Текст книги "Ужас глубин"

Автор книги: Карен Трэвисс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 29 страниц)

Хоффман был совершенно уверен в том, что Диззи имел в виду свой экскаватор, но нечистая совесть не давала ему покоя. Все водители, завербованные во время операции «Спасательная шлюпка» – так Прескотт окрестил проект по вербовке бродяг в обмен на помощь их семьям, – были помешаны на своих машинах. Возможно, эта полубезумная любовь к механизмам просто помогала им выполнять тяжелую работу – да еще пьянство, в котором Диззи погряз по уши.

«Ну и что? Дело свое он делает. Бедняга. Скоро совсем загубит себе печень».

– С утра у них у всех плохое настроение, – ответил Хоффман. – От женщины лучше держаться подальше, пока она не выпьет первую чашку кофе и не накрасит губы.

Диззи разразился хохотом:

– В самую точку. Послушайте, сэр, а откуда вы знаете, что этот фокус сработает? Может, эти штуки, полипы, слишком тупые, чтобы идти за приманкой.

– Они придут к нам, Уоллин. Мы и есть приманка. – «Я уже проделывал это. Я подставил врагу беззащитное брюхо. А потом, когда он оказался в пределах досягаемости, я убил его». – Мы постараемся сделать так, чтобы они пришли именно туда, куда нам нужно. Мы заманим их в ловушку. Мы сгоним их в одну кучу. Черт возьми, будем пихать их бульдозерами. Но мы загоним их в ловушку и перебьем.

– Бетти это не слишком понравится, сэр.

– Она крепкая старушка. Как и почти все женщины. За нее не волнуйтесь.

«Но даже самые крепкие иногда не добираются до базы».

Стройка ожила: водители, инженеры и рабочие пришли продолжать копать и разравнивать землю. Старший сержант Парри, самый опытный человек в Инженерных войсках, вскарабкался на земляной вал вместе с Ройстоном Шарлем, и они склонились над планами.

Они знали, что делать. Хоффман им был не нужен. Но ему хотелось понаблюдать за ними какое-то время, хотелось убедить себя в том, что он не напрасно тратит горючее и время, когда нужно чинить машины, строить дома и выращивать хлеб.

Если они считают, что вся эта затея – безумие, они дадут ему это понять так или иначе. Он был в этом уверен.

– А ты в детстве любил копать ямы в саду, Виктор? – По земляному валу шагал Майклсон. – Я вот любил. Один раз закопал любимый фарфоровый чайник моей матушки в качестве пиратского сокровища. Она была не в восторге.

– Если ты сейчас скажешь, что именно это побудило тебя пойти служить на флот, – ответил Хоффман, – мне придется тебе наподдать, чтобы вышибить из тебя дурь.

– Ты договорился с Прескоттом насчет того, сколько горючего потратить на раскопки?

– Он прекрасно знает, сколько я потрачу. И еще он знает, что если экономить это горючее сейчас, то, когда нам всем наступит крышка, его Имульсия уже никому не будет нужна.

– Значит, именно так ты поступил в Кузнецких Вратах.

– Именно так. Только там я не копал ям.

– В официальных отчетах я читал о минах-ловушках, но это не дало мне полной картины.

– Я не писал этих отчетов. Мой вариант почему-то не понравился командованию.

Да, этот способ среди прочего Хоффман применял во время обороны Кузнецких Врат. Точнее, не сам способ, а старый принцип: если ты боишься, что враг одолеет тебя и прорвет укрепления, сделай так, чтобы он пожалел об этом. Войти в твою крепость для него должно означать смерть.

Когда пришло время, применить этот принцип оказалось на удивление легко.

В каждом из нас живет животное, охраняющее свою территорию. Иногда его видно сразу, иногда оно скрыто настолько глубоко, что сам человек не знает о его существовании, но при защите родной земли оно заставляет и солдат, и гражданских сражаться до последнего. Хоффман знал, что его просто нужно выпустить на свободу. И мощным толчком для запуска защитного механизма является вид врагов, лезущих на твои стены.

– А что, если стебли не придут? – спросил Майклсон.

– Тогда у нас останутся прекрасные укрепления, – ответил Хоффман, – которые не просят есть и пить, как любит говорить сержант Матаки.

– Она с тобой еще разговаривает?

– Кто, Матаки? – Хоффман прекрасно понимал, что Берни недовольна. Он предпочел бы хорошую ссору, чтобы она смогла выплеснуть на него свой гнев. Однако она, похоже, боролась с чем-то другим, со своим внутренним врагом – старостью, пытаясь отрицать ее. Если бы он хуже знал ее, то сказал бы, что она внезапно стала бояться смерти, – странно для солдата, который каждую минуту сталкивается с ней. – Она предпочитает компанию этой чертовой собаки. Даже пускает ее спать к себе в постель. Проклятое животное рычит на меня.

Майклсон взглянул на него как-то странно – не то снисходительно, не то сочувственно:

– Заманчиво думать, что ты знаешь, как будет лучше для других.

– Командир не может иначе, Квентин.

– Но только до того момента, пока ты не поймешь, что делаешь то, что лучше для тебя. Интересно, сможешь ли ты жить счастливо, после того как Прескотт отправит тебя в отставку? Кстати, ждать осталось недолго.

– Я не отправлял Матаки в отставку. Я перевел ее в тыл до тех пор, пока она не поправится. – Хоффман до сих пор еще не придумал, как бы уладить это дело так, чтобы избавить Берни от боевых заданий, для которых она была уже недостаточно вынослива. И чувствовал, что нужно думать о ней больше. Этой проблеме он уделял какие-то несколько минут в день, поглощенный другими заботами, и время от времени ему казалось, что он слышит голос Маргарет, спрашивающей его, когда он собирается развестись с ней и жениться на армии? – Когда нас атакуют – если атакуют, – я отправлю ее в Пелруан на помощь лейтенанту Штрауд.

Хоффман приготовился выслушать лекцию насчет равенства мужчин и женщин в армии, но Майклсон не сказал ничего. Капитан уже был знаком с историями Ани и Берни. Хоффман воспользовался возможностью сменить тему:

– Бэрд считает, что полипы плоховато ползают по вертикальным поверхностям. Поэтому мы загоним их в яму и взорвем, к чертям собачьим. Или сожжем. Но в любом случае живыми они из этой ямы не выберутся.

– Но мы не знаем, где именно появятся стебли.

– Нет, но мы знаем, куда движутся полипы – к людям. – Хоффман указательным пальцем постучал Майклсона по груди. Капитан носил морскую броню, более легкую, чем у пехоты, но вид у него все равно был угрожающий. Когда-то этот человек командовал спецназом на амфибиях, и теперь это было видно с первого взгляда. – Твоя задача – для начала не допустить их высадки на берег.

– Ладно-ладно, ты меня убедил.

– А чем мне еще заниматься? Сидеть на пятой точке и ничего не делать только потому, что я не умею предсказывать будущее?

– Успокойся, я серьезно говорю. – Майклсон взял его за плечо и повел обратно, к воротам базы. – Я не могу придумать ничего лучшего. И поэтому вынужден прибегнуть к тому, что умею, так же как и ты. Береговые батареи. Большие бомбы. Торпеды. Глубинные бомбы. Никому из нас еще не приходилось воевать с существами, которые могут внезапно возникнуть где угодно и осыпать тебя солдатами. Это все равно что драться с призраками.

Майклсон был абсолютно прав, но Хоффман все равно ссутулился, как будто эти слова причинили ему физическую боль.

Иногда Хоффман смотрел на батарею военной базы просто как на набор устаревших, но все еще эффективных орудий, но иногда она служила ему напоминанием о Кузнецких Вратах. Этому воспоминанию уже пора было взглянуть в лицо и покончить с ним навсегда. Человек не может всю жизнь копаться в своем прошлом. Каждого солдата армии Хоффмана, каждого горожанина преследовали воспоминания, не дававшие покоя по ночам, и, возможно, в сравнении с чужими кошмарами то, о чем думал он, было совершенной чепухой.

«Я просто обыкновенный человек. Я не святой, но и не чудовище. Хватит уже казнить себя».

Если ему суждено вновь пережить осаду Кузнецких Врат, то он заставит ее работать на себя, а не против. Он решил рассматривать предстоящий бой как репетицию более серьезной борьбы. Он заставит себя относиться ко всему иначе.

«А может быть, это насмешка над погибшими? Заслуживает ли хоть кто-то, чтобы его сожгли заживо? Заслуживает ли хоть кто-то пули за попытку спасти своих ближних?»

Хоффман решил, что цель оправдывает средства и что такой взгляд на вещи он принял автоматически, когда более сорока лет назад решил стать солдатом. Задача солдата состоит в том, чтобы делать нехорошие вещи, но тем самым предотвращать нечто еще более худшее. На этот раз целью являлось спасение жалких остатков человечества, и Кузнецкие Врата должны были помочь ему достичь этой цели.

– Ага, призраки, Квентин. Проклятые призраки.

Прескотт проводил митинг в главном жилом квартале. Он ожидал от своих подчиненных, включая Треску, демонстрации солидарности. Хоффман был готов пойти на уступки, если его после этого оставят в покое. Согласно Акту об обороне, который никто не отменял, Прескотт оставался законным руководителем государства. И он продолжал свято верить в свое право и способность управлять. Хоффман видел это по решительно выставленному подбородку и расправленным плечам. Этот человек не поддавался растерянности, и у него были кое-какие идеи. Он не был беспомощным, никчемным бюрократом. Просто казалось, что сейчас он думает о другой проблеме, более серьезной и неотложной, чем нападение стеблей. Иногда Прескотт напоминал Хоффману босса, который собирается уволить всех сотрудников, но старается вести себя с ними безупречно вплоть до того момента, когда укажет им на дверь.

А еще он был проклятым лжецом. Он лгал каждый день, лгал и утаивал правду. Хоффман до сих пор подозревал, что Прескотт скрывает от него немало секретной информации. Он по крохам выдавал Хоффману сведения, в которых тот отчаянно нуждался во время последней атаки на Хасинто, и даже после того, как проклятый город был затоплен.

«Он же политик. Он политик, который еще недостаточно напуган, чтобы рассказать мне всю правду и попросить о помощи».

На перекрестке, где должны были собираться гражданские в случае эвакуации, скопилась довольно большая толпа. Прескотт с небрежным видом расхаживал среди людей, его солдаты-телохранители следовали позади; по его виду сразу было понятно, кто здесь главный. Толпа состояла в основном из жителей Старого Хасинто, но виднелось несколько бывших бродяг – какая ирония! – и гораснийцев. Треску опоздал к началу митинга.

– Я часто размышляю о том, от кого именно Председатель прячется за спинами своих охранников? – Майклсон стоял, глядя на Треску, но обращался к Хоффману. – От толпы из Хасинто, от всякого сброда или от нас?

«Хотелось бы мне найти какой-нибудь примитивный мотив в его действиях. Деньги. Власть. Известность. Что угодно. Но он обладает абсолютной властью, деньги сейчас не значат ничего, и нет других правителей, перед которыми можно демонстрировать свое величие. Но он на самом деле верит во все это. Он на самом деле считает, что избран судьбой для того, чтобы спасти человечество».

Подобное убеждение делает политика опасным. А такие люди, как Хоффман, не могут понять и разделить чужую уверенность в собственной исключительности.

– Нам уже приходилось сталкиваться с неизвестным, – обратился Прескотт к толпе. – Множество раз.С существами, которых мы даже представить себе не могли. Но мы выжили. Мы видели кошмарные вещи, мы прошли через страшную войну…

– Может, Эфира через нее и прошла, – раздался голос с гораснийским акцентом. – Но остальная планета просто сгорела благодаря вам, господин Председатель. Даже ваши союзники.

– Ага! – прошипел Майклсон. – Я все ждал, когда кто-нибудь начнет про это. Как долго народу удавалось молчать о самом главном!

Треску, который находился в нескольких шагах от крикуна, просто подошел и дал ему по шее:

– Я не прошу вас простить, я не прошу вас забыть. – Треску развернулся к группе гораснийцев. – Но я требую, чтобы сейчас вы думали только о спасении своих жизней. Предстоит очередная война. Сейчас некогда вспоминать прошлое.

Хоффман уже понимал, почему Горасная последовала за Треску сюда, несмотря на то что большинство ее граждан были недовольны сделкой. Черт побери, он восхищалсяэтим человеком. Конечно, Треску ему не нравился, но это уже был совсем другой вопрос.

Прескотта, казалось, совершенно не смутило то, что его прервали.

– Я не собираюсь притворяться и забывать о том, что мне приходилось совершать ужасные вещи. И я не буду лгать вам и утверждать, что мы победим Светящихся. Я не знаю, в состоянии ли мы сделать это, точно так же как не знал, сможем ли мы справиться с Саранчой. Я могу лишь напомнить вам, что мы еще живы, несмотря на то что враги сделали все, чтобы нас уничтожить. Мы в силах совершить невозможное.

Несколько человек зааплодировали. Затем аплодисменты усилились, и через несколько секунд толпа разразилась восторженными выкриками в адрес Прескотта. Этот ублюдок знал, как подойти к слушателям, – определенно знал.

«Цель оправдывает средства. Я убиваю людей, а он лжет людям».

Но Прескотт не лгал. Наоборот, он всегда был откровенен с гражданскими.

– Хватит с меня этой двойной морали, – сказал Хоффман. – Пошли, Квентин. Возвращаемся в командный центр. – Проходя мимо Треску, он жестом поманил гораснийца. – И вы тоже, капитан.

Одно из окон командного центра выходило на море. Хоффман заметил наблюдателей, разглядывавших горизонт в бинокли. Два судна радиолокационного дозора патрулировали прибрежную зону, оставляя за собой белые пенные хвосты. Примерно в пяти километрах от берега низко над водой завис «Ворон», опустивший в воду гидролокатор. Если к ним направлялось подводное существо, он, скорее всего, должен был его засечь.

«Скорее всего».

– Значит, о флотилии Олливара пока ничего не слышно? – спросил Майклсон. – А вы вообще когда-нибудь отсюда выходите?

– «Нет» на оба вопроса, сэр. – Матьесон оттолкнулся от стола и, развернувшись, взял с другого стола карандаш. – Мне здесь нравится.

– Они чего-то ждут, – заметил Треску. – Но не представляю, чего именно.

– Я так понимаю, вы собираетесь отпустить Ниала и его отца.

Треску пожал плечами:

– Это не мои пленные. Вам решать, что с ними делать, полковник.

Принять решение оказалось непросто. Бродяги уходили с острова. С точки зрения безопасности пленные подрывники больше не представляли угрозы, но такие, как они – а возможно, именно эти двое, – убили немало солдат КОГ и гораснийцев. Понятия Хоффмана о справедливости запрещали ему освобождать этих людей. И в то же время держать их в тюрьме сейчас было бессмысленно.

Ему внезапно захотелось, чтобы Треску решил эту проблему своим проверенным способом и сказал ему об этом только потом. Но он никогда бы не признался никому в этой мысли.

– Сэр, – Матьесон, прислушивавшийся к голосу в наушниках, поманил к себе Хоффмана, – суда Олливара входят в прибрежную запретную зону. Там их несколько больше, чем мы рассчитывали, – должно быть, бродяги на острове очень даже многочисленны. Он хочет поговорить с вами.

– Скажите ему, пусть кончает тянуть резину и забирает своих людей. У нас сделка. – Хоффман с содроганием подумал о том, что придется отпустить пленных террористов и потом объяснять Берни да и всем остальным солдатам, зачем он это сделал. – Скажите, что никаких торпед в задницу ему на этот раз не будет, если его это волнует.

Матьесон на секунду отключил приемник:

– Сэр, он настаивает.

«Последняя злорадная речь насчет конца Коалиции. Они своего не упустят».

– Ладно, соединяйте.

– Хоффман, скажите, где нам причаливать, – раздался голос Олливара.

– Сами разбирайтесь, где встречаться со своими людьми, Олливар.

– Нет, мы высаживаем на берег своих солдат, – объяснил тот. – Только не подумайте, что я внезапно решил стать героем, все простить и забыть. Нет, я не желаю опускаться до вашего уровня. Речь идет просто о выживании. Мы будем драться с этими тварями вместе с вами, потому что, если мы сбежим, они придут за нами после того, как сотрут вас с лица земли.

«Черт бы их побрал!» Хоффману сейчас нужна была каждая винтовка, каждая пара глаз и пара рук. Он не чувствовал, что роняет свою честь, и не чувствовал необходимости советоваться с Прескоттом.

«Я веду войну. Я здесь, чтобы победить. Сейчас нужно думать только о том, как бы продержаться еще день, неделю, год».

Единственным, что разозлило его, было то, что подобная мразь называет себя солдатами. Но он решил пока проглотить и это.

Треску пожал плечами:

– Пора бы уж и им сделать что-нибудь полезное. Давайте зовите их.

Хоффман сделал то, что приказывал ему инстинкт, и нажал на кнопку передатчика:

– Ладно, Олливар, вообще-то, вам лучше рассеяться – на случай, если мы потеряем пристань. А пока все спокойно, высаживайте людей на причале рядом с авианосцами, вас встретит сержант Феникс. У нас есть один план.

У Майклсона на причале было полно места. Взглянув на Хоффмана, он поднял большой палец.

– Прекрасно! – ядовито произнес Олливар. – Благородная пехота, стиснув челюсти, идет в последний бой.

– Нет, – возразил Хоффман. – Грязная война. Такая, что грязнее уже некуда.

Он предпочитал противника, подобного Светящимся. В борьбе с этими монстрами можно было не соблюдать никаких правил.

Все, что нужно было сделать, – это уничтожить их всех, до последнего, и забыть об их существовании. Их гибель никогда не будет тревожить его совесть.

Склады военно-морской базы, два дня спустя

Им нужны были горючие материалы.

Живя в мире невообразимых лишений, Дом научился никогда ничего не выбрасывать. Такого понятия, как «мусор», не существовало. Каждая вещь использовалась вторично, иногда по другому назначению – от тряпок и прогорклого растительного масла до человеческих экскрементов, которые шли на удобрение. Объедки отправлялись свиньям и курам; использованную бумагу измельчали и отбеливали до тех пор, пока продукт не становился темно-серым и на нем невозможно было писать. Затем ее снова измельчали и использовали в качестве изоляционного материала в строительстве или как туалетную бумагу. Поэтому поиск предметов, которые можно было бы сжечь, превратился в проблему.

Дом осмотрел лабиринт складов, вырубленный прямо в скале под военной базой; войдя в туннель, он ощутил легкое беспокойство. Но по крайней мере теперь у него была для этого причина. Возможно, черви и были уничтожены, но стебель, который сумел прогрызть новорожденный вулканический остров, вполне мог прорыть себе дорогу и здесь.

– Эй, Маркус, ты там?

Оклик Дома породил эхо. Туннели и сами склады были спланированы примерно так же, как подземные хранилища в Порт-Феррелле, возможно, потому, что они были построены в одну эпоху. Здесь нашлось множество старых ящиков от боеприпасов, которые будут хорошо гореть, если добавить немного смолы. Возможно, здесь найдутся всякие тряпки и прочие штуки, пропитанные маслом и смазкой, подумал Дом. Они тоже хорошо горят.

– Здесь, – откликнулся Маркус. – В конце туннеля, за крашеными дверями. Только направо не ходи.

Дом нашел Маркуса в хранилище; стены помещения от пола до потолка были уставлены полками с ящиками, на которых виднелись выцветшие ярлыки. Маркус сидел на перевернутом ящике, листая пачку бумаг.

– Архивы, – сказал он. – Некоторым папкам уже лет двести.

Дом посмотрел на ярлыки. Чернила выцвели, из черных стали серыми или светло-коричневыми; даты и названия были написаны от руки, изящным почерком, принятым в ту далекую эпоху. Папки были расставлены по порядку, по датам.

– Ну что ж, это будет здорово гореть, – осторожно произнес Дом. – Но мне жаль будет это жечь.

– Мне тоже. Черт! Только представь себе, сколько здесь всего интересного!

«Хорошо, хоть Бэрда здесь нет, – промелькнуло в голове у Дома. – В архиве, скорее всего, полно всяких планов и схем. Он с ума сойдет, если увидит, что их жгут». Дом при одной мысли об этом ощутил себя варваром.

– Но здесь, внизу, это оставлять все равно нельзя, – заметил Дом. – Куча деревяшек и прочих горючих материалов.

Маркус не ответил. Он как раз взял в руки старый гроссбух в кожаном переплете с золотым тиснением. Когда Маркус положил книгу на колено, чтобы открыть, Дом успел прочесть заголовок: «Журнал записи посетителей». Маркус полистал книгу и замер.

– Черт! – выругался он.

Это могло означать что угодно – от потрясения при виде конца света до приятного удивления. Дом решил, что последнее сейчас исключено.

– Что там?

Маркус не ответил. Он просто перешел к другой кипе бумаг, оставив журнал открытым на полу. Дом присел на корточки, чтобы взглянуть.

Он увидел это посредине страницы: имя, написанное аккуратными прописными буквами, затем подпись, оставленная другой, более уверенной рукой. Рядом стояла дата – более двадцати лет назад.

ИМЯ:ФЕНИКС, Д-Р, А.

К КОМУ:МАЙОР ШАРМАН,

ГЛАВНАЯ ОПЕРАТИВНАЯ БАЗА – 3.

ТЕЛ.: 665.

Дом знал, что отец Маркуса приезжал на Вектес, когда здесь велись работы по созданию биологического оружия, и Маркус тоже это знал. Им сообщил это мэр Пелруана. Но это было совсем не то, что увидеть почерк отца – внезапно, в совершенно неожиданном месте. Подобные напоминания об умерших причиняют человеку особо острую боль.

Для Маркуса жизнь Адама Феникса представляла собой разрозненные фрагменты, которые сын еще не сумел привести в порядок, – от подобных неожиданных мелочей, возникавших в самый неподходящий момент, до необъяснимой аудиозаписи в компьютере Саранчи. Адам Феникс никогда не рассказывал сыну о своей работе, он даже лгал ему – не прямо лгал, но утаивал факты, но для Дома это все равно была ложь, и он знал, что Маркус чувствует то же самое. Много лет прошло после исчезновения матери Маркуса, прежде чем он выяснил, что с ней случилось. Отец не рассказал ему. Дом знал семью Феникс настолько хорошо, насколько это вообще было возможно, но его все равно до сих пор удивляло, что человек может столько скрывать от родного сына, от своего единственного ребенка. Дом никогда бы не стал вести себя так с Венедикт Он был в этом абсолютно уверен.

– Ты в порядке, Маркус? – спросил он.

– Ага. – Это был скорее прерывистый вздох. – Даже сейчас, после его смерти, я то и дело натыкаюсь на подобные сюрпризы.

Если бы это был почерк его отца, Дом вырвал бы страницу из журнала и сохранил бы ее. Это была бы для него последняя, драгоценная ниточка, соединявшая его с погибшим, к которой он мог бы прикоснуться, на которую он мог бы взглянуть. Маркус же просто закрыл книгу и поставил на полку.

– Итак, что у нас есть, помимо этого? – сказал он таким тоном, как будто ничего не произошло. – Кто-нибудь собирает стружки в столярной мастерской?

С детства они были близки, словно братья. Дом знал Маркуса лучше, чем какого-либо другого человека. Но иногда Дом вынужден был заставлять себя молчать, хотя ему хотелось задать вопрос, на который Маркус никогда бы не ответил: «Ты хочешь поговорить об этом?»

Маркус никогда не хотел ни о чем говорить. Спрашивать было бесполезно. Но он знал, что Дом всегда готов выслушать его в случае необходимости.

– Пойду посмотрю, что там творится, – сказал Дом. – Кто-то должен запретить им жечь туалетную бумагу. Всему есть предел.

Маркус обогнал его и побежал по коридору к выходу.

– Мне нужно идти к Хоффману, будем инструктировать людей Олливара.

И он исчез в тускло освещенном туннеле. Дом услышал, как его ботинки стучат по каменным ступеням, ведущим наверх.

Напоминания об умерших были повсюду – даже такие, которые, казалось бы, уже совершенно тебя не трогали. Утром, одеваясь, Дом случайно взглянул в зеркало на свою татуировку – сердце с именем Марии. Можно было бы удалить рисунок, но он не стал бы этого делать. Однако сейчас татуировка показалась ему неуместной, как будто он еще пытается верить в то, что Мария жива. Время от времени его охватывало желание сделать то, что он делал чуть ли не каждый день десять лет подряд, – вытащить ее фотографию и показать человеку, который мог бы узнать Марию и сказать, что видел ее.

Просто так взять и принять смерть невозможно. Он понял это после смерти детей, своих родителей да и практически всех, с кем вырос. Для него это был постепенный процесс. Дом носил ожерелье Марии; теперь нужно было сделать следующий шаг и изменить татуировку.

Он переоделся в гражданскую одежду и отправился на поиски Сэм. У нее был обеденный перерыв, она сидела в столовой, выпивала с Диззи. Он был рад, что они ладят.

– Я слышал, ты смыслишь в татуировках, – обратился он к ней.

Сэм искоса посмотрела на него:

– Да. Ты хочешь что-то сделать?

– Вроде того.

– И что именно – традиционные кашкурские картинки? Островные?

– А ты можешь изменить татуировку, которая уже есть?

Сэм задумалась:

– Возможно. Это от многого зависит.

– Не нужно специальное обезболивающее доктора Уоллина? – Диззи протянул ему небольшую бутылочку самогона. – Гарантирую, ты ничего не почувствуешь, даже если она отпилит тебе голову, к чертовой матери.

– Потом напьюсь до бесчувствия, – ответил Дом. – Спасибо, Диззи.

– Ладно. – Сэм поднялась и поманила за собой Дома. – Лучше сделать это прямо сейчас, пока мы еще не передумали. Пойду прихвачу свои инструменты.

Дом нашел в одной из казарм свободный чулан. Он не хотел, чтобы кто-нибудь увидел их, даже случайно. Он закатал рукав на правой руке.

– Ну хорошо, тебе придется мне все подробно объяснить, – начала Сэм, открывая сумочку, похожую на косметичку. – Что именно ты хочешь сделать?

– Я и сам не знаю, – ответил он. – Но теперь, когда она умерла, я хочу как-то это отметить.

Дом догадывался, что, несмотря на мужланские манеры, Сэм была чуткой и проницательной. Женщина, которой дали имя в честь героя-отца, погибшего еще до ее рождения, должна была понять болезненные, непонятные до конца чувства, не отпускавшие Дома. Сэм внимательно рассмотрела сердце и кивнула:

– Ты готов довериться мне, Дом?

– Давай действуй.

Без электрической иглы процесс занял гораздо больше времени и был гораздо более болезненным, чем в первый раз. Дом не смотрел на то, что она делает. Когда он наконец взглянул, не зная, какое впечатление произведет на него результат, зная только, что он хотел изменить рисунок, у него перехватило дыхание.

Сэм действительно смыслила в татуировках. Больше того – у нее был талант.

Татуировка полностью изменилась. Если бы Дом не знал, что раньше это было сердце, он увидел бы только ангела со сложенными крыльями, смотрящего вверх, в бесконечность, и обнимающего имя Марии.

Он не мог сказать Сэм, что ему нужно. Но почему-то ему показалось, что он с самого начала хотел именно такую картинку. Пару дней придется не закатывать рукава, чтобы прятать повязку, – хотя люди все равно не стали бы приставать к нему с расспросами.

– За мной должок, – сказал он.

Сэм, стоявшая в дверях, обернулась.

– Забудь, – откликнулась она. – С меня хватит того, что я довольна своей работой.

Рев моторов и скрежет коробок передач не стихали до поздней ночи, и за древними стенами базы горел свет – это были огни бульдозеров, старавшихся как можно быстрее закончить лабиринт из ям и траншей. В море выходили только патрульные суда КОГ. Даже «Вороны» практически все оставались на базе. Дом сидел на швартовой тумбе у причала, глядя на проплывавшие над головой огни и черную тень, – это вертолет на мгновение заслонил собой звезды.

– Нам это нравится до безумия, верно, сынок? – Коул подошел к нему и встал рядом, рассматривая гавань. – У нас лучше всего получается ждать, пока не начнется настоящая заваруха. Все в полной боевой готовности и в отличной форме.

– Интересно, когда мы сможем наконец расслабиться?

– Интересно, сможем ли мы вообще когда-нибудь расслабиться?

– А где Бэрд?

– Автогеном орудует. Трубы варит. Чтобы залить ямы топливом и испечь крабов-светляков. Черт, у этого парня голова работает, только не совсем в том направлении. Но я не жалуюсь.

– А что будут делать гражданские, если все накроется? У нас не хватит автоматов, чтобы вооружить сотую долю их, даже если бы они умели ими пользоваться.

– Значит, нужно постараться отбиться от светляков. Другого выхода нет.

«Нет смысла эвакуировать людей в глубь острова, потому что чертовы стебли могут появиться где угодно. Нет смысла заставлять их сидеть в лесу под открытым небом, потому что они еще больше испугаются и растеряются. Нет смысла что-либо делать сейчас, остается только ждать, потому что мы просто не знаем, что ждет нас завтра и придет ли вообще это завтра».

Следующий день тоже прошел без происшествий, и следующий, и третий тоже. Дом патрулировал остров по периметру – как обычно, дважды в день летал на разведку на «Вороне». «Милосердный» и «Зефир» вместе обходили остров, прощупывая океан гидролокаторами.

Никаких признаков присутствия стеблей или полипов не было. Казалось, что враги решили испытать КОГ, обнаружили, что люди способны сопротивляться, и отправились искать другую жертву.

Однако Дом не верил, что твари, наводившие страх на червей, способны так легко отступить. Он надеялся лишь на то, что они глупы и повинуются инстинктам и что их привлечет какой-то другой запах. Однако это даст людям только временную передышку, как и все перерывы в боевых действиях на войне.

Сволочи просто решили немного отдышаться.

А пока западное побережье кишело прибывающими бродягами. Б о льшую часть дня Берни бродила по острову с Маком; на груди у нее висел «Лансер», на спине – «Лонгшот», и всем своим видом она давала понять, что ее заботят отнюдь не полипы. Дом, проезжавший через главный лагерь на «Броненосце», помахал ей. Она многозначительно кивнула в ответ.

– Остается только надеяться, что она никого не прикончит, – сказал Дом Бэрду.

– Что?

Дом спрятался обратно в кабину. Бэрд сидел за рулем, одновременно прослушивая по рации две частоты.

– Я сказал, что надеюсь – Берни не будет больше стрелять в бродяг, иначе начнется бунт.

– Охота. Какая у нее еще радость осталась в ее-то возрасте, кроме как калечить подонков и издеваться над Хоффманом?

– Бэрд, заткни пасть, а?

– Не хочешь послушать переговоры подводников? Я поколдовал немного над своей рацией, так что теперь знаю все, что у них там творится.

– Черт, ты просто помешался на своих подлодках.

Бэрд в ответ лишь пожал плечами. Он завел «Броненосец» на стоянку и остался сидеть на водительском месте, слушая переговоры. Дом решил, что таким образом он справляется со своим страхом – занимаясь ремонтом всяческого оборудования и не давая себе ни минуты покоя. Как будто это давало ему иллюзию контроля над своей жизнью в мире, погруженном в хаос. Дом задержался на несколько мгновений в кабине, пытаясь придумать какую-нибудь примирительную реплику. С Бэрдом общаться было очень трудно.

– Киты, – внезапно произнес тот.

– Что?

– «Зефир» сообщает о приближении стада китов, их слышно через гидрофон.

– Ну что ж, приятная новость.

Бэрд нахмурился. Он слушал сосредоточенно, даже не глядя на Дома. Затем выпрямился.