ренато, который говорил и говорил…
Бледная, запыхавшаяся, в нервном возбуждении, быстро шла Айме через галереи, служившие приемными суда. Несмотря на смелость, она дрожала; сквозь ее решимость, на свежих щеках была странная бледность; напуганные глаза смотрели по сторонам, и единственным успокоительным средством для ее ужасного возбуждения было блаженное спокойствие, с каким улыбалась Ана, вертя ожерелье пальцами цвета табака.
– Если уже начался суд, то уже нет времени.
– Конечно же есть, хозяйка. Не смущайтесь так. Они все в суде и будут говорить и говорить, пока не устанут. Губернатор все уладит, все, все, все…
– Замолчи! Старый губернатор – идиот. Только он мог исчезнуть в подобный момент.
– У дурака ничего нет, наоборот. Он увидел, что все запутались в веревках и решил: лучше мне уйти… Поэтому и говорю: кто приказывает, тот приказывает, а сеньор губернатор…
– Ты не замолчишь, не перестанешь говорить глупости? По твоей вине мы так поздно пришли. Замолчи и дай подумать. Мне нужно поговорить с судьями, присяжными; нужно войти в контакт с теми, кто будет судить, прежде чем суд зайдет слишком далеко…
Вдруг одна из дверей открылась, и молодой человек в английской форме показался в проеме. Руководствуясь замечательной интуицией, Айме подошла к нему без колебаний и поприветствовала:
– Добрый день. Вы свидетель против Хуана Дьявола? – она приблизилась к человеку, который смущенно отходил на шаг, а темные-претемные глаза мерили и оценивали его взглядом меда и огня. Затем подошла еще ближе к растерявшемуся молодому человеку, и начала сладко заискивать: – Думаю, что смогу угадать, кто вы, по вашей форме и манерам. Речь идет об офицере, который взял его на Доминике? Говорили об ужасных вещах про Хуана…
– То, что я должен рассказать, сеньорита, – пояснил офицер холодно, – можно услышать, если вы пройдете в общественный отдел. За пределами заседания я не могу вас информировать, так как со свидетелями запрещено общаться. Не знаю, знаете ли вы об этом…
