Текст книги "Белладонна"

Автор книги: Карен Молинэ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 35 страниц)

– Хогарт, вы отвратительны, – сказала она.

– Но главное ее изобретение было сделано в 1828 году, – продолжал он, безмятежный, как всегда. – «Лошадка» Беркли, или по-французски chevalet. Что-то вроде раскрывающейся лестницы-стремянки с подбитыми мягкой тканью ступенями, регулируемыми по высоте. Жаждущего клиента привязывали к ней так, чтобы лицо его выступало из одного пролета, а интимные части – из другого. Сзади его хлестали прутьями, а спереди ублажали девочки мадам Беркли. Эти викторианцы, надо сказать, понимали вкус в запретных наслаждениях.

– Зачем вы мне это рассказываете? – спросила она. – Это что – новая игрушка Его Светлости?

– Только чтобы расширить твой кругозор, дитя мое. Чтобы ты поняла, что ты – не первая, кто пал жертвой царства – как бы это выразиться? – фантазий.

– Это не фантазии, – с горечью возразила она.

– Маркиз де Сад говорил, что животные поедают друг друга точно так же, как мы едим животных, – продолжал Хогарт. Он отложил книгу и внимательно всмотрелся в ее лицо. – Мы, животные под названием «люди», едим других животных без всяких угрызений совести, потому что считаем животных, которые идут нам на стол, ниже нас; мы правим ими. Так почему же, рассуждает глубокоуважаемый маркиз, мы, люди, не можем использовать других людей для удовлетворения своих желаний, не можем делать с ними все, что захотим? Разве не лицемерие – утверждать, будто между людьми и коровами лежит неодолимая пропасть?

– В этом вы находите оправдание тому, что сделали со мной? – спросила она.

– Если бы дражайший маркиз сумел хоть немножко обуздать собственную натуру, он бы научил мир множеству интересных вещей, – продолжал Хогарт, пропуская ее вопрос мимо ушей. – В этом его отличие от меня. При высоком самоконтроле временная утрата власти становится куда более приятной. Видишь ли, мужчины по природе своей очень просты. Если вы исполняете их желания, ваша ценность для них увеличивается. Естественно, в разумных пределах. – Он испустил счастливый вздох. – У маркиза в его замке, в Сомане, были великолепные темницы. У нас здесь тоже есть темницы. При одной мысли о них меня пробирает дрожь. Если будешь плохо себя вести, попадешь туда.

* * *

Она вернулась с прогулки – и ее уже ждал Его Светлость. Он стоял спиной к кровати, и она не могла увидеть его лица. Ей поспешно завязали глаза, подхватили, бросили на кровать и приковали руки. Его Светлость был не в духе, в его жилах пульсировала какая-то злобная энергия, она делала его ненасытным. Ей казалось, он разорвет ее надвое.

Потом он немного успокоился и заговорил.

– Согласно правилам Клуба, цена нашей гостьи составляет тысячу фунтов в неделю, – сказал он. – Это значит, что я вправе держать тебя почти двадцать лет. Эта мысль радует тебя так же, как и меня?

Ей хотелось закричать: Нет, нет, нет! но она так боялась, что не решилась сказать правду.

– Да, мой повелитель.

– Когда ты освободишься, тебя в швейцарском банке будет ждать огромное состояние. Естественно, со сложными процентами. Если я устану от тебя, то смогу освободить раньше, но я не вижу для этого причин. Твое обучение только начинается, но я уже очень рад видеть твои успехи. Может быть, я верну тебя в мир, когда ты заработаешь для меня тот миллион, который я был вынужден за тебя уплатить.

– Никто не вынуждал вас, мой повелитель, – прошептала она и стала ждать, что он ее ударит, но ничего не происходило.

– Нет, миленькая моя, ошибаешься. Вынудили. Меня вынудила ты. Мое желание стоит любых денег. Пойми это. Ты, твое тело имеют конкретную цену. До многих, очень многих мужчин уже дошли слухи о девочке, за которую член Клуба выложил миллион фунтов стерлингов. Они будут на коленях умолять, называть свою цену за то, чтобы отведать тебя. Поэтому я должен тщательно рассчитать, каким образом поскорее вернуть свои капиталовложения. Деньги, которые они заплатят, пойдут на твой счет. Таковы правила Клуба. Но другие договоренности… – Он замолчал.

При звуке его спокойного, глубокого голоса она оцепенела от ужаса. Сначала Хогарт, теперь это. Что он говорит…

– Твое обучение продолжится. Ты научишься выполнять некоторые обязанности, какими бы неприятными ты их ни находила. Ты так же легко привыкнешь к ним, как привыкла ко всему остальному. Ничего другого тебе не остается. Ты моя, и твоя жизнь тебе не принадлежит. Можешь утешаться сознанием того, что ты была избрана, и каждый раз, проявляя покорность, ты, возможно, приближаешься к окончанию твоих мук.

Он встал. Она услышала, как открылась дверь, и вошедший положил что-то на столик возле кровати.

– Ты должна носить мою печать, – сказал он. – Пусть все знают, что ты моя. Лежи смирно.

Он сел сзади нее. Неведомые люди подошли к краю кровати. Он взял ее за левую руку и крепко сжал запястье. Кто-то осторожно коснулся безымянного пальца, перевернул ладонь.

– Совершенно верно, – сказал Его Светлость.

Она услышала пронзительный свист. Потом палец пронзила острая боль, снова и снова. Пальцы Его Светлости крепче сжались на запястье. Она заплакала от боли, тихонько и жалобно всхлипывая.

Шум прекратился. Ей осторожно перевязали палец. Его Светлость выпустил запястье и встал. Она услышала шаги, открылась и закрылась дверь. Он вернулся.

– Великолепная татуировка, – сказал он. – И не менее роскошное зрелище – видеть, как эта игла вонзается в твою плоть. Твоя прекрасная кровь. Ты во второй раз истекаешь кровью. – Он зло рассмеялся. – Когда заживет, все будут рады видеть на тебе мой знак. Я-то уж точно буду рад.

Он намазал ее кремом, и она вспыхнула от нечеловеческого возбуждения. Он брал ее снова, и снова, и снова, пока не исчерпал силы. Потом уснул, прижимаясь к ней всем телом.

* * *

Ее разбудили и надели на голову капюшон, хотя глаза и без того были завязаны. Туго зашнуровали корсет, так что она едва дышала. Отстегнули цепь от кровати и надели ту самую тяжелую накидку, которую она хорошо помнила, потом подняли, перекинули через плечо и понесли. Вся кровь прилила к голове. Ее несли по коридору, через комнаты, вниз по длинной лестнице. Страшно кружилась голова, она боялась, что ее стошнит. Все ниже и ниже. Наконец, ее осторожно опустили, сняли тяжелую накидку и капюшон. Она сидела на конце какого-то удобного широкого дивана с толстой обивкой. Наручники прицепили к крюкам, вбитым в стену. Потом вокруг шеи обвился ремень, его затянули на затылке. Теперь она не могла пошевелиться.

– Тебе удобно? – Над ухом прозвучал голос Его Светлости, тело обхватили его руки. Он сидел на диване у нее за спиной. – Это придумал Хогарт, – сказал он. – Не шевелись, мы кое-что наладим.

Он встал, прямо перед ее лицом поднялась панель. В лицо ударил прохладный воздух. Она не могла пошевелиться. Не могла дышать. Ее лица коснулись пальцы, его жаркие, сухие пальцы, она безошибочно различила их прикосновение, они ласкали ее губы. Затем панель опустилась.

– Великолепно, – сказал он. Теперь он опять сидел позади нее, усадил ее к себе на колени и вошел. Она вскрикнула от боли и страха. И вдруг он рывком вышел.

– Не двигайся, – снова предупредил он.

Панель поднялась, ее лицо прижалось к окошку. Он с силой поцеловал ее, потом отстранился.

– Открой рот, – приказал он. Она повиновалась. Ей не оставалось ничего другого. Он с силой вошел ей в рот, она начала задыхаться.

Он отстранился и обнял ее.

– Великолепно, – повторил он кому-то у себя за спиной. – Только нам нужна еще и рука. Пусть сначала увидят татуировку; потом пустим руку в дело.

Он встал и через несколько минут вернулся. Послышались другие голоса. Ее левую руку отстегнули от крюка и придвинули к панели. Он снова стоял на другой стороне, сквозь окошко в стене его рука ухватила ее пальцы и вложила в них его член, чтобы она ласкала. Через минуту он опять стал твердым. Твердым и неумолимым.

– Прелестно, – сказал он.

Так все и началось. И продолжалось снова и снова.

– Ты будешь делать, как я велю, – говорил он. – Каждый из них заплатил королевскую цену за ласку твоих губ. Все до единого. Может быть, они члены Клуба. Может быть, нет.

Она потеряла счет – сколько раз он заставлял ее делать это. Десятки, сотни. Время потеряло смысл. Она сама потеряла смысл. Она лишилась тела; остались только рука, пальцы, губы, все, чего касался Его Светлость. Как человек она больше не существовала.

Ничто не радовало его сильнее, чем ласки, которые он вырывал у нее в этой маленькой комнате. Ему нравилось крепко держать ее на коленях, пока другие пользовались ею. Ее губы ласкали их, а он шептал ей на ухо, указывая, что делать. Иногда, когда она лежала, пристегнутая, он втирал в нее немножко крема и уходил, наблюдая, как она извивается от желания, потом возвращался и с наслаждением слушал ее мольбы.

Слушая ее крики, он всегда смеялся от восторга.

Потом он начал вывозить ее из дома. Прежде всего ей туго зашнуровывали корсет, надевали на голову капюшон и заворачивали в толстый плащ, чтобы она не могла двигаться. Потом несли по лабиринту коридоров и лестниц в гараж, опускали на заднее сиденье машины. Иногда поездки были такими длинными, что она засыпала. Иногда они долго сидели в машине и ждали. Шелестел гравий, шуршали шины по шоссе. Машина останавливалась. О бегстве нечего было и думать. На ней не было ни одежды, ни обуви, только корсет. И они все были вокруг – всегда, неизменно. Его Светлость сидел в машине – она чувствовала его, ощущала его запах, хоть он никогда не касался ее. Ему нравилось ждать. Ее выносили из машины, несли в дом. Через комнаты, вверх и вниз. Какая разница, куда? Их руки на ее теле, запах, невыносимое прикосновение их тел.

Он всегда стоял сзади, шептал ей на ухо.

– Кто ты такая?

– Я ваша, мой повелитель.

Однажды она взбунтовалась. Дорога к этому дому была тряской, тяжелой, все тело болело. Его Светлость оставил ее наедине с человеком, который причинил ей такую боль, что она закричала. И она укусила его. Ей хотелось вонзить зубы в его мерзкую восставшую плоть и держать их так, пока он не закричит громче нее.

Ее отвезли обратно в дом, где Его Светлость держал ее, но не отвели в привычную комнату. Ее несли другим путем, вниз по длинной лестнице, дальше по узкому коридору. Чем дальше ее несли, тем холоднее становился воздух, и она начала вырываться. Бесполезно. Раскрылась тяжелая дверь. Ее бросили на кровать, сняли тяжелый плащ и капюшон, пристегнули наручники к цепям на стене и оставили. В корсете она не могла дышать. Ничего не видела.

Ее швырнули в темницу, ту самую, о которой рассказывал Хогарт. В темницу глубоко под землей. Она слышала только, как пищат и копошатся крысы, да собственные жалкие всхлипы.

Она кричала и звала на помощь, но никто к ней не пришел.

Ей оставляли подносы с едой, кувшины с напитками, но ей не хотелось есть. В углу стояло ведро для отправления естественных надобностей. И больше ничего. Ни света, ни звука, только страшный крысиный шорох.

Они решили оставить ее здесь навсегда.

Когда, наконец, пришел Его Светлость, она впервые по-настоящему обрадовалась его появлению. Она ощущала возле себя другого человека, слышала его дыхание, чувствовала прикосновение, это давало ей понять, что она еще жива.

– Ты заслужила наказание, – сказал он. – Ты очень рассердила меня. Твой рот предназначен дарить наслаждение, а не причинять боль. Поняла?

– Да, мой повелитель, – прошептала она. Голоса не осталось, не осталось ничего.

– Зачем ты здесь?

– Чтобы служить вам, мой повелитель.

– Я разрешал тебе укусить его?

– Нет, мой повелитель.

– Ты когда-нибудь еще станешь кусать людей?

– Нет, мой повелитель.

– Если будешь плохо себя вести, попадешь в темницу очень, очень надолго. Проведешь здесь гораздо больше времени, чем сейчас. Ты этого хочешь?

– Нет, мой повелитель. – Она затрясла головой так сильно, что он рассмеялся. Потом прижал ее к матрасу и…

(Примечание от Томазино: отсутствует несколько страниц.)

Он не выпускал ее из темницы очень долго. Казалось, целую вечность. Нередко он приходил и приводил с собой других.

– Ты хочешь меня? – спрашивал он.

– Да, мой повелитель.

– Ты хочешь его?

– Если это угодно вам, мой повелитель.

(Примечание от Томазино: отсутствует половина страницы.)

Потом за ней пришли и отнесли обратно в комнату. Никогда она еще не испытывала такого блаженства. Как приятно было очутиться в теплой постели, на мягких подушках, принять ванну. Ощутить вокруг себя чистоту. Иметь книги для чтения.

Но наружу ее больше не выпускали.

Он не возвращался очень долго.

* * *

– Помнишь это? – спросил Хогарт. Он вошел в комнату со свертком изумрудно-зеленого атласа. – Тебе очень идет зеленый цвет.

– Зачем вы принесли это платье? – спросила она.

– Мы едем на самый роскошный костюмированный бал, – сообщил он.

Он уже говорил однажды эти слова. Давно, когда еще ничего не было, задолго до того, как они обманули ее. В другой жизни, когда она еще могла думать.

Когда еще была жива.

Хогарт растянул губы в широкой улыбке.

– Время пришло, – сказал он, положил сверток на кровать, достал из кармана ожерелье с изумрудами и бриллиантами и томно помахал им перед ее лицом. – Прошло три года, моя милая. Теперь черед следующего аукциона.

– Не может быть, – прошептала она. Значит, минуло уже три года.

– И поскольку ты была хорошей девочкой, Его Светлость разрешил тебе оставить это великолепное ожерелье. Своего рода подарок к годовщине. Разумеется, после сегодняшней ночи.

Потом он достал из кармана коробочку поменьше и сдул с нее воображаемую пылинку. Открыл и показал ей. Внутри лежало широкое золотое кольцо с большим изумрудом, по бокам которого поблескивали два желтых бриллианта поменьше.

– Твое обручальное кольцо, – сказал он. – Неужели забыла? Вскоре оно будет надето на палец. После того, как с тобой будет все улажено. Сегодня все увидят татуировку. Ты носишь на себе печать хозяина. Из всех наших гостей такой чести удостоилась только ты.

Он захлопнул коробочку и вышел.

Ей двадцать один год. У нее миллионы в швейцарском банке, великолепное изумрудное ожерелье, а теперь и кольцо к нему. Но это ничего не значит. Она – ничто. Никто и ничто…

(Примечание от Томазино: отсутствует несколько страниц.)

* * *

Она не знала, что хуже: ничего не знать или догадываться, что ее ждет. Но она не могла думать. Мозг разучился работать.

Перед ней стояла та же расписная ширма, позади – шест, она притянута к нему широким ремнем. В глаза ей бил яркий свет, у ног стояли мужчины в рясах и масках, они смотрели на нее голодными глазами. В руках они держали наготове карточки для голосования.

– Джентльмены, – объявил Хогарт. – Кое-кто из вас, благодаря любезности нашего предыдущего щедрого покупателя, уже втайне отведал изысканный вкус запретного плода. Сегодня, как вы уже догадались, двоим из вас будет предоставлена необычайная и восхитительная возможность – насладиться самым очаровательным существом в мире. Эта особа – а она стоит миллион фунтов стерлингов – одарит вас своими милостями. Мы провели голосование, и решение было единогласным. Два аукционера, предложивших самую высокую цену, получат право провести с ней один час. Всего один час. Разумеется, робких и стыдливых просим воздержаться от участия в аукционе.

Послышался приглушенный смех.

– Как я понимаю, среди вас нет робких и стыдливых? – хихикнул Хогарт. – Очень хорошо. Аукцион начинается с десяти тысяч фунтов. Десять тысяч фунтов, господа. Пятнадцать тысяч фунтов. Двадцать тысяч фунтов.

Как и в прошлый раз, с нее сняли лиф, потом юбку и нижние юбочки. Ей не давала покоя мысль – участвует ли в торгах Его Светлость? Что они с ней сделают, что…

– Сто тысяч фунтов, – слышался голос Хогарта. Со стуком опустился его молоток. – Блестяще. Вы, господа, те, кто предложил девяносто пять и сто тысяч фунтов, подойдите ко мне ровно через пять минут.

Ширму поставили на место, глаза ей снова завязали плотной повязкой. Она слышала, как передвигают мебель. Ее отстегнули от шеста и передвинули на несколько футов вперед, туда, где стоял Хогарт, потом силой поставили на четвереньки на невысокий узкий стол.

Его Светлость был здесь. Она чувствовала его запах, узнала прикосновение его горячих, сухих пальцев. Он провел рукой ей по позвоночнику, опустился ниже, втер немного крема. Нанес каплю крема на соски, ущипнул их. Она прикусила губу, чтобы не вскрикнуть.

– Ты должна делать все, что они захотят, – зашептал он ей на ухо, запустив руки в волосы. – Должна делать, потому что я тебе так приказал. Ты принадлежишь мне, поэтому должна делать все, что я скажу, и молить их, чтобы не останавливались. Потому что я так сказал. Если не угодишь мне, я брошу тебя в темницу и оставлю на съедение крысам. Поняла?

– Да, мой повелитель, – прошептала она.

Он поцелуем снял слезы с ее щек.

– Джентльмены, – объявил Хогарт. – Она вся ваша.

* * *

После этого она оставалась в постели много дней. Кто-то принес ей горький чай. Он всегда был горький, этот чай, которым ее поили, но ее все равно заставляли пить. Когда ей стало немного лучше, Его Светлость начал приходить чаще. Он не оставлял ее в покое. Она не понимала, как ему, человеку сравнительно пожилому, удается сохранять такую силу. Знала только одно – он ненасытен. Иногда они оставались в комнате с окошком в стене так долго, что не выдерживали и засыпали на диване. Но потом он будил ее, и все начиналось сначала.

Так продолжалось снова и снова, пока однажды днем не появился Хогарт. Он сообщил, что они переезжают.

– Приближается война, – сказал он. – Мы слишком долго прожили на одном месте.

Она ничего не понимала. Ей казалось, он говорит загадками. Мозг разучился работать. Она не помнила, что случалось в тот или иной день, помнила только голос Его Светлости над ухом, прикосновение его пальцев, запах кожаного подголовника, к которому он любил ее привязывать, чтобы одновременно чувствовать ее и смотреть.

Она съела суп, который ей дали, выпила чай и стакан холодного сладкого напитка, а затем почувствовала, что ее одолевает неимоверная усталость. Ей стоило огромного труда держать глаза открытыми. Ее взвалили на плечо, вынесли из комнаты в гараж, усадили в машину. Там ее завернули в одеяла, уложили на заднее сиденье, и она уснула. Поездка растянулась, ей казалось, на много дней. А может быть, всего на насколько часов. Ее уже не волновало, что ее опоили наркотиками, везут неведомо куда и хотят спрятать в еще более отдаленном месте. Ее теперь ничто не волновало.

Для всего мира она была мертва.

Он никогда не выпустит ее.

Стоял туман, дул ветер, лил дождь, и в новом доме было холоднее, чем в прежнем. Когда ставни держали закрытыми, она не знала, день на дворе или ночь. Это не имело значения. Здесь всегда было серо и сыро. Вдоль дома тянулась длинная терраса, ей разрешали погулять там и по двору около дома. Она видела, что вокруг всего поместья высится гладкий каменный забор с колючей проволокой по верху. Дом был большой, каменный, в нем, наверное, было много комнат, но она не видела ни одной, кроме своей собственной.

Вскоре приехал Его Светлость. Он оставался дольше обычного. Сначала он почти все время проводил в ее комнате, хотя это было на него не похоже. Сказал, что она, если пообещает вести себя хорошо, может снять повязку с глаз. Он сидел за столом, спиной к ней, и разбирал бумаги, а она читала или дремала. Однажды он потянулся, и она заметила, как у него на пальце блеснуло золото. Кольцо. Ей мимоходом подумалось – где же ее кольцо, то самое, которое показывал Хогарт. Которому предназначено было стать ее обручальным кольцом.

Потом Его Светлость велел ей завязать глаза и лечь. Он еще не насытился ею. Снова, снова, снова…

Он прервался только однажды, когда раздался стук в дверь.

– Не шевелись, – велел он.

Он встал, и она услышала голоса. Потом его пальцы стиснули ей левое запястье. Безымянного пальца коснулось что-то холодное. Зажужжал какой-то инструмент. Не иголка для татуировки, звук был погуще. Они что-то делали с кольцом, но было не больно.

Она ничего не понимала.

Потом он выпустил ее. Голоса удалились. Он лег рядом и взял ее за левую руку.

– Ты моя, – заявил он. – Ты его никогда не снимешь.

Он долго не разрешал ей встать. Много, много дней. Ее это не волновало. Она была ничем. Была тем, чем хотел он. И все. Она лежала в темноте, он – рядом с ней, на ней, позади. То жестокий, то ласковый. Она забыла, что такое время.

Когда он был здесь, время останавливалось.

Потом он ушел. Она проснулась – его не было. Повязка с глаз была снята, ставни раскрыты. Она посмотрела на кольцо. В нем был большой изумруд, по бокам – два желтых бриллианта. Она попыталась снять его. Долго крутила, но только растерла палец до крови. Потом заметила, что на столе стоит радио. Тут она поняла, что не слышала радио уже много лет. По радио слышались голоса. Голоса настоящих людей. Из настоящего мира. Она снова вспомнила о времени. Она в последний раз слышала радио пять лет назад.

В мире шла война, а она была взаперти. Она задумалась – чем занимается Его Светлость во время войны? Наверное, обычными своими ужасными делами. И Хогарт. Она легко представила его себе в новеньком, с иголочки мундире с сияющими пуговицами.

Она слушала радио днями и ночами. Ей было не с кем поговорить, поэтому она разговаривала с радио. Ее собственный голос звучал чужим, далеким. Слуги в доме, те, кто кормил ее и присматривал за ней, не произносили ни слова. Они работали на Его Светлость – это все, что ей полагалось знать. Женщину звали Матильда. Уродливая, приземистая, та самая, что помешивала какое-то варево в котле в ту давнюю, давнюю ночь. В первую ночь. Это Матильда зашнуровала корсет так туго, что она не могла дышать. Матильда давала ей горький чай, приносила еду на подносе. Другого слугу звали Маркус. Она слышала, как Хогарт однажды назвал его имя. Он был сильный, она его боялась.

Она задумывалась – не был ли он одним из тех, за окошком. Или тем самым человеком, который пригрозил перерезать ей горло.

Ей принесли в комнату много новых книг, стопку блокнотов, палитру с акварельными красками. Однажды вкатили пианино и принесли пачку нот. По книгам она должна была научиться читать музыку и играть.

Иногда она почти чувствовала себя человеком, живым человеком. Слушала новости по радио, тревожилась из-за боев, снова начала думать. С каждым днем она думала немного больше. Она начала учиться писать карандашом, который ей принесли для рисования. Сначала получались крохотные каракули, затем слова. Слова складывались в предложения. Она записывала их на клочках акварельной бумаги, всего по нескольку за один раз, потому что боялась, что за ней следят, а потом рвала их на мельчайшие кусочки и глотала.

Теперь у нее меньше кружилась голова, мир не расплывался в туманной дымке. Может быть, помогал холодный влажный воздух. Может, дело в том, что Его Светлость не появлялся уже три года. Ни разу. Наверное, за это время прошел еще один аукцион, но ее туда не взяли. А может, торги отменили из-за войны.

Никто к ней не прикасался. Никто не разговаривал, кроме голосов по радио.

Потом вернулся Его Светлость. Он разбудил ее среди ночи, его руки лихорадочно обшаривали ее тело. В комнате стояла непроглядная темнота, но на нем, как всегда, была маска. Он крепко ухватил ее за запястья и прижал ее руки к своему лицу. Поцеловал ее пальцы. Потом провел ими себе по шее, по груди, все ниже и ниже…

– Скучала по мне? – спросил он.

– Да, мой повелитель, – ответила она.

– Ты стала удивительной лгуньей, – сказал он. – Я тебя научил.

Он перевернул ее и взял с нечеловеческой свирепостью, потом опять и опять, пока она не взмолилась о пощаде. Он хотел разорвать ее надвое. И тогда она умрет.

Это ее не волновало. Когда она с ним, она все равно что мертва. Она ничто. Принадлежит ему. Когда он приехал, она опять разучилась думать.

И не могла думать, пока он был здесь.

Он надел ей наручники и завязал глаза. Не отпускал ее целыми днями, неделями. Она опять потеряла счет времени. У нее забрали радио. Вскоре он начал приводить с собой других. Она всегда знала заранее, что они придут, потому что ее уводили в небольшую комнату, укладывали на мягкую кровать с множеством мелких подушек и приковывали цепями, чтобы каждый гость мог переворачивать ее так, как ему заблагорассудится. Они с благоговением прикасались к ее кольцу. Его Светлость шептал ей на ухо, что делать.

Потом он снова исчез, ей вернули радио и раскрыли окна. Он пробыл здесь три недели. Ей казалось, что прошел год, а то и больше.

Прошло много месяцев, прежде чем она почувствовала себя лучше. Снова начала думать, как раньше. Осмелилась написать хоть слово.

Пришел Хогарт. Он рассказал, что состоялся еще один аукцион. Ей повезло оказаться так далеко. Всего сорок тысяч фунтов. Жалкое зрелище. Во всем виновата война, сказал он, трудности и лишения. Пусть благодарит судьбу, что Его Светлость занят в боях. Но скоро война кончится. Он соскучился по тебе.

Хогарт ненадолго остался. Говорил с ней о войне. Она задавала вопросы. Она совсем забыла, что такое обыкновенная беседа, разучилась говорить. Казалось, Хогарт помогал ей вспоминать. Хогарт не хотел, чтобы у нее в голове был туман.

Однажды Хогарт сказал что-то забавное, и она засмеялась. Ей казалось, она давно разучилась смеяться.

Теперь она не хотела умирать. Ей стало намного лучше.

Ей хотелось, чтобы война кончилась, но она запуталась в своих чувствах. Если война кончится, он приедет обратно, и все начнется сначала.

* * *

Когда она проснулась, Хогарт сидел за столом. Рядом со стопкой бумаг стояло в ведерке шампанское.

– Выпей, – предложил он. Вид у него был радостный.

Он протянул ей бокал. Она поняла, что в шампанское подмешан наркотик, но все равно выпила. Это ее не волновало – если она откажется, ее заставят выпить силой, а то и хуже. Что-то произойдет. У Хогарта на лице слишком выжидающий вид.

– Война окончена, и мы опять переезжаем, – сообщил он. – Очаровательный дом, новые слуги. Матильда и Маркус, естественно, останутся с нами. Но с ними бывает так скучно.

У нее закружилась голова. Переезд не означал ничего, только новую комнату, к которой она привыкнет. Она не знала, где провела десять лет.

Десять лет? Не может быть! Значит, ей уже двадцать восемь. Не может быть. Это было только вчера – тот бал, где Хогарт обманул ее.

Она спит, и ей до сих пор снится кошмар. Она проснется, и ей снова будет восемнадцать, она окажется в Лондоне со своей дурочкой кузиной Джун.

Он снова ее обманул. Как тяжелы веки. Ей завязали глаза, застегнули на запястьях наручники, завернули во что-то тяжелое, опять, зачем, не надо…

Было холодно, шел дождь. Она смутно слышала, как капли дождя стучат по крыше машины. Проснулась, когда машина остановилась. Кто-то вынес ее на влажный, холодный воздух, пронес по нескользким ступеням вверх, передал кому-то еще, ее уложили на узкую кровать. Вокруг талии застегнули широкий пояс.

Взревели двигатели. Наверное, это самолет, подумала она. Они поднимут ее высоко в небо и столкнут оттуда.

С тихим шелестом самолет промчался по полосе, потом взмыл в небо.

Ей в волосы вплелись пальцы Его Светлости. Ну конечно.

– Зачем ты здесь? – спросил он.

– Чтобы служить вам, мой повелитель, – прошептала она.

– Раскрой рот, – велел он.

Когда он закончил, ей подняли голову и заставили выпить что-то горькое. Она сделала вид, что глотает, но потом отвернулась и выплюнула. Она не знала, почему делает так.

Ее ничто не волновало. Все начинается сначала. Он здесь, его пальцы царапают кожу под тяжелой накидкой, впиваются в спину, раздвигают ноги, обвивают их вокруг его пояса.

Он никогда ее не отпустит. Никогда не отпустит.

Самолет замедлил ход, начал снижаться. Ей заложило уши. Ее усадили вертикально, заставили выпить что-то еще, и на этот раз она проглотила. Это ее не волновало. С легким толчком самолет коснулся земли, вырулил на дорожку и встал. У нее опять закружилась голова. Кто-то отстегнул ее от койки, поднял и вынес по ступенькам в машину.

Она проснулась на мягкой, удобной кровати. Он был здесь, двигался поверх нее, но она так устала, ноги будто налились свинцом. Ей было все равно. Опять темно.

С ним всегда было темно.

Она опять проснулась. Его пальцы лениво чертили круги у нее на груди.

– Добро пожаловать в новый дом, – сказал он.

– Где мы? – спросила она.

– Что ты сказала? – Его пальцы стиснули сосок с такой силой, что она вскрикнула.

– Ничего, мой повелитель, – прошептала она. – Простите.

– Так-то лучше, – сказал он. – Но еще недостаточно. Повернись.

Она не успела пошевелиться – он толчком перевернул ее. Взял за одну руку, затем за другую, вытянул руки над головой и пристегнул запястья.

– Вижу, ты многое забыла. Начнем обучение сначала?

Нет, нет, нет…

Он пыхтел ей в ухо.

– Не слышу, – сказал он.

– Как пожелаете, мой повелитель.

Он не останавливался, пока не получил полного удовлетворения. Она так устала, что не могла даже кричать.

* * *

– Да, дом очаровательный, – сказал он. – Хогарт говорил правду.

Но он не снял с ее глаз повязки. Она все еще была в темноте.

Она исчезла с лица Земли.

– Если будешь хорошо себя вести, тебе разрешат выходить, – продолжал он. – Здесь есть небольшой садик, за ним неплохо бы поухаживать. В твоей комнате найдешь обширную библиотеку и пианино. У нас будет больше слуг. Мориц – он кузен Маркуса и страшно неприятный тип. И еще близнецы, они работают на меня. Ты ни в чем не будешь знать нужды.

Ни в чем, кроме жизни.

– К сожалению, мне придется покинуть тебя, но я буду приезжать, как только смогу. Война окончена, и ты не должна забывать, что я твой хозяин. Ты и дальше будешь делать так, как я скажу. Поняла?

– Да, мой повелитель, – ответила она.

* * *

По утрам она чувствовала себя плохо. От усталости кружилась голова. Матильда принесла ей чаю, она попыталась выпить, но ее вырвало. Когда Матильда отвернулась, она вылила этот чай. А потом Матильда была очень занята, хлопотала по новому дому, наставляла новых слуг.

Она сидела в саду и смотрела на новых слуг, близнецов. Оба были толстоватыми, с темными вьющимися локонами, но лица их не были уродливы, как у Морица. Тот регулярно обходил поместье, зажав под мышкой дробовик. Она видела – они тоже боятся Морица. И боятся говорить с ней. Она задумалась – что же такое сделал с ними Его Светлость, почему они согласны жить здесь. Почему они так боятся.

Ее одолевали незнакомые чувства. Она словно стала невесомой. Вернулся аппетит, она начала набирать вес. Однажды, когда она стояла у окна, Матильда взглянула на нее – и чуть не выронила поднос.

Вскоре приехал Хогарт. Он был страшно озабочен.

– Матильда говорит, у тебя неприятности, – сказал он.

– Какие еще неприятности? – спросила она.