Текст книги "Белладонна"

Автор книги: Карен Молинэ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 35 страниц)

– Тогда почему ты так меня боишься? – Хрипотца в его голосе становится еще глубже. – Знаешь, как тяжело мужчине видеть, что женщина, самая дорогая его сердцу, боится его?

Белладонна качает головой.

– Ты боялась своего мужа? Леандро обижал тебя?

Она потрясенно вздрагивает.

– Леандро? Обижал? Нет, конечно. С чего ты взял?

– Потому что ты не выносишь прикосновений, – отвечает Гай. – Сейчас ты впервые коснулась меня.

– Это не из-за Леандро, – говорит она. – Лора тебе это подтвердит. Он и вправду меня спас.

Прошу тебя, дорогая моя Белладонна, пожалуйста, заговори. Расскажи ему все, не захлопывай раковину. Он может тебе помочь, может помочь всем нам. Он нам нужен, он так добр с тобой, ну же, раскройся.

– Спас – от чего?

Белладонна начинает смеяться. Тем же самым смехом, какой я услышал, когда заговорил с ней впервые, когда рассказал о мистере Линкольне. Коротким, лающим, горьким, на грани истерики. Этот смех пробуждает от дремоты ночную сиделку, та входит, велит всем успокоиться и не шуметь, потом возвращается к телевизору.

– Гай, ну до чего же ты настойчив! – говорит она ему, утирая слезы. – Ты, как Кассиопея и Гектор, когда они дерутся из-за кости.

Как Андромеда, хочет добавить Гай, но сдерживается. Его глаза блестят, он прикусывает губу.

– В этом проявляется моя донельзя любознательная натура, – говорит он вместо этого, пытаясь обратить все в шутку.

Ого, да этот малый заговорил совсем как я!

– Сомневаюсь, – говорит она и встает. – Нам обоим пора в кровать.

– Я и так в кровати, – тихо и печально отвечает он. – Ты спасла меня.

– По-моему, ты путаешь меня с моей дочерью, – говорит Белладонна. – Она решила, что ты непременно, обязательно должен поправиться. Помнишь хоть что-нибудь, о чем она говорила с тобой, когда ты лежал в бреду? – Гай отрицательно качает головой. – Она сидела у твоей постели и разговаривала часами. Брала с собой Сэма – куклу, не сиделку – и подолгу беседовала с ним обо всем, что вы будете делать вместе, когда ты поднимешься, – продолжает Белладонна. – Сначала ты должен научить ее ездить верхом. А потом возьмешь ее с собой на Цейлон, и там она мухобойкой перебьет всех гадких комаров, которые заразили тебя лихорадкой денге.

Внезапно Гай становится похожим на маленького мальчика, который ждет, чтобы мама поцеловала его на ночь. Мне кажется, Белладонна понимает это. Не успев сдержать себя, она склоняется и притрагивается губами к его лбу. Она никогда так не делала – с тех пор, как он пришел в сознание.

– Не покидай меня, – шепчет он.

– Гай, надо спать, – шепчет она в ответ. – Ты сам не понимаешь, о чем просишь.

– Понимаю, – все так же шепотом возражает он. – Обещай, что не покинешь меня.

– Ты можешь оставаться здесь, пока не поправишься, – говорит она. – На сколько бы это ни затянулось. И ты это знаешь.

Это затянется навсегда, хочет сказать он, но закрывает глаза и делает вид, будто спит.

* * *

Недели сливаются в месяцы, и Гай становится такой же привычной деталью пейзажа, как арендаторы и домашние животные. Как только он начинает вставать, Белладонна вручает ему хитроумно украшенную деревянную трость, которую по моей просьбе вырезал Бейнс. Вместе они каждый день совершают прогулки – сначала всего лишь из конца в конец веранды, потом все дальше и дальше. Когда он становится немного крепче, то начинает осторожно ездить верхом на нашей самой смирной кобыле. За ними по пятам бегут мастифы, рядом трусит Брайони верхом на Пабло – последнем приобретении нашего зверинца. Пабло – это лохматый пони, которого Гай купил в подарок своей любимой малышке, и Базилико прямо-таки звереет от ревности.

Я, наконец, преодолеваю свой страх перед Гаем, и он становится для меня чем-то вроде Маттео и Джека, тем самым мужчиной в доме, о котором я мечтал. Мы разговариваем часами – о лжецах, о любовниках, о снадобьях, которые любила пить Помпадур, о местах, где он побывал. Однажды холодным вечером, когда Белладонна, сраженная головной болью, пораньше легла спать, я отыскиваю Гая, усаживаю его в комнате для медитаций и спрашиваю, можно ли ему доверять – по-настоящему доверять. Он странно смотрит на меня, затем дает слово чести и говорит, что он признателен мне за гостеприимство, что он навеки мой должник и готов в этом поклясться.

– Не стоит заходить так далеко, – поддразниваю его я.

– А в чем дело? – спрашивает он.

– Я хочу рассказать вам одну историю. Очень неприятную.

– О том, что случилось с вами во время войны?

Да, конечно, какую же еще? Однако на этот раз мне легче – меня не отвлекают каменное лицо Маттео и слезное сострадание Аннабет. Проклятье. В своем почти старческом слабоумии я становлюсь слишком сентиментальным.

– Сочувствую, Томазино, – произносит он, когда я заканчиваю рассказ. – Как бы мне хотелось что-нибудь для вас сделать.

Я наливаю себе еще виски.

– Мне тоже.

– Я бы также очень хотел, чтобы вы рассказали мне, как познакомились с Контессой. Я догадываюсь, что это как-то связано, но понятия не имею, как именно.

– Пусть она сама вам расскажет.

– Значит, все-таки вы мне до конца не доверяете.

– Доверяю, – возражаю я. – Потому что вы не рассказали Контессе о своих подозрениях. Вы уверены, что она и есть знаменитая Белладонна.

Глаза Гая широко распахиваются от изумления, и впервые за много дней он громко, от души смеется.

– Ну, Томазино, ну, хитрец, – произносит он, подливая мне виски. – Салютую вашему мастерству.

– Какому мастерству, дражайший сэр? – спрашиваю я с сияющей улыбкой.

– Не гожусь я в шпионы, – признается он. – Сразу выдал себя. А у вас, напротив, природный талант к… как бы это сказать? К маскировке. Простите великодушно, но Контесса даст вам в этом сто очков вперед.

– Всецело согласен.

– В чем это я дам сто очков вперед? – раздается голос Белладонны. Она, как всегда, подкралась без единого звука. Иногда ее манеры бывают страшно докучны.

– В секретности, – бойко отвечаю я. – Мы говорили о всяких гнусных тайнах Каза делла Фениче.

– О да, – язвительно откликается она. – У нас знаменитый на весь мир рассадник интриг. Аж земля под ногами горит вместе с постелями.

– Ну, моя-то постель холодна, – отвечает Гай. Я рад снова видеть его прежним повесой.

– Не смешно, – рявкает Белладонна.

Ого, как она разозлилась. Мне пора тихо исчезнуть.

– Что, голова снова разболелась? – ласково спрашиваю я и встаю, чтобы уйти.

– Нет, спасибо, я в порядке, – отвечает она, и ее голос чуть смягчается. – Просто устала.

Устала ждать. Устала желать. Устала не знать, как поступить с человеком, который сидит перед тобой, и его сердце вот-вот разобьется, как и твое.

– Хочешь выпить? – спрашивает Гай. Она садится и кивает. Она все еще не может признаться самой себе, как ей хочется быть с ним. Не может признаться, что он больше не пугает ее, даже сейчас, темной ночью, и они сидят вместе в одной из комнат ее дома.

Подавая ей бокал, он старается не коснуться ее пальцев. Он никогда не касается меня, вдруг понимает она, глядя на него. И не коснется, если она не попросит. Он так любит ее, он не…

– Леандро – не отец Брайони, – неожиданно выпаливает Белладонна.

Гай улыбается ей с величайшей нежностью. Он понимает, чего ей стоит такое признание.

– Знаю, – ласково говорит он, к ее величайшему изумлению. – Лора рассказывала мне, как она познакомилась с тобой в Мерано. У тебя уже была Брайони. Но спасибо, что сказала мне. Ты должна…

– Что еще ты знаешь? – кричит она. Ее настроение мгновенно меняется. – Что еще тебе рассказывал Томазино? Или другие? Что они…

– Нет, – поспешно перебивает он ее. – Томазино мне ни слова не рассказывал. Клянусь. Твоему Томазино цены нет. Всякий раз, если я изредка отваживался о чем-нибудь его спросить, он советовал обращаться непосредственно к тебе. А я, естественно, не осмеливался. Разве я о чем-нибудь тебя спрашивал?

Она не отвечает.

– Спрашивал или нет? – не отстает он.

– Нет, – признает она. – Но что еще тебе известно?

С минуту Гай молчит, потом не выдерживает.

– Мне известно, что ты – Белладонна, – говорит он.

– Ты уже однажды пытался… – произносит она упавшим голосом.

– Не могу в точности вспомнить, когда я окончательно убедился в этом, только я знаю, ты – Белладонна, – продолжает он, не обращая внимания на ее слова. – Дело не только в твоих зеленых глазах, хотя они, конечно, самые необыкновенные в мире. И не в том, что ты жила в Нью-Йорке, и у тебя есть средства для такого грандиозного дела. И не в том, что Брайони рассказывала о своем ирландском волкодаве Дромеди, что в детских устах звучит весьма похоже на Андромеду. Ты выдаешь себя своими движениями, своей манерой вскидывать голову, когда слушаешь. Наверное, именно так ты выслушивала всех женщин, которые приходили к тебе за помощью.

– Ты не понимаешь, о чем говоришь, – бормочет она.

– Может, и не понимаю. Но самое неопровержимое доказательство я получил несколько недель назад, когда вдруг установилась жара. Я только что проснулся после дневного отдыха и спустился вниз. Ты сидела на веранде и обмахивалась веером. Увидев меня, ты его захлопнула. На свете только одна женщина захлопывает веер с таким характерным щелчком.

– Значит, меня разоблачил веер? – язвительно спрашивает она.

– Я знаю, ты не станешь мне лгать, – грустно произносит он.

– Гай, я не хочу лгать тебе, – говорит она. – И никогда не лгала.

– Ты можешь посмотреть мне в глаза и сказать, что ты не Белладонна?

Она смотрит на Гая и видит в его глазах лишь обволакивающую нежность, к которой примешивается страх – вдруг она убежит и больше никогда не вернется? Она открывает рот, хочет что-то сказать, но не может произнести ни слова.

Она уже сидела однажды вот так, потеряв дар речи. В Бельгии. Когда мы впервые встретились, когда она…

Гай встает и подходит ближе, потом опускается перед ней на колени.

– Клянусь честью, я не скажу ни одной живой душе, – обещает он.

– Встань, – просит она. – Мне невыносимо видеть тебя на коленях.

Но он не двигается, и она уже не может совладать со своими руками, с теми самыми руками, которые в отчаянии захлопывали веер. Она проводит пальцами по подбородку Гая, и от этого прикосновения, такого неожиданного, его глаза наполняются слезами.

– Что с тобой случилось? – спрашивает он, зная, что ответа ждать не стоит. – Разреши, я тебе помогу. Пожалуйста. Прошу тебя, впусти меня в свою душу.

– Я никогда не разрешала этого Леандро, – говорит она Гаю, будто в забытьи. – Никогда не впускала его в душу и за это не могу себя простить. Потому что я ничего не смогла дать ему, не смогла быть ему женой, любить его истинной любовью, так, как положено женщине любить мужчину. – Ее голос дрожит и прерывается. – Не смогла, даже после всего, что он для меня сделал. Хотя он спас и меня, и Брайони, и любил меня, и помог мне понять, и…

Я по-другому не умею. Это слишком глубоко во мне, не вытравишь.

Ее голос доносится будто из потустороннего мира.

– Гай, я не умею прикасаться к мужчине, целовать мужчину, – говорит она. – Это звучит чудовищно. Уже двадцать лет я не прикасалась к мужчине и не целовала, не целовала по-настоящему, всерьез, потому что мне этого не хотелось. Двадцать лет. Ты понимаешь, о чем я говорю?

Он медленно качает головой, из глаз по щекам текут слезы. Ее пальцы все еще лежат у него на лице, и она вытирает слезы с той же нежностью, с какой Аннабет вытирала слезы Маттео, когда он думал, что она уйдет навсегда.

– Я люблю тебя, – шепчет он. – Я не хочу…

Она склоняется и целует его так внезапно, так горячо, что он думает, будто ему это снится. Он обнимает ее, целует в ответ, пока у нее не перехватывает дыхание. Тогда она отстраняется, и он видит, что она дрожит всем телом.

– Что я сделала? Я так не могу, – шепчет она. – Я не могу так с тобой.

– Не уходи…

– Я не могу этого, понимаешь ты или нет? Не могу, не могу, не могу…

Гай боится пошевелиться.

– Мне нужен Томазино, – говорит она. В ее голосе нарастает паника. – Мне нужен он, скорее.

– Я его найду. – Гай до сих пор страшится того, что случилось в прошлый раз, после его признания в любви. Тогда ему тоже пришлось идти искать меня. – Подожди здесь, я его разыщу. Пообещай, что никуда не уйдешь.

Белладонна смотрит на него, в ее широко раскрытых глазах стоит мольба, и он поспешно уходит. Надо сказать, я его ждал, так что возвращаемся мы через минуту.

– В библиотеке, – тусклым голосом говорит она. – В Библии Помпадур.

Я тотчас же понимаю, о чем она говорит. Ну и умница моя дорогая Белладонна. Библия – это последняя книга, куда бы я заглянул в поисках. Со всех ног я бегу к книжным полкам, карабкаюсь по библиотечной лестнице и спешу обратно. Гай протягивает ей бокал, она с жадностью пьет.

Мне не нужен бокал. Меня спасет только целая винокурня.

Она жестом указывает на Гая.

– Certo? – спрашиваю я.

– Дай ему, – без выражения произносит она и поднимается. – Тогда он поймет. – Она смотрит на Гая, но уже не видит ни его, ни меня, ни этого дома. И вдруг мне делается очень страшно. Я не могу оставить ее одну, ее нельзя оставлять. Я нажимаю сигнальную кнопку у камина, и через минуту торопливо вбегает Орландо.

– Будь добр, проводи Контессу в ее комнату, – говорю я, сохраняя идеально светский тон.

– С удовольствием, – говорит он, понимая, что я объясню все, как только смогу. В первую очередь мне нужно позвонить в Нью-Йорк, Маттео. Пусть бросает все свои дела и немедленно приезжает сюда. А Гай тем временем прижимает Библию Помпадур к груди и озирается в полном замешательстве. Всего минуту назад женщина, которую он любит, страстно целовала его, а теперь она словно растаяла в воздухе у него на глазах.

– Томазино, помогите, – говорит Гай и бессильно опускается в кресло.

– Это дневник, – поясняю я, с трудом сдерживая дрожь в голосе. Наливаю себе бокал, больше расплескав – так трясутся мои руки. Я не видел этого дневника с тех самых пор, как своими руками втайне переписал его по ее просьбе в том доме, в Бельгии. – Спрятан внутри.

– Она сама его написала?

– Да. И попросила меня переписать его, чтобы стало разборчиво, но я не изменил ни слова. Он написан от третьего лица. Иначе было нельзя. Сами поймете. – Я уже допил бокал и наливаю себе еще один. – Больше я вам ничего не скажу, только одно: этот дневник не читал никто, кроме меня. Самое худшее я рассказал брату. Она дала дневник Леандро в Ка-д-Оро, молила его прочитать, но он отказался.

Гай, бледный и измученный, проводит пальцами по гладкому переплету Библии Помпадур. Интересно, считает ли он меня мелодраматичным? Сейчас во мне нет никакой мелодраматичности.

– Если вы хоть словом кому-нибудь обмолвитесь, ваши дни сочтены, – говорю я. – Согласны?

– Согласен.

– Слово джентльмена?

– Ты считаешь меня джентльменом?

Я улыбаюсь, радуясь, что он еще пытается шутить, потому что у меня на сердце страшно тяжело. Под этой тяжестью я вот-вот рухну на пол и никогда уже не смогу встать.

– Я знаю, что вы джентльмен, хотя бы из-за тех слов, которые наверняка ей говорили.

– Она и вправду Белладонна, – говорит Гай с некоторым удивлением, зная без сомнений, что предчувствие его не обмануло. Он встает, все еще сжимая Библию Помпадур с такой силой, что я боюсь, как бы он не сломал пальцы.

Этот дневник, переписанный моей рукой, уверенным, сильным почерком, заставляет меня трепетать. Будит слишком много воспоминаний, о которых я предпочел бы забыть.

Этой ночью в Ла Фениче всем будет не до сна.

Часть IV
Что скрывала Библия Помпадур
(1935 – 1947)

 
Белладонна, чей тот дом,
И кто запер тебя в нем?
Света белого не видя,
Горько плачешь от обиды…
Средь коварства и невзгод
Белладонна смерти ждет.
 

18
Дневник отчаяния

Где-то за городом, май 1935 года

– Кто ты такая?

Мужской голос, глубокий и спокойный. Это голос не того, кто пригрозил, что перережет ей горло. И не Хогарта. Кого-то другого. Она не знает, что ответить. Слишком напугана.

– Кто ты такая? – спросил он опять. – Кто ты такая? Зачем ты здесь? Что будешь делать? Отвечай. Кто ты такая?

– Иза… Изабелла. – Она произнесла свое имя так тихо, что получилось почти «Белла».

– Нет. Теперь ты не Изабелла. Та жизнь окончена. Той Изабеллы больше нет на свете. Отныне ты принадлежишь мне.

Голос зазвучал ближе. Все ближе и ближе, совсем рядом. Она попыталась отодвинуться, но от страха не смогла пошевелиться.

– Твоя жизнь будет очень простой. Совсем простой. – Он коснулся пальцем ее щеки. На нем были перчатки, и она невольно поморщилась от страха и отвращения.

– Твоя жизнь ничего не значит. Она стоит ровно столько, сколько я скажу. Твоим миром стал мой мир, и я сам определю его. Твоя единственная цель в этой жизни – ублажать меня. Другой жизни у тебя нет – только ублажать меня. – Она чувствовала на шее его жаркое дыхание. – Ты моя.

– Нет. – Она попыталась качнуть головой. – Нет, нет, нет…

– Ты одна на целом свете, и никому нет до тебя дела. Кроме меня. Никто не может коснуться тебя, кроме меня. Ты моя.

Она почувствовала, что он отодвинулся. Потом услышала, как зазвенели в бокале кубики льда. Наверное, он наливал себе выпить. Потом он засмеялся.

– Я купил тебя за довольно занятную сумму, ты не согласна? Такие вложения капитала немного огорчают. – Однако голос его звучал совсем не огорченно.

Голос опять приблизился.

– Стоишь ли ты этих денег? Стоишь ли ты миллиона фунтов стерлингов? Именно столько я за тебя заплатил. Да, когда-нибудь тебе будет позволено завладеть этими деньгами. Они лежат в известном тебе банке, счет номер сто шестнадцать – шестьсот четырнадцать. Припоминаешь? Хогарт наверняка уже говорил тебе об этом. Никогда не забывай этих цифр. В них твое будущее.

Она чувствовала его рядом с собой. Он пристально смотрел на нее. Она чувствовала его взгляд даже сквозь повязку на глазах.

– Да, твое будущее, – повторил он. – Но не настоящее. Настоящее твое принадлежит мне и только мне. Поэтому, когда я спрошу, кто ты такая, тебе дозволено отвечать только одно: «Я ваша, мой повелитель». Ты здесь для того, чтобы исполнять мои желания. И за все годы, что ты здесь проведешь, тебе ни разу не будет дозволено узнать, кто я такой, узнать хоть что-нибудь о других членах Клуба. Тебе запрещено спрашивать. Запрещено знать, как я выгляжу. – Он взял ее руку и провел ею по своему лицу, растопырив ей пальцы так, чтобы она нащупала маску. – Теперь ты принадлежишь мне. Я твой хозяин, а ты моя рабыня.

– Я не рабыня, – прошептала она. Не смогла промолчать.

– Кто же еще, как не рабыня, милочка моя. И хватит этой американской чепухи. На свете миллионы и миллионы рабов. Всегда были и всегда будут. В рабство попадают из-за войн, из-за голода, просто по глупой случайности. Заняты рабским трудом за рабское вознаграждение, прикованы, говоря метафорически, к своим хозяевам. Знаешь, почти все женщины считают своими хозяевами мужей. Мужья – хозяева в доме, а они обязаны им повиноваться.

С этими словами он снял перчатки. Провел ими по ее щеке, потом слегка похлопал. Она почувствовала мягкость выделанной кожи, отвернула голову, он повернул ее обратно.

– Да, повиноваться, – повторил он. – Не думаю, чтобы ты, маленькая невинная девственница, знала «Кама-Сутру». Ничего, узнаешь, поверь мне. Это войдет в курс твоего обучения, милая моя девочка, станет самой полезной его частью. Полезной для всех нас. Для членов Клуба. Особенно для тех, кому наскучит обыденность.

Она поняла – ему хочется поговорить. Хочется говорить и говорить, тянуть и тянуть эту пытку, мучить ее…

– В «Кама-Сутре» сказано, что если мужчина хочет жениться на девушке, которая его не желает, он должен всего лишь угостить ее вином, чтобы она не могла сопротивляться. Или даже проще – всего-навсего украсть ее. Как только милая дама похищена, она становится доступной для того, что эти гнусные моголы называли наслаждением. Ее мнение обо всем этом, о мужчине, который опоил и похитил ее, не имело никакого значения.

– Я не продаюсь, – промолвила она.

– Продаешься, милочка, еще как продаешься! Все женщины продаются, нравится им это или нет. Я уверен, Хогарт говорил тебе это; он сам мне рассказывал, как ты с ним спорила. Да, милая девочка, почти все женщины благодарны за свое падение, им хочется, чтобы в них видели шлюх. Это всего лишь подтверждает их низкое мнение о себе и своем положении. – Он негромко рассмеялся. – Чем скорее ты это признаешь, тем счастливее будешь.

– Счастливее? Что за чушь? – Она попыталась лягнуть его, оттолкнуть, заткнуть его мерзкий рот, чтобы он не изрыгал таких гадостей. – Ах вы, негодяй! Кем вы себя возомнили?

– Для тебя я Ваша Светлость, – спокойно ответил он. – Я твой хозяин, а ты мне принадлежишь.

– Нет! Нет! Не принадлежу! Пусти меня! Пусти! Я не продаюсь! Пусти! – Она больше не могла этого вынести. Страшно было представить, как они обманули ее, что с ней делают, и она завизжала во всю мочь, забилась, пытаясь высвободиться, хотя и понимала, что это бесполезно. Она извивалась, дергала за цепи, пока не почувствовала, что он подошел к ней сзади. Его руки притянули ее – близко, слишком близко. Он плотно прижался к ее спине. Она ощутила под рясой очертания его тела.

– Миллион фунтов стерлингов, – сказал он. – Я купил тебя за один миллион фунтов. Следовательно, я имею все основания считать, что ты продаешься. – Он отодвинулся от нее, совсем чуть-чуть. Он еще не был готов. Ему слишком нравилось говорить с ней, смотреть, как она сражается, и он не мог прервать это удовольствие.

– Видишь ли, милая моя, практически все взаимоотношения – между мужчиной и женщиной в спальне, между двумя мужчинами в бизнесе – основаны на борьбе за власть, и только на ней. Система очень проста – ты мне, я тебе. У человека, такого, как я, желания очень просты. Я хочу денег и власти, которую можно на них купить. Хочу положения в обществе и власти, которую оно дает. И, конечно, хочу секса – и наслаждения, которое он дает. Почти все мужчины глупы, они слепо повинуются своим сексуальным желаниям и готовы пойти на все, что в их власти, ради удовлетворения собственной похоти. Но мы, члены Клуба, нашли довольно необычный способ удовлетворять свои желания.

Он придвинулся еще ближе, она ощутила на теле прикосновение его рук. Никогда ни один мужчина не трогал ее так, как он. Ни разу в жизни. Горячие, сухие пальцы обшарили ее живот и остановились на груди. Она задрожала всем телом.

– Мужчина, который повинуется своим сексуальным потребностям, требует удовлетворения, – продолжал говорить он. – И чаще всего, к его огорчению, выходит так, что дама, которую он желает, противится. Мужчина, чьи стремления отвергнуты, вынужден что-то предпринимать для удовлетворения своих нужд. Он осыпает ее подарками, такими, например, как драгоценности, дом или холодные блестящие деньги. Обручальное кольцо и все такое прочее. Эти подарки дают даме иллюзию защищенности, и тогда, естественно, она чувствует обязанность подчиниться его желаниям. Мужчина получает то, что хотел, но вскоре пресыщается. А она тем временем, получив все материальное удовлетворение, о каком мечтала, вынуждена волей-неволей повиноваться этому мужчине, своему хозяину и повелителю. А он свободен и может искать удовлетворения где угодно, прекрасно зная, что она и все щенки, каких она наплодит, полностью зависят от него и от его прихотей. Но чем больше он хочет, тем больше она требует в ответ. Поэтому рано или поздно он решает: в этой тупиковой ситуации надо что-то предпринимать. И ищет удовлетворения своих нужд в других местах.

Его ладони обнимали ее грудь, он прижал ее теснее, начал лениво водить пальцами вокруг сосков. Ослепленная, беспомощная, она все-таки пыталась вырваться, и вдруг он выпустил ее. Она услышала шорох, будто расстегивали ремень, и через мгновение он опять очутился сзади, в точности там же, где и был. Чем сильнее она отстранялась, тем крепче он ее сжимал, и она поняла, что он заткнул подол своей монашеской рясы за пояс. Теперь она чувствовала его прикосновение. Именно этого он и хотел.

– Здесь начинается твоя новая жизнь, – говорил он, – и цель у этой жизни будет только одна: служить мне. Твоя прежняя жизнь, где ты была свободна, глупа и проводила дни в уютном скучном безделье, окончена. Не желаешь ли принять участие в одном из величайших экспериментов по изучению человеческих поступков? В эксперименте, который ставлю я. Неисчерпаемый источник наслаждения, спрятанный от всего мира с одной целью – служить мне. Мне и только мне.

Его голос звучал спокойно и обыденно.

– Ты здесь для того, чтобы служить мне, – продолжал он, – и служить всем, кого я выберу. Это высочайшее призвание. Мне кажется, ты должна считать это за честь и великое счастье. Тебя избрали среди многих.

– Что? Вы с ума сошли?

– Нет, ничего подобного, – отозвался он. – Я схожу с ума только от одного желания – получить вознаграждение за свои расходы. Я хочу обучить тебя всему, что ты должна знать. Обучение будет долгим, медленным и потребует высочайшего напряжения чувств.

С этими словами он стиснул ее соски с такой силой, что она вскрикнула от боли. Потом переместил одну руку ей на живот. Другая медленно поднялась вверх и обвила шею.

– Видишь ли, милочка, только мужчина, который обладает колоссальным умом, колоссальным богатством и колоссальной властью, такой, как я, может позволить себе подобную роскошь. Я имею в виду тебя, – говорил он ей в ухо, прижимаясь к ней головой. – Редчайшую роскошь – обладать женщиной, с которой можно делать все, все, все… Найти и купить себе собственную рабыню, выучить ее, чтобы она могла стать всем, кем он захочет, и выполнять все, что он от нее потребует. Только такой мужчина, как я, может купить необходимое молчание и устроить все самым лучшим образом. Держать ее вдали от мира, делать с ней все, что вздумается, в пределах времени, ограниченного правилами Клуба. Продолжительность этого времени зависит, как ты знаешь, от уплаченной суммы. И как ты, наверное, уже сообразила, я смогу владеть тобой долго, очень долго. – Он испустил счастливый вздох. Он так тесно прижимался к ней, что она не могла дышать.

– Итак, спрашиваю тебя еще раз. Думаю, ты умная девочка и скажешь мне то, что я хочу услышать. Кто ты такая? Моя. Ты моя. Скажи это.

– Нет.

– Когда я спрашиваю: «Кто ты такая?», ответ должен быть один и только один. Ты моя. Отвечай: «Я ваша, мой повелитель». Я твой хозяин и властелин. Заруби это себе на носу, и тогда ты поймешь, кто я такой и зачем ты здесь. Слугам приказано звать меня Ваша Светлость, и ты будешь называть меня так же. Должна обращаться ко мне «мой повелитель» или «Ваша Светлость», а за глаза называть «Его Светлость». Это мое имя. Запомни его. Другого имени у меня нет. Я твой господин, а ты моя рабыня и должна делать все, что я пожелаю. Надеюсь, я выразился ясно.

Он снова выпустил ее и встал с кровати. Она не слышала, что он делает. Толстый ковер на полу заглушал шаги.

Нет, нет, нет! Он опять вернулся и сел на кровать у нее за спиной. Его страшные, горячие, сухие пальцы стиснули ее грудь над корсетом, жаркое дыхание опалило ей ухо. Не владея собой, она задрожала всем телом.

– Понимаешь, милочка моя, тебе не победить. Отсюда не убежишь, никто тебя не спасет. Если будешь сопротивляться, твоя борьба воспламенит меня. Ты это уже почувствовала. А если подчинишься, я буду наслаждаться твоим полным подчинением. Как видишь, у тебя нет другого выхода – только делать так, как я сказал. Никто не услышит твоих криков. Никто не узнает, где ты, не станет искать тебя здесь. Ты наедине со мной и с моими желаниями. Да и кому на свете есть до тебя дело?

– Джун, – еле слышно прошептала она.

– Джун? Этой глупой девчонке? Безнадежной, никчемной дуре? – Он отрывисто рассмеялся. – Нет, милая моя, очень скоро Джун уедет домой. До глубины души обиженная на тебя. Она получит звонок от Хогарта и письма от тебя, где ты рассказываешь, что уехала далеко-далеко с неземным красавцем, которого встретила на роскошном костюмированном балу в те самые выходные, когда она лежала дома с расстройством желудка. Да, ты повстречала самого чудесного человека на свете, безумно влюбилась и скоро выйдешь замуж. О деталях позаботится Хогарт. Конечно, Джун очень огорчится и, пылая от негодования, вернется домой с пустыми руками. Зато ее никогда больше не будет обременять красивая, утонченная кузина с ослепительными зелеными глазами. И тебе больше никогда не придется переживать из-за своей бестолковой кузины.

Внезапно ее захлестнула слепая, безумная ярость. Она принялась бешено вырываться.

– Ну же, кончай со мной, – визжала она в истерическом припадке. – Валяй дальше. Негодяй, подонок, мерзавец! Давай, насилуй меня! Ты этого хочешь? Подлец, подлец, подлец…

– Я так и знал, – восторженно рассмеялся он. – Так и знал. Ты меня очень порадовала. Ты настоящий боец. – Одна рука отпустила ее грудь и коснулась бедра.

Она попыталась лягнуть его свободной ногой, но он был слишком силен.

– Ты не поверишь, если я скажу, что очень скоро ты будешь молить о моем прикосновении. Умолять. Просить, чтобы я, твой хозяин и повелитель, коснулся тебя.

Он легко оттолкнул ее, встал, обошел вокруг кровати и очутился лицом к ней. Услышав его смех, она пронзительно завизжала.

– Нет, милая моя, терзать тебя предвкушениями – это слишком упоительная радость. Я долго размышлял, что делать – взять тебя без единого слова, как я хотел бы, или поступить иначе? Теперь я знаю, что принял верное решение. Да. Я, разумеется, избавлю тебя от твоей драгоценной девственности. И все-таки я предпочел бы считать это наслаждением для тебя. Мне бы хотелось думать, что ты хочешь избавиться от нее. Хогарт говорил мне правду – ты свободна от условностей.

– Хогарт лжец! – завизжала она.

– Да, возможно. Но в тебе он не ошибся. Нельзя отрицать, что ты само совершенство. И я давно следил за тобой.

– Что?

– Да, милая моя девочка, ты понятия не имеешь, кто я такой и как выгляжу, и никогда этого не узнаешь. Но я тебя видел, видел много раз. Хогарт решил, что ты подойдешь, и не ошибся. Ты была избрана. Теперь ты принадлежишь мне и будешь делать все, что я скажу.

– Да, конечно, вы считаете, что имеете на это право, – с горечью заметила она.

– Да, конечно, имею и дорого заплатил за эту привилегию. И ты будешь униженно молить меня, просить, чтобы я остановился. И как только я покончу с тобой, то начну все заново. Снова и снова. Снова и снова, пока ты не забудешь, какова была твоя жизнь прежде, когда я еще не приказывал тебе, что делать, и ты не исполняла моих приказов в ту же секунду. Все твое существование будет заключаться только в одном – ублажать меня. И только в этом. Больше ничего не существует.

Он говорил все быстрее и быстрее, глубокий голос становился глуше.